Немного зомби в продуктовой тележке

Вы только не подумайте, что я любитель зомби, ну, навроде больных на всю голову активистов из организации «Другие мы» или «Темная сторона». Не-а, ни разу. Вот только обижать маленьких — нехорошо. Отвратительно, по правде говоря. Просто внутри все переворачивается, когда вижу, как мучают щенка или котенка, или как дразнят сопливого малыша, за которого некому заступиться. Короче, башку у меня при этом сносит конкретно, и что бы не говорил школьный психолог (бла-бла-бла, надо учится контролировать гнев и держать себя в руках), не получается это, хоть тресни.

Эй, не такая уж я и хорошая. Если по-честному, сразу я его защищать не бросилась — это ж не собака и не ребенок, а так… нежить. Мертвяк, если по-простому. Но потом я подумала: какая разница — щенок, котенок, зомби – если четверо на одного. Никакой как по мне. Им лет тринадцать или четырнадцать. Ему… да кто их, зомби, разберет. Маленький, щуплый, едва на ногах держится, прижался к стене и молчит. Он же не может за себя постоять, верно? А люди идут мимо, будто ничего не происходит и глаза отводят. Черт, черт, черт. Ну, и…

— Отвалите от него, — сказала я, расталкивая мальчишек, окруживших жалкую несуразную фигурку. — Отвалите! Нехорошо обижать убогоньких.

— А-а-а, вот и мамочка пришла, — осклабился один из них — длинный, нескладный и белобрысый, застегивая штаны. — Разве мы обижали? Он в дерьме перемазался, а я смыть пытался. Без толку. Моча против говна бессильна.

Остальные заржали. А потом посмотрели на меня, и престали. Ну, кроме этого, который еще со штанами возился. Говорят, если я хочу кого-то ударить, лицо у меня прям бешеное становится. Ненормальное. Страшное. Я не видела, не знаю. Обычно в такие моменты зеркала под рукой нет, так что все с чужих слов, но, наверное, правда, потому как пацаны начали потихоньку пятиться.

Трое. До четвертого все не доходило. А может, он считал себя бессмертным.

— Долго ждала, пока папка твоего ублюдка остынет? День? Два? Или, залезла на еще тепленького?

— Апперкот? — спросила я подходя поближе. – Знаешь, что такое апперкот?

— Чего-о-о… – протянул белобрысый.

— Не знаешь? Сейчас объясню. Ты в шаге от истины.

Апперкот — это просто. Я ударила его правой рукой по корпусу — снизу в вверх — коротко от ребер, без замаха. Правое плечо вперед, левое назад, и, главное, не забывать про ноги – подсесть, толчок правой и перенос центра тяжести на левую. Оп!

Я била в полсилы, так, только проучить. Бокс, он для умных. Надо только держать удар, чтобы мозги не отбили.

Белобрысый согнулся пополам, осел на землю и его вырвало.

— Видишь, сколько дерьма из тебя вышло, — я дружески похлопала его по плечу, и он ткнулся вперед, перепачкавшись в собственной блевотине, — постарайся заполнить себя чем -то хорошим. Ладно?

Он мне ничего не ответил, но и не возражал, видимо был согласен.

Я обошла белобрысого и взяла зомбеныша за руку.

— Пойдем, малыш, — сказала я, не обращая внимания на мальчишек — теперь тебя никто не обидит. Ты со мной.

Зомби кивнул, отлип от стенки и вложил свою маленькую ладошку в мою.

— Ты кто? Друг? Мой друг? — спросил он, заглядывая мне в лицо.

— Ага, — ответила я, — друг.

А что я еще могла сказать? Только это.

***

Вы слышали про цикад? Раз в семнадцать лет они выбираются из-под земли и устраивают маленький Армагеддон. Тысячи тысяч цикад, представляете? Месяц они властвуют практически безраздельно – спариваются, трещат, откладывают яйца, пугают садоводов и фермеров, проникают в двигатели самолетов, заставляя авиакомпании откладывать рейсы – и, в конце концов, дохнут, чтобы через семнадцать лет, их потомство повторило тот же цикл, что и они. И хрен найдешь этому объяснение. С зомби вышла почти та же история.

Первый урожай зомби поспел лет восемь назад. Тогда они лезли активно – и свежие, и лежалые. Ничего плохого не делали: бродили по улицам, пялились на звезды, или сидели у реки. В основном вечером. Жутенькое зрелище, доложу я вам — шатающиеся по улицам мертвецы. Их отстреливали, складывали в закрытые грузовики и увозили за город, в шахту… ну вы понимаете.

Дальше все закрутилось по накатанной: кто-то разнес голову любимой бабушке какой-то шишки из Парламента. Поднялся жуткий вой. Выделили гранты на исследование феномена «живых мертвецов», появилась партия «Другие мы», активизировались некрофилы и политики, что в принципе одно и тоже. А зомби? Что зомби. К ним постепенно привыкли.

Лезут они, как и раньше, только гораздо меньше. Бродят по улицам, никого не трогают. Не пристают и почти не разговаривают. Смотрители кладбища выпускают за ворота только тех, на кого можно смотреть, не сблевав, а остальных держат в загоне. Зомби они ведь послушные — топчутся на огороженном клочке земли да пялятся в небо пока могут. Как руки и ноги у них отсыхают, так и беспокойства от них никакого. Без рук и ног из могилы не выбраться и их закапывают обратно туда, откуда они вылезли. Это называется «повторное упокоение», а зомбяки «повторно упокоенными». Звучит неплохо вроде, но я как представлю, как они ворочаются в гробу, мне худо становится. Каково это лежать в темноте целую вечность? Бр-р-р. Даже думать не хочу.

— Как тебя зовут?

Мы с малышом шли по улице. Он благоухал дерьмом и свежей мочой, и я представила, как же глупо смотрюсь рядом с ним. Ха! Растрепанная девица и малыш зомби. Я даже взяла его за руку, чтоб все видели, что он не сам по себе, бездомный и беззащитный, а со мной. Мой личный зомби, ха-ха-ха.

Ладошка у него была похожа на подсохший батон – сухая корочка, а под ней будто губка. Не плоть, а что-то другое, пришедшее ей на смену. И рука ни теплая, ни холодная, ни липкая, ни потная. Держать его руку было нормально и ни капельки не неприятно.

— Так как тебя зовут? Эй! — я повторила свой вопрос погромче, потому что зомбенок молчал. Думала, что он и теперь ничего не ответит, но мальчишка вдруг остановился, отпустил мою руку, весь сжался, словно старался что-то припомнить. Даже глаза закатил от усердия. Жутенькое зрелище, доложу я вам.

— Безвременно у-усопший… Николас Че-ейз. 5 мая 2022 — 17 ноября 2030. Нашему ма-аленькому ангелу… вернувшемуся на небеса. Му-у-униципальное кладбище «Последний путь»… А-аллея двадцать три… участок номер семнадцать — произнес он — На-а-ам сказали заучить… если бирку потеряе-ем… Смо-о-отри! На ней все написано.

И верно. Теперь я увидела браслет на его тоненьком запястье — синий с белым экраном, по которому ползут буквы.

— У меня еще чип е-есть… У ранних нет, а все-е-ем начиная с прошлого года… вживи-и-или. Теперь мы не потеряемся. То-олько… то-олько вот…

Он запинается и взгляд у него становится жалобным и растерянным. Не думала, что зомби могут так смотреть, совсем как люди, а вот поди ж ты.

— Что только?

— То-олько ведь… потеряться могут те, кого и-ищут. А мы… на-ас не ищут. Значит и потеряться… мы-ы-ы… не можем.

Я раньше не слышала, как говорят зомби. Забавно. Они чуть растягивают гласные буквы, и останавливаются, сказав два — три слова, будто устают или батарейка у них садится.

— Глупый! Ты же потерялся, а я – нашла. Давай отведу …

Я хотела сказать домой, но подумала, что могилу вряд ли принято называть домом. Даже для зомби. Но малыш понял и покачал головой.

— Не-е-ет, я должен найти свою улицу. Обяза-а-ательно должен.

— Улицу?

— Да-а, — кивнул зомби и очень серьезно посмотрел мне в глаза. — Каждый кто просне-е-ется, ище-ет свою улицу. Если пробежать по ней… от начала до-о-о конца, то душа летит… куда захочет… как птица. Душа улетает, и-и тело мо-о-ожет заснуть -- так говорят… у нас на кладбище.

— А если ты не сможешь ее найти? Ну, улицу?

Мальчик вздрогнул и сжал мою руку, крепко-крепко.

— То-огда меня запрут в ящике. Наве-е-ечно. Это о-очень долго, правда?

Я хотела сказать, что надо верить, что все как-нибудь обязательно образуется, непременно и к лучшему, но потом посмотрела в мутноватые глаза и ничего не сказала.

Просто кивнула. И мальчик кивнул мне в ответ.

***

Где искать его улицу зомбенок не знал. Название — забыл, да и вообще помнил о ней мало.

— Я обязательно у-у-узнаю… когда увижу… Пра-а-авда… Надо только найти.

Мы обошли почти весь район, но ни одна улица не походила на ту, что он искал.

— Зде-есь дома слишко-ом высокие, — говорил он, качая головой.

— Ту-у-ут нет деревьев … на моей были.

— Не-е-е та…

— Нет.

— Не-ет.

— Не-е-ет…

В конце концов я потеряла терпение – день уже клонился к вечеру, я устала, проголодалась и хотела лишь одного — присесть и вытянуть ноги. Мальчишке же все было нипочем, он шагал вперед с достойным лучшего применения упорством, и казалось не знал усталости.

— Стой! – крикнула я, — остановись! Мы никогда не найдем твою улицу, если станем искать ее наугад.

Он замер на месте, будто игрушка, в которой кончился завод. Ну, из тех механических безделок, которые приводятся в движение с помощью ключа. Его лицо исказила странная гримаса — оно сморщилось, рот растянулся, открыв неровные зубы, а из горла вырывались странные звуки, будто рядом кашлял большой простывший пес.

— Эй, ты в порядке? — спросила я, — что с тобой?

Но мальчишка не ответил, а лишь сильнее зажмурился и закашлял. Нижняя губа у него дрожала, подбородок ходил ходуном, плечи вздрагивали, руки были напряжены до предела.

Черт, да он же плачет, догадалась я. Ревет, только без слез.

— Успокойся, успокойся, — я опустилась перед ним на колени. Так близко он ужасно вонял — к запаху экскрементов примешивался сладковатый запах разложения, но не яркий, а более сухой, словно выветрившийся, — не открывай глаз. Замри. Расслабься. Представь, что ты стоишь вначале своей улицы. Что ты видишь?

Мальчишка втянул в себя воздух и всхлипнул, успокаиваясь.

— Я ви-ижу… Вижу доро-о-огу… Она ро-овная… На дороге… у-у домов… стоят машины. У папы синяя маши-ина… Большой универсал… Если… вниз по дороге — наш до-ом... третий слева. О-он желтый… а-а-а крыша… красная.

— Посмотри внимательно. Что растет рядом с твоим домом?

— Жасмин и шипо-о-вник, — улыбается зомби, — шиповник цветет… а жасмин не-ет... Пока нет… Да-альше… в конце улицы… большой кле-ен. Он до-о-остает… почти до неба…

— А еще? Смотри внимательно, что еще ты можешь вспомнить?

— У-у-у соседки есть собака-а… Бе-елая… Я люблю с ней игра-ать… Она не-е кусается… Иногда можно… услышать колокольчики. Они висят на веранде… у-у старого мистера… с бо-о-ольшими усами. Он живет… на-а другой стороне улицы… И еще, еще… не-ет. Ничего. Больше ничего-о.

— Большой клен, жасмин и шиповник. Клен действительно большой?

— Да-а, — кивает мальчишка, — это са-а-мое…старое… дерево в городе. Его занесли в раздел … «Го-о-родские досто…примеча-а-ательности».

— Бинго, малыш, — улыбаюсь я и глажу его по голове, — если что-то куда -то занесено, я непременно найду. И твой клен тоже. Верь мне. Завтра мы пройдем по твоей улице от начала до конца. Обещаю.

***

Но мы не нашли его улицу ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня. В разделе «Городские достопримечательности города Нью-Хевен» никаких кленов не значилось. Я залезла на сайт муниципальной службы озеленения, — и выписала все адреса, где в качестве насаждения указывался клен, возрастом от десяти лет, но это не принесло желаемых результатов.

Мы побывали на десятках улиц, заглянули в парки и скверы (ну, чем черт не шутит), но так и не смогли отыскать единственную, нужную нам.

Обычно мы встречались с зомбенком на том месте, где я увидела Николаса впервые. Я приезжала на электросамокате, взятом у друзей, и мы отправлялись на поиски, исследуя все новые уголки города, которые накануне вечером я отметила, как перспективные. Я понимала, что цепляюсь за воздух.

Мы проверили адреса всех владельцев синих универсалов, а также, всех владельцев белых собак. Я попросила откликнуться в интернете тех, кто видел на улице растущие рядом кусты шиповника и жасмина.

Нет, нет, нет…

А потом мне пришло в голову просмотреть все некрологи за ноябрь тридцатого года - Николас Чейз в них не значился. Он вообще нигде не значился.

Черт! Черт! Черт! Почему я сразу не догадалась, что он «кукушонок»? Так называли тех, кого родственники нарочно хоронили подальше, чтобы не столкнуться с ними, если те вдруг решат пробудиться… В ту ночь я так и не смогла заснуть. Ворочалась с боку на бок и все думала, как это проснуться и никого не найти. Совсем никого. И мне вдруг стало так страшно и так невозможно одиноко, что я решила, что ни за что теперь его не брошу. Он не подкидыш. Не «кукушонок». Он мой. Мой друг. До конца.

***

На четвертый день Николас не пришел. Я точно знала где его искать. Муниципальное кладбище «Последний путь», аллея двадцать три, участок номер семнадцать.

Он сидел на траве, опираясь спиной на могильную плиту. Только сейчас, увидев его скрюченную фигурку, до меня дошло, как он изменился: кожа его посерела и сморщилась, волосы поредели, а руки и ноги стали тоненькие, как палочки.

— Эй, малыш! Ждала тебя все утро и не дождалась, — я наклонилась к нему и потрепала по волосам. Зря. Когда я отняла руку, в ней остались тусклые пряди волос.

— Я хо-о-о-тел… прийти, — сказал он, по своему обыкновению растягивая гласные, — но-о не смог… Ничего не-е вижу…

Я взяла в ладони его лицо. Бережно-бережно. И глядя на высохшие, словно виноградины, глазные яблоки, заплакала.

А Николас гладил меня по коленке рукой, уже лишившейся пальцев, и приговаривал:

— Не-е плачь. Ну-у, не пла-ачь.

И от этого мне хотелось выть. Громко. Или грызть землю.

Я шла через кладбище. Я смотрела на надгробия. Я прислушивалась. Иногда мне казалось, что я слышу, как они скребутся там, в своих гробах под землей. Мертвые, но не упокоенные.

Я спрашивала себя — зачем? Почему? За что им эта мука? Каково это лежать там, в темноте? Целую вечность, пока твой мозг не превратиться в труху.

Я не знала, что мне делать, что еще предпринять, как облегчить страдания Николаса. А ведь он страдал, я в этом не сомневалась.

Мой взгляд остановился на покосившейся могильной плите. Имя. Дата. И, внизу под ними… Строгий рисунок букв, складывался в слова. Две длинные строчки и одна короткая. Я перечитала надпись еще и еще раз. Теперь я знала, что нужно делать.

Да! Черт! Да!

Завтра Николас попадет на свою улицу, чего бы мне это не стоило.

***

Продуктовая тележка показалась мне самым подходящим транспортом. Я укатила ее из ближайшего супермаркета, и сунула в багажник арендованного другом автомобиля, не испытывая ни малейших угрызений совести. Ага, совершенно никаких. Я поступила правильно. Правильно. И точка.

Мы кружили по дорогам минут тридцать, прежде чем я остановилась.

— Приехали, — сказала я Николасу, лежащему на заднем сиденье.

Он молчал, только кивнул головой, показывая, что слышит.

Я вылезла из машины, вытащила из багажника тележку, и пересадила в нее мальчика. Сегодня утром он почти не разговаривал – язык отказывался ему подчиняться. Только выплевывал изо рта маленькие серые кусочки, и я мне не хотелось думать, что же это такое.

— Я нашла твою улицу, как и обещала, — выдохнула я, наклонившись к его уху, — Я повезу тебя в тележке так быстро, что просто дух захватит. Мы пронесемся по улице словно ракета и никто не сможет нас остановить. Никто, слышишь?

Он улыбнулся, первый раз за сегодня. И в этой улыбке были и страх, и робость, и недоверие, и… надежда. Да, да, надежда. Я сглотнула подступивший к горлу комок. Не рыдать. Только не сейчас.

-- А теперь погнали, малыш! Погнали! — крикнула я, толкая тележку. Быстрее и быстрее.

— Мы в самом начале улицы. Я вижу твой дом. Он ведь желтый с красной крышей? Эй, я вижу, ваш автомобиль. Большой, синий. Твой папа всегда паркуется на газоне? А, черт, держись Николас! Держись! Эта собака бросилась прямо под ноги. Слышишь — лает! Да, она белая, как ты и говорил.

Мои ноги почти не касаются земли. Мне кажется, я лечу. И тележка с маленьким зомби тоже летит. Мальчик улыбается во весь рот, и ветер треплет его поредевшие волосы. Он кричит: Ыонииик! Ыонииик!

— Да, шиповник, — я тоже кричу, — ты чувствуешь, как он пахнет? А колокольчики? Они звенят!

Николас поднимает руки вверх, словно пытаясь ухватить звук в беспалые ладони. Лицо его светиться счастьем.

— Мы почти у цели! Вот клен! Мы прямо под ним!

Я разворачиваю тележку, резко, чтобы он ощутил ветер и движение, и счастье. Тележку ведет в сторону, я ловлю равновесие, отвлекаясь от мальчишки всего на миг. А когда поднимаю глаза — Николаса уже нет со мной. Неа, точно нет. Он улетел туда, куда и собирался. Я знаю это наверное, потому, что маленький мертвый мальчик в продуктовой корзине теперь действительно умер. И это хорошо.

***

— Спасибо! Спасибо! — говорю я, забирая у зомби, стоящих вдоль аллеи муниципального кладбища «Последний путь» колокольчики, флакон аэрозоли «Цветущий сад» и игрушечную собаку, которая начинает лаять, если нажать ей на лапку.

Зомби кивают мне головой и уходят. Спокойные, тихие и какие-то торжественные. Совершенно не страшные и даже не неприятные. Просто люди, только другие.

На покосившейся могильной плите написано:

«Вера состоит в том, что мы верим тому, чего не видим, а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим».

И ниже «Покойся с миром».

Я ласково провожу пальцами по буквам.

И тоже ухожу.