Sine qua non, или Жажда жизни

На чудо нам осталось уповать,

Чтоб научиться жить и умирать,

Дотла сгорать

В огне любви.

Никчемные, плетемся мы опять

Справлять делишки жалкие свои.

Мервин Пик (пер. М. Калинин)

15 ноября 2017 года. Окрестности Уолкерберна, Шотландия

Почти ничего не видно — только размытые очертания листьев и коры дерева. Солнце слепит глаза. Я поворачиваюсь на шум, медленно подхожу к краю ветви и, не рассчитав сил, падаю вниз. «Еще не конец», — звучит Голос в моей голове, и я зависаю в воздухе.

***

Когда-то меня звали Мартин. Мартин Листер. Родился я за пять лет до начала нового тысячелетия, то есть в 95-м. А вырос в маленькой английской деревушке у реки Твид, что разделяет Англию с Шотландией. Отец нас покинул рано, а мать всю жизнь проработала в сельской школе, разъясняя нерадивым сорванцам теорию синусов и косинусов. Я же выбрал лингвистику.

Вот только сейчас это не имеет никакого значения, ведь сегодня я паук-крестовик, иначе, Araneus diadematus. «Что за чушь?» — спросите вы. Понимаю, звучит странно, к тому же встает вопрос: как я рассказываю все это? Сейчас объясню.

Предыдущие 24 часа я провел в шкуре льва. Еще вчера я гнался за газелями в полупустынях Африки, рвал зубами их плоть и чувствовал себя королем мира. Неведомая мне ранее власть, которую я ощущал каждой мышцей нового тела, дарила чувство превосходства над всем живым. Природные инстинкты подсказывали мне наброситься на изящных и гибких львиц. Я жаждал их, хотел ощутить каждой клеточкой тела, почувствовать запах. Но ничего из этого я так и не сделал. «Да и какой в этом смысл», — решил я. Понимание, что через несколько мгновений все закончится, остудило мой пыл, к тому же не за похотью явился я в этот мир. Сам я себя считаю странником в поисках Истины.

***

Еще во время обучения в Эдинбургском университете я пришел к известному сократовскому изречению — «я знаю, что ничего не знаю». Несмотря на то, что глупцом я никогда не был, а в школе по интеллекту выделялся на фоне сверстников, в 22 года я, столкнувшись с взрослой жизнью, окончательно выгорел и понял: пора что-то менять. Утешение я находил в книгах — проглатывал их почти без остановки, засиживаясь в библиотеке до последнего часа. Я искал ответы на извечные вопросы: для чего мы живем? к чему нам стремиться? что важнее: рождение или смерть? Они, словно облако озлобленных пчел, роились в моей голове.

Тогда-то, кажется, сознание у меня серьезно помутилось. Вспышками проявлялась диссоциация — мой мир как будто разделялся надвое, и я видел себя со стороны: от первого и от третьего лица одновременно. Эдинбург — город шумный для того, кто провел детство в деревне, так что свист машин, крики туристов и стычки завсегдатаев пабов вскоре стали звенеть не только на улице, но и в моей голове.

— Эй, Мартин, ты в порядке? Мы тебя никогда таким не видели, — говорили друзья.

Еще бы. Меня переполняла ярость. Сам-то я был человеком спокойным, но вульгарность и продажность общества поднимала в то время внутри меня мотивы Ганнибала Лектера. Большинство никогда не задается вопросами, люди принимают мир за должное. Я их ненавидел и считал живыми мертвецами. Мэри и Джон, среднестатистическая парочка, растят ребятишек, два раза в неделю занимаются любовью, навещают родителей, по воскресеньям ходят за покупками, в кино — по субботам, а вечером пятницы Джон напивается так, что трезвеет только к полудню. Меня настолько пугала подобная перспектива, что я, вдохновившись идеями Генри Торо, сорвался в лес в надежде обрести покой. На сэкономленные от стипендиальной программы деньги я арендовал старенькую лачугу и затаился на время. План оправдал себя, и мой мир постепенно замедлил ход.

Облегчение наступило уже в первые две недели. Днями напролет я сидел у ручья, слушал трели малиновки и шелест листьев бука, Fagus sylvatica. Наконец-то мир оставил меня в покое. Было приятно находиться в компании молчаливых слушателей — я рассуждал часами напролет, о реальном и магическом, а белки, ящерки и птицы внимали мне. Наверное, со стороны я походил на Робинзона Крузо — заросший чудак, говоривший сам с собой и время от времени мастеривший полезную утварь для дома. Разве что по возрасту я был младше, и лицо мое не обгорело на солнце: в английских лесах, еще и в сентябре, такое редко встретишь. Я действительно успокоился, и симптомы ранее подавленного состояния уже не так явно проявляли себя.

Кристофер Найт, «Отшельник с Северного пруда», воровал еду из ближайших домов. Я, в свою очередь, считал подобное поведение ниже моего достоинства — так что вместо этого я несколько раз добрел до остановки в двух милях от убежища и доехал до городка покрупнее, где закупился всем необходимым. Все бы хорошо, но волновало одно: смысл жизни я так и не нашел, а здравый рассудок подсказывал, что вечно в этом лесу оставаться было нельзя.

***

Тогда-то, четыре недели после моего побега, все и случилось. Я отмывал посуду после скромного ужина, поглядывал на закат сквозь окно, как вдруг увидел облако насекомых, поднимающихся от озера. «Должно быть, померещилось», — подумал я и вышел из дома проверить. Сначала ничего не изменилось — небесная палитра из розового, персикового и сиреневого, а на ее фоне порхающие… Я сощурил глаза так, что между век осталось миллиметра три, как вдруг все озарила вспышка света. Боже! Я заморгал, снова взглянул на берег и обнаружил не меньше тысячи светляков. Здесь? В это время? Они парили в пространстве, образуя причудливые фигуры, перетекая из одной формы в другую, как при мурмурации, только вместо птиц — светлячки. Небо стремительно темнело, будто невидимый художник смывал краску с палитры, а брюшки жучков поочередно зажигались мягким огоньком.

Затем раздался Голос:

— Мартин Листер, я очарован тобой. Такое рвение к познанию мира… Это достойно похвалы. Мы наблюдали за тобой с того момента, как ты оказался в этих лесах.

Я оторопел. Первой мыслью было: «Ну вот, доигрался, с этого все и начинается. Не заметишь, как проснешься в смирительной рубашке, глупо уставившись на медсестер». Конечно, прежнее состояние оставляло желать лучшего, но не настолько же! Голос явно ждал ответ, так что я промямлил:

— М-мы?

— Ха-ха, вижу, что напугал тебя. Уверяю — с твоим рассудком все в порядке. Да, мы: я, деревья вокруг твоего дома, птицы, белки и рыбы, все живое, что населяет этот лес.

Очень странно. Я обернулся вокруг себя и поглядел по сторонам, тщетно всматриваясь в кустарники. Никого. Так вот и доверяй тайные мысли ящерицам — все разнесут!

— Ты не увидишь меня, Мартин Листер, не пытайся анализировать и эту часть жизни. Некоторые вещи не поддаются объяснению, просто прими происходящее как должное. Я пришел, чтобы помочь тебе. Ты ведь, кажется, так и не нашел свое предназначение?

— Верно, не нашел.

— Страдаешь?

— Скорее в смятении. До своего побега я чувствовал себя слепцом, пребывающим во тьме. Сейчас, благодаря природе и одиночеству, мне стало легче, однако, что делать дальше — загадка.

— Послушай меня, Мартин Листер: мне подвластны все земные существа — прекрасные и уродливые, все природные явления — безмятежные и громоподобные. Я вижу — сердце твое полно храбрости, и однажды оно приведет тебя к Истине. Я готов помочь тебе: можешь принять мой дар или отказаться от него, продолжив дальнейшие искания в одиночестве.

— Что ты предлагаешь?

— «Если кто-нибудь сейчас спросит меня, к чему столько игры, отвечу: я пытаюсь родиться заново, но только так, чтобы получилось лучше». Милорад Павич, «Хазарский словарь».

— Реинкарнация? Как у буддистов?

Он явно знал, чем меня завлечь, еще и забавлялся, цитируя «Словарь». Я несколько месяцев провел в полубезумном состоянии, мечтая об иных мирах, с головой уходя в эскапизм, так что мысль о перерождении сейчас казалась прекрасным решением проблемы.

— Почти. Буддисты верят в колесо сансары и перерождение после физической смерти, а новая сущность им дается на основании накопленной кармы. Я же позволю тебе перерождаться каждые двадцать четыре часа в любое живое существо на свете. Ты не будешь знать, кем станешь и где окажешься на следующий день, решение останется за мной. В случае смерти ты сможешь воскреснуть снова, но не сразу, а только когда часы пробьют конец суток. И еще кое-что: ты сохранишь свое сознание и память, не разучишься читать и писать, лишь не будешь говорить как люди. Уверен, тебя это заинтересует: так ты сможешь отмечать все, что с тобой происходит. Будет что рассказать, когда снова станешь человеком.

— Звучит необычно, ты как будто читаешь мои тайные желания. О человеческом облике я и хотел спросить. Как мне вернуть его? Было бы опрометчиво доверить самое ценное тебе, невидимому существу.

— Не сомневайся, я предпочитаю честную игру. Ты сможешь снова стать человеком только когда найдешь смысл жизни, разберешься в том, что действительно делает тебя счастливыми. Просто воскреси мой голос в голове, и я вернусь, чтобы забрать дар.

Конечно, я понимал, что все происходящее в высшей степени абсурдно. Едва ли можно послушаться того, кого не видишь. С другой стороны, я был молод и стар одновременно. С присущим юношеству максимализмом я готов был пожертвовать всем на пути к цели, мне нечего терять. С матерью я был не очень близок, а друзья после учебы разъехались по миру. Если это ловушка, то худшим могла бы быть только смерть, а ее я не боялся, по крайней мере, так мне казалось в ту минуту. Решение было принято.

— Голос, ты следил за мной, ты застал меня в то время, когда я оказался наиболее уязвим перед миром. Ты знаешь, чего я хочу, и, словно Мефистофель, искушаешь меня. Надеюсь однажды увидеться с тобой. Я отдаюсь тебе во власть и принимаю дар. Встретимся через множество превращений.

— Правильный выбор, Листер, можешь гордиться собой. Тогда начнем…

***

К несчастью, я не могу воскресить в памяти все детали первого перерождения. Помню лишь то, как внезапно мир вокруг стал вращаться с немыслимой скоростью, подняв вихрь из сотни оттенков. После тех престраннейших событий я проснулся под корнем дерева. Перед глазами гадюки, Vipera berus, моими глазами, раскинулась ранее нежно любимая поляна.

Сейчас идет 37-й день моего путешествия по мирам, и я опять в новом обличье. Как пройдут следующие сутки? Этого я не знаю. Не знаю я и того, сколько раз споткнусь о коряги и камни, с какими животными и насекомыми вступлю в схватку на пути к Истине. Неважно. Я продолжу идти, ведь познание — это sine qua non моей жизни, то, «без чего невозможно».