Чужое время

Задание, которое казалось сначала пустяковым делом, внезапно повернулось неожиданной стороной. Прежде любой механизм с охотой отзывался на Петины манипуляции: шестерёнки оживали, и ход времени снова получал свой отсчёт, стоило только стрелки освободить от воспоминаний прежнего хозяина. Но только при условии, что вещь стандартная, и связь душевная не выходит за рамки обычного.

Дед предупреждал, что часы не простые, но такого с Петей ещё не случалось — стоило коснуться крышки, как вдруг перед глазами завертелись картины прошлого, аж дух захватило. Господа — кто в военной форме, кто во фраках, дамы в пышных юбках и перьями в прическах; дворцовый сад с гравийными дорожками и статуями; капитан в густо-синем кителе с золотыми позументами, бодро стоящий на мостике своего дирижабля. Капитан этот — Федя как-то сразу и без малейших сомнений определил его капитаном — очень любил брегет: заводил каждый вечер, чистил, натирал фланелевой тряпочкой, сидя за столом в капитанской рубке.

Брегет не спешил закончить сеанс «синематографа» — продолжал демонстрировать дирижабельные пейзажи — и вообще будто противился всецело отдаться в волю мальчишки, пытался навязать собственную: вслед за картинками включилось осязание. Петя готов был поклясться, что чувствует порывы недобрых струйных потоков, обветренную кожу на своём лице, холод металлического корпуса бинокля на ладонях. Потом накрыло и запахами: резины, дизеля, светильного газа… А когда нарастающий гул двигателя ворвался в сознание, Петю захлестнула волна зарождающейся паники, и он с изрядным усилием совладал с собой и вынырнул из пугающего широтой ощущений видения.

— Эвклидовы шестерни!.. Фух, бывает же такое… — восхищенно пополам со смятением прошептал Петя.

Покосился на брегет и опасливо отодвинул от себя на почтительное расстояние. Интересно, деду что-то известно о подобных по богатству чтениях?.. И как взять верх над такими часами? Вот это и есть настоящее испытание на прочность.

— Дед, ты видел капитана, да? — в волнении ворвался Петя в дедов кабинет.

Дед оторвал взгляд книги, улыбнулся в усы и загадочно прищурил глаз. Ведь явно ждал внуковых оваций после общения того с не в меру осязаемым прошлым.

— Ты о задании? Да, капитан крепко засел, уж больно любил свой брегет…

— И как же теперь? — Петя нетерпеливо уселся на диван рядом с дедом.

— Что ж Пётр, полагаю, ты дорос до настоящего экзамена. Решишь задачу, сумеешь совладать с его личностным влиянием — значит, мастерство твоё заслуживает высокой оценки. И собственной практики, конечно, — торжественно заключил дед, а у Пети загорелись глаза. — И да, часы — твои по итогу и результату.

— Да уж, дело за малым… Как бы он со мной не совладал, — немного сник Петя: ни единой мысли по поводу способа добиться желаемого. — И часто встречается такая привязанность?

— Не часто, — помедлив немного, ответил дед. — Этот капитан — твой прадед. И как можно догадаться, он обладал немалыми задатками часовщика…

— Так вот в чём дело! — обрадовался Петя, решительно готовый допросить с пристрастием всех членов семьи, начиная с деда. — Аристарх Семёнович, собственной персоной, не могу поверить!.. Но почему же он до сих пор… брегет не тронут?

— Приберег как раз для такого случая.

— Константин Аристархович, Пётр, — неспешно вплыла в кабинет тётушка Муза, прерывая беседу и неся за собою пряное облако духов, — обед уже давно на столе. Сколько же можно ждать? — раскатисто возмутилась она, и бросила быстрый взгляд на наручные часы с затейливым узорчатым браслетом на полном запястье. — Уже четверть часа потеряна!

— О, Муза, дорогая, мы сейчас же поспешим! — тепло отозвался дед и поднялся с дивана. — Ты ведь нас простишь? Увлеклись капитанским брегетом…

— Это всё прекрасно, но в два пополудни явится Трифон Луппович…

— … за своим скворечником, — фыркнул себе под нос Петя.

— Да-да, давай же не будем медлить… — согласился дед, не забыв одарить внука укоризненным взглядом.

Это был давний клиент лавки часовщика Судьбина, аккуратно посещавший специалиста для профилактической проверки, а заодно и чистки, своих раритетных часов с кукушкой работы неизвестного, но безусловно талантливого мастера.

И на этот раз ничего нового не обнаружилось: механизм работал исправно, кукушка в полном здравии ежечасно отмечалась звонким молодцеватым голосом, маятник отсчитывал, как и прежде, время своего хозяина, уважавшего порядок. Поэтому опаздывать к встрече не стоило.

— Ваши ходики самым новомодным хронометрам дадут фору, Трифон Луппович, — как и всегда отозвался похвалой дед, поддерживая того под локоток и провожая к выходу.

Старик с совершенно белыми шевелюрой и бородой, достающей до самого пояса, любовно прижимая к груди резные настенные часы с кукушкой и согласно кивая, шаркал к выходу в сопровождении хозяина лавки.

— Ох, Константин Аристархович, скоро век тому, как я копчу небо…

— Ну и коптите себе. Сколько положено, — с улыбкой отвечал дед.

— Устал ужо, устал…

***

Весь оставшийся вечер Петя с энтузиазмом посвятил прадедовским часам, но как ни бился, ничего путного не выходило. Капитан не ослаблял влияния ни на секунду, да так, что пробить личностную стену не представлялось возможным.

Перед самым закрытием, когда Петя уже отчаялся перебороть железную волю знаменитого прадеда, дверной звоночек тревожно дзинькнул, и в лавку тенью прошмыгнула дочка местного булочника Анюта. Бледно улыбнулась Пете и, справившись об успехах в учёбе, отправилась в дедов кабинет.

Петя знал Анюту с самого своего малолетства: тихая, ласковая, всегда подбодрит и выслушает, пусть и старше на целых шесть лет. Каждое воскресенье их встреча в булочной заканчивалась покупкой эклеров для тёти Музы и неизменным хорошим настроением: Анюта умела раскрасить красками самый тёмный и скучный пейзаж на жизненном Петином пути. За то он её и любил.

А около году назад всё переменилось.

Анюта сделалась жалким подобием той жизнерадостной и светлой девушки, которую когда-то знал Петя. А виной всему проклятая чахотка. Приговор по нынешним временам… Вся Анютина прежняя жизнь перевернулась с ног на голову: планы, жених, детишки в скором будущем… Ни о чём подобном теперь и мечтать не приходилось.

— Ну что там у Анюты? — неловко поинтересовался Петя у деда между делом, как только та покинула лавку.

— Ничего оптимистического, к моему большому сожалению… Видишь, как патина агрессивно распространяет своё пагубное воздействие? Только очищу, и вот — на глазах ползёт, инфлюкция полнейшая… Недолго Анютке осталось, месяц-два, не больше.

— Можно ли ей чем-то помочь? — глухо отозвался Петя.

— Нет способа спасти её нашими силами, — вздохнул дед.

— Но зачем мы вообще нужны в таком случае?

— Помогать тем, кому помочь можно. Тем, кто не обречён.

— Но это не справедливо! Трифон Луппович устал жить, а Анюта, которая столько всего не успела — обречена.

— Видишь ли, справедливость штука субъективная. И мы не видим всей картины, чтобы судить о таком.

Петя так рассердился на деда — хотя он-то в чём виноват? — что слёзы, засевшие комом в горле, не находили выход; от бессилия хотелось кричать, топать ногами, сломать что-нибудь ненужное… Но толку-то?

И лишь ночью мальчишка вдоволь наревелся, выместил зло на подушке, а потом забылся в беспокойном сне.

***

А следующим вечером нанёс визит неприятный посетитель. Высокомерный хлыщ, разряженный в пух и прах по последней моде: твидовый костюм, лаковые штиблеты.   Пришёл, уселся нога на ногу, без зазрения совести надымил в доме сигариллами, вишнёвый дух которых насквозь пропитал гардины и бархатную обивку диванных подушек (тётя Муза до самой ночи бурно негодовала по поводу бесцеремонных любителей табачного дыма и собственной склонности к астме).

Петя тоже остался не восторге. Сидеть за плотной тканью гардины и подслушивать было занятием недостойным и неприятным, но признаться — выходило ещё более стыдным обстоятельством. Объяснение же того, как он оказался в дедовском кабинете, и вовсе казалось даже ему самому неубедительным и глупым. Надо же догадаться: вдруг капитанский брегет здесь, в атмосфере многолетнего опыта, под взглядом, вооружённым старым окуляром, возьмёт и решит сдаться?.. Глупо? Конечно, со всей очевидностью. И когда услышал шаги за дверью, не придумал ничего лучше, как спрятаться на подоконнике.

А хлыщ этот, всё то время, как Петя терзал себя самоуничижительными выводами о собственном уровне интеллекта, склонял деда к странным разговорам: о чужом времени, часовой прибавке, навьих стрелках и прочем… Сулил за услуги многолетние отчисления, ренту и бог ещё знает что.

Дед не дрогнул, отказал ровным голосом, вежливо проводил до двери. И как только негодующий хлыщ дёргано и, не попрощавшись, покинул кабинет, устало опустился на диван.

Рассекретить своё нелегальное присутствие Пете было до смерти стыдно, но важность вопроса перевесила душевные страдания.

— Дед, как же это, выходит, что человеку можно прибавить его времени? Почему ты никогда не учил такому? — взволнованно вопросил Петя.

Сейчас же, после оправдательной речи, разумеется.

— Ты о разговоре с господином Нахраповым? — досадливо вздохнул дед и, дождавшись решительного Петиного кивка, продолжил. — Потому что сам такое не практикую. И тебе не советую.

— Но почему? — искренне возмутился Петя. — Ведь Анюта тогда… Ведь это шанс для неё отсрочить уход, победить болезнь!

— Не всем можно помочь, Петя. Потому что распоряжаться чужим временем — дело слишком опасное, да и этически не оправдано. Ведь чтобы прибавить времени одному, нужно убавить у другого. По какому праву ты станешь решать, кто достоин большего, а кто — лишиться части жизни?

— Но если оба согласны?..

— Да? А если согласие получено за деньги, как предлагает мерзкий господин Нахрапов? Нет, — безапелляционно отрезал дед. — Это слишком тонкая грань, рано и или поздно оступишься. А мешать судьбе — дело не благодарное.

— Ясно, — хмуро подытожил мальчишка.

Спасать Анюту дед не станет, принципиален до жути.

И в Пете вдруг проснулась решимость: ведь он сможет решить проблему сам: обуздать брегет, тем самым получить право на практику.

***

Петя точно не знал, как прибавить чужого времени человеку, но где-то в глубине души верил, — нет, знал — что может получиться на одной только интуиции. В работе часовщика многое работало по наитию, душевному порыву.

Теперь, когда прадедовы часы отозвались — всё вышло сходу: попросил не противиться и получил отклик, видимо, охватившее Петю волнение и желание помочь сделало своё дело — мальчик поспешил сообщить деду об успехе. Дед победу признал, часы вручил насовсем, но проводил деловито спешащего внука многозначительным взглядом.

Сейчас, когда Анютины часы лежали рядом с признавшим его брегетом, Петя на секунду поддался сомнению: правильно ли поступает после прямого неодобрения дедом подобных решений? Эти мысли заставляли что-то в животе закручиваться в тугой узел — от захватывающего предвкушения и страха перед неизвестностью одновременно.

Тряхнул головой, прогнал смятение. Он ведь своим временем делится, сам, от души и бесплатно.

Взялся за дело. Наладил связь со своим брегетом, затем с Анютиными часиками — те ни капли не сопротивлялись, покорно принимая любое воздействие, — и замер, что дальше? Перед работой думал о конвергенции, именно она виделась самой подходящей манипуляцией, а теперь вдруг понял: не то.

Растерялся на секунду — казалось, что сейчас же часы бросят слушать его, недотёпу! Возомнил о себе невесть что, вершитель судеб малолетний… Но мысли об Анюте и том, что никто, кроме него ей не может, мигом заставили собраться, обратиться к холодному разуму.

И тут же осенило: трансфузия!

Петин лоб покрывала испарина, стрелки на брегете пустились в бешенную круговерть. Анютины стрелочки послушно бежали в обратную сторону…

Когда всё кончилось, мальчишка рухнул со стула без сил, но счастливый — получилось!

***

— Анюта, вот, держи, — Петя протянул девушке прежде изъеденные патиной — теперь же сияющие начищенной крышечкой — скромные часики на цепочке.

— Ох, Петя, неужели Константину Аристарховичу удалось?.. — на её щеках от волнения робко расцвёл румянец.

— Нет, Анюта, — грустно качнул головой мальчишка, а у той сразу поникли плечи. — Но у тебя появился шанс поправиться! Удалось продлить твой час. Шесть месяцев. Немного… Пока. Проживи это время счастливо и прогони болезнь.

Анюта слабо улыбнулась, поцеловала Петю в щёку, в глазах появились давно забытые лучики…

Прошла неделя, девушка стала чувствовать себя лучше, и вскоре, неожиданно для всех, вышла замуж. А далее родные и близкие уверились, что молодые совсем сошли с ума: решиться на свадебное путешествие к морю! Но жених очень хотел порадовать невесту.

К девушке морские ветра оказались слишком суровы — в поездке она изрядно простудилась, и отступившая было болезнь с новой силой принялась за бедняжку.

Победа осталась за злой судьбой. И даже раньше, чем обещал дед.

Петя совсем изъел себя чувством вины, раскаянием, что не послушал деда. Целыми днями проводил за книгами в поисках смысла жизни, мотивах злодейки-судьбы, к обеду и ужину выходил только под угрозами и шантажом тётушки Музы.

— Петь, пора прекратить самокопание. Нет твоей вины в смерти Анюты, — осторожно начал дед, нагрянув как-то вечером в библиотеку.

— Если бы не я, Анюта прожила бы отмеренный ей срок, — кисло отозвался тот.

— Жизнь сложная штука. Слишком много переменных — всего учесть невозможно. И всем не поможешь. Теперь ты сам знаешь, — мягко возразил дед, усаживаясь в кресло.

— Помешал судьбе, и она наказала. Выходит, от судьбы не уйдёшь?

— По-разному бывает: кому-то даётся выбор, и наше дело — подсказать, найти дорогу к ладу с собой, выбрать нужное. У Анюты выбора не было. Со временем научишься различать такие вещи.

— Оказал ей медвежью услугу…

— Зато она была счастлива, краткий миг, но всё же. Ты подарил ей надежду.

— Думаешь? — шмыгнул носом Петя.

— Уверен, — грустно улыбнулся дед. — Счастье — энергозатратная субстанция, вот Анюта и выгорела вся, как падающая звёздочка.

— Почему ты не остановил меня, ведь знал, что я задумал?

— Не знал, догадывался. Не остановил я тебя только по одной причине: чужие шишки не болят, Петя. Чужие — не болят.