Дожить до понедельника

– Мам, подпиши листочек!

– Давай, солнышко, – Людмила рассеянно сдвинула конспект к краю клеёнчатой скатерти в красную клетку, но продолжала машинально скользить взглядом по строчкам.

Ох уж эта кухня! В малогабаритках она – и столовая, и рабочее место. Неудивительно, что зачастую уюта и порядка на ней столько же, а то и побольше, чем в жилых комнатах. Вот и Люда постаралась: подобрала настенный светильник в тон верхнему абажуру, сама сшила занавески из доставшейся по случаю ткани и даже завела на кухне часы – не простые, от батарейки, а ходики с гирьками и боем.

Людмила протянула руку, и только тут кольнуло: что-то в тоне дочки было непривычное. Напряжение какое-то, подрагивание голоса.

Но на стол уже легла узкая распечатка. И стало ясно, что «не так»: вот они, четыре цифры. Четыре лебединых изгиба с прямыми жёсткими хвостиками.

Четыре двойки!

Ручка, которую Людмила уже занесла над листком табеля, дрогнула и остановилась. Людмила сдвинула на лоб очки и вгляделась в лицо дочери.

– Ксюша, что это? – недоумённо спросила она. – Как так? Почему?..

Доча свела тёмные бровки и упрямо наклонила голову. Сжатые в ниточку губы, прищур карих глаз явственно предупреждали: «Не тронь!»

Переходный возраст… Тронешь – заденешь: взрослые вечно контролируют! Не тронешь – опять заденешь: этим предкам всё равно, лишь бы двоек не было! И как тут быть?

Ксюша переступила с ноги на ногу, покачалась с пятки на носок и наконец разжала губы:

– Тебя Лен-Санна вызывает. Вот пусть она и рассказывает.

И – отчаянно, звонко:

– А я не хочу об этом говорить!

– Ксюша, но…

Ксюша сглотнула и уже другим, сдавленным голосом поторопила:

– Ты подпишешь?

Людмила поставила закорючку и протянула листок дочери. Ей казалось, она «держит фейс», просто губы отчего-то занемели. Поэтому когда лицо дочери болезненно скривилось, решила: та переживает за себя. И от этого жалобно сморщенного лобика, от напряжённости тоненького тела у Люды пересохло во рту, а в горле встал ком.

На следующий день Люда вернулась поздно. Втащила в прихожую сумку – три кило картошки, хлеб, сыр – сняла сапоги. Из-под двери дочери пробивалась полоса света. Люда прислушалась:

«Отряды с неполным превращением: тараканы, ноги бегательные, ротовой аппарат грызущего типа… грызущего… представители: чёрный таракан, рыжий…»

Дочка зубрила. Случалось это редко: обычно запоминала влёт. Видно, очень её задело то, что случилось.

А случилось вот что. Умница и отличница попалась со шпаргалкой. На требование биологички «сдать тетрадь и идти кушать пирожки» не возразила: никаких «Елена Александровна, я даже не успела подсмотреть». Гордая. Молча сдала тетрадь и вышла.

А Лен-Санна, озабоченная тем, что оценка за контрольную должна «весить» больше, чем рядовой ответ у доски, имеет привычку выставлять в журнал отдельную оценку за каждый вопрос контрольной. Вот и появились двойки – сразу четыре, а не одна.

– Вы поймите, – говорила биологичка, безотчётно передвигая по столешнице кончиками пальцев клочок бумаги, – Ксюша может без шпаргалок. У неё хорошая голова. И не стоит ей вот сейчас, в этом возрасте, приобретать такую привычку.

Её чёлка мышиного цвета печально поникла, и вся она, с острым птичьим носом и тревожными глазами, словно оплыла на стуле: оставила в покое бумажку, перестала держать спину, устало навалилась на столешницу локтями.

– С четырьмя двойками четвертная, скорее всего, будет «три», – огорчённо пояснила она. – Но ведь это сейчас Ксюше кажется, что трояк – катастрофа. А нам надо думать о будущем. Если сейчас она привыкнет к шпаргалкам – что дальше? На вступительных списать не так-то просто, а последствия хуже. Так что лучше тройка сейчас, чем серьёзные последствия потом. Вы согласны?

Людмила соглашалась: и правда, так ли важна сейчас эта неизменная четвертная пятёрка? Ей внезапно стало жаль учительницу. Но ещё больше – до остроты, до боли – жаль Ксюшу: как же она так? И что теперь?

Почему дочка решила подсмотреть? Не была уверена в себе? И неужели получить «пять» для неё важнее справедливой оценки? Да и потом, биология – даже не её любимый предмет, просто Ксюша привыкла всё делать хорошо.

И жаль, и тревожно. А вдруг и правда «сделать хорошо» превратилось в «выглядеть хорошо»? А она не заметила?

Краешком разума Людмила понимала: тройка – не конец света. Тем более, не влияющая на аттестат. Но ведь для Ксюши – иначе: это происходит с ней и сейчас, это ей важно. Вспомнилось лицо дочери, звенящий от напряжения голос.

Однако когда ужин был готов и Ксюша выползла на кухню, Людмилина тревога вылилась в скандал.

– Ну что, получила? – с места в карьер начала Людмила. – И зачем тебе это было надо? Что, испугалась, что как-то не так себя покажешь? Фу, стыд какой!

– Ты сама говорила, что хочешь мной гордиться, – буркнула доченька. – Так хоть теперь не дави!

– Чем гордиться, чем? Я же хотела, чтобы ты была лучшая, чтобы ты не сдавалась, чтобы была бойцом. А не это! Тебя что, устраивает, что оценка ни за что, лишь бы хорошая? Тебе так важно выглядеть хорошо? Как же, лучшая ученица – и вдруг четыре?

– Мам, ну хватит!

Но Люду уже было не остановить.

– Привыкай. Что-то в жизни может и не получаться, и нечего из этого делать трагедию, – припечатала она.

– Мама, я разберусь, – ровно произнесла Ксюша.

Встала и вышла из кухни.

Поужинали, называется.

Люда скорчилась на стуле и обхватила голову руками. Господи, что она творит? Ведь она совсем не это хотела!

Надо успокоиться. Надо успокоиться и попробовать ещё раз. Дело ведь не в оценке. Не в оценке, а… в чём?

Через какое-то время ей удалось взять себя в руки. Она встала и методично, выверенными движениями начала убирать со стола.

В квартире висела звенящая, тяжёлая тишина, и её не могли разогнать ни осторожное позвякивание вилок, ни бережный стук тарелок, составляемых в мойку. Тишина окружала и давила, окутывала мозги глухим туманом. Поэтому, когда мобильник залихвастски отыграл «Ах, ну почему наши дела так унылы», Людмила чуть не выронила губку. Как некстати! Наверняка Галка, и опять будет жаловаться на мужа. Да что ж это такое, почему люди не могут просто спокойно поговорить друг с другом и всё выяснить? И Люда же не скорая психологическая помощь!

Особенно сейчас.

Но голос Галки, вопреки опасениям, звучал спокойно и весело.

– Людок, дело на сто рублей. Ты ещё не передумала насчёт телевизора на кухню?

Люда вспомнила: и правда, делилась с Галкой как-то раз своим желанием поставить в кухне маленький телевизор с видеоприставкой. Времени на кухне приходится проводить немало, иногда хочется отвлечься на любимый фильм, пока что-то варится-парится.

– Так что, не передумала? – поторопила Галка. – Я ведь чего звоню: бэ-ушный тебя устроит? Он почти новый, просто мы с Лёшей ремонт затеяли, ну и этот нам не, а другой да, и потом...

В переводе на человеческий это означало следующее.

Галка, поскандалив с месяц назад с мужем Лёшей, отправилась «продышаться» и забрела на стихийную «толкучку», развернувшуюся как раз на соседней улице. И там, будучи в полном раздрае, растратила деньги, отложенные на осенние мужские ботинки, купив с рук «минипусечный» телевизор. Ну да, как раз такой, который они с Людой ровно перед тем обсуждали. Так что Люда некоторым образом оказалась причастна и к этой покупке, и к тому, что следом за ней разразился ещё один скандал. А потом…

Люда сообразила, что как раз про «потом» она уже ничего от подруги и не слышала. А это «потом», судя по всему, оказалось наполнено событиями.

– А теперь я думаю, выбрать для кухни моющиеся обои, или обойтись старым кафелем, а ещё мы сегодня присмотрели мойку и кухонные шкафчики, и…

– Ага, помню, – вклинилась Люда, выслушав про мойку, гибкую подводку и тонкости монтажа белорусских розеток. – Давай завтра и заеду.

Ей захотелось встряхнуться, отогнать остатки одури. Энтузиазм подруги врезался в эту одурь, как атомный ледокол в арктические льды, взломал её, но не убрал до конца.

– Завтра мы с Лёшиком едем в лес, – гордо сообщила Галка.

Это было ещё удивительнее, чем ремонт и моющиеся обои. Похоже, брак Галки переживал новый подъём.

Телевизор Люда смогла забрать только в пятницу. Тот оказался именно таким, как ей представлялось: крохотным, светло-коричневым, с встроенным видеомагнитофоном. На панели обнаружилась надпись: «ТОО «Палантир». Ну-ну.

Место для приобретения нашлось как по заказу: на холодильнике, так, что экран как раз хорошо был виден, если сидеть за столом спиной к окну.

Новая распечатка из школы не огорчила: четыре по математике, остальные – пятёрки. И две из них – по биологии.

– У вас же биология два раза в неделю? – уточнила Люда. – Тебя что, дважды вызывали?

– Да нет, я сама. Вызвалась к доске, а на второй урок Лен-Санна сказала, что ей других опрашивать надо. Но я с места отвечала.

Дочка отчитывалась без обычного удовольствия, словно выполняла нудную обязанность. Под тёмными как лесной орех глазами легли тени, круглое личико утратило обычную подвижность. И сидела она, не как всегда: закрутила ноги в узеньких чёрных брючках вокруг ножки табуретки, зажалась.

– Молодец, – отметила Люда. – Только четыре двойки – это всё-таки много.

– Ага. Мам, я сама знаю, что никакая пятёрка не светит, просто не хочу трояк.

Ксюша расплела ноги и поёрзала.

– Ну какая разница теперь, – Людмила нахмурилась. – Главное, ты сама уж сделай вывод.

Она чувствовала, что взяла слишком назидательный тон, и постаралась смягчить:

– А тройка – что тройка? Теперь уж вряд ли что-то поможет. Или тебе важно самой себе доказать, что знания никуда не делись?

Людмила искренне пыталась понять. Но что-то нарушилось в их всегда таких доверительных отношениях.

– Давай вместе кино посмотрим? – предложила она, чтобы сменить тему. Но и эта попытка сделать «как раньше» провалилась.

– Мам, я сама разберусь, – повторила дочка то, что говорила уже не раз. – Мне заниматься надо.

Встала, аккуратно задвинула табуретку под стол и ушла к себе. Люда вздохнула, включила телевизор и вставила кассету.

«Доживём до понедельника». Как раз и в тему, и по настроению.

Она бездумно следила за знакомым действием. Завуч Светлана Михайловна, как в детстве, заставляла поёжиться. Точно такой же трикотажный костюм носила Людина учительница начальных классов, поэтому, несмотря на чёрно-белое изображение, Люда видела его тёмно-лиловым. Людмила следила за тем, как завуч движется, за её руками, растягивающими слишком мелкие карманы жакета.

– А примеры приводить нужно?

Завуч разворачивается, как танковая башня, её громадный пучок колышется.

– Желательно.

Дети пишут. У Кости Батищева кончились чернила, и он копается в пенале. Надя Огарышева, обладательница пушистой чёлки и веснушек, оборачивается, снова склоняет голову – и одновременно заводит руку назад. А сидящий сзади вкладывает в её ладонь сложенный бумажный квадратик. Видно, что записка не предназначена Наде: та, делая вид, что по-прежнему сосредоточена на своей работе, готовится передать послание вперёд…

– Огарышева, что это у тебя? Шпаргалка? Та-ак, сдавай тетрадь и иди кушать пирожок!

Люда вздрогнула. Этой сцены она не помнила! И – «иди кушать пирожок», это ведь Лен-Санна так говорит! Светлане Михайловне из фильма эти слова совсем не идут, кажутся чужими!

Или нет? Может, Лен-Санна просто цитирует известный фильм?

Люда потрясла головой. Действие тем временем разворачивалось дальше. Надя на экране встала, отдала записку (ну конечно, не записку – шпаргалку!) вместе с тетрадью и вышла. По классу пронёсся шелест.

– Продолжаем работать!

Светлана Михайловна ничем не напоминает Лен-Санну. Та и младше, и мягче, и её сарказм зачастую напускной – что, конечно, прекрасно чувствуют ученики. Но раньше в фильме этой сцены не было, не было!

Надя ведь должна была написать сочинение на тему «Моё представление о счастье», и потом его ещё зачитывали перед классом!

Людмила остановила запись и взяла в руки коробочку от кассеты. Может, это то, что называют «режиссёрская версия»? Хотя какая «режиссёрская» в шестидесятые?

Всё-таки проверив, и действительно ничего не найдя, она отмотала плёнку назад и запустила эпизод снова. Люда была готова поверить, что просто задумалась о своём, а сейчас увидит «настоящую» сценку из фильма. Но всё повторилось: записка… рука… резкое замечание Светланы Михайловны.

Теперь Люда смотрела, не отрываясь.

– Костя, я считаю, что ты – гад.

Это Гена Шестопал. На заднем плане – стопка физкультурных матов, деревянный дощатый пол расчерчен линиями. Пустой зал выглядит холодным и неухоженным.

– Все знают, что шпаргалка была для тебя. Надо было встать и признаться. За девчоночью спину спрятался?

Костя ухмыляется. Нет, это совсем не тот персонаж, которого Люда помнила по фильму. Не аккуратист, работающий на отличную характеристику, не успешный ученик со стильной стрижкой.

Как по-разному могут выглядеть люди с одним лицом!

– Ну что ты, Гена. Надька же сама не сказала? Значит, это её выбор. Да она, небось, втюрилась. Ещё приставать начнёт – «Костенька, я же ради тебя!..»

Костя кривляется, передразнивает воображаемую Надю, говорит тоненько и визгливо.

И Гена бьёт с разворота. Он метит недругу в скулу, но красавчик Костя намного выше. И, видно, спортивнее. Он легко уклоняется, перехватывает Генкины руки, с силой толкает.

Гена отлетает спиной в стену.

– Гад! Гад! Она просто честная. Она – не стукачка, а ты… ты…

– Остынь, мальчик, – цедит Костя. – Какая разница, почему она не сказала?

Костя уходит. Гена сидит у стены спортзала, не делая попытки догнать.

Он не видит силуэт человека, остановившегося у двери.

Светлана Михайловна беседует с Костей.

– Я случайно узнала, что та шпаргалка предназначалась тебе. Костя, у тебя за контрольную всё равно «два», ты себе ничем не навредишь: скажи, это так?

– Что вы, Светлана Михайловна, я не пользуюсь шпаргалками!

Костя смотрит прямо и честно. Вот теперь он похож на того, из «настоящего» фильма: воспитанный мальчик из хорошей семьи. Светлана Михайловна вглядывается в его лицо, поджимает губы:

– Что ж, я тебя больше не задерживаю.

Она ничего не может сделать. Или… может?

Классная комната. Урок.

– Огарышева, к доске!

Она может дать возможность одержать победу.

Фильм закончился. Люда выключила телевизор. Её руки тряслись.

Она прошла по короткому полутёмному коридору и осторожно приоткрыла дверь в Ксюшину комнату. Некоторое время прислушивалась: спит дочка или просто не хочет, чтобы к ней заходили? Так и не разобралась, прикрыла тихонько дверь.

И как прикажете это понимать? Что это, галлюцинация? Шутки подсознания? Если галлюцинация – можно ли ей верить? Может, это просто то, что Люда выдумала? То, во что захотела поверить?

Если пять минут назад Людмила была готова поговорить с дочерью, то сейчас её захлестнула паника. Она сходит с ума! Но если она сойдёт с ума – что будет с Ксюшей?

Срочно звонить Галке! Та – психолог, она поможет. Ну, по крайней мере, подскажет, куда бежать, к кому обращаться.

Людмила вернулась на кухню и потянулась к телефону.

Скрипнула пружина. С громким щелчком опустилась гиря в виде еловой шишки. «Бомм!» – сказали часы, поскрипели ещё пару секунд и затихли.

Люда посмотрела на циферблат. Полпервого. Да, звонить Галке поздно. Надо дотерпеть до утра. «Доживём до понедельника…»

Людмила всхлипнула, стиснула зубы и отправилась в ванную. Умываться и спать.

На следующее утро она с трудом вспомнила, что же напугало её вчера. Память набросила на загадочные эпизоды тонкую кисею: вроде и видно, что под ней, но неярко, смутно.

«Ну точно, приснилось», – с облегчением решила Люда.

Она хотела заговорить о своём сне – или догадке? – с дочерью, но оказалось, что Ксюша уже убежала.

Суббота. У Люды – выходной, а у Ксюши – учёба.

Люда снова включила фильм и с облегчением убедилась, что с ним всё в порядке. Ни о какой шпаргалке речи не шло. Привычные эпизоды, хорошо знакомые с детства.

«Ну точно, приснилось», – решила Люда, с облегчением ощущая, как растворяется, уходит из души вчерашняя тяжесть. Паническое желание позвонить Галке тоже исчезло.

Просто она всё время думала о дочери, о дурацких двойках и не менее дурацкой шпаргалке, из-за которых между ними чёрная кошка пробежала. Нельзя быть такой сумасшедшей матерью. А вот версию, что шпаргалка на самом деле была не Ксюшина, обдумать, определённо, стоит.

Надо наконец поговорить по-человечески, не нападая и не обвиняя.

– А ведь шпаргалка была не твоя, верно? – как бы между прочим спросила она вечером дочь, раскладывая по тарелкам пюре. – Я не сразу догадалась.

– Верно, – сдавленно сказала девочка и вдруг разрыдалась:

– А ты… Ты обо мне! А я же не могла!

Растерянная и потрясённая Люда с большим трудом разобрала: шпаргалка была для Мишки Гришина, а Ксюша переживала из-за того, что она, Люда, плохо о ней подумала и тем самым поддержала такую вопиющую несправедливость.

– Ну всё, всё уже. Прости, – говорила Людмила. И, когда дочь успокоилась и перестала всхлипывать, спросила:

– Ксюнчик, я одного не понимаю: неужели стоило из-за такого поганца мучиться? Он же слова доброго не стоит.

– Ну как ты не понимаешь, – Ксюша тут же вскинулась, словно и не она только что рыдала взахлёб. – Нельзя же делить людей на тех, кого предавать нельзя, и на тех, кого можно. Мишка – сволочь, но я же не могла его выдать.

«Какая она ещё маленькая, – думала Люда, прижимая к себе дочь. – Только очень молодые люди так легко произносят слово «предательство». Но ведь по сути она права: неважно, как поступает кто-то, важно, как поступаешь сам».

– Ну а оценка как же? – улыбнувшись, напомнила она. – Вытянуть – дело чести, так?

– Ага, – дочь поболтала ногой и отстранилась. Похоже, совсем успокоилась. – Мам, у нас ужин остыл.

Настенный светильник под матовым абажуром очерчивал стол мягким конусом света. Тикали ходики. Занавески в мелкий цветочек слегка колыхались: в открытую форточку проникал ветер, заглядывал и улетал, убедившись – всё в порядке. Доча сидела, расслабившись, возила вилкой по тарелке и болтала ногами.

На следующий день неожиданно позвонила Галка.

– Ну как телевизор, показывает? – бодро поинтересовалась она.

– Показывает, – несколько удивлённо откликнулась Люда. – А как ремонт?

– Нет, ты погоди. А что показывает?

– Что надо, то и показывает, – изумилась Люда. – А… что? Постой, постой, – заторопилась она. – Галка, я тебя знаю. Колись быстро!

Галка замялась, потом решилась. Люда даже словно увидела, как подруга встряхивает головой, так, что чёрная косая чёлка разлетается, закрывая уголок глаза, и её приходится поправлять.

– А, была не была. Только это не по телефону, лучше я подскочу днём. И условие – полная взаимность. Обещаешь?

История оказалась банальной: соседка Галки, женщина далеко забальзаковского возраста и рубенсовской комплекции, полгода подряд «разводила» Галку и её мужа Алексея. Не в смысле развода и даже не в смысле разводки – просто «разводила по углам». То есть, при каждом удобном случае Галке говорила о муже одно, ему – про Галку – другое.

– Зачем? – изумилась Люда.

– А чёрт её знает, – подруга пожала плечами. – Мне показалось, это у неё вид спорта такой.

А потом Галка купила телевизор. Приволокла домой, водрузила на холодильник.

И после очередного скандала закрылась на кухне и включила любимый фильм…

– И ведь не предупредила, когда отдавала! Подруга, называется, – Людмила должна была бы рассердиться, но почему-то не получалось. – Да я чуть с ума не сошла!

Когда Галка ушла, Люда задумалась. Хорошо было бы всегда узнавать, «как на самом деле». От скольких проблем это бы избавило! Вот, скажем, одноклассник Ксюши, Генка Ерошкин. Точно ли Ксюша с ним «просто дружит», или надо ждать другого развития событий?

Она вставила кассету – всё ту же, «Доживём до понедельника» – и включила телевизор. Экран вспыхнул, мигнул…

В кадре появилось изображение Вячеслава Тихонова. Ну, то есть, учителя Мельникова.

– Нет уж, – сказал Илья Семёнович и снял очки. Камера совершила «наплыв», показав крупным планом глаза учителя. – Дальше давайте сами!

Люда рассмеялась, и смеялась так увлечённо, что вдруг обнаружила себя плачущей. Вытерла слёзы, потянула к себе телефон и набрала номер двоюродного брата.

– Саша, привет. Как дела? Да у меня всё в порядке. А ты? А она? Но почему? А поговорить пробовал? Слушай, Саш, такое дело: я телевизор отдаю. В добрые руки. Возьмёшь?