Жёлтая бочка

Таня хочет пить. Облизывает губки, чтобы не потрескались. Тут же жалеет. Влага будто специально высыхает, напоминает о жажде. Противно. В горле першит. Но Таня не кашляет. Это очень хорошо. Вокруг много людей, клиентов. Закашляй Таня, они бы обязательно на неё нехорошо посмотрели. Было бы стыдно.

Таня вспоминает «имидж» – любимое слово тёти Нади. Она постоянно об этом имидже говорит, когда рядом нет клиентов. Сначала Таня честно всё слушала – про походку, взгляд, посадку. Последнее слово её рассмешило. Таня представила, как садит большой-пребольшой самолёт, и хихикнула. Зря. Тётя Надя тут же замолчала, отвела вниз руку с сигаретой, обернулась к Тане. Посмотрела.

Теперь Таня тётю Надю не перебивает. Она даже сформировала новый элемент имиджа – послушно сложенные перед собой руки. Тане кажется, это хорошо. Она показывает тёте Наде, что слушает. Тётя Надя не разозлится и не прогонит. И перед мамой не наругает. И Таня дальше будет помогать торговать квасом из большой жёлтой бочки.

Тут из-за облаков выходит солнце. Жаркие, острые лучи гонят всех в укрытие. Таня жмурится, двигает стул назад – под козырёк. От солнца он едва спасает. Таня прячет лицо за ладошкой, смотрит направо. Видит кран большой жёлтой бочки. Таня хочет пить. Но из жёлтой бочки – нельзя. Не уйди тётя Надя по делам, она обязательно напомнила бы Тане.

Под жарой трудно думать, но у Тани возникает мысль. Едва уловимая. Мир, то есть не как планета Земля, а как вообще всё – суть та же жёлтая бочка. Вокруг жарко, а за толстыми стенками что-то вкусное, холодное, манящее – квас. И его можно налить. Возьми стакан, подставь под кран, быстро открой – квасок будет твой.

Но налить квас может не всякий. Клиенты могут – всего тридцать рубликов. Но им квас не нужен, и идут они от крана и от бочки далеко. И никто их к самому крану не подпустит. Даже если они тридцать рубликов заплатят. Таня близко к крану. Пока тётя Надя ушла, Таня за старшую. Она может наливать. Но не себе – клиентам. И это очень странно, кажется, что неправильно.

Но на самом деле хорошо, что Таня не поддаётся и квас себе не наливает. Ведь жёлтая бочка остаётся. И Тане иногда кажется, что она всё запоминает. И когда тётя Надя вернётся, обязательно расскажет – налила Таня квас или нет. Если налила, тётя Надя на неё снова посмотрит, нехорошо посмотрит. А не налила – наградит. Сама квас нальёт. И потом опять оставит Таню торговать.

И Тане кажется, что это очень правильно и как по какому-то мировому закону. Сейчас она понимает, что даже давно, в раннем детстве, мама её готовила для бочки. Рассказывала сказки. Там были мальчики и девочки, метелицы и злые мачехи, пирожки и сундуки с сокровищами, но вообще всё одно и то же. Точнее, главное одно. Надо подождать, честно сдержаться, и кран жёлтой бочки сам откроется.

– Эй, малая! – голос сверху. – Не разбудил?

Таня просыпается. Быстро и смешно стаскивает с глаз панамку, трясёт головой, смотрит наверх. Там – дядя. Клиент. Таня жалеет, что так смешно спала и пробудилась – сформировала неправильный имидж. Она складывает руки, смотрит на дядю. Кроме лысой овальной головы и улыбки ничего не видно, даже глаз. А Таня знает, что у всех должны быть глаза свои, особенные, какого-нибудь цвета.

– Здравствуйте, здравствуйте, – почти серьёзно лепечет Таня, – вы… Вам кваса купить надо? Да?

– Слышь, Ваня, – смеётся дядя, – нам кваса купить надо? Да, малая, кваса.

Подходит ещё Ваня. Он похудее, из-за солнца от него остаётся силуэт – только кепку видно.

– Нам, девочка, – продолжает лысый дядя, – два стаканчика. Ноль пять.

– Да чего ноль пять? – перебивает Ваня – давай бутылку! Настюха ещё.

– Подожди! – перебивает уже лысый дядя. – Не выпьет много твоя Настюха. И мне много не надо. Нальём лучше в стаканы.

Тут лысый дядя улыбается как-то по-другому. Будто одной половиной лица. И улыбку зачем-то быстро меняет на предыдущую. Но об этом Таня не думает. Важнее, что клиент не один, их двое. Если ту «Настюху» считать – трое. Много. И будет очень хорошо, если она им продаст много кваса. Тётя Надя будет довольна. Таня старается сосредоточиться и быть убедительной.

– Купите бутылку, – улыбается она лысому дяде, – там квасу много.

– Так, – спрашивает лысый дядя, – а сколько бутылка стоит?

– Семьдесят… Ой, восемьдесят, – смотрит Таня на бумажку.

– А ноль пять?

– Пятьдесят.

– А ноль два?

– Ноль два… Тридцать.

Лысый дядя оборачивается к Ване. Тане кажется, что он снова улыбается половиной лица.

– Так, малая, налей нам литр на троих.

– Литр?

Таня смутилась. До этого тёте Наде никто не говорил наливать «литр на троих» – либо ноль два, либо ноль пять, либо бутылку.

– Ну литр, литр. В стаканы по ноль пять.

Таня вспомнила, что литр – это одна бутылка. Она хочет спросить, как это – литр в стаканы по ноль пять. Может, налить сначала в бутылку, а потом из неё в стаканы? Так будет проще отмерить. Но нельзя. Так она обязательно испортит имидж. И тогда эти дяди… Таня не знает, что будет с дядями, но думает, что что-то очень неприятное.

А думать нельзя, надо наливать. Дядя Ваня поправляет кепку, легонько притопывает ногой. Таня старается выглядеть уверенно. Она берёт стакан, подносит, открывает кран. Сколько налить? Таня вспоминает, как наливала ноль пять тётя Надя, мешкает. Квас едва течёт через край. Дядя Ваня смеётся, ухает, как сова. А лысый дядя смотрит. Улыбается.

– Ой, как ты, малая, расщедрилась. Не пролей.

Таня берёт второй стакан, подносит. Открывает кран. Льёт почти до края, как вдруг кричит лысый дядя.

– Стой! Ты как разливаешь? Я же сказал – на троих.

Тане страшно. Она едва не вылила квас, когда лысый дядя закричал, и не понимает, что сделала не так.

– На троих? Но вас же двое.

– Эх, малая, я ж в начале сказал – литр на троих.

Тут Таня понимает, что от волнения напутала. Глупая.

– Поделить надо было на три стакана. Давай ещё один, из этого доливай.

Тане возвращают полный до краёв стакан. Она волнуется, трясёт руками. Переливает плохо – много льётся на землю.

– Ну даёшь, малая, – ухает совой дядя Ваня.

Тане стыдно.

– Ну, чего смотришь? – улыбается лысый дядя. – доливай.

– Первый, или…

– Оба доливай, тут меньше.

– Ну, давай, квас греется уже, – торопит дядя Ваня.

Таня спешит. Она доливает два стакана до краёв. Отдаёт все три стакана дяде Ване. Он держит два из них пальцами одной руки, прижимая друг к другу пластиковые стенки. А лысый дядя уже считает деньги. Он быстро кладёт последний десярик, поворачивается, чтобы уйти. Таня видит: десяриков пять.

– Дядя! – зовёт она, – подождите! Здесь же меньше!

Лысый дядя и дядя Ваня оборачиваются. Лысый дядя уже не улыбается.

– Что – меньше?

– Денег меньше.

Дядя Ваня снова ухает.

– Ничё, малая, боевая!

– Ты, малая, часть пролила, – быстро говорит лысый дядя, – как раз на пятьдесят рублей вышло. Ладно, долила. Держи, вон, ещё. Зря ты так, девочка. Со старшими-то.

Лысый дядя кидает горсть монеток. Таня считает. Рубль, два, пять, пятьдесят копеек… И десяти нет. А дяди уже далеко. Тане хочется позвать, но страшно. И чем дальше двое дядь уходят, тем страшнее. Теперь их совсем не видно.

Таня смотрит на монетки. Пересчитывает. Вспоминает, сколько долила. Вспоминает тётю Надю. Представляет, как она будет говорить с мамой. В груди что-то греется, будто вниз тянет. Но теплится надежда. Может, ничего? Может, обойдётся?

Таня смотрит на жёлтую бочку. Она всё видела. Всё знает. И она неподкупная. Её не уговорить. И всё такое же, как бочка. Быстрые клиенты на тротуаре, быстрые машины на дороге. Таня смотрит на молчащую жёлтую бочку. Таня хочет пить. И Таня плачет.