– Ну конечно, я вам все расскажу. Старые люди любят поговорить. Вы умная женщина, на это ведь и рассчитывали, правильно? Не смущайтесь, в мои годы я могу себе позволить роскошь говорить напрямик. Тем более лестно, когда приходят издалека. А уж так издалека, как вы...

Началось все когда моей Эннид было одиннадцать лет. Прошло полтора года с гибели моего мужа и никого, кроме дочери, у меня не осталось. Мы с ней жили тихо, в нашем особняке в Ингельморе. Вы были там? Ах да, простите, все забываю...

Я всегда старалась чтоб мы с дочерью не поддавались тоске. Мы гуляли вместе, ездили верхом, я не наказывала Эннид, если она влезала на деревья, как мальчишка. И когда она заболела, я сразу не поняла как все серьезно. Небольшая вялость, горячий лоб, желание уйти спать пораньше... Она всегда была такой сильной. И я все ждала, что вот она утром попросит любимые ореховые пирожные. 

Слегла она окончательно очень быстро, прошло дня три, не больше. Я часто думала, могла ли как-то предотвратить, что-нибудь сделать. Бесполезный разговор! 

У вас есть дети? Хотя, наверно, вы и так можете понять что такое – мучения единственного ребенка. Эннид горела в жару, кашляла до удушья... Даже сейчас, спустя столько лет, мне слишком страшно вспоминать. 

Конечно, от ее постели не отходили самые прославленные врачи. Не хочу сказать, что они были бесполезны. Они честно отрабатывали гонорар. Иногда ей даже становилось легче после очередного снадобья, а потом снова – кашель, тяжёлое забытье. 

Знаете, я никогда не любила сплетен. Может быть, поэтому и не стала настоящей придворной дамой. А после смерти мужа особенно противны были эти любезности претендентов на руку и состояние богатой вдовы.

Живя так уединенно, я не знала ничего о мальчике-целителе.

О нем мне рассказала Адана – она уже много лет была домоправительницей и моей правой рукой. Обычно я всегда была недоверчивой, привыкла искать смысл за произнесенными словами. Но бессонные ночи в комнате умирающей дочери любую мать заставят схватиться за соломинку. Я тогда просто велела привести его ко мне. 

Помню, день был пасмурный и сырой. Я даже не спустилась вниз чтоб их встретить. Старого Бронта, так все его тогда называли, и Аймора. Я все сидела, не доверяла служанке, все надеялась что Эннид откроет глаза.

Адана постучала в дверь. Я вышла. Бронт был высоким, грузным, с длинным лицом. Рядом с ним – мальчик, закутанный в плащ, совсем неприметный. Даже в тот момент поклон отца показался мне раболепным и алчным. А вот мальчик поклонился почтительно. 

Бронт что-то говорил о деньгах, о десятках золотых. Я даже не слушала – не могла тратить время когда рядом ждала моя дочь. Адана уже договорилась с ним, остальное не имело значения. 

Мальчик снял свой плащ. Вы ведь видели его, да? Не знаю, как у вас, а здесь изредка рождаются с таким глазами. Я за всю жизнь видела пятерых. Знак необычных сил. Моя старая няня рассказывала как раньше убивали таких детей. Так вот, я впервые поняла тогда, что светящиеся глаза – это не просто расхожее выражение. А у него они были красивые – синие как лепестки льна, даже ярче. 

Я долго рассказываю, а на самом деле смотрела на него только несколько секунд. Странно что мы даже в отчаянии так цепляемся за все необычное. Я видела как осуждённые на плахе вздрагивали от чьих-нибудь резких криков, хотя казалось бы что им уже все равно. Так и я.

Бронт остался ждать у камина. Слуги наверняка принесли ему вина, должны были, но я этого не помню. Его сын повернул лицо в сторону, словно к чему-то прислушивался. И почему-то только в спальне Эннид я поняла как это глупо. Он был моложе моей дочери. 

Я спросила что ему нужно для лечения. Он заговорил первый раз. 

– Ничего, госпожа. Сейчас.

Присел на кровать, взял за руку Эннид, зажмурился. Она закашлялась снова. У меня как будто перед глазами повернулось все другой стороной. 

Это – последняя надежда дочери? Какой-то перепуганный мальчишка? Я уже хотела позвать лакеев и выбросить шарлатана вон. 

Он ничего не делал, никаких пассов, заклинаний. Только закусил губу, и лицо стало такое, словно ему самому рану зашивают. А поменялось все. Эннид глубоко вздохнула – знаете, как дети во сне, если они устали. Свободно, я отвыкла уже от таких вздохов. 

Мальчик отпустил ее руку и я увидела что его лицо блестит от пота. 

– Теперь хорошо, госпожа. Все...

Он не договорил. Я бросилась к дочери, погладила ее – жар спал. И дышала она спокойно. 

– Сударыня, – меня позвала Адана. Я обернулась – надо сказать, неохотно. Она поддерживала мальчика – судя по всему, он сам потерял сознание. 

Сейчас я думаю что именно тогда я впервые заподозрила с чем столкнулась. Заметила, но не поняла. Я махнула Адане чтобы она позаботилась о нашем госте и снова наклонилась над Эннид. Дочь ни разу не кашлянула, я не могла оторваться, слушала ее плавное дыхание как музыку. 

Не знаю, сколько времени прошло. Наверно, минуты. Я даже не сразу поняла что это, когда услышала тот же тяжёлый кашель. Привыкла уже. Адана тронула меня за плечо и я наконец обернулась. 

Мальчик лежал на диване, он был в таком же состоянии, в котором была только что моя дочь. Я много раз твердила что отдам за нее что угодно и кого угодно, но когда мое желание сбылось, честно говоря, испугалась. Одно дело – говорить, даже очень искренне, и совсем другое вот так видеть своими глазами. Было ли у меня право требовать такой жертвы?

Меня не украшает то, что такие мысли пришли в голову только когда я убедилась в безопасности Эннид. Сейчас я могу это сказать вслух и даже надеяться что вы меня поймёте. 

Адана совсем растерялась и я ее за это не виню. Она пыталась напоить мальчика отваром, но он был в забытьи. Я подошла и сейчас, когда его глаза не отвлекали внимание, рассмотрела прославленного чудо-целителя в первый раз. Обыкновенный мальчишка, худой, бледный, светлые волосы спутались, глаза провалились. Он совсем не был похож на отца. 

Я положила ему руку на лоб, позвала. Почти сразу же открыл глаза. Как будто почувствовал что этого от него ждут. 

Адана спросила что с ним и можем ли мы ему помочь. Я до сих пор дословно помню его ответ. 

– У меня это иногда бывает... Когда сильно устаю, я сам болею. Это пройдет, госпожа. Всегда проходило. 

Я уже совсем не удивилась. А он что-то добавил что ему нужно идти и что отец его ждёт. 

Куда идти? Я собиралась вызвать слуг чтобы они рассказали Бронту о случившемся и предложили переночевать у меня, но именно в эту минуту в дверь постучали. 

Как ни невероятно, но мальчик был прав. 

Бронт нетерпеливо расхаживал взад и вперёд. На него было неприятно смотреть. 

Я любезно, как хозяйка дома рассказала ему о том, что сделал его сын. Но не успела даже предложить остаться. 

– Скажите ленивому мальчишке чтобы перестал притворяться! Нас ждут ещё двое больных, уже поздно. Пусть идёт и не пытается никого разжалобить.

Бронт почти сразу взял себя в руки, но я уже все увидела.

– Он не может идти и не притворяется, – я все ещё думала что он не понял до конца. – У него сильный жар и кашель, совсем как были у Эннид. Вы оба можете остаться у меня на ночь.

То, что было дальше, мне и сейчас противно вспоминать.

Отец, если его можно так назвать, готов был силой вытащить мальчика. Для него имело значение только одно – деньги и слава, которые может обеспечить сын. Я усомнилась в их кровном родстве – это хоть как-то могло объяснить такую хладнокровную ненависть. 

Я выкупила у отца два дня отдыха больного сына. Мы торговались словно вор с продажной девкой. Бронт лез к своему вожделенному богатству, не оглядываясь по сторонам.

Эннид спала. Мне показалось что лицо у нее уже не такое бледное. Аймор с очевидным усилием поднялся мне навстречу. 

– Все будет хорошо, госпожа Эннид проснется здоровой. Ей снится сон.

Допрашивать в такую минуту, конечно, плохо. Он еле дышал. Но я не удержалась. 

– Откуда ты знаешь? 

– Я чувствую, госпожа. 

– Как так чувствуешь? 

Он сильно кашлял, но подчинился нашему любопытству. Я заметила что Адана внимательно слушает. 

Как поняла, мальчик мог видеть чужие эмоции. Даже если человек был в другой комнате. Или в противоположном крыле дома. Или не видеть – он объяснял что это похоже на прикосновения. 

Мне сначала стало жутко и неуютно. Наши собственные чувства – что-то личное, они не предназначены для других. А потом я представила каково это – должно быть, словно с человека содрали кожу и распластали далеко – далеко. Вся наша скрытая злость, зависть, жадность – все это у него как на ладони, с ним, и спрятаться невозможно. Стало уже иначе страшно – как он это выносит? Ребенок, как оказалось, ему всего девять лет. 

Нас очень кстати прервали – Адана успела заказать обед. Прежде всего для Аймора, ему необходимо было восстановить силы. Она осторожно помогла ему приподняться, поставила поднос поудобнее. 

Бронт далеко не был бедняком. Но у меня звучит в ушах вопрос мальчика – он смущённо спрашивал, неужели все это ему. Хотя что там принесли для больного – чашку бульона, свежий хлеб, сливки. Он почти не ел.

Адана на руках отнесла его в гостевую спальню. Я заснула с трудом, но проспала долго. Почти так же долго, как Эннид – когда я одевалась, слышала звонок из ее комнаты. 

Кем бы он ни был, Аймор не обманул. Эннид впервые за эти недели встала на ноги. Она улыбалась, она хотела есть, хотела жить. Когда я рассказала ей, Эннид долго молчала. 

–Мама, я хочу его поблагодарить.

Ее желание сбылось к обеду. Я несколько раз заходила к нашему гостю – он спал мертвым сном, свернувшись у края постели.

Чуть проснувшись, он все понял. Аймор и вправду видел наши чувства. И сразу же стал извиняться за то, что заставил себя ждать. Он вообще извинялся очень часто. 

Эннид пошла в моих родителей – ее гордости хватит на княжеский дворец, но она пользуется ей... Как теплой накидкой, которую берут и откладывают если она не нужна. Я ни слова не сказала ей, а она кинулась Аймору не шею. Чуть не свалила его с ног – честно говоря, он был куда слабее нее. Она уже тогда умела понимать настоящее, я смотрела и гордилась своей дочерью. 

Он был очень смущён, по этикету называл ее "госпожа". Но она только махала рукой и тащила его, ей так хотелось показать своему спасителю дом и свои сокровища. 

Я с трудом ее утихомирила и мы пошли в столовую. Аймор кашлял намного реже. Его самого словно согрело наше оживление. Хотя почему, скорей всего, так и было. День был довольно ясным, но необычность его глаз была заметна даже в солнечном свете.

Я очень хотела расспросить, но не решалась касаться драмы в его семье. А Эннид, пока мы ждали, закидала Аймора целым градом вопросов. Он отвечал очень добросовестно.

Рассказал то, что вы уже знаете, и что я заподозрила накануне. Про мать, про сестер – он был средний и единственный брат. Как отец усиленно старался с помощью сына добиться лучшего положения, как сильно разочарован его необычностью и как жестоко вымещал это на мальчике. 

– А мой отец хотел чтобы я был военным. И начал учиться два года назад, как обычно начинают. А я... Ну... Не такой. И не смог. Я этим очень расстроил папу. 

Я потом не один раз разговаривала с такими, как он. Конечно, не с таким даром. С нелюбимыми детьми. Каждый раз с новой силой поражало как сильно они рвутся к родительской любви.... Я не сталкивалась с таким близко. Мои отец с матерью всегда любили нас – и меня, и моего брата. Я тоже люблю Эннид. А тут... 

Аймор был неглуп и очень чуток, а насмотрелся он такого, чего хватило бы на две жизни. Но он очень старался угодить своему отцу. И готов был извиняться за свое появление на свет. 

– Простите, госпожа Феррис. Вы сердитесь, простите, пожалуйста. 

Я и вправду сердилась. Мне хотелось задушить Бронта своими руками. А Эннид смотрела и глаза у нее были темные и широкие. 

За столом я узнала ещё одну подробность. Аймор не решался есть довольно долго, сидел смущённо, пока я не спросила. 

Если очистить его ответ от бесконечной мольбы о прощении, то выяснилось, что он не может есть мясо. Признавался он в этом как в убийстве. Эннид забросала новыми вопросами – она-то больше всего обожала копчёную птицу и не могла даже вообразить как кто-то не мог ее есть. А я позвонила и приказала поджарить и принести ему овощи. 

Этот первый обед я не забуду до смерти. Мы втроем уже занялись десертом когда Аймор сильно вздрогнул и переменился в лице. Стал таким же, как вчера у постели Эннид. 

Она это тоже заметила, потянула его за рукав. 

– У тебя косточка в ягодах? Или привидение увидел? 

Он поспешно, не как ребенок, улыбнулся – точнее, попытался. 

– Нет, благодарю, никакой косточки. 

И попросил у меня разрешения выйти из комнаты. 

– Делай что хочешь, ты же гость.

Мы были на третьем этаже если считать подвал. Аймор вышел из-за стола – все так же, будто его кто-то позвал. Он не знал и не мог знать дома, но уверенно спустился вниз, к кухне. Это было так необычно, что мы пошли за ним, как свита.

Во втором помещении кухни собрались почти все мои слуги. Столпились в углу и даже не сразу заметили нас.

В углу на каком-то ларе скорчился рослый мужчина в ливрее. Он схватился за ухо словно хотел его оторвать и стонал сквозь зубы. Не могу вспомнить его имя.

На нас смотрели все, кто был в кухне. Аймор казался совсем маленьким и особенно странным. Он уверенно подошёл, взял за руку. Тишина стояла такая, что я слышала треск очага в другой комнате. 

Как сейчас помню его голос – детский, и не по-детски утешающий. 

– Больше не будет болеть. 

Здоровяк очень медленно повернулся, весь красный, отнял свободную руку от уха. Пощелкал пальцами, помотал головой. Сначала медленно, а потом быстрей. Мальчик смотрел чуть снизу вверх, очень серьезно. Слуга осторожно поднялся во весь рост, в той же полной, абсолютной тишине. А потом стал на колени и склонил перед Аймором голову. 

Эннид, стоя чуть ниже меня на лестнице, судорожно глотнула. У меня самой перехватило дыхание – это было чудо. В самом полном, самом большом смысле. 

Аймор сам первый нарушил молчание. Кинулся поднимать слугу, захлёбывался какими–то бессвязными словами. 

– Не надо, пожалуйста, встаньте, – что-то вроде этого. 

Лакей был выше его даже когда стоял на коленях. С таким же успехом я могу пытаться поднять весь замок. Конечно, ничего не получилось. У Аймора сбилось дыхание, он кашлял и чуть не упал. Слуга его подхватил. Почтительно, с таким преклонением – и вместе с тем по-отечески. Взрослый, готовый защищать ребенка от всего мира. В одном этом жесте было больше отцовской любви, чем у старого Бронта.

Мы все стояли, смотрели. Лакей дал мальчику успокоиться. Поклонился мне. 

– Госпожа, вы разрешите отнести наверх господина целителя? 

Я ему показала дорогу, Эннид шла рядом со мной. Слуга принес Аймора в комнату где мы обедали, усадил на диван. И поклонился – так, что чуть носом не вытер пол.

– Если господину целителю будет что–нибудь нужно... Пожалуйста, позовите меня. Все, что угодно. 

Так часто говорят, это всего лишь вежливая фраза. Но сейчас слова были прямыми. Это грубый, невежественный силач со следами пьянства на лице, выполнил бы любое пожелание своего спасителя. Если бы Аймор тогда пожаловался на своего отца... Но он не пожаловался. 

Поднялся – перепуганный, бледный, и пытался что-то объяснять. Я села рядом и обняла обоих детей. Одной рукой Эннид, а другой маленького целителя. 

Как раз тогда я первый раз подумала что можно оставить его у себя. Не знаю, есть ли такое у вас. У нас богатые семьи нередко берут себе на воспитание красивых или талантливых детей. Этот статус признают законы, и даже взрослые обычно пишут о себе "я такой-то, воспитанник ... ". Бездетные им могут наследство оставить, ну и конечно, воспитанника знатной фамилии мало кто смеет тронуть. Прав родных детей у них нет, но они переходят в другое сословие. Если у вас такого обычая нет, наверно, вам трудно понять.

Я и сейчас думаю что Бронт продал бы своего сына мне. Стоило только поторговаться. 

Я думала об этом пока Эннид таскала Аймора по всему дому. Незадолго до этого она точно так же показывала библиотеку и зимний сад приехавшей двоюродной сестре, и была разочарована что та интересовалась только нарядами. Я видела как она затащила его за руку в зимний сад, пичкала малиной и персиками. Как хвасталась своей борзой и обрадовалась когда та лизала ему руку. Я слушала как Аймор рассказывал ей о старой дворняге, которую он лечил и подкармливал. И думала что на считанные часы он может побыть ребенком.

Конечно, Эннид хвасталась. Но она не пускала пыль в глаза. Это было желание оказать покровительство, поделиться всем лучшим. Надо отметить что получалось у нее хорошо. Аймор принял такую позицию – он был ещё слаб, запуган и моложе ее на два года. Но дело не столько в этом, сколько в удивительном доверии, которое установилось между нами. 

Эннид привела его в библиотеку, стала показывать свои любимые картины, делилась историями, которые сочиняла про них. Помню, как они искали кошку с тремя котятами в очертаниях облаков на пейзаже. Аймора буквально заворожила картина с людьми возле бурного моря, я ее потом ему подарила.

Вы улыбаетесь? Наверняка смешно, нелепо когда старуха вспоминает облака и котят. Вы очень добры ко мне и щедро дарите время. Я постараюсь им не злоупотреблять.

Дети очень подружились. И не только они. У нас есть выражение "завоевать сердца". У вас тоже? Я бы сказала что он завоевал сердца обитателей моего дома, если бы он делал хоть какие-то усилия. Он просто был. Таким, какой есть, и всегда отдавал все, что у него было. Я не встречала никого более искреннего.

Какое отношение сложилось, показал случай на следующее утро. Мы сидели за завтраком и Аймор от смущения разбил тарелку. Самую обычную, из обычного сервиза, но перепугался так, словно лично взорвал башню. Я приказала убрать осколки и почти забыла об этом, когда к нам тихо постучали. Я вышла, в коридоре собрались все слуги. Впереди стоял тот самый, вылеченный лакей. Они просили не наказывать господина целителя и лучше вычесть из жалования у них. Особенно же не сообщать его отцу, потому что "мы знаем старого Бронта". 

Вот как. Сын – "господин целитель", а отец "старый Бронт". 

Я оглянулась – Аймор сидел ни жив ни мертв от растерянности, а у Эннид блестели глаза. Плутовка прекрасно меня знала. 

Я молчала, потом спросила все ли здесь и кто это придумал.

А потом – за кого они принимают свою хозяйку, если допускают что она оценит спасение дочери ниже разбитой тарелки. Пригрозила выгнать, если такое повторится.

Потом я подарила каждому по золотой монете – если такой порыв бывает раз в год, то жизнь уже прожита не напрасно. Аймор сумел дотронуться до чего-то в самой глубине.

Я играла с детьми, и думала что им осталось меньше суток. Завтра придет за мальчиком его отец. Наивно думать что все не начнется опять, только ему будет тяжелее. Расспрашивала его о доме, о сестрах и матери. И все не решалась. 

Зато я задарила его подарками. И мне все больше хотелось оставить его здесь – в моем доме Аймор был в безопасности.

Когда пришел Бронт, он сперва получил от меня вторую часть золотых. Я перестала играть в любезность. Вызвала его в другую комнату, и пока Эннид прощалась с Аймором, высказала все напрямик. Что я беру мальчика под свое покровительство, мои люди будут его навещать как минимум дважды в неделю, приносить подарки и если мальчику будет плохо, то Бронта убьют. Я не шутила и действительно могла бы подготовить несчастный случай. Даже Аймор со всем своим невероятным даром не сумел бы воскресить мертвеца.

Я добилась чего хотела, хотя нажила этим себе врага. Бронт был хитрым, жестоким и набирал силу.

Но я бы раздавила его, смахнув с дороги, и он это хорошо понимал. 

Вы тоже считаете что человек, который постоянно издевается над более слабыми, не заслуживает сострадания? Какую свою боль он вымещает, мне все равно. Сначала надо спасти его жертв. 

На душе у меня было мерзко. Тогда я думала что из-за расставания с Аймором. Я не могла долго оставаться в столице, приграничные поместья, доставшиеся от мужа, требовали внимания. На самом деле я чувствовала какую ошибку я совершаю. 

Жизнь маленького целителя всё-таки стала легче. Подарки, сласти и книги, которые он читал, приносил тот самый слуга. Я решила что Аймору приятнее его видеть. И он бы не стал ждать, заметив что обижают его спасителя. 

Да, чуть не забыла! Я написала письмо его матери. Странное письмо,но мне было тогда не до вежливости – решался вопрос жизни и смерти. Спрашивала, не в ее ли измене причина такого отношения Бронта к сыну, предлагала свою помощь если у нее самой не хватает сил. По тону ответа я поняла сколько слез пролила эта женщина. Я коснулась трагедии не давнего романа, а совсем другой.

Письма носила старшая дочь, Джейна. Вы ведь знакомы с ней? Необыкновенная и очаровательная женщина. Одаренная, сердечная, с дальновидным умом и на редкость твердым характером. Ей достался весь боевой дух, который только есть в их семье. 

За три года я виделась с Аймором дважды. Один раз он меня лечил. И должно быть, оставил мне такое здоровье, что я в мои восемьдесят два года разъезжаю в карете и управляю имениями. Переписывались мы постоянно, Джейна писала мне реже. 

Читать письма от них было и приятно и тревожно. И не напрасно.

Аймору, уже прославленному, было двенадцать лет, когда Бронт его продал в ученики придворного лекаря. Письмо шло с самым быстрым курьером десять дней, что-то менять было поздно. Почему продал? Вы бы не сомневались, если б поговорили с Бронтом хоть десять минут.

Мне сейчас стыдно моей слепоты и наивности. Я не понимала тогда что из себя представляет наш князь. Не видела монстра, который в нем таился. И я искренне обрадовалась что мальчика-целителя наконец оценили. Хотя тревога не улеглась. Если бы я тогда послушалась своих предчувствий! 

Я могла все остановить, понимаете? Если б князь не почувствовал себя безнаказанным, не было бы всей этой тирании, войн, смертей. Не было бы пыток, крови и ограблений. Этого страха, висящего над городами как дым.

Если бы Аймор тихо жил у меня, он мог бы долго не узнать о самом страшном своем даре – передавать жизнь от одного к другому. Я много раз пыталась себе это представить, на что это могло быть похоже. Но наверно такое выше моего понимания .

Он бы не был так одинок, не жил в непрерывном кошмаре. Ведь когда он все понял, мальчику было только пятнадцать лет. И совсем некому довериться там. Все это время он был моим другом. А когда я узнала, что он спас сестру от насильственного брака, дав ей деньги на свое дело... После дочери у меня не было никого дороже. 

Если бы я знала тогда что Аймор, по сути, уже обречён! И цепь событий запустила я. Своим бездействием.

Он ведь отказался убивать и был за это обвинен в измене...

Но вы знаете, так ведь? Даже после пыток отказывался. Пока не пригрозили его матери и сестре. Сколько смелости и сил на это нужно! У меня за всю жизнь не наберётся...

Я видела ту казнь – это была и казнь Аймора тоже. Не знаю, сколько людей ему сочувствовали, но они были. Нашел ли меня в толпе. Не знаю. Он не поднял глаза. Помост был далеко от ложи знати. Он был почти раздет – для тяжести позора. Все тайны, все, что он скрывал, выставили напоказ. Неудивительно, что он потом не оправился.

Аймор сопротивлялся. Я до последнего момента не думала, что он убьет и передаст жизнь князю. Скорее надеялась что он князя убьет. И наверняка не я одна.

Потом долго спрашивала себя – что это было, не упрекнула ли я его в тот жуткий день. Молча, своими чувствами, которые он уловил. И не мой ли упрек его сломал...

Нет, не волнуйтесь за меня! Я многие годы живу с этим вопросом, он уже врос, как железный гвоздь в дерево. Знаю точно – я не имею права упрекать. Если бы приставили нож к горлу Эннид, я сделала бы то же самое. Да что там, я убила бы ради нее десяток человек!  

Чтобы бороться с такими монстрами, как князь, надо самому быть немножко монстром. Или суметь стать им – на время. Надеть на себя шкуру чудовища, а потом снова стать человеком. Не иметь родных и близких, не иметь человеческих слабостей. Святым быть недостаточно.

И не надо хвалить мою смелость! Я даже не пыталась исправить ту давнюю ошибку. Нет, я просто поступила как человек. Ну, у меня было побольше денег, чем у обычного человека. И то я сама не решилась бы, если б не Джейна. Если кого-то и хвалить за смелость, то ее. 

Меня не пытали, не мучили страхом, не били. Мне не угрожали и не держали в тюрьме. Меня ничего не коснулось. О какой смелости вы говорите? Да, я организовала Аймору побег. Но я сама при этом сидела в своем роскошном доме, мне ничего не грозило. 

Я всего лишь совершила человеческий поступок. Только один – раньше сдалась из боязни потерять лицо, выглядеть странной в глазах окружающих. 

Условности – огромная сила, она держит нас в плену даже когда мы не знаем об этом. Да, я вижу по вашему лицу – вы понимаете что я имею в виду. И понимаете что мера свободы для каждого из нас – это мера нарушить обычаи. Если вы хоть раз так сделали, вы знаете какую неповторимую свободу это дает.

Благодарю вас, что пришли ко мне. Из такой дали – я даже не представляю какие усилия нужны для такого пути. Передайте целителю от меня благодарность... Покажите ему прошлое моими глазами, пусть не винит себя. Это ему будет нужно, я знаю. Такое остаётся в душе через многие годы. А заставить кого-то отвечать не за свои ошибки – самая большая подлость, какая только может быть.