Ключи от рая

За окном была летняя ночь, тихая и ясная. Свет фонаря освещал пятачок дороги, которая уходила по холму вверх, пока не упиралась в тупик — начинался непроходимый хвойный лес. Где-то ухала сова, и в глухих низких звуках птицы было что-то зловещее.  

Профессор Фестер Брунс смотрел на уличный фонарь и в его отсвете, ложившемся на пышные кроны лиственниц, что росли вдоль обочины, видел подрагивающие тени. Он не мог понять, что это — разыгралось воображение или и вправду кто-то прячется в глубине деревьев?

Брунс отошел от окна, поплотнее задвинул тяжелые портьеры и сел в кресло. Он осматривал свой кабинет: обвел взглядом по корешкам книг, заполнившим большой настенный стеллаж; спустился на массивный дубовый рабочий стол, любуясь декоративной резьбой на фасадах ящичков и изогнутых пузатых ножках; переместился на мебельный гарнитур — пару бежевых диванчиков, стоящих друг напротив друга; скользнул взглядом по торшеру с красным абажуром и, наконец, остановился на рисунке восточного гобелена — единственном украшении в строгом классическом интерьере. Профессор пытался найти спокойствие в привычных вещах, чтобы заглушить смутную тревогу, которая не покидала его последний год.

В дверь постучали. Не отводя взгляда от гобелена, профессор отрывисто буркнул:

— Заходи!

Он точно знал, что кроме Бастера — плотного, коренастого и настолько сильного, что способного руками разогнуть подкову, — никто не смел входить в кабинет одинокого профессора. Бастер был начальником охраны и личным помощником Брунса.

— Оскар приехал. Проверили согласно протоколу, разместили в комнате для гостей, — отчитался Бастер.

— Спасибо, — погруженный в тяжелые тайные мысли, механически ответил профессор Брунс, махнул рукой, мол, можешь идти, но внезапно передумал и сказал в спину удаляющегося помощника: — А знаешь что, пригласи его ко мне!

Минут через десять в комнату робко вошел юноша. Он был низкоросл и худ. Верхняя часть лица (удлиненные до скул прямые черные волосы, свободно падающие на глаза) была не лишена интриги и шарма, однако нижняя часть, с невероятно широким ртом и маленьким узким подбородком, сводила на нет очарование столь неординарной внешности. Юноша походил на лягушонка, и даже с возрастом, когда тело его окрепнет, а кости обрастут мясом и мускулами, дисбаланс пропорций лица будет скорее отвращать, чем притягивать взгляды.

— Присаживайтесь, — Брунс указал на диван, — и расскажите о себе. Зачем вам нужна терапия?

Оскар сел, как школьник, положил руки на коленки и, не смея посмотреть в глаза великому профессору, ответил:

— Я вырос в небогатой семье и с детства помогал родителям на ферме. Сколько себя помню, мне всегда нравилось петь, но отец считал пение немужским занятием, ругал и даже иногда порол меня. По воскресеньям я пел в церковном хоре, где меня научили азам музыкальной грамоты. Наш пастор всегда выделял мой голос, и я чувствовал, что способен на большее, но боялся попросить отца о профессиональных уроках. После окончания школы отец не разрешил мне продолжить обучение и получить профессию. Он решил, что я должен унаследовать семейную ферму, и тогда я сбежал в город. Брался за любую работу, чтобы прокормить себя, и откладывал деньги на уроки пения. Но профессиональный учитель, к которому я попал, после нескольких занятий заявил, что мои способности — вокальный диапазон и красивый тембр, хоть и присутствуют, но, увы, чтобы их раскрыть в полной мере, требуется очень много времени. Я беру две октавы, могу переходить от низа к верхам, от груди к горлу, но мне не хватает легкости и мастерства. Я не владею своим голосом. — Оскар замолчал, маленький подбородок начал подрагивать, и казалось, что он вот-вот расплачется. — Мне хочется, чтобы мое пение трогало души людей. Пожалуйста, помогите мне! — шепотом закончил он.

Из досье, которое служба безопасности собирала на каждого клиента, профессор знал историю Оскара. Он даже знал, что Оскар — это псевдоним «лягушонка», настоящее его имя настолько банальное и непримечательное, что не стоило его произносить вслух. Однако в личном разговоре, как правило, раскрывались нюансы, позволяющие понять истинное отношение пациента к ремеслу, которое он для себя выбрал.

— Позвольте, но терапия стоит денег и больших. Значит, у вас есть возможность добиться цели без моей помощи, — сказал Брунс.

— На это уйдут годы, — покачал головой Оскар. — Мне двадцать лет, время ушло. Разрабатывать голос нужно с детства, тренировать связки, дыхание и мышцы лица, и воскресных пений было недостаточно.

Брунс задумчиво потер переносицу. Он создал Альт для одной цели — для улучшения мира. Как музыка может его улучшить? Музыка — это развлечение, отдушина души, она нематериальна. Наука, медицина, инженерия — вот результаты, которые можно увидеть, потрогать. А музыка — вторична. Вначале нужно изменить форму мира и только потом наполнять его искусством. Но с другой стороны, Брунс сделал семь попыток и все неудачные. Путь, который он выбрал, ведет в тупик.

За пять лет частной практики терапию Брунса прошли семь пациентов, но никто из них не оправдал надежд. Все как один говорили, что ими движет желание изменить мир, покончить со страданием и несправедливостью. Вот хотя бы тот врач, как его? Ах да, Марсель. Прошел курс хирургии, мог бы стать блестящим трансплантологом, нейро- или кардиохирургом, спасать жизни людей. А еще лучше — открыть свою школу, обучать студентов мастерству врачевания. Но нет, Марсель выбрал пластическую хирургию и сейчас переделывает внешность звезд шоу-бизнеса за очень большие деньги. Очередь к нему расписана на годы вперед.

Другой пример — Шон, безликий фармацевт, работающий в аптеке у дома. Когда он пришел к профессору, то буквально умолял дать возможность помогать людям. Брунс поверил, загрузил в него курс биоинженерии, дал шанс сделать что-то по-настоящему великое. И? Где лекарство от рака? Где препараты, обращающие вспять старческую деменцию? Его слова тоже оказались ложью. Более того, служба безопасности сообщила, что эти двое дельцов скооперировались, открыли сеть частных клиник. Марсель перекраивает внешность, а Шон — профессор чувствовал — создал лекарство по омоложению. Их работы — это что-то фантастическое. Как пациент, которому семьдесят лет, может выглядеть и чувствовать себя на сорок?

И так можно сказать обо всех пациентах, прошедших терапию. Как только они получают знания и способности, то обращают их на личное обогащение, а не на благо общества. Самый показательный из них — Роберт — посредственный экономист и ничтожество. Роберт долго просил профессора улучшить его мозг для понимания законов мировой экономики, клялся, что уничтожит классовое разделение общества, перевернет финансово-денежную систему. И снова Брунс поверил, загрузил в Роберта не только понимание экономики и финансовое программирование, но и повысил логику, анализ и интуицию — все, что необходимо трейдеру, чтобы провести революцию в финансовой сфере. И что? Роберт всего за год создал бизнес-империю: банки, инвестиции, проп-компании. Он стал одним из самых богатых людей на планете. Но Роберту этого оказалось мало. Через два года он имел наглость обратиться к профессору еще раз. Воля, знания и решительность — вот что он хочет. Улучшить себя, получить лидерские качества, прокачать харизму, понять психологию и управление массами. У него есть деньги и положение, но люди никогда не выберут его в качестве лидера, ибо чувствуют, что нет в нем стержня. Профессор не только отказал Роберту, но и обругал его, и тогда это ничтожество решило действовать силой — угрожал, что похитит Брунса и заставит его провести курс терапии. Из-за этого год назад профессор переехал в глухой и малообжитый уголок Румынии, спрятавшись от мира и людей в мрачном особняке, служившим ему и домом, и клиникой. Окружил себя охраной и штатом прислуги. Ученый стал заложником своего изобретения. То, что было сделано для улучшения мира, еще больше исказило его.

— Если бы вы обратились ко мне год назад, то я бы отказал, а сейчас думаю, что стоит попробовать, — сказал профессор. А вдруг действительно изменение мира начинается не с материи, а с души? — Итак, терапия начнется в понедельник. Три дня никакой пищи, можно только пить. Организм должен быть голодным и чистым. Курс займет неделю, еще пара дней уйдет на восстановление.

Лицо Оскара озарилось. Будто человек, мучившийся жаждой в пустыне, он, наконец, нашел источник влаги и, дрожа от страха, что не окажется ли это видение миражом, не решался дотронуться до заветного клада. Лишь тихо попросил:

— Профессор, а можно получить семь октав?

Брунс посмотрел на Оскара поверх очков, густые брови сдвинулись к переносице. Начинается. Человеческая жадность не знает пределов. Зачем Оскару семь октав?

— Мы проработаем пять, — сухо сказал профессор, — и вы получите голос, который еще не слышал мир.

Оскар, наконец поверивший, что найденный клад не мираж, не воспаленное сознание его разума, упал на колени, на четвереньках приблизился к бархатным тапочкам профессора, но Брунс, поняв, что тот хочет поцеловать его ноги, вдруг закричал:

— Немедленно поднимитесь!

Оскар встал и, дрожа всем телом, умоляюще смотрел на профессора: «Не сердитесь, не меняйте своего решения».  

«Боже! – подумал Брунс. — Где его человеческое достоинство? Здесь не только с голосом нужно работать, но и прокачать личность. Тот курс, о котором мечтает Роберт, получит Оскар. Это будет мое лучшее творение».  

— Уходите! — устало сказал профессор. — Встретимся в понедельник.

Три дня до начала терапии Брунс провел в лаборатории: составлял программу интеграции, соотносил нагрузку с физическими данными пациента. То, что он изобрел, по сути, не было чем-то новым, скорее сплавом, соединяющим возможности сна и погружение сознания человека в виртуальную симуляцию. С одной лишь разницей: во сне человек видит картинки, что подбрасывает ему собственный мозг, а в Альте мозг управляется машиной — так достигается контроль над телом пациента.

Механизм был прост: компьютер, программа и шлем. Шлем создан из гибкого волокна. На внутренней стороне — тонкая подкладка из сотен и сотен тончайших нанонитей, подобных мицелию. Самый неприятный и даже болезненный этап терапии — сращивание. Когда шлем надевают на пациента, волокно подстраивается под форму черепа, плотно обхватывает голову, как вторая кожа. В этот момент нанонити начинают движение к мозгу пациента, чтобы создать связь. Некоторые пациенты чувствовали покалывание, другим казалось, что под кожей что-то шевелится, третьи ощущали, как нити-зонды буравили кости черепа, чтобы подключиться к мозгу. Когда сращивание заканчивается, человек погружается в Альт — альтернативную жизнь. День обучения в Альте равен двум годам практики в реальной жизни. Сколько часов в день человек тратит на обучение? Крупицы! За вычетом времени на сон и еду, дорогу и семейное общение, непредвиденные жизненные обстоятельства и просто лень. В Альте, в обучающем симуляторе, каждая минута идет по назначению. Плюс прибавить измененное восприятие времени и получается, что за неделю можно получить четырнадцать лет опыта! Профессор почти завидовал своим пациентам, потому что после терапии они приобретают знания, на которые у других уходят годы, при этом у них сохраняется молодость и энергия, чтобы строить жизнь дальше.

В назначенный день Оскар, сопровождаемый Бастером, пришел в лабораторию. Он ожидал увидеть операционный зал — холодный и неуютный от яркого электрического света, с громоздким аппаратом и жесткой кушеткой, но попал в уютную спальню. И только стол профессора, стоявший у кровати, с тремя мониторами и небольшим черным аппаратом, к которому был подключен шлем, доказывали, что это и есть то место, где происходит терапия.

— Переоденьтесь в медицинскую рубашку и ложитесь в кровать! — Это было сказано Оскару.

— Ты можешь идти, на ужин — припущенную форель и спаржу! — А это — Бастеру.

Если бы профессор посмотрел на помощника, то заметил бы, как, стоя у дверей, тот на секунду замешкался, впервые позволяя себе рефлексию о надменном отношении Брунса к людям и к нему, в частности. Но профессор готовился к сеансу, загружая на компьютере интерфейс информационных графиков.  

Когда Оскар лег в кровать, Брунс надел ему на голову шлем.

— Сначала вы почувствуете небольшое давление — волокна будут подстраиваться под форму вашего черепа, затем могут возникнуть неприятные ощущения, но все индивидуально. Когда ощутите сонливость, это значит, что зонды начали сращивание с вашим мозгом. И когда связь установится, сон сменится Альтом.

Оскар так волновался, что от нервного заикания не смог закончить длинный поток слов благодарности, а лишь сжал в потные ладошки руку профессора и подобострастно заглянул ему в глаза.

— Вы-вы — вели-ли-кий человек!

— Ну, приступим! — Высвободившись от липкого обожания, Брунс сел в кресло. Он и сам не понимал, отчего ему так неприятно идолопоклонничество Оскара.

Аппарат с тихим гудением начинал работу. Брунс следил за реакциями пациента на мониторе: частота пульса, уровень артериального давления, насыщенность крови кислородом, температура, выброс гормонов — информация шла непрерывным потоком. Когда на лице Оскара после первоначальной болезненной гримасы наконец появилась дрема и мышцы лица расслабились, а глаза заволокла пелена, но он еще был в сознании, Брунс посмотрел на пациента и сказал:

— Я принял решение, что вы — последний, кто пройдет терапию. Я заканчиваю практику и поэтому хочу сделать вам, да и себе, подарок. Кроме вокального мастерства, которое я обещал, вы получите качества лидера — смелость и отвагу, благородную гордость и харизму, импульс к движению и внутреннюю силу, чтобы не останавливаться перед трудностями. Поэтому терапия продлится десять дней, а не семь.  

От услышанного лицо Оскара оживилось, и на мгновение профессору показалось, что он хотел, если бы мог, выкрикнуть «нет!», но нити-зонды уже получили контроль над мозгом и погрузили «лягушонка» в глубокий Альт.

За долгую неделю терапии с телом Оскара происходили изменения: грудная клетка приподнималась от глубокого дыхания, гортань сжималась и восстанавливалась, рот приоткрывался, вытягиваясь в беззвучных нотах, но куда важнее было то, что происходило в его сознании. Фестер не мог видеть, где был сейчас Оскар, лишь по внешним реакциям он предполагал, что в Альте пациент прямо сейчас до изнеможения тренирует свои голосовые связки, чтобы взять те самые ноты, доступные единицам. Он пел, и пел, и пел. К концу недели дыхание Оскара выровнялось, гортань больше не сжимали спазмы. Он дышал глубоко и свободно.

В понедельник, когда курс по вокалу закончился, профессор Брунс подключил личностную терапию, и теперь никому не известно, с какими демонами сражался Оскар в глубоких слоях Альта. Смелость и отвага — личностные качества, и для того, чтобы они сформировались, нужно расщепить подсознание пациента до нуля и отстроить по кирпичику заново.

Во вторник, когда процесс шел своим чередом, а профессор находился в лаборатории за компьютером, он вдруг услышал, что дверь открылась, и уже захотел отчитать Бастера за вмешательство, как вдруг понял — в комнату вошел не один человек, а двое. Неслыханно!

Брунс обернулся и на секунду потерял самоконтроль — на него смотрел Роберт. Позади, в дверях, стоял Бастер.  

— Разве я мало тебе плачу? — не обращая внимания на Роберта, спросил профессор, глядя в глаза помощнику.

Но тот, нисколько не смущаясь требовательного тона и тяжелого осуждения хозяина, ответил:

— Достаточно, но на что мне тратить деньги, когда я безвылазно сижу в вашем доме, выполняя мелкие поручения? – На секунду замолчал, а потом с обидой в голосе продолжил: — Вы помните, я хотел рисовать, я несколько раз просил вас обучить меня через Альт, но…

— Ты посмотри на себя! — перебив, закричал Брунс. — Какое художество? Да ты кисть не сможешь почувствовать! Твое тело создано для защиты, и мне был нужен верный человек, кому я мог доверять.

— И поэтому вы решили, что я слуга, не имеющий права на собственные желания… — с горечью продолжил за него Бастер.  

Кровь отлила от лица Брунса – его еще никто не обвинял в бездушности. Он почувствовал, как в ушах начало шуметь, а предметы в комнате теряли резкость. Где его лекарство от давления? Похлопав себя по карманам медицинского халата, профессор достал пузырек и, не запивая, проглотил горькую таблетку.

— Ну, хорошо, — выдохнув, стараясь успокоиться, сказал он. — Что тебе, Бастер, мешало рисовать у себя по ночам? А-а-а, тебе тоже хотелось величия. Всем хочется стать профессионалом на раз-два, каждый выбирает легкий путь.

Посмотрел на Оскара. Не сделал ли он очередную ошибку? Неужели и эта попытка будет провальной? Брунс так хотел сделать мир лучше, что нес добро с кулаками, сам не понимая этого.

— Профессор, — Брунс услышал голос Роберта, — время платить долги.

От произнесенной наглости у профессора перехватило дыхание. Он обернулся, с ненавистью посмотрел на низкорослого Роберта. Кем он был до терапии? Третьесортным экономистом в дешевом костюме и старомодных очках? А сейчас? Сытый, лощеный, начищенный до блеска от лакированных туфель до полированных ногтей, гладкая прическа с пробором, тонкие напомаженные усики.

— Я ничего тебе не должен, подонок! — сдерживая ярость, чтобы не наброситься на бывшего пациента, ответил Брунс.

— Не совсем так. Я кредитовал Оскара на прохождение терапии, ваши услуги стоят дорого. И в качестве уплаты долга потребовал всего лишь…

— Завербовать Бастера, — закончил за него профессор.

— Точно, — подавив зевок, сказал Роберт. — Но остались проценты. Банк не может работать в убыток. Если честно, я думал, что дело не выгорит, но Оскар молодцом, не подкачал. Прирожденный актер! Таким слюнтяем может казаться, когда надо, — с восхищением сказал Роберт. — Абсолютно бездушный тип! По головам пройдет к собственной цели.

Брунс, слушая Роберта, смотрел на «лягушонка». Господи, какая мерзость!

— Почему Оскар все еще в Альте? Терапия рассчитана на неделю, сегодня уже восьмые сутки.

— Я продлил курс на свое усмотрение, — автоматически ответил Брунс.

Первоначальная злость исчезла, осталась только горечь от разочарования бесконечностью человеческой низости. «Лягушонок» лежал в кровати, и лицо его было так спокойно и безмятежно, что казалось там, где сейчас он находился, Оскар познал вечность. Но это не меняло того, что пациент предал профессора еще до того, как прийти к нему в дом.

— Вот оно что, — протянул Роберт, — но это легко исправить.

Рука Роберта легла на кнопку отключения питания. Брунс мог бы его остановить, но не стал. Он будто перегорел и сейчас хотел только одного — чтобы все поскорей закончилось. Разом погасли экраны мониторов, исчез тихий гул работающих механизмов. Шлем, до этого плотно облегавший голову Оскара, ослаб.

— Ты понимаешь, что наделал? — спокойно, будто ничего не произошло, спросил Брунс. — Его подсознание было расщеплено, личность стерта, а новая еще не появилась. Когда он очнется, в лучшем случае интеллектуально будет на уровне шестилетнего ребенка, в худшем — останется идиотом с базовыми навыками самообслуживания, но с прекрасным голосом.

— Я действовал согласно договору. Неделя и ни дня больше! Ничего личного, только бизнес. Собирайтесь, профессор, машина ждет! Бастер поможет упаковать Альт, — Роберт щелкнул пальцем и указал жестом — можно начинать.

Брунс горько усмехнулся — не так он хотел закончить карьеру. Игра проиграна, пора смириться, хотя он честно верил в лучшее и старался принести пользу людям. В груди кололо, было тяжело дышать. Бастер отсоединял мониторы, переносил аппаратуру, а Брунс равнодушно следил, как ломают его жизнь.

Когда рука Бастера коснулась шлема, Брунс дрогнул.

— Я сам, — сказал он, — это ключ к Альту.

Тяжело поднявшись, он подошел к кровати и снял со спящего Оскара шлем. Он держал в руках устройство, которое могло бы изменить мир, но люди оказались этого недостойны. Годы работы, мечты о том, что он, профессор кафедры нейрохирургии Фестер Брунс, сможет поднять сознание людей на более высокий уровень, заставит их отказаться от личных низменных качеств в пользу чего-то большего, чего-то общего и все зря. Никому не были нужны ключи от рая, что он протянул.

С обидой на мир и людей, со злостью на самого себя, Брунс намотал тонкие нити-зонды в кулак и с силой выдрал их. Потом ухватился за края шлема и стал растягивать его до тех пор, пока не разорвал пополам. Бросил на пол уничтоженное и с чувством глубокой досады и разочарования еще и сплюнул на дело всей жизни.

— Никто больше не пройдет терапию! — задыхаясь, сказал Брунс. — А это изделие, — кивком указал на Оскара, — вынесите из моего дома и оставьте в лесу. Мне все равно, выживет он или нет…

Ноги подогнулись, в глазах потемнело, и профессор рухнул на пол.

***

Спустя полгода, когда Брунс лежал в палате больницы, пытаясь оправиться от последствий сердечного приступа, он вдруг увидел репортаж по телевизору о странном человеке с глубокой умственной неполноценностью. Юноша не понимал обращенную к нему речь, не мог связно ответить на простые вопросы, не мог даже назвать свое имя, он мог только петь. И его голос — чистый и сильный — был совершенен. Это был голос не мужчины и не женщины, это был голос бесполого существа, которому подвластны пять октав — от низкого баса до высоких нот колоратурного сопрано. И когда он пел, никто не мог оставаться равнодушным, ибо этот голос летал и звал людей стать ближе к небу.