Ананимат

Маринка никогда не пошла бы за Игоря. Но иначе Хромого не спасти. Даже Бова Карлович Краковский — отец Игоря, всемогущий владелец корпорации «Рапсодия» — бессилен.

Через пятнадцать минут Игорь ждёт Маринку в ананимарии. Одетая по погоде, она села на лабораторный табурет перед альмастатом и расправила на коленях белый подол кашемирового пальто. По лицу и клетчатому шифону шарфа побежали разноцветные блики. За выпуклым стеклом прибора жалась по углам застенчивость. Она мимикрировала и уворачивалась от пунцового комка хамства, сквозь который то и дело пролетал синий шарик безразличия. «Как мне тебя не хватает», — Маринка протянула руку ему навстречу и коснулась пальцем стекла. «Целостная личность — не качество, а пропорции. Лучше бы я этого не знала. — Маринка оглядела разорённые шкафы и полки. — Ну почему Хромого не пустили в тот ночной клуб?»

***

Не пустили. Это его-то! Чьи потёртые джинсы и красная рубаха под узким пиджаком с короткими рукавами слыли душой танцпола!

Вопреки фамилии, Хромой ходил ровно, твёрдо ступая и пленяя женские взгляды: два метра росту, кость широкая, волосы дыбом.

У входа в двухэтажное здание с фиолетовым фасадом без окон, две гориллы из охраны клуба преградили Хромому дорогу. Он с бесшабашной улыбкой напирал на них и кричал в синюшные от неонового света лица:

— Вы чего? Это ж я! Да меня тут все знают! — Хромой простёр ладонь к потупившей взгляды очереди, послушно ровняющей строй по лееру ограждения.

Из чёрных стеклянных дверей на подмогу гориллам выскочили два здоровенных толстяка в жёлтых рубашках и коричневых брюках. Цедя сквозь зубы: «Хватит с ним цацкаться!», они легко вытолкали Хромого на проезжую часть.

Хромой, ловя равновесие, упёрся руками в асфальт. Пуговица на пиджаке оторвалась, и вслед за ней из-за пазухи выпали с гулким металлическим цоканьем и покатились по дороге мимидосы.

— И сигары свои подбери! К нам с табаком вообще нельзя! — огрызнулись здоровяки, шаркая начищенными штиблетами.

Хромой ринулся подбирать разбросанные мимидосы и не видел мужчину, сказавшего густым баритоном:

— Минуточку! На каком основании? Что вы себе позволяете?

— Вернитесь в очередь, будьте любезны! — одна из горилл, видимо, хотела выглядеть вежливее бульдозера.

— Руки уберите! — возмутился баритон. — Я — Краковский...

— Да хоть докторский! Как вы все надоели! — Послышился хлёсткий удар.

В соседних переулках заныла сирена. «Нашёлся сердобольный — вызвал». — Хромой сунул в карман джинсов последний мимидос и заметался, соображая, откуда подкатит полиция. Сзади взвизгнули покрышки.

— Давай сюда! — скомандовал знакомый баритон.

Хромой, не заставляя себя упрашивать, нырнул в открытую дверцу чёрного универсала.

— Мне полиция тоже не нужна. — Баритон промокнул платком кровоточащий нос на круглом лице с пышными бакенбардами до уголков губ. — Бова, — протянул он руку.

— Паша, — Хромой пожал руку Краковского.

Бова хлопнул водителя по плечу:

— В «Бурбин». Пивка хоть попьём. — И покосился на Хромого, комкая побагровевший платок: — Чего они к тебе прицепились?

— Да-й, — отмахнулся Хромой, — сынок хозяина клуба рассопливился, что все девки только со мной танцуют, папаша и дал отмашку меня не пускать. Неделю бухтели, а сегодня, видишь... Видите.

— Давай на «ты». Мы ж ровесники с тобой примерно. Это меня баки старят и полнота, — Бова покрутил пухлой ладошкой. — Да, хозяйские сынки — они такие, проблемные.

***

Пошёл дождь. На слякотную стоянку перед рестораном к вечеру набилось машин. Хромой пригорюнился, мол, сюда тоже не пустят — нет мест. Но Бову как родного встретил управляющий. Провёл их на второй этаж в уютный закуток с мягкими скамейками вокруг деревянного стола и, получив зелёненькую, откланялся. За мокрым окном, под узким балконом, перемигивалась жёлтыми и красными огнями дорожная развязка. Наискосок через зал, на крохотной сцене, не включая ни света, ни аппаратуры, два патлатых гитариста, любовно переглядываясь, наигрывали блюзовые импровизации.

На дубовые доски стола встали четыре кружки густого янтарного пива, две белые тарелки, стеклянная бадейка с водой, блюдо с дымящимися креветками и ведёрко сырных шариков. Бова трижды жадно глотнул из кружки, крякнул и выгрузил себе на тарелку изрядную порцию креветок.

— Что за бирюльки ты там растерял? — Бова отломил креветке голову. — Впрямь сигары? Покурим?

Хромой смущённо засуетился, неловко пристраивая руки то на скамейке, то на коленях. Толкнул стол мощным торсом и, неуклюже ухватив кружку лапищей, осушил её залпом. Бова, орудуя во рту зубочисткой, не скрывал удивления:

— Ты чего растерялся-то, здоровяк? Публика помнит тебя молодым и дерзким. Закусывай, Паша, давай вот, — Бова подтолкнул Хромому шарики.

— Сейчас... — Хромой пыхтел и путался в карманах. Наконец извлёк металлический цилиндр, похожий на сигарный футляр, длиной с пол-локтя и диаметром с большой палец. Отдающую желтизной матовую поверхность испещряли блестящие дорожки — узкие и пошире, идущие то параллельно, то крест-накрест. — Вот, остальные жирдяи поломали, уж больно крепко толкались. — Хромой покрутил крошечный лимб у основания цилиндра и сунул его в нагрудный карман рубашки. — Сейчас... — Хромой осушил вторую кружку, закинул в рот сырный шарик и грациозно подлетел к сцене: — А ну, братва, развеселились!

Гитаристы охотно перешли на страстные ритмы фламенко. Хромой растворил окно и вылез на балкон. Сделав сальто назад, Павел запрыгнул на тонкие трубы перил. Бова открыл рот и привстал. Хромой прошёлся взад-вперёд, встал на руки, развернулся и перекувырнулся. Музыка стихла. Посетители загудели и вскочили с мест. Хромой вытянулся в полный рост и принялся бить чечётку прямо на перилах. Бова осел на скамейку и сглотнул. Хромой спрыгнул и влез в окно. Публика бурно аплодировала. Хромой поклонился, состроил управляющему гримасу: «Прошу прощения!» и плюхнулся за стол.

— А чего тебе полиция не угодила? — фамильярно скривился Хромой, придвинул к себе блюдо с креветками и крикнул в зал: — Человек! Ещё креветок и пива Краковскому!

Бова промокнул шею салфеткой.

— Лишние вопросы-то мне зачем. — Он кашлянул, прогоняя нервную сиплость.

— А что, к тебе много вопросов? — Хромой чавкал, наслаждаясь хрустом креветок. — Мутишь тёмное?

— Да какое тёмное! — Бова упёрся кулаком в стол. — Рапсом занимаюсь. Масло, корма, топливо, шрот. «Рапсодия» у меня фирма. Может, слышал?

— Бизнесмен — это гуд! — Хромой отпил пива из новой кружки, рыгнул и закинулся сырным шариком. — И что ж у тебя про масло спрашивают?

— Не про масло... Бывает, спрашивают, не растёт ли чего ещё на полях? Да что это ты, Павлик, опять так переменился? И что за цирк? — Бова показал рукой на окно.

— Человек! — гаркнул Хромой.

— Хватит! — Бова жестом остановил бегущего к ним официанта и подвинул свою кружку Павлу: — На вот!

Хромой вытер ладони об джинсы и пересел на сторону Бовы. Тот слегка отодвинулся и недоверчиво следил за Павлом.

— Бова, дорогой, — наклонился к нему Хромой, — если кто-нибудь узнает, меня засекретят, и я сгину в подвалах оборонки. Поэтому, как это ни парадоксально, я сам засекретил свою работу.

Слушая свой пьяный голос, Хромой пожалел себя и всхлипнул.

— Старик, да ладно, не надо, не рассказывай... — Бова молитвенно сложил ладони.

— Нет, ты послушай! — воодушевился Хромой. — Я работал в институте тонких энергий ещё с универа. ИТЭ, знаешь, при академии наук. — Бова явно не знал, но кивнул. — И я, — Хромой ткнулся в Бовино ухо, — нашёл душу. — Он отстранился с гордо поднятой головой.

Бова кликнул официанта:

— Водки, будьте добры! И форель с картошкой несите!

— А мне панна-котту на десерт! — Хромой махнул рукой и снова навис над Бовой. — Короче, Краковский! Если эти примочки, — он оголил краешек мимидоса, — попадут к военным, никакого веселья не будет. Будет скука, а потом война. Ты меня понял?

— Но...

— Тсс! Смотри, — Павел опять показал цилиндр, — это называется «мимидос». В каждой такой, как ты назвал, бирюльке, хранятся качества личности. И их можно... Ну, ты понял. В этой сейчас — бесстрашие и чувство равновесия. Ты не представляешь, какой я брейк с ним отжигаю на танцульках, — Хромой довольно хрюкнул.

— Скажи-ка, Павлик, — Бова пристально оглядел публику в зале, — меня теперь часто будут спрашивать, о чём мы тут секретничали?

— Не бойся! — Хромой сдвинул грязную посуду, освобождая место для горячих блюд. — Никто ж не поверил! Я сдуру бросился доказывать, но вовремя сдал назад. Пока меня клеймили «мракобесом» и «чернокнижником», выволакивали на учёных советах за лженауку, я наделал себе оборудования за госсчёт и слинял на вольные хлеба. Душонка — она слоёная, как пирог — слоистая энергия. Сечёшь? — Павел недоверчиво прищурился. — Короче! Как эти слои скручены и вокруг чего намотаны, я пока точно не знаю. Но я научился их выкачивать. Для этого нужен альматакс. Один слой за раз. На какой настроишь. Но я работаю над универсальным альматаксом, работаю, — Хромой для убедительности положил ладонь Бове на плечо.

— Нет, я верю, верю, — Краковский успокоил Павла. — Прости, а эти цацки ты чьими душами заряжал?

Хромой понял, что поторопился с подробностями, но пошёл ва-банк.

— Даже в твоём рапсе есть тёмная сторона, а уж в душе и подавно. Секреты секретами, но надо частным образом пробиваться. Наша с тобой сила будет в их неверии, — Хромой не глядя ткнул пальцем назад и попал в поднос официанта, подошедшего с запотевшим графином водки, двумя стопками и солёными огурчиками. — Простите! — Павел виновато потупился и вернулся к Бове: — Сам видишь, я без мимидосов тютя тютей, даром, что большой и здоровый. Мне б такого, вроде тебя, — с яйцами и деньгами.

Хромой плеснул из графина в обе стопки и опрокинул свою в рот, занюхав кулаком. Бова задумчиво отхлебнул и похрустел огурцом.

— Но армия — это госзаказ, — разглядывая графин, пропел Краковский, — а госзаказ — это мечта. Но мечтами бессмысленно делиться, мечты надо насаждать. А чтобы насаждать, надо стать сильным.

— М... — Хромой согласно кивнул.

— Солдаты солдатами, но так можно же идеального человека создать. — Глаза Бовы говорили, что идея им окончательно овладела.

— Проблема есть... — Хромой надкусил огурчик. — Откаченные слои сами не восстанавливаются. И то, что приходит из мимидосов, долго не держится. То есть одними мимидосами восстановить душу нельзя. Я же у себя сам откачал настойчивость, прежде чем идти к директору института с доказательствами. Думал, перезальюсь, и у меня будет вдвое. А оно, видишь, как... Но, может, и к лучшему, а?

— Без побочки никуда, — поджал губы Краковский.

— Бов! — Хромой состроил страдальческую мину. — По рукам?

— У меня будешь работать, — заверил Краковский. — Хочешь, и живи у меня...

Аромат жареной форели и печёной картошки прервал вдохновенный монолог Бовы. Пока официант сервировал стол, Краковский достал из внутреннего кармана потрёпанный планшет, поелозил по нему пальцами и показал экран Павлу:

— Это дом. Жена моя. Красивая, правда? Жанной звать.

Павел расслабился и блаженно разглядывал семейство Краковских, а Бова с достоинством смаковал подробности своего богатого быта:

— Сынишка мой, Игорёк, ему — четыре, — Бова нежно погладил изображение мальчугана — упитанного в отца и раскосого в мать. — А вот тут, — Бова обвёл пальцем цоколь трёхэтажного особняка, — мы лабораторию и сделаем.

***

Бова не жалел денег на науку. Хромой и не заметил, как за обустройством лаборатории и первыми экспериментами пролетел год. Краковский поначалу с опаской, но всё смелее и смелее, надевал мимидосы, отправляясь на переговоры. Хромой составил набор «Пробивной харизмат», и Бова вскоре прослыл на редкость удачливым бизнесменом. С ним искали партнёрства и дельцы средней руки, и крупные корпорации.

Хромой переехал к Бове в домик для гостей. Совершенствуя альматаксы Павел «высосал» всех бродячих кошек и собак в округе, но энергия животных для людей оказалась небезопасной из-за примесей.

Документацию и опытные образцы Бова хранил в кабинете. По особому заказу установили сейф размером с дворовый туалет и накрутили вокруг всевозможной сигнализации. На верхней полке сиял нержавейкой новый универсальный альматакс. Он справлялся со всеми душевными слоями разом, как и обещал Хромой. Полкой ниже ютились рядовые альматаксы — меньше размером и брали только одно качество: на какое настроены, такое и откачают.

Бова бредил созданием идеальной личности. Хромой много экспериментировал и однажды, перебирая картриджи к альматаксам, потряс последним из них — с маркировкой «синяя снежинка и красная капля», и понял — запасы иссякли.

— Что ж, Паша, — весело присвистнул Бова, — пора раскрыть источник душевной... теплоты.

— Зря смеёшься, — Хромой плюхнулся в кожаное кресло в кабинете Краковского, — положительные, они же тёплые, качества энергетически значительно ценнее. И, боюсь, одним источником уже не обойтись.

— Как же ты раньше обходился?

— Раньше хватало понюшки! Поездил на трамвае в час-пик, на рынке потолкался, соснул малёк и домой. А теперь-то мы с тобой замутили... о-го-го!

— А чего теперь? Дам я тебе людей, обучишь, и катайтесь на трамваях. Им даже полезно, а то всё на бэхах да мерсах.

— Ты чего, Бов? И что ты им скажешь? Поезжайте души высасывать?

— Да, не катит... Объявление можно дать: «Куплю душу».

— Угу, и подпись: «Мефистофель».

— Что ж, придётся нам с тобой вдвоём... Слушай, ты же сделал универсальный альматакс. У него картридж — будь здоров! Две-три штуки — уже хлеб!

— А трупы потом куда? — Хромой развёл руками. — Слухи пойдут: люди мрут прям на улицах.

— А ты куда трупы прятал? — насторожился Бова.

— Да я брал-то по чуть-чуть, какие трупы! Кошек с собаками вон, в котельной... Сам знаешь.

В кабинет на трёхколёсном велосипеде въехал Игорь. Оранжевая рубашонка выбилась из сиреневых колгот и развивалась позади как плащ-нарамник. Игорь усердно крутил педали и рычал, изображая мотор. Сделав круг, велик уткнулся в ногу Хромого.

— Привет, дядя Паша! — Игорь блеснул редкими зубами. — Папа, тебя мама зовёт.

— Бо! — крикнула с первого этажа Жанна. — Помогите, я не справлюсь.

Бова закатил глаза:

— Пойдём...

Хромой встал и вышел вслед за ним в коридор:

— Думаю, нам придётся, как ты и сказал, походить, поездить...

В кабинете звонко упал металлический предмет. Секундой позже — будто мешок уронили и поволокли по полу.

— Что это? — тревожно застыл Бова.

Хромой метнулся к двери кабинета. У открытого сейфа валялся перевёрнутый велосипед. Игорь лежал на спине и сучил ногами, прижимая к груди универсальный альматакс. Даже от двери были видны два дружелюбно-зелёных огонька: индикатор зарядки — «Полный» и индикатор источника — «Остаток: ноль».

— Игорь! — Краковский втолкнул Хромого в кабинет. — Паша?

— Господи, помилуй! — Павел схватился за голову.

Бова выхватил из рук сына альматакс, подскочил к окну и дрожащей рукой дёрнул за ручку.

— Стой! — Хромой упал на колени. — Там Игорь, внутри!

— Да как ты смеешь! — глаза Бовы налились кровью. Он хотел пнуть Павла, но в коридоре послышались шаги. Бова прыгнул к двери и запер её на ключ.

— Что у вас происходит? — Жанна стучала и плакала, но Бова с Хромым не шевелясь смотрели друг на друга. Игорь вздрагивал, глядя в потолок безучастным взглядом.

Краковский брезгливо поставил альматакс на стол и взял Игоря на руки.

— Хромой! Что ты сидишь? Заряжай мимидосы, я не знаю, делай что-нибудь. Как он включился? Почему?

— Почему ты сейф не закрыл, идиот! — Хромой яростно вскочил и навис над Бовой, но бледное лицо Игоря с беззвучно шамкающими губами смягчило Хромого: —Бова, — изумился он, — Игорь жив. Значит, люди не умирают без души, как животные.

— Что делать? — твёрдо повторил Бова.

Хромой застонал:

— Мимидосы не вернут именно Игоря, понимаешь? Мы же не знаем пропорций. В альматаксе все слои смешались. Мы можем только пробовать пока не научимся количественно оценивать качества личности по косвенным признакам, по персональной физике, например. Но для этого нужно море энергии.

— Всё, что нужно, Павел! Запомни, теперь ты должен мне сына. У нас больше нет других задач! Ты понял?

Хромой кивнул и погладил Игоря по голове:

— Ананимат.

***

Об идеальной личности Краковский не вспоминал. Он методично развивал «Рапсодию», не брезгуя никакими приёмами устранения конкурентов. Через восемь лет фирма выросла в трансконтинентальную корпорацию. С Бовой считались президенты и правительства. Он направо и налево использовал альматаксы и мимидосы. Хромой виртуозно настраивал оборудование, и контрагенты Краковского уходили с переговоров с подогнанными под Бовины нужды личностями. Бова скупал землю сотнями гектаров, и ко времени, когда Хромой взял на работу Маринку, вокруг дома Краковского уже раскинулся целый город со штаб-квартирой «Рапсодии», секретными заводами и деловой инфраструктурой.

Жанна замкнулась, куталась в чёрные шали и юбки и месяцами не выходила из дома, следя за Игорем. По утрам она надевала ему под одежду хэбэшную жилетку с кармашками. В кармашки вставлялись заправленные Хромым мимидосы с очередной вариацией личности. Каждый день Игорь был разным — то больше своим и понятным, то совсем чужим и пугающим. Хромой провёл серию психологических тестов Бовы и Жанны и подтвердил гипотезу «родственных душ». Теперь Игорь хотя бы напоминал сына своих родителей.

Энергию добывали с размахом. Хромой сколотил команды преданных и нелюбопытных агентов. Вооружённые универсальными альматаксами, они начали с бездомных, а позже вылавливали и ананимировали всех без разбора. Ананиматов не прятали, списав их появление на новую страшную болезнь. Министерство здравоохранения било тревогу. Краковский отстроил в Рапсограде больничный комплекс, и Хромой «возглавил борьбу на переднем крае медицины». В ответ на скептическое тявкание прессы и оппонентов-одиночек Бова приводил недовольных в ананимарий, показывал буйных ананиматов и недоуменно вскидывал брови:

— Мне их на улицу выпустить, или вы их домой возьмёте?

На этом дебаты заканчивались.

Ананиматы делились на буйных — агрессивных и жестоких зверей, и тихих — кротких, безобидных агнцев. Тех, кто не шёл на опыты, утилизировали. Тихих продавали на органы, а буйных выставляли на нелегальные бои.

— Теряем огромные бабки, — посетовал как-то Краковский, осматривая Рапсоград с высоты своего офиса на девятнадцатом этаже.

— Неужели ещё остались «огромные» по сравнению с твоим состоянием? — усмехнулся Хромой и сел на край Бовиного стола.

— Я купил клинику трансплантологии. — Бова подтолкнул к Павлу пластиковую папку. — Пусть нам платят и за пересадку тоже.

— Ты знаешь моё отношение, — Хромой мельком взглянул на бумаги, — «ананимат» — не приговор. Восстановление личности, пусть медленно и скачками, но происходит. И независимо от физики пациента...

— И бои надо самим проводить, а не таскать буйных по рингам.

— Ты меня не слушаешь, — махнул рукой Хромой.

— Один раз уже послушал, — задумчиво отвернулся Краковский. — Ты же сам говорил, это не восстановление, а шум округления.

— Бои — явный компромат, — Хромой понял, что наука Бове неинтересна, — тут громкими фамилиями и высокими постами не прикроешься. Заметут всех.

— Построим арену вон под тем заводом.

— Это ж химкомбинат, — Хромой проследил взгляд Бовы, — под ним олимпийскую деревню построить можно со стадионами.

— Стеклянный стадион и построим, — Краковский упёрся лбом в раму, — чуть что, зальём кислотой и все дела.

***

Маринка Литаева пришла работать в клинический центр «Рапсодии» сразу после окончания университета. Ещё студенткой она практиковалась у Хромого. С Павлом Валентиновичем у них с первого взгляда вспыхнул лютый антагонизм. Системность Маринкиных рассуждений, результаты и чёткость её работы восхищали Хромого. Но терпеть дерзость и патологическое нелицеприятие Павел Валентинович не мог. Порицаниями, выговорами, а иной раз и крепким словом, он осаживал Маринку, как норовистую лошадь хлыстом.

Наработала Маринка не на одну диссертацию, но защищаться отказывалась. Бросила Хромому вызов: защитится, когда решит задачу восстановления слоёв личности. Снимет «проблему Полтиныча». «Людей надо спасать! — говорит. — Сама умру, но докопаюсь!» После таких слов Хромой стыдился смотреть ей в глаза.

— Пал Тиныч, — в Маринкином голосе звякнула хитринка, — после восстановления можно будет идеальной личностью заняться?

— У тебя есть критерии идеальности? — хмыкнул Хромой.

— Ну и что, что пока нет? — вскинула голову Маринка.

— Критерии рождаются в контексте, — устало выдохнул Хромой, — а контекст личности шире, чем известный нам мир.

— Но раз существует столько девиаций, должен же найтись хоть какой-то оптимум? — не унималась Маринка.

— Боюсь, мы как раз его и ищем, — Хромой сунул руки в карманы. — Оптимум не оптимум, но целостность. А целостность — это не качество, а пропорции, гармония всех слоёв со своими мощностями. Но, подозреваю, слоёв-то каждому из нас и не хватает.

— Ладно, работаем! — Маринка вернулась к своему любимому альмастату.

Последующие два года она, как ледокол торосы, ломала догмы и развенчивала постулаты, высвобождая новые факты и знания. И хотя главная цель ускользала, Маринка научилась персонально оценивать мощности слоёв души — могла точно сказать, у кого в каких пропорциях формируется личность. Хромой первым делом зарядил мимидосы, чтобы наконец Игорь стал собой.

***

Краковские неделю праздновали. Бова хоть и кривился, жалуясь на несоответствие результата ожиданиям, но признавался:

— Какой ни есть, а он — это он. Чувствую, родное что-то в нём появилось.

— Он-он, не сомневайся, — уверенно кивал Хромой.

— Когда ж ты совсем отменишь мимидосы?

— Скоро, — Хромой для убедительности нахмурился. — Маринка раскопает. Она такая, ух! — Хромой потряс кулаком.

— Дай хоть глянуть, что за чудо-девка. Есть фотки?

Хромой почиркал пальцем по планшету, и показал экран Бове. Сзади подошёл Игорь:

— Я тоже хочу. — Он выхватил планшет, взглянул на экран и зарделся. — Маринка! — твердил Игорь, водя пальцем по её фигуре.

— Отдай планшет дяде Паше, — сурово потребовал Бова. — Не нужна тебе никакая Маринка. У меня для тебя есть Виолочка. Такая же... — Краковсий кашлянул. — Но приданого целая Австралия.

— Нет, папа, — пускал слюни Игорь, — я хочу Маринку.

Бова встал, отобрал у Игоря планшет и поманил Хромого:

— Паша, пойдём-ка, дружок, в кабинет.

***

Едва Хромой переступил порог лаборатории, Маринка оторвалась от альмастата и с горящими глазами кинулась навстречу:

— Пал Тиныч, наращивание слоёв явно связано с полом.

— С каким полом? — рассеянно переспросил Хромой и уселся на табурет.

— Тупим, Пал Тиныч? — топнула Маринка.

— Ты копытом-то не бей, — тяжело вздохнул Хромой. — Уезжать тебе надо.

— Чего это вы вдруг?

— Игорь жениться на тебе задумал.

Маринка залилась хохотом:

— Губа не дура!

— У Бовы, ясно, свой расчёт. Он за него Виолетту Байнер сосватал. Дочь одного австралийского воротилы. У неё синдром Попрыгайкина. С Игорем — два сапога пара.

— Совет да любовь! — прыснула Маринка.

— Само собой, — строго глянул на неё Хромой. — Только Бова велел тебя ананимировать.

— Как это? — опешила Маринка. — Как собаку?

— Наивная... — Хромой осёкся.

— Ой, ладно, Пал Тиныч. Я дурочка с переулочка. А вы такие умные, что мимидосы на вас перегреваются. — Маринка пошла к альмастату.

— Да, помолчи! — Хромой встал и развернул Маринку к себе лицом. — Ты думаешь, вся эта энергия, — Хромой очертил рукой круг, — из животных? Души животных вообще нельзя использовать в людях. Из людей она выкачана. И ананиматы — это не больные, а жертвы. Мои и... Мои, короче.

Маринка насупилась:

— А подробнее можно?

Хромой рассказал ей всю четырнадцатилетнюю эпопею.

Маринка молча ходила, пересаживалась с табурета на табурет, стояла, глядя в одну точку, и наконец распутала клубок раздумий:

— То есть это не Игорь, а вы с Бовой влезли без спроса в Отцовский сейф.

— Я поздно понял... В нашем мире, даже если и вломишься в тайник... Всё равно ничего не поймёшь, пока не найдёшь ключ от двери.

***

— Рано ещё психологии становиться разделом физики! — Маринка достала из сумочки телефон и бросила его в стеклянную кювету, где уже дымились и шипели в кислоте планшет и две флэшки.

Ананимарий занимал подвальные этажи соседнего корпуса. Просторный зал «приёмного покоя» разделяла прозрачная перегородка. По одну сторону стояли, напоминая душевые кабины, пять ананиматоров. Посреди офисной части неуклюже прохаживался Игорь. Тёмно-синий костюм с отливом топорщился и смотрелся шёлковым чехлом на самосвале. Несвежая голубая рубашка перекосилась —Игорь вставил пуговицы не в те петли. Поросячьи глазки закрылись от улыбки, а пухлые губы пузырились слюнями:

— Маринка!

Игорь черепашьей походкой подошёл к ней и порывисто чмокнул в губы. Маринку едва не вырвало. Она отёрла рот платком.

— Игорь, где Хромой? — Маринка изо всех сил сосредотачивалась на главном.

— Зачем нам Хромой? — Игорь светился щенячьим восторгом.

— Где Павел Валентинович? — закипела Маринка.

— Ты же с ним ругалась всё время... — Глаза Игоря забегали. — Папа его боится. А я из-за него...

— Отвечай быстро! — Маринка схватила Игоря за лацканы пиджака. — А не то... — Маринку покоробило. — Не выйду за тебя!

В глубине офиса открылась дверь, и вошёл Бова.

— Игорь, какого чёрта? Где дядя Паша? — негодовал Краковский.

Игорь схватил Маринку за руку:

— Идём! Скорее!

— Да пусти ты! — Маринка вырвалась, и между ними вклинился Бова:

— Куда ты тащишь эту лаборантку?

— Простите, Бова Карлович, — возмутилась Маринка, но, поняв нелепость своего положения, замолчала.

— Я женюсь на ней! — верещал Игорь.

Бова сжал локоть сына.

— Папа, больно! — вскрикнул Игорь, кособочась.

Краковский повернулся к Маринке:

— Что «Бова Карлович»? — ехидство брызнуло вместе со слюной. — Да, ты не лаборантка. Ты грязь из-под ногтей! Это вот — твоя наука? — Бова рывком выставил Игоря вперёд. — Это кто, мой сын?

— Да, это он! — выпалила Маринка. — Он бы и сам таким вырос. Скольких людей вы убили ради такого вашего счастья! Игорь, отвечай, где Хромой?

Игорь вырвался из отцовских рук:

— Нету вашего Полтиныча! — Игорь выпучил глаза и показал на ананиматоры за стеклом. — Ананимировал я его. И знаете, каким он оказался? Тихим! Его сейчас увезут на органы.

— Что ж ты сделал! — Бова чуть не плакал. — Маринка?

Беспомощная мольба в его глазах разжалобила Маринку. Но тут внутри неё будто разлился синий шарик равнодушия из альмастата. Она бросила сумочку на ближайший стол:

— Все свои записи и программы я уничтожила. Горите огнём... — Маринка прошла за перегородку, на ходу скинула пальто и шагнула в ананиматор. Герметичная дверь бесшумно затворилась и включились индикаторы альматаксов.

— Маринка, не уходи, — заскулил Игорь.

Бова пришёл в себя и выхватил планшет:

— Какой там номер? В клинике! Где он сейчас?

— Тут нет связи, папа, только вон, селектор, — Игорь показал на стол администратора. — Но кто-то украл микрофон.

В ананиматоре раздался звериный рёв. Маринка в клочьях одежды упиралась руками в прозрачные стенки и рычала львицей.

— Буйная, — злорадно улыбнулся Игорь и достал из кармана микрофон от селектора.

Дно ананиматора стало опускаться, унося с собой Маринку.

***

Игорь воткнул штекер микрофона и нажал кнопку:

— Хромого и бабу на арену!

— Игорь Бовович, но Хромой же тихий, — возразил глухой мужской голос.

— Я в курсе, — отрезал Игорь, — исполнять!

— Игорь Бовович, а Бова Карлович знает? — нерешительно осведомился глухой голос.

— Не знает он ничего! — к столу подбежал Краковский-старший.

Игорь отпустил кнопку и наотмашь ударил отца кулаком в лицо. Бова перелетел через соседний стол, приложился головой об пол и остался лежать вверх ногами. Игорь снова нажал кнопку:

— Он узнал, что тебя сейчас уволят. Понял?

— Так точно...

— Без меня не начинать! — Игорь выдернул микрофон.

***

Тела бойцов не убирали после каждой схватки. Остывающая кровь впитывалась в опилки, источая железистую вонь страха и смертной тоски. Публика бесновалась. На трибунах свистели и топали, требуя начинать бой. Зрители первого ряда свешивались со стены, ожидая выхода бойцов.

В центральной ложе, где обычно сидели министры, появился Игорь. Он махнул рукой и поднялась решётка правого выхода на ристалище. Под вопли и гиканье толпы вытолкнули Хромого. Решётка опустилась. Павел прижался к стене, закрывая лицо ладонями. Игорь махнул левой рукой и открылся противоположный от Хромого выход. Люди рвали на себе одежду и кидали её на арену.

На арену выбежала разъярённая Маринка. Голая, в синяках и кровоточащих царапинах, она подпрыгнула и схватила одного из свисающих зрителей за голову. Раззява и охнуть не успел, как шмякнулся во влажные багровые опилки. Маринка мячиком отпружинила рядом и, приземляясь, пробила зрителю грудь коленом. Несчастный вылупил глаза, пытаясь вдохнуть, но только плевался кровью. Маринка схватила его за горло и рванула с такой силой, что вместе с кадыком в руке остался кусок трахеи. Толпа взревела. Люди ринулись к борту посмотреть на расправу. Спутница растерзанного бедолаги упала в обморок, и толпа её затоптала. Маринка загнала руку по локоть в шею жертвы, но вдруг остановилась и медленно обернулась к Павлу.

Он опустил руки и смотрел на неё телячьими глазами. Ни страха, ни мольбы о пощаде — чёрная зияющая бездна. Взметая фонтаны опилок, Маринка подбежала и прыгнула на Хромого, обхватила его торс ногами, и уже припала зубами к шее, но он обнял её, и они оба замерли.

Толпа притихла.

В ложу ворвался Бова.

— Сынок, уходим! — задыхаясь, крикнул он. — Полиция! Облава!

— Мари-инка! — Игорь не отрываясь смотрел на арену.

Щёлкнул магнитный замок двери.

— Чёрт! — Бова ударил в дверь плечом. — Игорь, вылезай из ложи, живо!

Бова вскочил на ограждение, не удержался на мягкой обивке и рухнул на трибуну. Обалдевшие от неординарного представления зрители ахнули и выжидательно уставились на корчащегося от боли Бову.

***

— Маринка! — ликовал Хромой. — Я счастлив!

— Павел Валентинович! — глаза перепачканной кровью Маринки лучились радостью.

— Вот и ответ, — прошептал Хромой. — Вот и твоя связь с полом.

— Моя связь... — Маринка откинула голову и, улыбаясь во весь рот, вдохнула полной грудью.

— Целостная личность — это пара. «Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек, в день сотворения их».

— Цельная душа нерушима, — блаженно пропела Маринка, — и личности в паре восстанавливаются мгновенно.

— Господи, мы убили столько людей! — Лицо Хромого исказилось ужасом.

— Они всего на всего нуждались в любви, — Маринка упёрлась лбом в лоб Павла. — Как же мы теперь будем жить?

Хромой посмотрел на трибуну, увидел выпавшего из ложи Бову и отрывисто произнёс:

— Мы-не-бу-дем...

И с потолка ударили струи серной кислоты.