В качестве саундтрека к тексту взята композиция Luc Arbogast «Vox Clamantis»

 Дороги сплелись

В тугой клубок влюбленных змей,

И от дыхания вулканов

В туманах немеет крыло.

Лукавый, смирись —

Мы все равно тебя сильней,

И у огней небесных стран

Сегодня будет тепло...

Мельница «Дороги»

Глава I. Memento mori

Солнце подбиралось к зениту и щедро лило свет на плодородную долину, окруженную с трех сторон густым лесом, на широкую ленту реки и на двух всадников, неспешно едущих по укатанному тракту. Один, повыше, в потрепанном рединготе и потертой широкополой шляпе, намотал поводья на руку и дремал в седле. Второй, седой, несмотря на молодость, щурил голубые глаза и посматривал по сторонам. Из-под распахнутой кожаной куртки выглядывали рукояти пистолетов. Привычка постоянно держать оружие наготове давно въелась намертво, он не изменял ей даже в такой глуши. Хотя вряд ли здешние крестьяне знали о Марджелату или Раду по прозвищу Заячья Губа. Это в столице да в больших городах розыскные листы с их именами на каждой афишной тумбе красовались, а тут разве что на осенней ярмарке кто-нибудь наслушался баек от купцов.

— Марджелату, — окликнул Раду спутника. — Эй, Марджелату!

— Чего тебе, Зайчик? — тот поднял голову, зевнул. Солнечный луч скользнул по загорелой щеке, запутался в светлых волосах, выбившихся из-под шляпы.

— Давай в деревню заедем, а? Молока парного хочется, — Раду указал на другой берег. — До моста рукой подать.

— Ну, давай заедем, — Марджелату вытащил из кармана горсть семечек, закинул в рот. — Заодно к кузнецу наведаемся, если он там есть. У Беса подкова на левой задней разболталась.

***

Деревня была большая, за сотню дворов, даже церковь собственная имелась. Над крытыми дранкой кровлями еще издали виднелся золоченый крест на маковке. И сами хаты были крепкие, подворья ухоженные, заборы и амбары справные. Богатая деревня. И тем подозрительнее выглядело отсутствие жителей. Путников встречали одни лишь козы да копошащиеся в пыли куры — и это поутру.

— Не нравится мне это, Зайчик, — Марджелату сплюнул шелуху и потянулся за револьвером.

Раду кивнул, прислушался. С другого конца деревни, медленно нарастая, доносились шум и гомон. Слов, ясное дело, отсюда было не разобрать. Но вот настрой... Так не спорят подвыпившие соседи и не ругаются кумушки из-за того, чья собака чью курицу задрала. Так гудит толпа: сначала тихо, с глухим ворчанием, затем ворчание становится все громче, пока не превратится в крики и вопли, а после... После в дело вступают кулаки, палки и камни.

— Так, Зайчик, ходу! — Марджелату пришпорил коня, поднимая его с места в галоп, и погнал в ту сторону, откуда раздавались голоса.

«И как только расслышал?»

Раду в который раз усомнился в принадлежности друга к людскому роду-племени — на таком расстоянии тот не только услышал, но и определил, где шумят. За два года их знакомства он подметил за Марджелату немало таких мелочей, выходивших за пределы возможностей обычного человека, однако спросить напрямую до сих пор не отваживался. Слишком страшно было ошибиться, а еще страшнее — признаться самому. Да и не ко времени обычно оказывались такие вопросы. Вот как сейчас...

Простоволосая молодая женщина в разорванном платье и с залитым кровью лицом метнулась к ним, споткнулась, упала чуть ли не под копыта. А за ее спиной сгрудилась, как Раду и предполагал, та самая толпа. Перекошенные злобой лица, камни, косы, вилы. И выкрики:

— Убить ведьму!

— А ну стоять, сучье племя! — Марджелату осадил коня и дважды выстрелил поверх голов. — Вы что творите?!

Выстрелы и грозный оклик заставили обозленных крестьян остановиться и попятиться. Женщина поднялась на колени, затравленно озираясь.

— Дык... ведьма, вашмилость, — буркнул стоящий в первом ряду лохматый чернобородый мужик с колуном в руке, похоже, зачинщик всего действа.

— Ведьма, значит? — Марджелату протянул это таким тоном, который ничего хорошего окружающим обычно не сулил. — А священника-то где потеряли, люди добрые? А? И Охотников я что-то не вижу.

— Стригоайка![1]

— Йону в могилу свела!

— И Петру!

— У Санду дочку!

— Михая вусмерть уходила!

Крестьяне снова загомонили, выставили перед собой вилы и косы. Дело принимало дурной оборот. Раду подъехал ближе, одной рукой выхватил из кобуры пистолет, а второй приготовился вздернуть женщину в седло. С озверевшей толпой не договоришься, так что, пока не поздно, нужно было хватать спасенную и давать деру. Но Марджелату не торопился. Не выпуская револьвера, он спешился, не обращая внимания на разъяренных крестьян, и подошел к женщине, которая так и стояла на коленях, с мольбой глядя на него. Ухватив ее свободной рукой за подбородок, он осмотрел лицо, затем провел пальцами по расшитому солярными знаками вороту платья, отогнул, изучил подвески на шее.

— Знахарка?

Женщина кивнула и всхлипнула, обняв его колени. Но Марджелату отстранился, повернулся, шагнул к галдящим крестьянам.

— Цеховой знак на месте. Церковный тоже, — сухо сообщил он и совсем уж ядовито поинтересовался: — Что ж это вы самосуд устраиваете?

— Она!..

— Кто ж еще!

— Вон Коста к сыну не звал, дык оклемался парень!

— Вы б отошли, вашмилость, не ровен час...

— Да ясное дело!

— Бей ее!

Толпа опять качнулась вперед. Раду приготовился стрелять, мысленно проклиная все и вся, но тут Марджелату вытянул вперед левую руку, повернул запястье, и в ладони из ниоткуда появилась большая серебристая бляха. Крестьяне отшатнулись так же слаженно, как только что надвигались. Чернобородый выронил колун и перекрестился. Кто-то охнул:

— Ведьмак!

— Эта женщина с запретным колдовством дела не имела, — Марджелату обвел взглядом людей, большинство из которых, судя по лицам, рады были бы оказаться где угодно, только не здесь. — Надеюсь, моего слова довольно?

— Дык...

— Оно-то дело ясное!

— Прощения просим, святой отец!

— Бес попутал!

— Помилуйте, святой отец!

Крестьяне, побросав оружие, крестились, извинялись и явно были бы рады припустить прочь, но опасались тронуться с места.

— Святой отец, если там чего... Заночевать... Надо что... — пробасил все тот же мужик.

Марджелату мотнул головой.

— У нее остановимся, — он кивнул на знахарку. — Пустишь на постой, красивая?

Красивой сейчас женщину едва ли можно было назвать — бровь рассажена, лицо в грязи и крови, глаза опухли от слез, волосы растрепаны. Но после слов Марджелату она улыбнулась, шмыгнула носом, отерла перепачканные щеки рукавом:

— Пущу.

Голос у знахарки оказался совсем молодой, звонкий, и Раду мысленно скинул ей еще несколько лет.

— Зайчик, чего стоишь? Давай девицу в дом, — Марджелату покосился на него и перевел взгляд на крестьян. — Ну, что застыли? Кыш отсюда! — он махнул рукой и поманил давешнего мужика, который уже подобрал колун и переминался с ноги на ногу, не смея уйти. — А ты погоди. Молока парного принеси. И барашка зарежьте.

— Все сделаю, святой отец. Не извольте беспокоиться, — тот закивал.

— Ну вот и ладно, — Марджелату усмехнулся. — Сейчас обустроимся, а как полуденную отзвонят, старосту ко мне. И священника.

***

Пока Марджелату разбирался с крестьянами, Раду помог знахарке дойти до хаты, натаскал воды. Когда та умылась, стало видно, что она совсем еще девчонка. И, вот уж слава Богу, не столько избита — несколько синяков да ссадина от камня над бровью — сколько напугана. Но при нем вроде отошла, принялась себя в порядок приводить, улыбалась. Только во взгляде все еще плескался страх загнанного зверя. А еще такое искреннее восхищение и благодарность, что Раду даже неловко стало. Он-то ничего не сделал, а если и сделал бы...

«Вот же человечье племя, — Раду фыркнул себе под нос. — Так и норовят на кого послабее накинуться. Да будь эта соплячка темной, костей бы не собрали. А так... нашли виноватую».

Дверь отворилась. Через порог шагнул Марджелату, кинул на стол револьвер и бляху, рядом положил шляпу. И если на Раду знахарка смотрела с признательностью, то на него уставилась и вовсе как на икону. Стоило ему подойти, упала на колени, схватила за руку, поцеловала.

— Благослови вас Пресвятая Дева, святой отец.

У Раду аж сердце защемило. Вспомнилось, как сам эту же руку к губам подносил, когда Марджелату его из реки вытащил, от погони укрыл. Только он на колени не падал и Богородицу с Господом не поминал. Правда, и не до молитв было, он тогда от гильдейских охотников ноги уносил. Хотя от кого удирал, Раду так и не признался — свалил на жандармов.

— Ну... будет тебе, — Марджелату едва заметно поморщился, взял девушку за плечи, заставляя подняться. — Звать-то тебя как?

— Стана.

— Штефан. Отец Штефан.

Незнакомое имя резануло Раду слух. Для него тот всегда был Марджелату, и другого имени, кроме этого, он не знал. Отец Штефан. Раду не отличался особой набожностью, да и друга таковым не считал. Только подшучивал насчет святого отца, когда Марджелату с его манерой одеваться за патера принимали. А оно вон как обернулось. И не шуткой вовсе. Орденских-то ведьмаков к рукоположенным церковникам приравнивали.

Марджелату тем временем усадил Стану на лавку, сам подошел к печке, сунул нос в один горшок, другой, взял крынку с топленым молоком, сделал несколько глотков и вернулся к столу, утирая губы тыльной стороной ладони.

— Так с чего это местные дрекольем вздумали махать? — поинтересовался он, пристраиваясь напротив знахарки. — Что у вас за покойники? Давно?

— Да вторую седмицу как, — Стана замялась, вздохнула. — Все равно ж разболтают. Ходил тут за мной один, ну прямо проходу не давал. Я уж не утерпела, велела ему убираться. Сказала, еще раз полезет, пожалеет. И полдеревни слышало. А после Йона слег. И не болело у него ничего, но вот худо было, словно силы и жизнь утекали. Бледный был, еле шевелился под конец. Я за ним ходила, лечила. Только не помогло, на четвертый день помер. Тогда его матушка и начала по соседям шептать, что это я парня прокляла и в могилу свела. Но я этого не делала!

Стана пыталась говорить спокойно, но не удержалась, всхлипнула.

— Да верю, что не ты. Нечего сырость разводить, — буркнул Марджелату. — Какая из тебя темная? Так, дуреха молодая. Это ж надо было такое прилюдно ляпнуть. Как тебя угораздило в знахарках оказаться, когда молоко на губах не обсохло?

— Я при бабке была, — Стана снова всхлипнула. — А она тем летом преставилась. Вот и вышло... Деревня большая, как без знахарки? Староста и порешил, что лучше уже молодая, недоученная, чем вовсе никакой.

— И одним покойником, как понимаю, дело не закончилось?

— Не закончилось. Как Йона помер, на другой день еще один слег, а после еще один. И всегда одинаково. И не болит ничего, а сил нету. Полежит так человек, полежит, и отойдет. А я что ни делала — толку чуть. Вчера вон дочка у Санду померла. Говорят, еще у мельника сын болел, но не знаю. Меня не звали, да вроде и полегчало ему. Вот все и решили, что моя вина...

— Ясно, — Марджелату побарабанил пальцами по столу. — Гильдейских почему не позвали? До Бухареста два дня, а ты говоришь, вторую неделю чертовщина эдакая.

— Так это... ездили к ним... — Стана вздохнула. — Отказались они. Мол, нет доказательств, что нечистая лютует. А если так мотаться, то это частный найм, и заломили совсем не по-божески.

— Вот сукины дети! Ну ничего, я им устрою и святую пасху, и юрьев день! Распустились!

Марджелату стукнул кулаком по столешнице, аж плошки зазвенели, и дальше завернул такую тираду, что Раду заслушался. А еще в глубине души позволил себе позлорадствовать. Марджелату редко злился, а уж вот так, с площадной бранью, на его памяти ни разу. И тем, кто его довел до бешенства, можно было посочувствовать. Вот только гильдейских Раду на дух не переносил. Признавал их необходимость, но все равно терпеть не мог, и грозящие им неприятности грели сердце.

В окно тем временем поскреблись. Мелькнула вихрастая голова мальчишки. Марджелату подошел к окну, осмотрелся, кивнул Раду.

— Там поесть что-то, кажись, принесли. Сходи, забери. Заодно и сумки, пока эти пострелята не растащили все на обереги.

— Как скажете, святой отец, — Раду старался, чтобы шутка прозвучала привычно, но вышло ядовито и зло.

Марджелату бросил на него хмурый взгляд.

— Зайчик, не сейчас, ладно? Дело и вправду серьезное, — он снова повернулся к Стане. — А теперь подробно рассказывай. С первого покойника. Что делала, какие заговоры использовала, чем лечила...

Дальше Раду слушать не стал. Вышел во двор, забрал корзину со снедью, завел коней во двор, прибрал седельные сумки. Тут Марджелату прав оказался. Детишек около дома крутилось десятка полтора, и мальчишек, и девчонок. Отирались рядом, глаза так и блестели от любопытства. Некоторые выглядывали из-за забора, а те, что посмелее, даже с вопросами приставали.

— Дяденька, а вы всамделишный ведьмак?

— А вы кикимору видели? А бруколака?[2]

— А правда, если ночью подняться на холм, где живет вылва,[3] и оставить молока, то она клад укажет?

— А правда, если попить из ручья яломиште,[4] будешь понимать язык всех зверей? А вы пили?

— А у вас пули заговоренные?

— А вы почему седой?

— А у вас есть серебряный нож, чтоб нечистой головы рубить?

— А вы взаправду в дядьку Томаша стрелять хотели?

— А можно пистоль поглядеть?

И Раду, обычно ладивший с детворой, первый раз в жизни не выдержал, шикнул на них, разгоняя. Вернулся в дом, бросил сумки у двери, поставил корзину на стол.

Марджелату со Станой все разговаривали. Раду прислушался, но скоро махнул на это дело рукой — понятно было через два слова на третье, и то не всегда.

— Солью круг ставила?

— И солью, и золой.

— А на воду заговаривала?

— Не помогло... И нож в притолоку, как полагается. И отца Игнатия приглашала, высвятить...

Раду пристроился на другом конце лавки и принялся чистить пистолеты. Хотя больше делал вид.

Орденский знак Марджелату так и не убрал. Тяжелый серебряный щит с рубиновым крестом, больше похожим на повернутый рукоятью вверх меч, и надписью на латыни по верху, лежал на краю стола, рядом с револьвером, и невольно притягивал взгляд. Латыни Раду обучен не был, но что там написано, знал отлично. Это любому ребенку было известно. «Помни о смерти». И девиз, и грозное предупреждение тем, кто вздумает заигрывать с Запретным. Охотничьих знаков на своем веку он повидал немало, да что там, владельцев некоторых даже спровадил в канцелярию святого Петра. Но этот не имел ничего общего с простыми овальными гильдейскими бляхами. Да и камни на тех были зеленые или синие, а не зловеще отливали алым.

Хотя что там камни... Достаточно было вспомнить, как Марджелату достал знак, осаживая толпу. Гильдейские свой или на шнурке носили, на шее, или на плечо крепили, как фибулу. А чтобы вот так, прямо из воздуха выхватить — это было доступно только орденским Охотникам. Ведьмакам.

Раду протянул руку, провел пальцем по серебряной полированной поверхности — не нежить все-таки, чтобы серебра бояться. Вздохнул. Вспомнилось, как присматривался к чересчур плавным и быстрым движениям, подмечал странности, вроде обостренного слуха и зрения, и надеялся... От себя таиться смысла не было — надеялся, что друг окажется вером. Хоть зверем от него и не пахло, как Раду ни принюхивался. Но Марджелату вообще отличался редкой чистоплотностью, да еще и настойку травяную какую-то пользовал, так что и не учуять толком. А то, что учуять удавалось, ничего не проясняло. Лишь кружило голову да заставляло сердце биться быстрее. Но для обычного человека Марджелату был слишком... Во всем слишком. И Раду продолжал наблюдать и тешить себя мечтой, что вдруг однажды можно будет перестать скрываться, промчаться бок о бок по ночному лесу и... подставить загривок единственному, кого сидящий внутри зверь с первой встречи признал вожаком. А оно вон как обернулось. Не волк. Ведьмак.

На душе было паршиво, хоть вой. От понимания, что ничего не будет. Придется и дальше таиться, чтобы не выдать себя, иначе останется только уйти. Уйти, конечно, было бы разумнее — что волку рядом с Охотником делать? Да только самому себе сердце голыми руками выдрать проще.

Раду понимал, что покинуть Марджелату не сможет, а значит, все останется как есть. Ведь если тот узнает — прогонит, и хорошо, если не убьет. Церковь, конечно, истинных веров к нечисти не причисляла, и Охотники их трогать не должны были, но... Это самое «но» Раду на своей шкуре довелось проверить не единожды. Не тратят они время на то, чтобы разбираться, истинный ты или проклятый. Мехом навыворот — ату его!

Правда, облавы, которые гильдейские устраивали, для Раду были скорее развлечением. Побегать, покружить по лесу, завести отряд в буераки или в болото, а когда уже с ног валиться будут, пугануть хохочущим воем и удрать. В Гильдию-то простые люди шли, чаще всего даже без зачатков способностей. Амулеты, колдунами зачарованные, освященное оружие, травы особые — на мелкую нечисть довольно. Вот только истинный оборотень — не нечисть, против него никакой амулет не поможет, а силы и ловкости у любого вера на десятерых хватит. Лишь однажды гильдейским удалось достать Раду, почти... Тогда Марджелату его и спас.

«Хоть плачь, хоть смейся».

Раду покосился на спину друга, подавил вздох. На что тот способен, он насмотреться успел, поэтому иллюзий не питал. Ведьмаки — это не гильдейская шушера. Они на крупную дичь ходят.

«Как раз по твою душу».

Марджелату тем временем закончил разговор со Станой, поднялся, подошел к Раду.

— Сейчас староста и местный священник явятся, пойду их опрошу. А после по деревне поспрашиваю. Посмотрю на того, оклемавшегося, — он сгреб со стола револьвер, провел ладонью над знаком, и тот исчез.

— А мне что делать? — хмуро поинтересовался Раду. Старался, конечно, не показывать, что не в духе, но выходило не очень.

— Для начала — перестать с кислой рожей ходить, — Марджелату привычно потрепал его по седым волосам. — А вообще лучше выспись. Чую, ночка выдастся жаркая.

— А если не хочется?

— Тогда кольев настрогай, что ли.

— Осиновых?

— Можешь и осиновых, если найдешь, а так любое дерево сойдет.

— Разве на нечисть не осина нужна?

— Не на нечисть, а на нежить. И осина не на каждую тварь требуется. На всякую мелочь, на которую пули жаль переводить, яблоня или сосна вполне сгодится.

— А есть разница, нечисть или нежить? Я думал, это одно и то же, — от любопытства Раду почти забыл про плохое настроение.

— Есть, — Марджелату покосился на дверь. — Зайчик, давай я тебе вечером объясню, когда будем караулить местную пакость. А то до темноты еще столько успеть надо.

— То есть, меня ты с собой возьмешь? Никаких «подожди в деревне, я тут отлучусь»? — недоверчиво уточнил Раду, вспоминая, как Марджелату внезапно пропадал на несколько дней, ничего толком не объяснив. Мог оставить его в первой подвернувшейся корчме или на хуторе, заявив, что ему срочно нужно отъехать на день-два. И при этом зыркал так, что охоты спорить не возникало. Да и следы заметал искусно: Раду столько раз пытался его выследить, но возвращался несолоно хлебавши.

— Возьму, — кивнул Марджелату. — Ты ж все равно следом увяжешься.

— Увяжусь.

— Ну вот, — Марджелату усмехнулся. — Так что не хочешь сидеть в деревне, будешь работать приманкой. Устроим ловлю на живца.

Глава II. Труден только первый шаг

До вечера Раду честно старался не лезть с вопросами. Хотя любопытство и грызло — а что, да как, да почему. Во всякой потусторонщине он разбирался... ну, как любой другой. Домового да овинника уважь, баннику пива налей, лешаку поклонись и хлебом угости, хату освяти, церковную охранку носи, коли в поле ночуешь, то кругом стоянку обведи, на огни болотные не глазей, а если неладно — Охотников зови. И все такое прочее. Но уж точно не так, чтобы понимать, что за бесовщина повылезла, как от нее храниться и как упокоить. А для Марджелату, который ураганом носился по деревне, что-то выспрашивал, раздавал указания, это явно было делом привычным, обыденным. Да и сами орденские были загадкой. Уважали их и боялись, но вот в остальном... Священники — не священники, чародеи — не чародеи, непонятно. Баек ходило не меньше, чем про ту же нечисть, а толком ничего и не известно.

А интересно было — жуть. Раду даже позабыл, что ему ведьмака опасаться надо. Но Марджелату просил не мешать, и он свое любопытство придерживал. Почти. Один раз только и не удержался, когда они уже снаряжение собирали.

Марджелату разложил на столе целый арсенал, большую часть которого Раду раньше не видел. И где только прятал? И ножи разные, и колья, и склянки с зельями, и вообще непонятное, на первый взгляд не определишь, что это и для чего. Перебирал, поправлял, прятал что за голенище, что по карманам, что к подкладке плаща крепил. Вот как за два года можно было не углядеть такое? Глаза отводил, что ли? Может, и умеет — кто этих ведьмаков знает.

Закончив со снаряжением, Марджелату отобрал у Раду пули и узким ножом принялся ставить на них засечки. Неглубокие, просто царапины. Вроде и ничего такого не делал, но будь Раду в волчьем облике, шерсть на загривке вздыбилась бы. И так волосы зашевелились. Потянуло чем-то эдаким, как перед грозой, когда воздух тяжелый, густой, и аж искрит.

— Ты что делаешь?

— Пули тебе, балбесу, заговариваю, — пояснил Марджелату, не прерывая своего занятия. — Серебра под твой калибр у меня нет, но и так неплохо.

Гильдейским оружие обычно заговаривали церковники, орденским, по слухам, такое не нужно было, сами умели. Выходило — правдой те слухи оказались.

— Значит, все-таки колдуны?

— Ну, колдуны — не колдуны, но кое-что можем, — Марджелату закончил возиться с пулями, высыпал их Раду в ладонь. — Заряжай давай, и выдвигаемся.

На ночевку они расположились в леске, в полумиле от деревни. Добирались пешком. Коней Марджелату оставил, сказал, что мешать будут. Раду не спорил. Раз ведьмак говорит, что помешают — ему виднее.

Пока Раду разбивал лагерь, разжигал костер, Марджелату охранный круг ставил. И не так, как обычно путники смесью соли с мукой или золой лагерь обводят, а двойной. Первый по-простому, а второй ножом с вороненым лезвием очертил. Замыкая, этот нож в землю по рукоятку вогнал и там оставил. Потом шагнул за пределы круга, поманил Раду к себе.

— Зайчик, иди сюда. Ты же царапин не боишься?

— А ты обо что там поцарапаться умудрился?

— Да не я. Мне надо, чтобы ты поцарапался, — усмехнулся Марджелату.

— Это как?

— Да вот так, — Марджелату ухватил его за руку, чиркнул по запястью ножом и ненадолго прижал к дереву.

После шагнул обратно к костру, устроился на земле, вытянув ноги к огню.

— И зачем это было? — Раду рассматривал руку. Действительно, не порез даже, глубокая царапина.

— Чтобы кровью пахло. Всякая нечисть на ее запах слетается, как мошкара на свет.

— А сам не мог? — проворчал Раду больше для виду. Что там той царапины — к утру и следа не останется.

— Так нам приманить надо, а не отпугнуть, — хмыкнул Марджелату. Вытащил из сумки с зельями очередной подсолнух, закинул в рот семечек. — От меня ж, если унюхают, шарахаются как черти от ладана. А вот ты — другое дело. Сидит тут себе такой Зайчик, прямо напрашивается стать обедом.

— Если меня по твоей милости схарчат, буду ночами призраком являться.

— Схарчат, как же. Пусть попробуют, тут-то мы им зубы и пообломаем.

— Кому хоть зубы обламывать будем? — поинтересовался Раду.

Марджелату пожал плечами.

— А темные его знают. Вот явится — разберемся.

— Не знаешь? — Раду так удивился, что даже глаза округлились.

— Ну, из того, что Стана рассказывала, на летавицу[5] похоже. Но если б она, покойников бы не было. Стана все верно делала.

— А сын мельника? Ну, тот, который оклемался.

— Там другое было, — Марджелату махнул рукой. — Отравления — не мой профиль. Пусть сам со своей девкой разбирается, которая его плохо сваренным приворотным напоила.

— А что еще может быть? — не унимался Раду. Раз уж отвечают, то чего б не поспрашивать.

— Да много чего, — Марджелату закинул в рот еще несколько семечек. — Бестиарий... книга, где основные виды разной нечисти и нежити перечислены, в две ладони толщиной будет. И что ни год, то новенькое появляется. Так что толку гадать? Упокоим — тогда и поймем.

— Это если оно нас не упокоит, — как можно ехиднее поправил Раду.

— Я ж не гильдейский, — Марджелату выгнул бровь. — Когда меня мелочь какая покусать умудрится — останется только на покой, мемуары писать. А уж крупное я б еще на подъезде почуял. Только откуда ему тут взяться? Ты что, думаешь, был бы риск, стал бы я на тебя приманивать?

— А кто вас знает, святой отец, — ядовито процедил Раду. Настроение снова начало стремительно портится. Может, Марджелату ничего такого в виду и не имел, но все равно обидно стало. Мол, на такую прогулку его взять можно, а если серьезное дело — так сиди в сторонке и не мешайся. Не годишься спину прикрывать, да и не нужно ему.

— Зайчик, ты чего? Обиделся? — растерялся Марджелату. — Ну хочешь, в следующий раз вместо того, чтобы выманивать, будем до утра по оврагам носиться, пока не найдем?

— А он будет? Следующий раз? — в голосе Раду прозвучала горечь. — Или опять меня на постоялом дворе бросишь, а сам на охоту? Ты уж предупреждай, сделай милость, чтоб я не тревожился и знал, где тело искать, если не вернешься.

— Зайчик, ну что ты такое говоришь?..

Раньше, заслышав такой тон, Раду порадовался бы, что в кои веки удалось сбить с Марджелату его неистребимое ехидство, но не сейчас.

— А что, нет? Еще скажи, что такие, как ты, в своей постели помирают.

— Бывает, — отозвался Марджелату, отводя взгляд. — Не то чтобы часто, но бывает.

— Но по тем самым безымянным оврагам куда чаще, да? — Раду махнул рукой. — Так хоть место называй, куда пойдешь...

— Ну с чего ты взял...

— С собой брать будешь? Не верю! — если бы не время и место, Раду уже метался бы по поляне, как волк в клетке. Но, памятуя, где они и зачем, заставлял себя сидеть и не дергаться, только сушняк ломал на мелкие щепки, руки занять. — Иначе б не молчал.

— Да понимаешь... — и тут Раду первый раз на своей памяти увидел как Марджелату смутился. — Понимаешь... все как-то к слову не приходилось.

— Два года не приходилось, — он подбросил щепок в костер и принялся ломать следующую ветку. — Нет бы рассказать, научить. Чтоб спину прикрыть мог, обузой не был!

— Зайчик, ты не понимаешь...

— Да все я понимаю! — Раду не утерпел, запустил обломком палки в кусты, отвернулся, пробормотал глухо: — Ведьмаки, белая кость. Куда уж мне. Только под ногами мешаться.

— Вот я и говорю, дубина.

Раду хотел что-то еще сказать, выплюнуть то злое, разъедающее изнутри горечью, но Марджелату поднялся, так быстро, что он почти не успел увидеть движения, и вмиг оказался рядом. Постоял немного, потом провел по волосам, положил руки на плечи и... обида ушла, схлынула как не бывало ее. Стало тепло и спокойно. Только и хотелось голову повернуть, к ладони щекой прижаться. А еще, совсем уж дурацкое такое желание, опасное — перекинуться, башку Марджелату на колени плюхнуть. И чтоб за ушами почесал, словно щенка несуразного, а не волчару матерого. Только когда Марджелату руки убрал, Раду сообразил, что еле успел себя одернуть в последний миг.

Марджелату тем временем сел подле него, тяжело вздохнул.

— Я не хотел тебя в это впутывать, — голос его был серьезным, без тени привычной насмешливости. — Знаешь, скольких я похоронил? Лучше и не знать... И многие умирали страшно, врагу не пожелаешь.

— Да я... — Раду осекся, придвинулся вплотную. Ну, что тут скажешь?

А Марджелату продолжал говорить, словно специально растравлял старые раны:

— Орденские, да. Спасители, мать его. Всеобщее уважение, преклонение. А на деле мы — чистильщики. Дерьмо разгребаем, за которое никто другой в здравом уме не возьмется, — он криво улыбнулся. — Если тебе пулю в сердце всадили, глотку перегрызли или тварь сожрала, считай, повезло. Легкая смерть. Тебе я такого не хотел.

— Думаешь, если ты невесть где сгинешь, мне легче будет?

— Ну что мне с тобой делать, Зайчик? — поинтересовался Марджелату прежним колким тоном.

— Учить, чтобы первый встречный вырколак[6] не загрыз?

— Видно, придется, — Марджелату еще раз потрепал его по голове и пробормотал себе под нос, так что, если б не звериный слух, Раду и не разобрал бы. — Зарекался ведь...

Он совсем уж собирался было спросить, что именно тот зарекался, но изменившийся запах сбил с мысли. Все-таки как ни держи лицо, оборотень всегда учует и страх, и ярость, и... желание. Страха и ярости не было, зато дразнящее, волнующее, пробивалось даже через травяную горечь, которой Марджелату отбивал собственный запах. И красивой девицы, на которую можно было бы это списать, поблизости не наблюдалось.

Раду в который раз пожалел, что Марджелату оказался ведьмаком, а не вером. Со своим бы никаких сложностей не было, не пришлось бы и объясняться, а тут поди еще пойми. Будто и хочет, но даже ухом не ведет, а ведь сколько Раду и подначивал якобы в шутку, и почти в открытую намекал. Но раз уж у них выдался такой вечер, с задушевными разговорами, он уже собрался с духом рискнуть, как Марджелату бросил:

— Пистолеты приготовь.

Отодвинулся и... исчез.

Казалось, и сидел там же, но даже взгляд на нем сосредоточить было трудно, а присутствие и вовсе не чувствовалось. Вроде и есть, а вроде и нет.

Какое-то время все было спокойно. Как Раду ни крутил головой, ни всматривался в темные заросли, ничего подозрительного не обнаружил. Тихо, листья шелестят, ветки поскрипывают... А вскоре его начало в сон клонить.

Когда появилась девушка, он не понял. Закемарил, не иначе. Долго она добиралась, мелькнула мысль. Видать, муженек никак засыпать не хотел, раз только пришла. Но, главное, удрала. Вот и верно, не женись старик на молодухе, не станешь рогатым. Раду начал подниматься, хотел подойти, обнять, поцеловать зазнобу. Летние ночи короткие, зачем время терять? И, уже выпрямляясь, почувствовал, как с колен соскользнул пистолет.

Подхватил оружие он безотчетно, все-таки привычка — великое дело. И задумался: зачем на свидание-то с пистолетом наизготовку явился? Он сделал навстречу девушке шаг, второй, но оружие так и не выпустил. Кобуры на поясе не оказалось, не бросать же. Потом убрать можно. Просто привычная вещь, с привычным запахом железа, масла, пороха и... Марджелату. Перед глазами промелькнула картина, как тот берет одну за другой пули, ставит ножом насечки. С чего бы вдруг? Вроде, не было такого. Пистолет и пистолет, который сейчас явно заслуживал меньше внимания, чем ждущая красавица. Та улыбалась призывно, пышная грудь в глубоком вырезе блузы бурно вздымалась от частого дыхания.

Раду сделал еще шаг, но что-то все равно не давало покоя. Он попытался вспомнить, когда это Марджелату возился с пулями. Не получалось. Но вот запах... А еще лесом пахло, костром... И все. Что-то внутри снова дернулось, сердце тревожно забилось. Почему Марджелату пахнет, а женщиной — нет? И снова привиделось, как друг перебирает пули. Каждую крутит в пальцах, проводит ножом. Смотрел бы и смотрел. Перехватить бы эту руку, губами провести от ладони к запястью. Длинные пальцы, сильные, ловкие — одинаково умело и с пистолетом управляются, и с ножом, и с девицами. Доводилось видеть, как Марджелату очередную барышню ласкает, и у самого дыхание перехватывало. Смотрел, как широкие ладони, шершавые, с мозолями от повода и револьвера, по девичьим плечам скользят, и все мечталось на собственной шкуре ощутить.

Лицо девушки внезапно исказилось, поплыло, словно на свежее полотно с краской воды плеснули. Сквозь одни черты начали проступать другие, резкие, мужские, и рука будто сама дернулась. Раду выстрелил. По ушам ударил дикий, явно не из человеческого горла исходящий визг, и наваждение спало. Странная копия одной из его полюбовниц никуда не делась, но теперь он точно помнил, и где находится, и зачем. Да и сходство уже не казалось таким идеальным — ладная фигура дергалась, как марионетка ярмарочная, на груди чернела дыра... вот только крови не было.

А потом за спиной женщины тенью возник Марджелату. Одной рукой обхватил за шею, второй стремительно вогнал между ребер кол.

— Ну вот и все, — Марджелату разжал руки, выпуская тело, которое мешком повалилось к его ногам. — А ты молодец, Зайчик.

Он наклонился, осмотрел покойницу, с каждой секундой все меньше похожую на красивую женщину, хмыкнул.

— Смотрю, старосте в той деревеньке, что мы три дня назад проезжали, ты рога наставить все-таки умудрился. Я уж думал, не усомниться ли, что ты девицами интересуешься, раз не поддался. Эта мерзавка сильно привораживала.

Раду чуть было не брякнул, кем и как именно он интересуется, но спросил другое.

— А почему она... оно... — он покосился на труп. — Ну... похоже было?

— Эта дрянь вот сюда забирается, — Марджелату постучал пальцами по виску. — Вытаскивает, что поближе лежит. А дальше ты уже сам себе все додумаешь и пойдешь, как миленький, прямо в объятия знойной красавицы. Которая тобой тут же и закусит.

— Красавица, скажешь тоже, — Раду передернулся. Тело у ног Марджелату окончательно утратило привлекательность, и теперь больше походило на полуразложившийся труп с выступающими ребрами, туго обтянутый зеленоватой, влажно блестящей кожей. — Что это вообще за дрянь?

— Лярва, — бросил Марджелату и, заметив недоуменный взгляд Раду, пояснил: — Разновидность умертвия. Питается жизненной силой. Такую красотку обнимешь, поцелуешь, после и не вспомнишь, а через несколько дней заказывай гроб. Девке она парнем пригожим является, ребенку — отцом или матерью, старикам — детьми или внуками. Упокоить — дело нехитрое, сам видишь. Но вот подобраться, чтобы не заворожила, сложно.

— И тебе сложно?

— Мне-то нет, — Марджелату пожал плечами. — А гильдейским в одиночку на такое ходить не стоит. Почти верная смерть.

Он пошевелил сапогом тело, повернулся к костру.

— Ладно, до утра еще далеко. Кажись, даже выспаться успеем.

— А обряд ты проводить не будешь?

Раду знал, что Охотники в кровь, или что там убиенной твари ее заменяет, свои бляхи обмакивали. Видел.

— Какой обряд?

— Ну, со знаком твоим. Положено ведь.

— А, это, — Марджелату махнул рукой. — Незачем. Вот будь у тебя знак, посоветовал бы обмакнуть, а мне толку с того? И так рубины, а эта красава максимум на хризолит потянет. Разве что для надежности приложить, но упокоил я ее вроде накрепко.

— А чего она тогда шевелится? — недоверчиво уточнил Раду, который никак не мог оторвать взгляд от трупа, и поэтому заметил, как дернулись когтистые пальцы.

— Где?

Марджелату резко обернулся, отскочил, в последний миг уклонился от взметнувшейся с земли твари, которая норовила вцепиться в горло. За плечами у него проступили рукояти мечей, которые он выхватил быстрее, чем сердце делает удар. Сверкнула в свете костра покрытая сигиллами[7] голубоватая сталь, с гудением рассекая воздух.

— Зайчик, в сторону!

Раду, зачарованный пляской клинков, опомнился, стремительно отпрыгнул от неожиданно удлинившейся зеленой руки. В груди заклокотало негромкое рычание, которое он тут же подавил — вряд ли стоило перекидываться и рвать лярву. Все-таки кол в груди здоровья нежити не прибавил, двигалась она немногим быстрее человека. Да и разумом явно не обладала, потому что кидалась нахрапом: промахнувшись один раз и лишившись при этом кисти, развернулась и ринулась снова. Парные широкие лезвия двинулись навстречу друг другу, ударили по шее. Оскаленная башка лярвы отлетела в сторону, прокатилась ярда полтора и замерла. Обезглавленное тело еще несколько мгновений стояло, а потом рухнуло, из обрубка шеи медленно потекла черная густая жидкость, от которой смердело так, что Раду расчихался.

— Ишь, какая живучая попалась, — Марджелату закинул мечи за спину, и они растаяли так же, как и появились. Он опустился на колено, все-таки достал бляху, приложил к трупу. — Мне уже самому любопытно.

Раду, стараясь дышать ртом и не принюхиваться, подошел ближе, заглянул ему через плечо. Капли черной крови медленно впитались в поверхность серебряного щита, тот мягко засветился, камни на кресте сменили цвет на темно зеленый, с разводами, и свечение угасло. Крест снова стал рубиновым.

— Надо же, малахит, — в голосе Марджелату послышалось искреннее изумление. — Отожралась, тварь.

— Так что ты там про рубины говорил? — поинтересовался Раду, когда они оттащили мертвую лярву подальше, чтобы не воняло, и снова устроились у костра. Что камни у Охотников определяют статус, было общеизвестно, но подробностей он не помнил. Надобности не было. Вроде как синее ниже, чем зеленое. А красный цвет Раду вообще первый раз в жизни на охотничьем знаке увидел.

— Алое. Рубины. Третий ранг. Считай, потолок, даже для орденского, — пояснил Марджелату, грея в руках кружку с травяным отваром.

— А почему потолок, если третий? — не унимался Раду. После этой встряски сна не было ни в одном глазу, зато вопросов море. Когда еще представится возможность узнать?

— Потому что выше только белое и черное. Белых — на весь орден дюжина наберется. А черных, слава Всевышнему, уже несколько веков как не было.

— За несколько веков ни одного настолько сильного ведьмака? — Раду почесал в затылке. — И почему это хорошо?

— Зайчик... — начал Марджелату, но потом осекся, покачал головой. — Ну да, ты ж не знаешь. Ранг определяется по силе убитой твари. Благо, чем сильнее они, тем реже встречаются. Когда черное последний раз вылезало, едва не треть Ордена полегла, и потом столько же, пока последствия разгребали. Да и белое без трупов, считай, никогда не обходится. Хорошо, если один из трех выживает. Притом, что на белое в одиночку никогда не ходят.

— А на алое?

— И на алое. На старшие ранги никто в здравом уме один не полезет. Это изощренная форма самоубийства.

— А у тебя как было? Расскажешь? — Раду спросил и тут же пожалел об этом. Марджелату переменился в лице, во взгляде полыхнула тоска. — Нет... не надо.

— Да чего уж... Хочешь знать, как это бывает? — голос у Марджелату был отрешенный, и в нем звучала такая горечь, что Раду готов был проклясть свой длинный язык. — Нас было трое, и мы были уверены, что идем на шестой ранг, а там оказались рубины. Мне повезло. Я выжил.

Повисла тишина. Марджелату бездумно смотрел на огонь, рыжие языки отражались в янтарных глазах, делая их еще светлее. Раду тоже молчал, даже прощения попросить за то, что душу растравил, слов не находилось. Просто придвинулся ближе, ободряюще сжал плечо.

— Ладно, давай спать, — через некоторое время произнес Марджелату.

— А в деревню возвращаться не будем?

— Толку по ночи пешком тащиться, потом в дом ломиться — людей пугать? И все равно ведь утром сюда возвращаться.

— Зачем?

— Обыскать тут все. Сколько в деревне было умерших? Четыре? На них бы эта тварь так не отожралась. Так что, скорее всего, тут где-то еще трупы валяются. Надо бы найти, чтоб отпели и похоронили как положено, а то неровен час, поднимется кто из покойничков, опять укладывать придется. Да и следы колдуна поискать надо.

— Какого колдуна? — Раду хоть и зарекался спрашивать, но сдержаться все равно не сумел. Потому что после ответа на один вопрос так и напрашивался десяток следующих.

— Обычного. Которому шею свернуть стоит, — недобрым тоном протянул Марджелату. — Зайчик, запомни, умертвия, вроде этой лярвы, сами по себе не заводятся. Это мелкая нечисть может, а нежить такой силы — никогда. Или кто-то специально поднял, или баловался с запрещенными ритуалами, и случайно вышло. Так что нам с тобой теперь еще искать этого деятеля. И голову ему откручивать.

— И часто приходится? Ну, того... откручивать?

— Да постоянно, — Марджелату скривился. — Та бородатая байка не на пустом же месте взялась?

— Это какая такая байка?

— Про то, как встречаются колдун и ведьмак. Колдун говорит: а знаешь, что я призвал? Ведьмак: знаю, я это уже упокоил. Так оно вечно и выходит. Какой-нибудь умник наворотит дел, а ордену разбирайся.

— Ну, значит, будем разбираться. И с колдуном этим, и что там еще вылезет, — подытожил Раду.

— Зайчик, я, между прочим, тебя отговаривать пытаюсь!

— А будто бы просто ворчишь, — рассмеялся Раду. — Я уж думал, что тебя не нечисть, а какая бабка сельская покусала да заразной оказалась.

— Я еще нотации читать умею. И лекции об особенностях нежити. Долгие и нудные. И справочник, тот самый, в две ладони, на память заучить заставлю.

— И не надейся, святой отец, не испугаешь.

— Да понял уже, — Марджелату придвинулся ближе к огню, поправил расстеленное на земле одеяло. — Давай спать. Нам с утра все окрестные овраги обшаривать. И темные его знают, куда потом придется гнать и где ловить нашего колдуна. А еще в Бухарест в ближайшие дни завернуть надо, гильдейским соли на хвост насыпать.

Последняя фраза прозвучала очень многообещающе.

— Не любишь их? — поинтересовался Раду. То, что он Гильдию недолюбливал, одно дело, но ведьмаки и гильдейские вроде ж одним делом занимаются.

— Это они меня не любят, — со смешком отозвался Марджелату. — А я не люблю делать чужую работу.

Он зевнул, растянулся на земле, надвинул шляпу на глаза.

— Зайчик, хорош языком молоть. Спи давай.

— Не хочется. Я лучше покараулю.

— Чего тут караулить? Людей нам бояться нечего, а нечисть не подойдет. Круг стоит. Да и вряд ли тут еще что-то появится.

— Я все равно покараулю.

— Ну как хочешь. Но если потом носом клевать будешь, в колодец уроню. Нечаянно, — пообещал Марджелату, еще раз зевнул, завернулся в одеяло и больше не отвечал. Уснул.

А вот Раду мысли спать не давали. Пока отстаивал право прикрывать спину, вместе на охоту выходить, о плохом как-то и не вспоминалось. Когда боялся, что прогнать может, не позволит рядом быть — совсем о другом думалось. А вот когда ясно стало, что все по-прежнему, никуда Марджелату не денется, тревога вернулась.

А ну как узнает?

«И какой из тебя Охотник? Это он Охотник, а ты... Тебе его бояться надо. Лапы уносить, не оглядываясь. Только разве ж от него сбежишь? Ему-то тебя и ловить не нужно. Давно поймал. Сам придешь, стоит поманить. Вот и сегодня, только померещилось, что прогоняют, как вцепился, обо всем забыл...»

Раду подкинул дров в костер, поправил сползшее с Марджелату одеяло. Тот даже не пошевелился, хотя любому другому, пожалуй, руку сломал бы в ту же секунду, проснулся бы моментально. Доверяет.

Раду вздохнул.

Что ж, вором ему быть довелось, и убийцей наемным, и циркачом, и много еще кем. Будет теперь Охотником. А уж дальше — как сложится. Все-таки истинный оборотень, благородный вер, не какая-то нечисть недоделанная. Он же всегда везучим был, бабка Пэтра не зря его на удачу три дня заговаривала, травами русалочьими обмывала. Значит, и в этот раз повезет.

[1]Стригоайка (ж. р., рум. strigoaică) — ведьма, колдунья.

[2] Бруколак — разновидность вампира. Больше всего любит кровь юных девушек. Тело и лицо у бруколака невероятно распухшие, кожа жесткая и натянутая, как барабан. Каждую ночь он один раз пронзительно кричит, и человек, который на этот зов откликнется, уже не спасется. Чтобы убить бруколака, нужно отрубить ему голову и немедленно сжечь.

[3] Вылва — дух, который бродит ночами по холмам, у подножий гор, в лесной чаще и необжитых долинах. Может выглядеть как прекрасная девушка, дряхлая старуха, черная кошка или же непонятная тень. Вылвы бывают добрые (белые) и злые (черные), но сразу не всегда удается понять, с какой встретился. Также в зависимости от места обитания есть вылвы воды (защищают источники), еды (защитница урожая), руды (хранительница шахт, покидает копи, когда жила истощается), сокровищ (стережет клады и, если ее задобрить, может указать место, где он зарыт), чумы (насылает и отводит болезни) и другие.

[4] Яломиште — лиса-оборотень или дух лисы. Считается, что если человек понравился ей и принес дары в виде молока и хлеба, то он получает охотничью удачу, знание трав и никогда не заблудится в лесу. У каждой яломиште есть любимый источник, вода в котором всегда чистая, не замерзает зимой, а летом не зарастает водорослями. В нем не живет ни рыба, ни лягушки. Если на весеннее или осеннее равноденствие выпить из такого источника, то станешь понимать язык всех живых существ, ветра, трав, камней и воды.

[5] Летавица (Ветренница, Прелестница, Дикая баба) — злой дух, спускается на землю в виде летящей звезды и принимает облик прекрасной девушки или красавца-мужчины, всегда с длинными желтыми волосами. Мужчин-летавиц называют перелистниками. Сила Летавицы заключена в красных сапогах, с помощью которых она также летает.

[6] Вырколак (варколак, прикулич) — существо, среднее между оборотнем и вампиром. Днем выглядит как красивый человек с бледной кожей, а ночью превращается в черного пса-вампира. Умеет вызывать лунные затмения и может быть вожаком волчьей стаи. У детей, рожденных от вырколака, нет хряща в носу, и они обладают способностью видеть духов.

[7]Сигилла или сигил — магический знак. По одной версии название происходит от латинского sigillum — «печать», а по другой — от ивритского segulah, то есть, «магическое слово, действие или творение». Может быть как в виде одного определенного знака, так и составляться из нескольких символов, геометрических фигур, чисел либо всего этого вместе. Наряду с именем и формулой используются для вызова духов, демонов, божеств и последующего управления призванным существом; как физическое средство для достижения магом нужного состояния; в качестве дополнительного средства защиты, целительства, усиления действия заклинания или магического инструмента. Могут быть нанесены на предмет или тело человека.

______________________________________________________________________

Примечания автора

1. Написано в соавторстве с Lana Valter

2. Магическое мироустройство. Автор мира Lana Valter. Авторы бесконечно благодарны пану Анджею Сапковскому за некоторые термины и идею о ведьмаках

3. Другие тексты цикла на данный момент (читать лучше в таком порядке)

«Судьба неизбежнее, чем случайность» (приквел) Судьба неизбежнее, чем случайность (цикл "Охотники")

«О колдунах, демонах и крапиве» О колдунах, демонах и крапиве (цикл "Охотники")

«Не повезло» Не повезло (цикл "Охотники")

«Лесное дитя» Лесное дитя (цикл "Охотники")

4. Для знакомых с каноном: по значению румынско-цыганское имя Раду соответствует итальянскому Бенедетто, а поскольку у нас не Италия, то был взят румынский вариант. Тем более что при просмотре на румынском где-то он попадался.

5. Для тех, кто не смотрел и не знает — прозвище Заячья Губа Раду получил за любовь к морковке ))

6. Автор иллюстрации Аллорет НКеллен