Айболит-607

— Ах. Это же Аркадий Иванович приехал! Здравствуйте, доктор. Вернулись в родные места! Бабка-то ваша покойница все рассказывала, как вы учитесь на доктора, что удалось вам, стало быть, вырваться из нашего болота — ан-нет же! Где родился, там пригодился! Вона, под сикоморой вот синенькой там, стало быть, домишко-то ваш, припоминаете? Аркадий Иванович, мы с вами теперь заживем!

Аркаша кивал, утвердительно взмахивал руками в приветственных жестах, когда под оживленную речь почтальона, курьера и маркитанта в одном лице на улицу постепенно выбиралось население деревеньки. Как же зовут этого говорливого?..

— Пима, замолкни, — сказала вдруг низенькая толстая тетка в тускло-зеленом комбинезоне, практически сливающемся с промозглым пейзажем. Судя по всему, как раз прервался извечный дождь, и сейчас отовсюду капало, под ногами плюхало. Не разбирая дороги, Аркадий шагал по красноватым глинистым лужам и даже не пытался вслушиваться в словесный поток этого… Пимы.

Спину тянул вакуумный рюкзак, в правой руке Аркадий сжимал длинную болотную трость с тревожной кнопкой. Левую оттягивал атрибут его будущей жизни на этой Богом забытой Земле-607 — докторский саквояж новейшей модели, подаренный родственниками вскладчину на окончание ординатуры. С трудом передвигающий ноги Аркаша искренне надеялся, что хотя бы сегодня чуду техники не найдется применения.

Старый бабушкин дом, с облупившейся от влажности эмалью и проржавевшими уголками полукруглых рам, стоял как пятнадцать, и двадцать, и сто лет назад. Бабушка Нюра родилась здесь, в этом голубом круглом доме, приземлившемся во времена её бабки-колонистки на такую же сырую землю, да так и застрявшем на веки вечные. Круглые шлюпки-«пилюли» стали убежищем жителей на сотню лет. Сперва растеряли защитное поле, потом сдохли системы автообогрева и очистки воздуха, лазерные отпугиватели, без топлива умерли атомные микрореакторы, начали искрить рассчитанные на «вечность» электроприборы… Мало кто из потомков первых переселенцев жил в «пилюлях», предпочитая добротные деревянные дома из синих сикоморов или твердых как железо кипарисов. Земля-607 была ненужным пережитком устаревших идей о вселенской экспансии, заброшенным куском суши с убогими робинзонами и пятницами в безбрежном океане Вселенной.

Отец Аркаши с ранней юности копил деньги и наконец уехал с семьей, когда сыну исполнилось семь. Иван и сейчас был жив-здоров и работал на Луне на огромном заводе автоматических летучек. Завод был тоже автоматический, живые люди были нужны для программирования и отладки роботизированных систем. Эта гигантская стерильная громада занимала полнеба в маленькой тесной жизни Аркаши Стародумова. Ему иногда снился дождь и голубая эмаль, еще реже — бабушка. Он не рвался увидеть мир своего детства. Мечталось о комфорте и красоте, древней роскоши и новейших технологиях. В общем, он хотел в столицу. И не важно, в какую.

Но что-то в судьбе Аркадия сложилось не так, и по лотерейному распределению («Откройте новые миры с межвузовским сообществом выпускников!») он попал в точку, откуда его отец сбежал за большие деньги. Аркаша попытался протестовать, потом позвонил маме. Увидел её лицо.

Судьба. Не проклятие. Бабу Нюру он спасти, конечно, не успел. Она умерла, когда он еще учился на четвертом курсе. Спустя двадцать лет после бегства Стародумовых с Земли-607 он понял, что и не пытался помочь ей. Специально не вспоминал проклятые лужи и ржавые железяки.

И вот сейчас он пытался вскрыть бирюзовую «пилюлю» самозамыкающейся электронной картой.

— Проклятье! — Аркаша снова и снова прикладывал блинчик, похожий на древнюю монетку, к покрытому коричневыми точечками металлическому кругляшу.

— Коррозия, юноша. Тут человек нужен. С инструментом.

Перед Аркадием стоял сухощавый старик с настоящей бородой — такие носили исключительно нелетающие жители столиц и помешанные на древностях сектанты. И еще представители каких-то слишком отдаленных планет, экспедиции к которым остались за пределами внятной истории, ну… такие, в набедренных повязках, с примитивным оружием и блаженными улыбками. Их иногда показывали как сенсацию.

— Слесаря, говорю, вызвать надобно. Григорий Ульянович, — старик легко протянул руку.

Аркаша понял, что все это время стоял, зажав карту, с излишне отрешенным, то есть дурацким выражением на лице.

— Здравствуйте. Аркадий Скоро-… Стародумов.

— Очень приятно. Вы ведь доктор новый?

— Да вот, прислали. Сейчас расположусь и схожу…

— А я — старый.

Ну конечно! Доктор. Старый... или нет? Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. Приходи к нему лечиться…

— Так мы с вами коллеги! Как здорово. Вы мне покажете больницу?

Через полчаса, после визита вездесущего Пимы и его молчаливого друга Кузьмы, Аркаша быстро закинул рюкзак в шкаф (он прятался в этой огромной стенной ячейке в детстве), трость приткнул в угол у двери, а саквояж все же захватил с собой.

Больничка была как из той же книги сказок, которые читала бабушка. Не хватало надписи «Лечебница» и собаки Аввы. Деревянное здание, покрытое антикоррозийной эмалью, с белыми стенами, потолками, коридорами, койками и шкафами. В больничке было пусто.

— И что, никто не болеет?

— Все дома лечатся, а сюда приходят на осмотры и за вспомоществованием.

Под последним длинным словом Аркаша заподозрил обычные лекарства, но нет. Вся глубина и ширина вспомоществования в исполнении Григория Ульяновича открылась ему утром следующего дня.

Поутру Аркадий (Иванович!) Стародумов отправился на первый прием в больничный отсек космической базы Земля-607. Приемная представляла собой просторную комнату с двумя столами вблизи двух высоких окон, между ними вдоль стены стояло несколько сильно потрепанных диванчиков для ожидающих приема пациентов. Столы разделяло пустоватое пространство, застеленное овальным ковром цвета клубничного леденца.

Коллега уже сидел за левым столом, очевидно, предоставив Аркаше правый.

— Уж уважьте старика, традиционно левая сторона старше. Поэтому я позволил себе…

— Ой, какая ерунда! — радостно прервал его Аркадий. — А вот нет ли в среде наших поселенцев какого поветрия или, скажем, наследственных заболеваний?

Старик поджал губы, потеребил какой-то старинный медицинский журнал на краю стола и пожал плечами.

— Ну, наследственные особенности, конечно, есть, но это, скорее, сексуальные предпочтения и пищевые привычки. Особенно у коренных жителей, которым не удалось до конца преодолеть свою природу…

Аркаша не успел задать очередной вопрос, как двустворчатые двери внезапно отворились. На пороге показались три дамы, причем две были в традиционных коричневых платьях, по виду чуть ли домотканых, что немало удивило Аркашу, а по центру вышагивала пышная особа в тускло-зеленом комбезе, которая вчера небрежно заткнула Пиму.

— Дорогие наши лекари — доктора и целители тел и души! Сердечно приветствуем на шестьсот седьмой Земле!

Дамы смахнули какую-то невидимую глазу ткань — и вмиг в руках у них очутились три объемных плошки, на вид с ягодами, с чем-то типа творога и еще с чем-то, сильно смахивающим на натуральный мед. Аркаша обомлел и посмотрел на Григория Ульяновича. Тот кивнул и поднял плечи — «смотри сам».

— Спасибо, милые барышни! Постараюсь оправдать ожидания.— Аркадий неловко поклонился и попытался то ли пожать дамам руки, то ли забрать миски.

Барышни, которые в лучшие годы позировали Прокудину-Горскому, быстро поставили мисочки на левый подоконник и развернулись к Григорию Ульяновичу.

— Старый Пима, дед болтуна нашего, того и гляди того… Надо бы пошептать над ним. Ты как, Григорий Ульяныч, наведаешься? И еще важно: Митькина Анисья того и гляди родит. Счастливая дура недоделанная бегает, воду носит, огород полет. А к тебе на поклон не идет. Что ты будешь делать!

Бабы говорили по очереди, соблюдая субординацию, но непрерывным потоком, и все на каком-то древнем языке. Аркаше показалось на секунду, что сам язык этот для него не родной, но он прекрасно помнил местный выговор. Так говорила баба Нюра, да и папа иногда.

— И все-таки чем же вызван ваш визит. Что же, дорогие мои, беспокоит лично вас?

— На дохтура глянуть — пробасила одна из теток в платье, — да протоки почистить, лишнюю информацию вывести...

— Какие протоки? — шепотом спросил Аркаша.

В это самое мгновение все три тетеньки уселись на розовый ковер, поджав под себя ноги, гулко вдохнули и заныли с закрытым ртом на одной ноте. Ноты у каждой были разные, так что получился нестройный аккорд.

— Я расслабляю тело, я отпускаю душу, я запускаю механизм очищения организмов сестер Евдокии, Ермилии и Евы. После медитации они пойдут по домам обновленными и чистыми от ненужных мыслей, забот, от вредной информации…

Когда дамочки, чуть ли не облобызав Григория Ульяновича, степенно удалились, Аркаша не выдержал:

— Но позвольте! Научно ли это? Чем они болеют? И от чего вы их лечите?

— О, обычное дело, ревматоидный артрит и ишемия у одной и гипертония у двух других.

— Ха! — ловким движением руки Аркаша откинул крышку драгоценного — нет, даже не саквояжа. Инструмента!

Несколько быстрых пассов по миниатюрной клавиатуре — и скрытая машина зажужжала. Сбоку выехала мелкая кюветка с парой ярко-розовых таблеток.

— Как сторонник доказательной медицины, — строго заметил Аркаша, — я настаиваю на разумном использовании всех достижений человечества. И прежде всего — медикаментов.

— Да где ж они, медикаменты-то твои? — изумился Григорий Ульянович. — Где ты их купишь на этой богом забытой планетке? Мы давно вне цивилизации с её техническими новинками. Нам старьё починить нечем! И к тому же традиционная медицина имеет весьма положительную динамику. После коллективных медитаций стал значительно ниже риск внезапных инфарктов, нервных болезней, практически исчезло пьянство.

— Но таблетки порой необходимы! И я их нигде не покупаю, их синтезирует моя машина. Просто по молекулам собирает. Это недешевая технология, но она позволяет выстроить любое лекарство с нуля. Мне не нужно таскать с собой горы таблеток, мой минизавод всегда со мной!

— А когда заряд кончится?

— В смысле? Он рассчитан на ближайшие пятьдесят лет.

— Коллега, а вы всерьёз собираетесь провести среди нас пятьдесят лет? До вас тут пара десятков эскулапов так же рассуждали — и улетели обратно. Ну даже если так, что потом?

— Ну а потом я … вызову мужика Кузьму с инструментом, и он присобачит какие-нибудь солнечные батареи. Найдется выход. Прогресс не остановишь!

— Прогресс? Да нас каждый год отдаляет от хваленого прогресса! Мы деградируем! И чтобы не потерять человеческое лицо, нам приходится отгораживаться от всякого разрушительного воздействия. Кроме того, как ты знаешь, мой юный друг, большая часть болячек — от уныния.

Аркаша проигнорировал переход на ты от старшего коллеги, но решил немного подшутить над ним.

Тем же вечером, прожевав растворимую кашу со вкусом хвостов королевских креветок и бровей императорских пингвинов, он залез в информационный отдел своего чудо-саквояжа. Быстренько скачав старинные китайские трактаты, вроде Дао Дэ Цзин и Хуан Ди Нэйцзи, он придал текстам максимально архаичный вид и распечатал их на принтере для экстренного воспроизведения человеческих тканей. Он понимал, что зря тратит расходные материалы, но хотелось сплавить все это старьё Григорию Ульяновичу и посмотреть на реакцию.

Старик проникся. Более того, он несколько вечеров потратил на переводы и сильно напоминал ребенка, нашедшего спрятанный родителями кулек конфет. Наконец он пришел к голубенькой «пилюле» и спросил Аркадия, где же тот берет столь чудесные и необходимые для лечения книги. Молодой человек сознался, но с некоторым сомнением посмотрел на местного Айболита.

— Как жаль! — вздохнул Григорий Ульянович, — Как жаль, но в нашем Большесгущеновском медицинском университете никто не слышал об этой древней мудрости. Иначе цитаты из этих произведений точно украсили бы стены почтенного заведения.

— А где это?

— Координаты сказать или в небо ткнуть?

— Далеко?

— Изрядно. Там не подвергают сомнению традиции и не закармливают пациентов лекарствами. Зато учат лечить тем, что имеется под рукой — от подорожника до гипноза.

— Ну что поделать, мы просто учились по-разному, и это нормально. — Аркаша дипломатично развел руками и примирительно улыбнулся, решив позвать коллегу на чай.

В этот момент мимо по дороге прошмыгнула приземистая фигура соседки.

— Это ж Анисья! — тихо проговорил Григорий Ульянович, внимательно всматриваясь в сумерки. — И действительно на большом уж сроке. Вы знаете, Аркадий, что является главной проблемой на Земле-607? Низкая рождаемость. Люди вымирают как вид. Все красотки и красавцы-здоровяки улетели искать лучшей доли. Остались пожилые, выбракованные или никому не нужные. Ну и… местные жители, они хотят сохранять человеческое житье по возможности дольше. Нам нужен ослик или козлик. Ну, как это… жертвенная лань.

Аркадий сразу забыл, что хотел спросить, зацепившись за концепцию жертвы за рождение первенца. Оказалось, что и в этом старик углубился в прошлое, на этот раз — в Библию. Зачем-то ему понадобился козел. Наутро Аркаша спросил у Евдокии, а та спросила у Евы, а та, в свою очередь, у Ермилии, кто в поселении держит мелкий скот. Вскоре к Аркаше прямо в больницу привели мелкого, но малоприятного черного козлика, который грыз обивку диванчиков и рассыпал черные горошки на чистый пол.

— Это ненадолго, не волнуйтесь, Аркадий, — заявил Григорий Ульянович и сунул мелкому козлу пучок травы.

Прошло полтора дня, и вечером в полукруглый иллюминатор стукнула рука соседа Митяя. Тот, крупный молчаливый мужик, был и рад, и в ужасе одновременно. Ему хотелось поговорить и скрыться с глаз — Григорий Ульянович и Аркаша выставили его к соседям ждать, а сами повели кособокую и косоглазую Анисью, отчего-то непрерывно улыбающуюся («дура недоделанная»), из дому в сторону сарая. Там обнаружился привязанный Григорием козленок.

— Хлев и сеновал, как говорят нам древнейшие книги, способствуют рождению здоровых и крепких детей, — важно поднял палец старый доктор.

«Похоже, он уже до Нового Завета добрался», — подумал Аркаша, стесняясь смотреть в сторону беременной, довольно ловко прыгнувшей в кучу сена и поднявшей подол длинной рубахи.

— Ну что, упрямая ты баба, сама раскроешь или резать? — сурово спросил Григорий Ульянович, проводя пальцем поперек необъятного живота, на котором отчего-то потерялся пупок.

— А-ах, не зна-ам! Не знам! Не полутица!

Анисья, по-прежнему неестественно улыбаясь тонкогубым ртом, вздернула налившееся бледное пузо, на котором еще яснее проступил тонкий белый шрам. Внезапно Аркаше почудились какие-то угловатые симметричные выпуклости вверху и внизу живота. Они начали натягивать пузырь изнутри, образуя две ребристые дуги, подозрительно напоминавшие дёсны. Бледный шрам закровоточил и начал расходиться. Тотчас метнулась рука со сверкнувшим скальпелем…

— Аркадий, назад! — гаркнул Григорий Ульянович и рванул за рукав халата.

— А-ам!!! — ухнуло разверзшееся чрево Анисьи, блеснув острыми коническими зубами. Они сильно напоминали акульи и тянулись двойными рядами, кровь словно избегала их сияющей белизны.

Между ними ворочался из стороны в сторону неестественно-малиновый язык, за который Григорий Ульянович неожиданно дернул. Малиновый отросток оторвался, как созревший огурец. Доктор быстро протянул его Аркаше:

— Держи! Давай эту овцу!

— К-козлика?..

В мановение ока козел отпущения был заброшен в разверстую пасть и только слабо мекнул. Челюсти мгновенно сомкнулись, на животе Анисьи образовалась кровавая полоса вывернутой кожи.

— Что ж вы стоите, Аркаша? Тащите ребенка!

Еще один молниеносный разрез — и яркая оболочка «языка» лопнула. В разрыве показалась малюсенькая детская ручка. Через десять минут младенец, непрерывно орущий, но совершенно точно человеческий, хоть и без пупка, был обмыт в бадье, завернут в байковое одеяльце и вручен смущенно улыбающейся Анисье. Её обычно карие глаза залили зрачком не только радужку, но и уголки белков. Аркаша впервые увидел, как она вытянула губы трубочкой и поцеловала малышку в лобик. Странная женщина со странным ребенком показалась вдруг совершенно прекрасной. Его сильно качнуло и повело куда-то влево. Григорий Ульянович продолжал как ни в чём ни бывало:

— Девочка, разумеется. Как назовешь-то?

— Ета… Дунькай, как ищо. Как бабку Дунькай, так и малую Дунькай…

Аркаша проснулся очень поздно с впечатлением затянувшегося сна с повторами. В кошмаре он то убегал от зубастого чрева Анисьи, то предлагал приложить к животу подорожник, цитировал китайские трактаты и раздавал группе очень маленьких зубастых козликов разноцветные витаминки.

Наконец выглянуло солнце, по словам Ермилии — впервые за лето, и Аркаша решил исполнить мечту детства — пойти поплавать на реку. К его изумлению, на единственной возвышенности среди полузатопленных джунглей с торчащими пенёчками и лодками местных жителей уже кто-то лежал. Из травы торчали бледные худые ноги, затем полосатые купальные трусы и бледный живот без пупка с тонким поперечным шрамом.

— Аркадий, добрый день, присоединяйтесь! Наконец-то случилось чудо, не иначе как дитё Анисьи принесет этому миру хоть какую радость…И да, мой живот вам подсказывает… Все очень просто, — Григорий Ульянович сел и глянул в сторону Аркаши просветленным взглядом. — Я — местный житель. М-да. Коренной.

Все дни с момента прибытия на «малую родину» Аркаша цеплялся за это небольшое уточнение в речи старого доктора, но только ночью в хлеву осознал в полной мере совершенное отличие «коренных» от «просто местных».

— А бабушки наши, которые Ермилия, Ева и Евдокия?

— Барышни? Эти-то — террианки. Землянки то бишь. Колонистки. Как и ты. Практически люди. Хомо сапиенсы.

— Но вы-то уж точно не хомо? — Аркаша многозначительно поднял брови.

— Не совсем. Мы сапиенсы. Разумные, прямоходящие, даже разговаривающие. Понимающие. С определенными атавизмами, куда без них. Люди.

Аркаша хотел задать великое множество вопросов: знают ли бабки (знала ли баба Нюра?), кто живет бок о бок с ними, кто тогда сосед Митяй — хомо или не хомо, где всё-таки этот Большесгущёновский университет, почему местные жители стали подражать колонистам, а не наоборот, как вообще возможно сожительство с коренными… Вместо этого он спросил:

— А зачем всё-таки нам был нужен козёл?

— О, это элементарно, мой юный друг! «Где одно убудет, должно иное прибыть». Чтобы избежать истощения. Организм Анисьи потерял огромное количество энергии при вынашивании младенца, её нужно было восполнить. Она с раннего детства запечатала себя, хотела быть как все, так что никто не знал, что будет, если ей захочется, говоря по-вашему, почковаться. Это что-то вроде партеногенеза при браке с землянами. К сожалению, Митяй не найдет в дочурке своих личных черт — одна сплошная Анисья. Но, уверяю тебя, она будет еще больше похожа на вас, и речь будет правильнее…

Григорий Ульянович помолчал, откусил кончик сочной зелёной травины и, хитро прищурясь, посмотрел на Аркашу:

— Ты точно хочешь спросить, как же получился я. Не такой, как Анисья… Твоя бабушка Анна в детстве нашла странного ребенка на краю болота. Этот ребенок всё понимал, но не мог говорить. Нюра отвела его к родителям — их ты не помнишь. Прадед твой Андрей был огромный дядька, рукастый, всё мог изготовить и починить, от мотыги до фотоэлементов. Ну вот он меня и воспитал под себя. Мальчиком.

— А почему же я вас не помню? Хотя…

Аркаше пять лет, он сидит на скамеечке перед голубой «пилюлей» с книжкой. На запотевшем от влаги экране изображение старика в очках.

— Пъихади к ниму личицца... Ба, а волчица ночью пъидёт? И ухватит за бочок?

— В-в-волчица! Кусь-кусь!

— Гриша, не пугай ребенка…

Мимо забора идет странный человек с такой же седой бородой, как на картинке, в соломенной шляпе, и в руке у него белая коробка с ярко-красным крестом. Баба Нюра подходит к калитке и вступает в разговор. Бородатый говорит странно, иногда картавит, иногда проглатывает слоги, но чем дальше, тем чётче произносит слова.

— Опять на болото свое ходил? Ты же там отвыкнешь от речи-то человечьей. Как тут пациентов принимать будешь?

— Так я, Нюр, там тоже пациентов принимаю: и жучок, видишь ли, и червячок, и медведица. Не могу я их бросить. А вдруг кого еще природа разумом наделила, и он проснется?

Аркаша не помнит точно, что говорит странный человек, память выхватывает только знакомые цитаты из стихов.

— Дя-янька, а вы Айболит?

— Ну конечно, молодой человек. — Он нагибается, и его светло-серые глаза заливает мраком. — Хочешь быть как я?