Голос высокой травы

Из утерянной летописи домовика Чернобрюха

«Есть поверье, кто хотя бы раз услышит песню трав, тот к обычной жизни уже не вернется. Да и невелика потеря, любой домовой вам скажет. От рождения до могилы знай себе вертись, как белка в колесе. Вчера крутился, а сегодня преставился. Мир одним глазком подсмотрел, ни троп тайных, ни чудищ древних, ни света с той стороны – да куда там, русалки не встретил, вот и скажи – зачем жил? А песня… Она не каждому слышится, и куда заведет – никто не ведает. Был тут один недавно, всю замирную глушь да тишь деревенскую переполошил, невезучий. Теперь вот мается, смотреть больно…»

― Эй, Чернобрюх, опять за свое? Смотри, узнаю, что про меня пишешь – прогоню, без угла останешься! – парень схватил домовика за шиворот и подбросил в воздух. В старом ворчуне, прибившемся к Ивану, весу было, что в дохлой курице, зато кусаться и лягаться умел, будь здоров. Пока Ваня еще был человеком, приходилось то бинты накладывать, то зеленкой мазать. – Нету у нас времени на ерунду, ― проворчал Иван. Домовик противно запищал и начал хныкать, как ребенок.

― Не даешь ты мне житья! Угнетаешь! Призванием мешаешь заниматься!

― Да кто твою писанину читать-то будет? Леший что ли? – Ваня бережно опустил старичка на скамейку, а сам сел на землю рядом.

Над ними догорал закат, и в небе начали появляться первые звезды. Времени было в обрез, но Ивана заела такая тоска, что хоть ложись и помирай. Хотя нет, это с ним уже было.

Натаскать ведром озерную воду, чтобы заполнить деревянную кадку, было делом нелегким, муторным, и от того, что другого выхода нет - ненавистным. Что за напасть? Нигде Иван ко двору не пришелся. Что из дома отчим выгнал за институтские прогулы, что подружки после первого свидания исчезали, а друзья - сторонились. Ванька от одной передряги до другой жил, будто кто сглазил. А теперь и вовсе Морок из своих владений выгнал. Не хочешь подчиняться – живи, как знаешь. Про обличье новое, про замирные законы, по которым нежить живет, никто ему не рассказал. Хорошо хоть в доме, что от деда остался, домовика встретил. Тот его пожалел, объяснил, что с восходом Луны Ивану без воды никак, а от людей скрываться надо, чтобы никто из местных его с серебристым рыбьим хвостом не увидел и на вилы не поднял. Сколько-то он продержится, а как снег ляжет всем один закон – к Мороку на дно, в замирье, пережидать зиму и спать до следующей весны. Кто ж его только туда пустит?

― Дай сюда, я сам! – Ваня выдернул из лапок Чернобрюха ведро, которое тот волочил по траве, и расплескал остатки воды.

― Поторопись, олух! – прикрикнул домовик и с довольным видом раскурил крошечную ольховую трубку. – Не успеешь залезть в кадку, я тебя тащить не стану, пока ты хвостом во все стороны хлещешь и задыхаешься. Эх! Нет бы мне девица в хозяйки попалась, с осиной талией и вооот такущими глазами! – Чернобрюх вытаращился и выпустил молочную струйку едкого дыма.

Иван не ответил, некогда, главное – не забыть писульки его выкинуть, пока они никому на глаза не попались. Девицу с глазищами ему подавай! Иван хмыкнул, вылил последнее ведро и, сбросив рваные джинсы, запрыгнул в противную теплую воду. Серебристый луч пробился через трухлявую крышу, заскользил по Ванькиному лицу, превращая бледную кожу мертвеца в жемчужную. Ноги полоснуло огнем, и в следующую секунду мощный темно-серый чешуйчатый хвост свесился из кадки.

Пока Иван отмокал, Чернобрюх поспешил по неотложному делу. Сгинет без него парнишка, как пить дать! Домовик усмехнулся, вспомнил, как Иван сверзился с крыльца и заорал благим матом, покатившись по сорнякам и кочкам, когда впервые обратился. Дивно, не увидел никто, как эта вопящая рыбина кулаками по земле молотит и мощным хвостом лупит кусты крапивы. Как миленький тогда по траве брюхом до самого озера полз и слезами заливался, а как услышал смех Морока из-под воды, начал поносить его и огрызаться. Как владыка не переломал ему хребет, Чернобрюх до сих пор удивлялся. Было что-то в этом оглашенном, какой-то огонек прятался в зеленых, что изумруды, глазах Ивана. Очутившись перед залитой Луной поляной, домовой остановился, отдышался и напустил на себя серьезный вид.

― Гляньте, кто пришел! И вечно ты, Чернявый, за пропащее дело берешься! – отделившись от тонкого ствола осины, навстречу ему выплыла лесная нимфа. Образ ее дрожал в ночном свете, лицо постоянно менялось, только большие чуть раскосые черные глаза смотрели, не мигая, и парочка острых зубов проглядывала в улыбке.

― Ничего не пропащее. Ванюша мой может и не семи пядей во лбу, зато какой красавец, одни скулы чего стоят. Да ты и сама видишь, ― домовой смахнул опавшие листья с портрета углем на куске бересты, привязанного к огромному валуну.

― Ой, смотрите! – визжали от смеха нимфы, собравшись кружком возле камня.

Внутри их хоровода поднималось облачко тумана, в котором, точно живой, бежал по полю Иван. Абсолютно голый. Чернобрюх проворчал что-то про беспутных девиц и отправился восвояси.

А Иван и впрямь бежал, в чем мать родила. Занимался рассвет, огоньки далеких звезд один за другим гасли, и удивленные невиданным зрелищем молодые подсолнухи поворачивали вслед ему зеленые соцветия.

Тихий голос звал его, сливаясь с песней диких трав, что льется под Лунным светом из другого мира, заставил Ивана очнуться, прикоснулся к душе и прогнал из сердца страх и тоску. Беспричинная радость овладела Ваней и, едва дождавшись первого робкого луча, зарумянившего горизонт, он выбежал из дома. Так велика была чья-то сила над ним, что Ванька даже не подумал сопротивляться.

Под тень вековых сосен, по ковру иголок и мха, чем дальше он забирался в лесной сумрак, куда не заглядывало Солнце, тем сильнее овладевало им беспокойство и необъяснимое счастье. Так страшно! Кажется, вот уже, за тем деревом прячется та, чей голос подчинил его себе, а сделал шаг, схватился за шершавый ствол – и нет никого, будто чем сильнее надеялся, тем она была дальше.

― Больно? – чьи-то пальцы осторожно скользнули по его бедру и исчезли. Иван вскрикнул от неожиданности, развернулся, по-прежнему вокруг одни сосны. Кто-то прячется в тени, тянется к нему, и вот уже на плечо легла маленькая теплая ладонь. Жарко-жарко от нее стало.

― Ужасно больно, когда они в хвост превращаются, ― она не спрашивала, объясняла. Иван замер, боясь отпугнуть видение. Колени дрожали, он почувствовал, что стоит как на костылях, словно ноги чужие, а родным для него с каждой ночью становится тяжелый серебристый хвост.

― Я знаю твой голос…

― А что случилось, помнишь? Как ты стал таким, и кто это с тобой сделал? – она отступила, боясь услышать ответ.

― Подожди, не исчезай! – Ничего он не помнил. Вот сбежал от родных в эту глушь. Конец марта, снег. Ночь и холод. Печь затопить не удалось. Он кутается в побитое молью одеяло поверх пуховика и греется у костра во дворе. Голодно и страшно. И вдруг просыпается на железной дедовской кровати без одежды, в окно бьет лунный свет. Тело жжет нестерпимо. Он выходит на крыльцо под ледяной ливень только начавшегося апреля, но не чувствует ни холода, ни что ему нужна еда. Острая, точно бритвенный порез, боль скользит от ступней к паху, и он падает в подтаявший снег, с ужасом наблюдая, как вместо кожи появляется крупная серебряная чешуя. – Пожалуйста, не бросай меня…

Но она и не собиралась, подошла близко, так что ее дыхание холодило шею возле ключицы. Обычная девушка. Белый сарафан, украшенный луговыми цветами, в медных кудрях до пояса вплетены водяные лилии, по круглым щекам веснушки, а под ними разгорался румянец.

― Нравлюсь я тебе, Иван? – отошла и закружилась. Сухие сосновые иголки полетели во все стороны из-под босых ног, а глаза карие и печальные, смотрят на Ваньку будто бы со стыдом, словно она в чем-то перед ним виновата.

Он любуется ею, улыбается, как дурак, да так и есть – все мысли, что были, разом повылетали. Помнить, он не помнит, а сердце знает ее, в груди заходится. Правда ли с ним такое или все-таки сон? Притянула его к себе, жадно поцеловала, и больше не стала сдерживаться, позволив огню желания, томившемуся в ней, заполыхать.

Завыл, зашумел ветер, захлопали крыльями птицы над головой, и застонала чаща. «Нечестно! Мало ты ему горя принесла…» ― вздохнуло облачко тумана и растаяло меж покачнувшихся сосен. Никто не услышал, как лесная нимфа горестно запричитала.

Даже заблудившийся в лесу еще с прошлой ночи неказистый мужичек. Игорем звать, по отцу Алексеевич был. В руке он держал бутылку, хоть та и была пуста. Протерев кулаком глаза, Игорек вскочил, хотел заорать, замахнулся даже, но передумал и спрятался в небольшой засыпанной ветками сырой яме.

― Видно, Поля, тебе на роду написано пойти на корм рыбам, ― проскрежетал он, досадуя, что застал свою девушку с другим, да еще и с нежитью. – А за этого урода я спрошу! Как эта тварь выбралась? Не было уговора, что он вернется! Посмотрим, какую отмазку Морок придумает, ― и, прокравшись на корточках за молодой порослью, Игорек вышел на дорогу.

Швырнул бутылку в подсолнухи и всерьез задумался. Шутки шутками, а было в Полине что-то особенное, не любая ей под стать, он бы и жениться на ней не прочь. Не сейчас, конечно, когда нагуляется, и когда отцовское наследство ему перейдет. Обидно, что опять этот малахольный из города появился. Игорь всей душой таких ненавидел, умников, которые книжки читают, причесанных, ладных, не битых как следует, уж он ему показал, на чьей стороне в жизни правда.

А вот опять под ногами путается. Как чувствовал Игорек, добром не кончится, когда этот у них на пороге появился, пришел подаяние просить – дайте, мол, я вам снег расчищу во дворе, а вы мне еды какой. Прибился к их хозяйству, как шелудивая собака, и на Игореву невесту глаз положил, а Полина, дура, и рада была пред ним красоваться.

Совсем нежить от рук отбилась. Да кто он такой, этот Морок, кто его видел? Может сидит себе на дне, зарывшись в ил, толстая бородавчатая жаба, и разговоров-то… Смеет в их дела лезть, покойников возвращать!

Так он брел, глядя себе под ноги, когда навстречу с гиканьем и криком выбежал тощий подросток и выплеснул ведро ледяной колодезной воды на Игорька.

― Русалья неделя! – заорал мальчишка и юркнул на соседнюю улицу.

Игорь сжал посильнее кулаки и зашел под тень отяжелевших яблонь, за которыми пряталась их усадьба, достроенная к вросшему в землю деревянному и доставшемуся им от прадеда дому.

По растрескавшимся от солнца и морозов наличникам петлял узор, тонкий и искусный, напоминавший руны, только с вплетением знаков всеми позабытой глаголицы. Отец рассказывал, что фасад старого дома покрывают заклятья, в них договор с нежитью кроется, в них и разгадка, как над ними власть взять. Да только никто прочесть это не мог уже лет триста.

Обещания свои чудище озерное выполняло – земля в их деревне за троих родила, летом по два урожая собирали, чужих отваживала, своим силу давала, ни коров таких толстых, ни кур, чтобы столько яиц давали, нигде было не найти. Но теперь все, пора было Мороку на место указать.

Продолжение утерянной летописи домовика Чернобрюха

«…Разыскивая начало, откуда пролегла тропинка ко всем последующим событиям, можно, без сомнения, затеряться в реке, что Лета прозывается. Главное, что от людей всегда было бедствие, и нашему роду, и всей земле. Морок, грозный владыка, но терпеливый, долго сносил безобразие, которые люди в русалью неделю учиняли, и что на Ивана Купалу жертву ему приносили. Девиц чистых, молодых, а бывало и мужеского пола. От кого избавиться им надо было, кто жить и грешить мешал, или не вышел чем – хоть лицом, хоть умом.

Жалел Морок невинные души, как отец, к себе принимал, новое обличье даровал, а со срединных веков, когда смерть по всей земле гуляла, вода в озере стала красная от крови, столько люди своего племени извели, стал владыка память у несчастных забирать, чтоб они от горя умом не тронулись. Потом присмирело все, кровь в землю ушла.

Вокруг строиться начали, жизнь налаживать, самое время спать Мороку, как пошла новая напасть. Стали люди лес да реку изводить, рубить, поджигать, яды и нечистоту в русло сбрасывать, а под самый конец башню поставили – небо коптить. Продыху никакого не стало, земля истощилась, деревья болезнью побило, а под озером стало глубокими водами известняк вымывать.

Тогда вместо того, чтобы за ум взяться, люди про жертвы вспомнили, древний обряд решили провести, чтобы владыка леса исцелил, и воздух с водой очистил.

Тут-то Морок и не стерпел, решил хитростью договор с людьми разорвать, да вдруг ниоткуда Иван непутевый появился и планам помешал. Рассвирепел владыка, хотел в омуте его утопить, чтоб до скончания времен он во тьме под гнетом ила томился, а все ж видна была тут рука высших сил.

За тысячу лет Иван первый, кто за девушку на смерть обреченную вступился, и по доброй воле жизнь за други своя отдал. И стал Морок ждать, пока Судьба тот клубок распутает, а про себя твердо решил – никаких больше договоров с людьми».

Первая вишневая косточка отлетела от рамы, а вторая, минуя распахнутое окно, врезалась Полине в затылок. Пришлось ей оторваться от теней и помады и впустить назойливого посетителя. От досады она пнула ножкой пуфик и с интересом посмотрела на покрасневший от удара большой палец ноги.

― Ну, чего застыл? Влезай, раз пришел. Разрешаю. Опять про Ивана разговор начнешь? – Поля напустила на себя поддельное пренебрежение и повернулась к туалетному столику, лениво перебирая пальцами серьги и кольца, высыпавшиеся из шкатулки. Как она не старалась, жар от воспоминания об их последней встрече пронесся по истомленному от зноя девичьему телу, и у Полины заполыхали кончики аккуратных чуть заостренных ушек.

― Фух! Хм… мда! – выдал Чернобрюх, с опаской поглядывая на местного домовика, притаившагося в самом темном углу комнаты.

Тот стоял к ним спиной, уставившись в стену, и бормотал что-то неразборчивое. Жаль старика, свихнулся за последние двести лет. Не его вина, что хозяева такие попались. Игорек был еще неплохим парнем по сравнению с отцом.

― Не жалко тебе парня-то? – перед Полиной Чернобрюх робел, поэтому, хотя его переполняла злость, пришлось сдержаться. Сколько он для Ивана сделал, а все равно – эта вцепилась и не отдаст, пока не сживет со свету.

― А зачем ты эту гадость по лесу развесил? – Поля вспыхнула, вскочила со стула и вытащила из сумки разорванный клочок бересты. – Невесту ему вздумал искать, личную жизнь устраивать! – она взъярилась не на шутку, нависла над перепуганным домовиком. – Мой он, мой! Никому не отдам! ― заскрипела зубами у него над ухом и в следующий миг, словно ее ледяной водой окатили, отпрянула, села перед зеркалом и рассмеялась. – Дурацкая привычка у папеньки стирать им память. Я даже согласилась бы не трогать его, если бы он один остался, ― она бросила взгляд на Чернобрюха, точно иголкой ткнула, и прошипела. – Не твое дело – не лезь! Без тебя разберемся!

Свернув губы трубочкой, она подула на домовика, и следом поднялся такой ветер, что, взлетев в воздух, по комнате разметались бесчисленные платья, украшения, книги. Захлопала дверь, стекла со звоном повылетали из окна, яблони в саду согнулись, сбросив разом весь недоспелый урожай.

Чернобрюх выкатился из дома и побежал увещевать Ивана, да только как убедить влюбленного, что не будет ему счастья? Домовик, что стоял в углу, повернулся к Полине, улыбнулся во все восемь черных зубов и раскланялся. А снаружи Солнце уже садилось за холмы. Улица оживилась, повсюду послышались смех и веселые голоса. Пора было русальи проводы начинать.

Женский высокий голос запел вдалеке, точно кто тронул серебряную струну, горько, печально, про долю девичью. Повисла под краснеющим небом одинокая нота, услышала, как вздохнул лес, колыхнувшись в золотых лучах заката, и подхватили ее, понесли по деревне. От дома к дому, от крыльца к крыльцу побежали девушки, наряженные в полевые цветы и болотные листья. Глаза горят, распущенные волосы разметались по худеньким голым плечам.

Песня ширилась, как река, перекинулась на лес, долетела до озерных жителей. Вот ее зацепил густой бас. Парни выбежали на дорогу, в руках полные ведра колодезной воды, деревянные колотушки и веревки, сплетенные из молодого болотного вьюна. Какую из девиц поймают, ту и окатят под общий хохот, и давай за следующей гоняться.

Перебив звенящую песню, ударил гром, и мокрая от обливаний толпа с визгом рассыпалась в разные стороны, чтобы снова собраться уже на озерном берегу, где все было готово для ритуального костра.

Поля смотрела на себя в зеркало и не замечала отражения, сердце отяжелело, камнем давило на грудь, предчувствуя беду. Время пришло. Все решится сегодня, так или иначе. За ее отцом сила, но люди….От людей всего можно было ожидать. Яркой вспышкой пронеслась мысль, что не место здесь Ивану, лишний он тут, как пятое колесо. Что дорог он ей стал, что в человека влюбилась, Полина ни за что бы не призналась.

Она взяла венок из листьев папоротника, лежавший в изголовье кровати, и выскользнула в потемневший от грозовых туч вечер через окно, скинув с себя одним махом и назойливые ухаживая Игорька, и человеческое обличье, а дому…дому она оставила на память длинный глубокий шрам, полоснув когтем там, где в деревянной узорчатой вязи часть договора людей соединялась с обещаниями ее озерного отца.

Игорю тяжело давалась ответственность присматривать за всем, пока отец в столице бизнес налаживал. Испугался даже, когда деревенским советом было решено возобновить ритуал и принести жертву, а когда жребий выпал его подружке умереть, как незнакомой никому в этих местах и по слухам сироте, совсем было Игорек в петлю полез, стал к бутылке прикладываться и соседей почем зря поколачивать.

Да тут Иван подвернулся, и все бы хорошо – одним дураком меньше, живи и радуйся, а не приняло его чудище, вернуло по земле гулять. Значит, все сначала, но что-то не давало Игорю покоя, и это не Полинкина измена, что-то намного важнее пряталось за этим, чего он никак не мог разгадать.

Должен был Игорек справиться, доказать, что не зря фамилию носит и на наследство имеет право. Вот и выбрал он то, к чему с измальства был приучен, и к чему душа лежала – ловушки на всякое зверье ставить и убивать.

К веселью загонять визжащих полуголых девиц в заросли камыша на озере, Игорь никогда не проявлял интереса, тем более в этот раз. Пока молодняк носился друг за дружкой по деревне, обливая ледяной водой, он спустился на берег и сел в кусты наблюдать.

Любило русалье отродье путаться среди людей, обманывать и затягивать парней на глубину, а какая и приворожит, жизнь не мила станет. Когда в лесу разнесся заливистый девичий хохот, Игорек заметил, что кто-то прячется у самой кромки воды.

― Кинуть нас решили? Зачем мертвяка из озера выпустили? Я вас проучу, ― прошептал он злобно, привязывая добычу к дереву.

Маленькая, точно ребенок, кудряшки светлые запутались в пальцах, руки не слушались Игоря, видно, зачаровать она его пыталась. – Нет, не уйдешь! – он зажмурился и затянул узел, а ведь чуть не пропал. В такие, как у этой, янтарные глазища-плошки один раз глянешь и позабудешь обо всем. А девчонка и не сопротивлялась, только смотрела на обезумевшего парня и удивлялась ему.

С второй, высокой и юркой, точно болотная гадюка, Игорьку пришлось несладко. Если бы не заговоренная веревка, совсем бы туго ему пришлось, но и с этой черноволосой сладил. Ох и шипела она на него, едва шею не прокусила. Игорек весь взмок от пота и почувствовал, как дрожат ноги. Свалив вокруг пленниц по охапке сухой травы и расплескав бензин, он встретил праздничную толпу уже немного остывшим и на правах хозяина спросил:

― Где Полина?

Веселье и смех сразу угасли. В воцарившейся тяжелой, как свинец, тишине двое – парень и девушка, мокрые с головы до пят, держа Полину с двух сторон, вышли из толпы и стали спускаться к озеру. Другие образовали вокруг них хоровод, закружили, уменьшая спираль, и начали бросать в Полю сначала пучки травы, завязанные заговоренным узлом, потом цветы. Запах полевого разнотравья смешался с духом озерной стоячей воды и рыбы.

Движение ускорилось. Толпа теснила Полину и вот-вот на нее бы посыпались первые удары. Игорь, сложив руки на груди, стоял в стороне и тяжело дышал, со свистом выгоняя из тела терпкий ночной воздух. Бедой пахло. Не то что-то. Поля не кричит, не выбивается. Странная, голая вроде бы, а тела не видать, словно в чужой коже поверх своей.

― Полинка, ― окликнул ее Игорек, и хоровод остановился. Она уже по щиколотку стояла в воде и смотрела, как пальца ног засасывает черный скользкий ил. – Это ты виновата! Думала, я не узнаю, что ты мне изменила? – расталкивая толпу, он неожиданно бросился к ней. Лицо его побелело и вытянулось, зубы застучали. С размаху он ударил парня, державшего Полю, тот свалился в воду, и ребята вокруг недовольно зашептались.

― Что с Ванькой стало, а? Куда он по весне делся? Как вы с приятелями его здесь же по еще не сошедшему снегу забили и под лед отправили, расскажешь? – она смотрела ему в лицо с нескрываемым презрением. У Игорька сердце рухнуло. Сдал, значит, гад.

― Так он сам вместо тебя вызвался! Жребий мы кидали, кого Мороку отдать, тебе выпало, а он помогать наотрез отказался. Никто ему не виноват, сам судьбу выбрал! – заорал Игорь, так что связки полоснуло огнем, и голос его оборвался до едва слышного шепота.

― Значит, он ради меня жизнью пожертвовал, а любить я должна тебя, так что ли? – оскалилась Полина, и смех ее стал набирать силу, превратившись в хохот, а затем в крик, разнесшийся над озером.

Ударил гром, раскаты его еще долго отзывались эхом среди холмов, но небо на короткое время прояснилось. Над черной озерной гладью показалась огромная желтая Луна и осветила все, посыпав серебром высокую сочную траву, раскидистые лапы сосен, полоску влажного песка, где копошились встревоженные шумом лягушки. Хлопья тумана, кружившие над водой, начали превращаться в прекрасных дев, каждая из которых отличалась особой красотой и роднила их только жемчужная с чуть зеленоватым отливом кожа. Их было столько, что спустившиеся для жертвоприношения парни и девушки показались жалкой горсткой.

― Морок! – захрипел Игорек, но его шепот затерялся в поднявшейся буре. – Думаешь, напугаешь? Думаешь, условия нам диктовать? Ты договор не исполняешь! Я призываю тебя к ответу!

Игорь озирался по сторонам и беззвучно открывал рот, не догадываясь даже, что скорее напоминает выброшенную на берег рыбу, чем хозяина этих земель. Но Морок его слышал, и долго тлевший гнев его начал закипать. Напуганные происходящим деревенские пустились наутек, кто куда, а за ними, протягивая тонкие когтистые пальцы, словно ловя в любовные объятья, устремились русалки. Коротко время, что они могут родное озеро покинуть и ногами по земле ходить. Каждой хочется вволю поиграть и до следующего года без награды не остаться.

― Я вам всем покажу, ― Игорь бросился к полупустой канистре бензина и плеснул остатки Полине в лицо, в следующий миг перехватив одного из своих неудачливых приятелей и отобрав у него тлеющую головешку. – Получит он свою жертву, только не в том виде, как привык! Незачем такую красоту Мороку отдавать! Да еще парочку его дочек на тот свет отправлю. Чтоб знали! – завыл он и, вцепившись в Полину мертвой хваткой, потащил ее от озера к деревьям, где была припрятана его добыча.

Вдалеке от воды, связанные, русалки погружались в сон, глаза заволокло туманом, кожа стала шершавой и темно-оливкового цвета. Поля брыкалась и пыталась отбиться, но безумие, овладевшее Игорем, сделало его нечувствительным к боли. Он не заметил, как по разорванной в клочья рубашке ручьями льется его еще теплая кровь.

Споткнувшись о торчащий из земли корень, он выронил горящую ветку и несколько искр упали на приготовленную сухую траву. Пламя занялось, повалил едкий дым, и Полина в ужасе отскочила. Единственное, чего она боялась, что могло навредить ей – это огонь, и тут она ничего поделать не могла.

Игорек с улыбкой наблюдал, как ярко-красные языки взлетали к небу, и, когда один из них, подхваченный ветром, коснулся волос Полины, она впервые испуганно закричала. Дернулась, надеясь вырваться и спастись в озере, до которого было не больше пятнадцати шагов, но Игорь не отпускал. Огонь добрался уже и до него, забирался по брюкам, с шипением преодолевая каждый сантиметр влажных от росы джинсов.

Чернобрюха, вцепившего ему в лодыжку, Игорек смахнул точно надоедливого щенка, а вот с Иваном, налетевшим на него, так легко справиться не удалось. Сцепившись, они рухнули в траву и стали кататься, осыпая друг друга ругательствами и ударами. Полина со всех ног побежала к воде, нырнула и была такова. Неужто все было зря, неужто придется исполнять проклятый договор и по-прежнему людям подчиняться?

Хоть Ванька и взял верх над Игорем за пару минут, дело было хуже некуда. Пламя уже вплотную подбиралось к пойманным русалкам, и как же страшно, не приходя в сознание, они стали кричать. Где ему успеть спасти обеих, да даже одну – пока разорвешь проклятые узлы и освободишь, огонь до ее макушки доберется.

― Пойдешь со мной, помогу, ― из зарослей полыни выплыла струйка тумана и превратилась в женское лицо с черными миндалевидными глазами. Иван вытаращился, не понимая, в чем дело. – А если так? – черты лица задрожали, расплылись и на Ивана уже смотрела Полина, только взгляд другой, незнакомый и темный. – Решайся!

― Все сделаю, только помоги, ― он рухнул на колени и впервые осознал, что настоящая Полина ушла, оставив его одного. А ведь обещала!

Поднялся сильный холодный ветер, подхватил капельки воды с озерной ряби и стал засыпать ими и без того прибитый к земле огонь. Цепкие сильные руки нимфы разорвали веревки в два счета. Едва живых русалок тут же подхватили сестры и унесли домой, под воду.

― Домовику своему спасибо скажи! – улыбнулась нимфа, но Иван тяжело посмотрел на нее и попросил.

― Только не ее, не надо.

― Как хочешь, ― она тут же превратилась в златокудрую красавицу и с видимым облегчением избавилась от Полининых черт.

Взяла Ивана за руку, повела прочь от берега в темный лес и не заметила, как следом поднялся Игорек, замахнулся и воткнул складной нож по самую рукоять Ваньке под лопатку. Выступила черная кровь, потекла по спине, и Иван упал.

Наконец! Морок зарокотал в своем логове, довольный, что люди первые нарушили договор – пролили кровь одного из его детей. Пусть и приемного, пусть и родная дочь ничем не помогла, только запутала. Парнишка этот не спроста появился в этих краях, видно, так ему на роду написано – чтоб другие жили да чтобы свободу обрели – снова и снова умирать.

Обратившись злобной черной фурией, нимфа схватила Игоря за горло и подняла, но тут по земле прокатился гул, на озере вздыбилась волна и с хлестом ударила по берегу. Сам воздух загустел и задрожал. Пришлось ей отпустить убийцу и умчаться в лес, подальше от гнева владыки. Один Чернобрюх не испугался, только врылся в землю сапогом и насупился, больно хотелось ему Морока увидеть, и что на сердце скопилось, высказать. Что он ему, старому домовику сделает, все одно – недолго осталось.

Твердь земная затряслась – как Морок заворочался. Озеро вскипело, белой пеной покрылось и забилось в своем лежбище. Что владыка Игорьку велел родным передать – то только между ними осталось. Вся сила из Игоря вышла, не мог он больше ни рукой, ни ногой управлять. Так калекой его утром соседи и подобрали. А Ваньку Морок ни прогонять, ни удерживать не стал. Дал время еще пожить, только полнолуние обязательно в воде встречать, а в остальном – пусть, мол, сам решает, когда голос высокой травы из замирья над ним верх возьмет, и мир людей он по своей воле оставит.

Как они с Чернобрюхом на рассвете Ванькин байк оседлали и исчезли из тех мест навсегда никто не видел, да и заметил бы, знаком от сглаза загородился и отвернулся от греха подальше.

У Ивана теперь в любом лесу невеста, между собой нимфы еще не решили, какой он достанется. Подумывают даже его в аренду на год брать – парень-то видный, а их не различит с лица одну от другой. Считай, и нет никакого обмана.

Домовик всерьез за летопись взялся, теперь не то что прислуживать, понукает Иваном – то ему перья вороньи достань, то пергамент. Бумагу так и не научился использовать, не годится, говорит, она для сказок. В своих записях и Полинку, и Морока, и все русалье племя распекает, что ума они недалекого, а верности и любви – ни на грош.

Иван изредка в писульки его поглядывает, но виду не подает, вспыхнет от гнева и давится. Нельзя старику проболтаться, что с Полиной они не расставались. Не выдержит домовик такого удара.

Ваньке от Поли был такой наказ – захочешь увидеться, набери речной или озерной воды, хоть ладошку, и вылей в полную ванну водопроводной, позови, я приду, где бы ни был. Так они от Чернобрюха который год и таятся.

А озеро исчезло, под землю ушло. Деревни той уже не найти – от пожара и неурожая никого, почитай, и не осталось.