Всегда найдутся люди, которые тебя ждут. В их глазах вспыхнет искра удивления и  радости, волшебным образом преображая даже самые скудные обстоятельства вашей встречи. Сослуживцы, друзья детства, дальние родственники.

Это распространенное заблуждение. Поднимаясь на очередной этаж, мужчина беспокоился все сильнее. Только за прошедшее утро его дважды не узнали и один раз вытолкали взашей.

По грязно-синей стене за ним ползла согнувшаяся тень. Он перехватил розы выше, укололся, не заметил выступившей капельки крови и продолжил подсчет дальше. Пятьдесят четыре ступеньки, по девять на пролет, еще семь вели на первый этаж и три при входе  в подъезд.

Дальше так нельзя. Внутри него нарастало нетерпение. Мысленно он давно пробежал оставшийся путь и возвращался домой успокоенный.

Мужчина остановился, посмотрел на испачканные грязью ботинки, оглядываться не стал. Его воображения хватило, чтобы представить, как неуместно смотрятся три темно-красных бутона в трясущихся, но уже не от страсти, руках.

Иногда, как в эту минуту,  ему слышался треск, с которым захлопывались двери вокруг, отрезая альтернативные пути, возможные выходы, помощь или другую жизнь. Но это пустое. Важны факты.

Это не он испытывает голод, и не он собирается его удовлетворить. Не насытить, а слегка перекусить. Остальное – ненужные рассуждения, никто не умрет и не заболеет, о страданиях речь не идет. Дискомфорт, который легко будет устранен.

Мужчина нажал на кнопку звонка, послышалась приятная мелодия. На секунду лицо его перекосилось от ужаса, вдруг и здесь ему придется остаться ни с чем. Перед глазами возникла картина бесконечных улиц, заполненных людьми, чьи лица обезображены улыбкой так, что от напряжения на шее вздуваются вены.

Шаги за дверью. Он попытался успокоиться и поднял розы к груди. Конечно, возраст и неурядицы не красят. Главное, не дать ей возможность разглядывать, ощупывать и оценивать  его.

Скрипнул засов. Неурядицы? Какое глупое слово… Мужчина слабо улыбнулся и почувствовал, что процесс начинается. Он облегченно вздохнул, вспомнив, что утром побрился.

— Вам кого? Дима? – женщина подозрительно всматривалась в худое серое лицо, но тут же натолкнулась взглядом на цветы, всплеснула руками, потянулась за ними, но вовремя вспомнила и вытерла ладони о передник, — ой, заходи, заходи! Как ты здесь оказался? Спасибо! Ой! – она поранилась о шипы, но продолжила улыбаться и отворачиваться, стараясь скрыть волнение, — проходи, давай на кухню, наверное, в зале мои играют, поговорить не дадут!

— Ничего, — спокойный тон его голоса вернул ее к реальности, и она снова удивленно взглянула на него, уже стыдясь своего передника, сломанной заколки в волосах и этих несчастных роз, — я не на долго, решил забежать, проведать тебя. Давно не виделись. Так жаль, ты теперь уже не вернешься на работу, да? – Дмитрий Сергеевич не собирался проходить дальше коридора и уверенно облокотился на дверной косяк.

— Да, сам слышишь – дети, дом, ну и какой из меня преподаватель уже, — она немного обиженно вздохнула, — не до того. Ладно, нечего о глупостях. Ты раздевайся, я так рада тебя видеть! Дим, представляешь,  с утра как будто чувствовала, что день будет необычный, — потянула за рукав пальто и с трудом оторвала его на мгновенье от стены.

— Лиля, говорю – я на полминуты, неудобно!

Она перестала уговаривать его, торопясь поведать накопившиеся крохотные новости. Лиля поверила в происходящее, достаточно было бегло взглянуть на него, уловить неизменившиеся линии фигуры, контуры лица. Знаки, по которым безошибочно узнаешь близких  любимых людей, сколько бы времени не прошло. Скорее всего, ей просто не хотелось увидеть Дмитрия таким, каким он стал, каким пришел к ней сентябрьским вечером с цветами. Зачем? Он все равно сейчас уйдет, больной и постаревший, незнакомый ей человек.

— Ну признайся, чего вдруг розы эти? Давай-давай, раскрывай свой преступный замысел!

— Ни с чего. Сегодня же день, когда мы начали встречаться тысячу лет назад, не помнишь?

Лиля не помнила, а он точно знал, что это неправда. Страхи покинули его, Дима чувствовал себя лучше с каждой минутой, и врать сейчас мог удивительно легко.

Он  не стал тратить сил, чтобы слушать и смотреть, улавливать оставленное для него между строк. Детали сами по себе не важны.

В зале два мальчика семи и десяти лет продолжали уничтожать компьютерных монстров. Новая игрушка была выпрошена с трудом, и радости их не было границ. Лиле удалось приготовить королевский ужин, как она сама считала. Намечалась поездка с мужем на солнечный курорт. Самым сильным впечатлением, разумеется, было его появление. Сложным и с привкусом обиды, но счастливым.

Ничего этого Дима не знал. Для него значение имел только результат.

Четверть часа между вспышкой и полным затуханием. Все происходит постепенно, но он никогда не успевал отмечать промежуточные стадии. Дмитрий планировал со временем научиться контролировать происходящее, но, как бывает всегда, не в этот раз. Слишком голоден.

У него заныли щеки, начали слезиться глаза. В ногах появилась легкость, и ему приходилось прилагать усилия, чтоб не делать лишних движений. А  как захотелось обнять Лилю, перестать сдерживать рвущийся наружу смех. Пришлось смириться, так всегда происходит, если накладываются личные переживания. Через час он забудет, что вообще видел ее сегодня. На самом деле отсекать тупиковые ветви размышлений не так уж сложно, научиться делать «мостик» труднее.

— Рад был увидеться, солнышко, — Дима легонько тряхнул за плечо расстроенную подругу и сам открыл дверь, — ты не думай всякой ерунды, счастливо, – он вышел на площадку, чувствуя себя родившимся заново, только за спиной послышались звуки ссоры и плач ребенка.

Два квартала по Н-ой до перекрестка с М-им переулком, потом в арку тридцать семь шагов и два оборота замка. Дима знал, что когда он поднимется к себе в квартиру, ощущение полета пройдет, и окружающий мир наполнится привычной серостью.

Отложив исписанные листы в сторону, Дима некоторое время сомневался. Он поборол желание вернуться к статье или походить по комнате. Ни то, ни другое не принесло бы ему облегчения.

Аккуратно, пытаясь найти наиболее точные слова,  Дмитрий начал рассказывать бумаге все, что не мог поведать никому другому. Секретность больше ничего не значила.

Как-то незаметно вокруг него сформировалось плотное кольцо пустоты и одиночества. В сердце всегда теплится уверенность, что люди придут, если они станут нужны. Можно держаться на расстоянии, не говорить правды – не со зла, просто не задумываясь над этим, обсуждать дежурные темы и продолжать верить, будто необходимость открыться кому-то сама приведет к порогу друга. И этот друг без лица будет счастлив выслушать и помочь.

Дима выбросил лишнее из головы, сосредоточившись на важном. Он чувствовал краткое облегчение, словно через буквы и знаки препинания  выливались  его беспокойство и раздраженность. Снаружи, запертые в строки, они казались ему побежденными.

«Семнадцатого марта вечером я ехал на дачу к друзьям в пос. N. Шел мелкий дождь. Мне до сих пор непонятно, что стало причиной аварии. Машина шла хорошо, я не превышал скорости. Помню, как внезапно руль вырвался из моих рук и поехал куда-то вверх и вправо.

В сознание я пришел в больнице. У меня было несколько переломов и сотрясение, но я чувствовал себя легко отделавшимся. Ко мне никто не приходил. Я лежал в отдельной палате. Позже знакомые говорили, что я будто пропал без вести, никто не знал, где я находился. Не уверен, что это правда. Так все и началось.

Впервые пришлось столкнуться со сложностями. Теперь все позади, но я постоянно чувствую страх перед повторением этих событий.

Все может обстоять намного хуже, чем я представляю себе. Мелкие неприятности или вещи, которым я не нашел объяснения начались месяц назад. Пакет с моей последней работой вернули почтой, адресат не найден. Новых поступлений на счет не было. Это выглядит не так тревожно, как вчерашнее происшествие.

Или как то, что мои выводы были неверными с самого начала. Мне хочется пойти и разбить зеркало в коридоре, потом выпить оставшуюся бутылку коньяка и поджечь квартиру. Я не знаю, черт возьми, что происходит на самом деле!

Никогда не знал. Почему? Почему никто ничего никогда не говорит! Я разумный человек, я все пойму.

Хотя, наверное, это преждевременная тревога. До последнего вечера мне не приходилось ни разу жаловаться на обстоятельства.

Вчера я долго бродил в сквере недалеко от университета. Своих никого не видел. День и вечер были солнечными и удивительно теплыми, но я иногда чувствую озноб и приходится ходить в пальто. Это неприятно – как я стал остро реагировать на температуру, запахи и звуки. Надеюсь, мои усилия не напрасны – отказаться от спиртного и сигарет очень трудно. Стараюсь и медикаментами не засорять организм. Чистота показателей.

Я простоял на остановке часа два, наблюдая за прохожими и считая маршрутки. Через пластиковую крышу солнце припекало нестерпимо, несколько людей постоянно жались в тени в нескольких шагах от меня. Представляю, как колоритно я выглядел в своем черном пальто под палящими лучами. Не знаю, но ощущение мне понравилось. Последнее время я как будто чувствую лед под кожей на лице. Приходится пробираться изнутри, всплывать со дна, чтобы щеки, губы, нос опять стали моими. С глазами не так – я будто весь сосредоточен в них.

Вчерашний день был идеальным. Более благоприятных условий представить сложно.  Что им нужно? Что еще им нужно?

За все время мне так и не удалось утолить голод. Концентрация была такая низкая, что это больше походило на муки. Как будто дразнят запахом, а само блюдо прячут под столом. Я старался не привлекать внимания.

Наконец мне повезло,  к остановке подошла шумная группа студентов.

Видимо, я совсем забыл о предосторожности, потому что один из них вдруг уставился прямо на меня. К тому времени они уже не смеялись, и компания их выглядела довольно уныло, с открытыми бутылками пива, которые они словно не знали куда деть. Этот студент отделился от группы и направился ко мне. Я, может, и почувствовал опасность, но мои эмоции теперь почти ничего не значат, все равно что кричать в барокамере – сколько не старайся, звука нет. Наверное, я улыбался во весь рот, сейчас восстановить все в памяти мне сложно. Боль от удара в живот я тоже не почувствовал, просто в один момент оказался согнутым пополам и продолжающим смеяться. Не встретив сопротивления с моей стороны, как и со стороны других людей, ожидающих транспорт, они оттащили меня в сквер, за кафе и продолжали бить до тех пор, пока я не начал стонать от боли. С этого момента я помню все. Злоба, исказившая их лица, была животной, я испугался.

Одно из свойств поля  в том, что при изъятии какого-либо компонента, буферную зону тут же заполняет другой, тот, концентрация которого в данный момент выше. Принципы морали тут ни при чем. Все очевидно – с учетом их возраста эта эмоция лежала на поверхности. Гнев.

Я думаю сейчас, могли ли они почувствовать, что я представляю опасность для них? Не в прямом смысле, естественно. Почувствовать, что я другой? И потому так внезапно возненавидеть меня? Не знаю, вряд ли.

Я боюсь, что подобное может случиться вновь. Отчасти сам виноват – как только перестали поступать приглашения, указания и билеты, я должен был понять, что придется заботится о пище самому. Это часть программы? Новый этап? Я должен преодолеть это и приспособиться?

Интуиция нашептывает отвратительные вещи, мне даже думать о них не хочется.

Теперь я знаю, что оно может влиять на меня, посылая галлюцинации. Первый раз это случилось недели полторы назад – вдруг в толпе стали попадаться люди с неестественными, уродливыми улыбками, но признаков наличия пищи поблизости не было. Поле оставалось ровным.

Оно показывает мне, что хочет есть.

Я ужасно устал и напуган. Мне чертовски страшно. Не думал, что такое может испытывать обычный взрослый человек. Мы привыкли больше к определенным страхам – потере работы, смерти под колесами, лифтов, мошенников, кондукторов. Я вспомнил, как в детстве боялся слезать с кровати, во сне постоянно просыпался и следил, чтобы рука не свешивалась к полу – как будто нечто может выползти оттуда и схватить меня. Сейчас страх именно такой. Я не могу ни поделать ничего, ни даже представить, какое чудовище ждет меня. Впрочем, все еще может наладиться. Абсурдно верить, что меня могут просто оставить одного.

Все таки это отвратительно, я злюсь и отказываюсь понимать – использовать человека в слепую?»

— Вы не слышите меня? Оставьте его в покое! Эй,  с ним все в порядке! Да проваливайте, черт возьми, отсюда! Я не слепой, я прекрасно вижу – ему не просто хорошо, ему очень хорошо сейчас! Пошла вон! – молодой человек смял пальцами жестяную пивную банку, словно это был бумажный стакан, и швырнул ее в плотную, средних лет женщину, которая тут же оставила попытки привести Дмитрия в чувства и, перепуганная,  исчезла в толпе.

 — Вам помочь? Что у вас случилось? – сосед Димы по столику открыл очередную бутылку, ирония в его голосе резко сменилась безразличием, — девять из десяти из них нас ненавидят, могут столкнуть под поезд или всадить нож, потом даже не вспомнят об этом. Они чувствуют опасность – они устраняют опасность.  Коллективное бессознательное. Но этот заботливый один процент от сотни меня раздражает сильнее всего. Противно. Вызвать скорую? – он снова перескочил на саркастичный тон, — а ты,  я смотрю, уже на финишной прямой, Господин Радость. У нас, правда, выигрывает тот, кто придет последним, — юноша со свистом втянул в себя холодный воздух и откинулся на спинку пластикового кресла, — октябрь…

Со стороны могло показаться, что за столиком под открытым небом сидела семья. Отец, в длинном теплом пальто,  с посеребренными волосами, ссутулившись, обхватил руками голову и часто тяжело дышал. Сын, скорее всего – спортсмен, видно по фигуре и одежде, перед ним на столе полдюжины «Балтики» и в рюкзаке припрятан коньяк. Он, запрокинув голову, смотрел на темнеющее осеннее небо. Никак нельзя было сказать, что у них все в порядке, но люди обходили их по все увеличивающейся траектории.

Они сидели в Загородном парке. Был вечер субботы. Аттракционы закрывались до следующего сезона, и многие спешили испугаться и повеселиться в уходящем году. Зажигались фонари, посетителей становилось меньше, и только теперь можно было услышать, как поблизости вздыхали волны и шелестела отмирающая листва.

Минуты словно ускорялись – так стремительно в небе загорелись звезды и наступила ночь. Их столик был расположен в самой оживленной части парка – между «чертовым колесом», «американскими горками» и баром, где, судя по звукам, начиналась дискотека.

Кафе закрылось, никто не решился побеспокоить странных посетителей, и постепенно аллея опустела. «Колесо» со скрипом остановилось и больше не тронулось с места, а гости сошли с проржавевших подножек разочарованными и молчаливыми. В белом свете фонарей они походили на призраков, решивших зачем-то залезть на аттракционы. С того момента, как эти двое заняли столик поблизости, крики и смех стали звучать все реже, в конце концов, сойдя на нет. Более унылой картины, чем заскучавшие пассажиры «американских горок» представить было сложно. Даже дети пытались найти себе занятие и начинали разглядывать пальцы или теребить пряжку ремня безопасности.

По неизвестным причинам музыка в баре смолкла, выключили подсветку, и люди разбрелись по домам, уставшие так, словно они весь вечер ударно трудились. Стало совсем тихо. Света от нескольких, облепленных мошкарой, плафонов едва хватало, чтобы увидеть собственные руки, ноги, увы, уже находились в беспросветной тени. Молодой человек сбросил оставшееся пиво в траву и сел поудобнее.

— Эй, ты как? Поговорим?

Дима поднял голову и испуг, который он почувствовал, встретившись взглядом с незнакомцем, на мгновение разбудил его, но сил удержаться в реальности не нашлось, и Дмитрий провалился назад, в мир абсолютного счастья и красоты.

— Допустим ты тоже выглядишь не на обложку, ты же не собираешься опять отъезжать? Идиот!  — парень перегнулся через столик и ударил Дмитрия по лицу. Это не произвело эффекта, только испачкал ладонь в его слезах, и поспешил вытереть руку о куртку, — вот дерьмо! Приехали! И сколько ты намерен кайфовать?

Дима не ответил ему. В том мире, что нарисовало его воображение, этот неизвестный голос был лишь шумом вдалеке. Ему не нужно было открывать глаза, чтобы увидеть окутавшую их прекрасную осеннюю ночь, таинственность и волшебство опустевших темных аллей, бескрайнее черное небо в бриллиантах звезд. Звон тополей и каштанов, притихший до следующего дня вагончик на завивающихся петлями путях —  все было наполнено каким—то теплом и потайным значением. Будущее и  прошлое теперь казались ему  одинаково счастливыми. Абсолютно все, что замечал или вспоминал Дима, заставляло его сердце трепетать. Сомнениям не было места. Ему открывались новые истины. Он не замечал слез, струившихся по щекам, вряд ли бы мог определить, где находится, и вдруг почувствовал, что свет, озаривший его мир, исчезает, быстро и необратимо. У Димы возникло ощущение, словно внутри открылась дыра, и все рухнуло в нее, оставив только усталость в теле и боль в раздраженных глазах.

— Вы кто? – он похолодел от страха и вцепился пальцами в пластиковые поручни. Его сосед по столику выглядел злым, а гримаса, исказившая молодое бледное лицо, заставила Диму вздрогнуть.

— С возвращением в реальный мир, только прекрати трястись, мне, конечно, приятно, но хотелось бы поговорить без помех, на чистую голову, — было похоже, что парень улыбается, но Дмитрий ничего не почувствовал.

С трудом ему удалось справиться с эмоциями, и по мере того, как дыхание Димы приходило в норму, расслаблялось и лицо его соседа.

— Так лучше, к тому же я не хотел бы совершать твою ошибку. Зови меня, допустим, Максим.

— Ошибку? И что значит…

— Ну раскармливать его,  — перебил Максим, — это крайне глупо. А допустим – значит, по паспорту я Максим, обойдемся без фамилии, хотя это не важно, — он посмеялся, но Дмитрий снова ничего не уловил, — конспирация нынче бесполезна, все! – Макс хлопнул ладонью по столу, — на мой взгляд, гораздо информативнее и точнее будет называть меня Господин Страх, как вам?

Дима некоторое время молчал.

— Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду. Странно, долгое время я надеялся встретить хоть кого-то, получить больше информации… — Дима говорил медленно, его реакции были заторможены, очень хотелось спать.

— Пива? – Максим потянулся в кусты.

— Нет, я не употребляю алкоголь, совсем. Курить тоже бросил. Знаете, чем чище…

— Ты серьезно? Думаешь, кому-нибудь есть дело до этого?  — Макс выглядел удивленным и озадаченным, — я не понимаю, если следовать вашей логике…я хочу сказать, если бы это было важно – вас должны были бы поставить в известность. Нет? Ну и бред! Вы кто по профессии?

— Это всего лишь ваше мнение, вы можете поступать как вам угодно, — Дима брезгливо поглядел на кучу окурков и смятых банок под столом, — я преподавал философию, защитил кандидатскую по…

— Ясно, ясно, — Максим отмахнулся,  — все равно, пол беды еще эта ваша специальность. Господин Радость с самого начала был самым неудачным проектом.

— У меня такое чувство, что вы меня дурачите, и на самом деле не имеете ни малейшего представления о происходящем, — Дмитрий встал.

— Деньги давно закончились? Чем зарабатывал, если можно так выразиться? У меня, например, автомастерская была, от отца досталась, одно время работа пошла как по маслу, от клиентов отбоя не было, пока я не заметил, что приезжают одни и те же. Конечно, чтобы не бросалось в глаза, расписание что ли было? Вытеснили они других заказчиков, стал только на них и работать. Я однажды специально схалтурил, да еще так, чтоб дурак заметил – а никто ни слова не сказал. Проглотили. «Спасибо вам, вот возьмите, приеду еще», — Дмитрий снова сел за столик, — два года, как вернулся в Россию после лечения, у меня рак был, — Макс слабо улыбнулся, — здоров как бык, а? В общем, я из города сбежал, бросил и квартиру и дело, карточка быстро обнулилась, на путешествия потянуло…Меня никто не искал, я проверял, — Максим посмотрел в глаза Диме, — слышите?  Никому нет дела.

— Прекратите говорить глупости! Вероятно, это какая-то стадия эксперимента. Поверьте, никто не станет выкидывать деньги на ветер. Мы можем просто не замечать чего-то. Мы внутри, если так можно сказать, снаружи все выглядит совсем по другому, — Дмитрий не знал, зачем обманывает соседа, скрывает от него свои собственные подозрения, но ложь казалась ему спасительной. Он говорил и начинал себе верить.

— А оно показывает тебе, чего хочет? Ну, с каким привкусом?

— Я думаю, это временная заминка, и если мы с вами будет вести себя разумно и не пытаться нарушить схему, в ближайшее время все наладится. Советую вам вернуться к себе. Вы откуда, простите? – голос Димы стал неровным. Он прекрасно помнил, как проснулся однажды, содрогаясь от ужаса. Кошмар, посетивший его, был полон крови и мертвых тел, а на лицах убийц сияла широкая улыбка, точно как  в фильме про маньяка, что он  смотрел накануне. Словно одну жуткую сцену вырвали из контекста и повторили не меньше сотни раз подряд.

— Интересно, сколько нас всего? Вы третий, кого я встречаю. Но повторений пока не было. Не знаю, как получается находить таких же. Вы не пробовали? Между нами какая-то связь, это точно.

— Меня все устраивает, я ни в чем не испытываю необходимости. Моя жизнь удобна, думаю, ваша была не менее комфортной. Нам не на что жаловаться. До последнего времени я действительно получал уведомления, где и когда мне необходимо присутствовать, теперь немного сложнее, но я справляюсь. Возможно, это подготовка к какому-то испытанию, где наши способности будут использованы в полную силу. Вот вы смеетесь, но я думаю, здоровый образ жизни существенно облегчает мое положение. По крайней мере мой разум не затуманен спиртным. Я вначале тоже не знал, как к этому относиться, но в жизни так сложно найти смысл. Настоящий, ради которого хочется прилагать какие-то усилия, чем-то жертвовать. Я думаю, это мой долг, пусть я не выбирал эти обстоятельства, но теперь они стали моими, и я считаю, как разумный человек, я должен помочь в достижении поставленных задач, вставать на пути прогресса способны только неразвитые и грубые личности. Любой другой на моем месте был бы рад оказать помощь в исследовании новых областей знания, развитии очередного витка науки. Вы вдумайтесь!  Какие перспективы это открывает? Если действительно, человеческий разум станет единым, если миллионы – хотя я не думаю, что к тому моменту население будет измеряться в таких цифрах, почему-то мне кажется, что лишь избранные смогут войти в следующую эпоху развития цивилизации, — так вот, если миллионы сознаний удастся объединить в одно, сверхчеловек, общемировой разум, как уже сегодня говорят некоторые, тогда и выйдет на первый план та проблема, решению которой мы с вами и способствуем. Эмоции людей слишком трудно поддаются контролю, мешают развитию и продуктивной работе. Само собой разумеющееся, их нужно научиться контролировать, забирать излишки и создавать положительное, ориентированное на комфорт и заинтересованность в общем благе, поле. Представьте себе, что могло бы произойти, при объединении эмоциональных центров даже тысячи людей? Сколько гнева, презрения, печали схлестнулись бы с неизмеримо меньшим количеством интереса или радости! Это за считанные минуты могло бы погубить любое начинание, и человечество бы ждал печальный конец.

— Да вы с ума сошли!  — Максим вскочил и начал ходить вокруг своего стула, раскидывая бутылки ногой, — надо же! Из-за таких как вы все дерьмо и происходит! Гнев, печаль… Сами-то вы, кажется, вовсе не негативные эмоции воруете? А, где ж тут гуманность и прочая ерунда? Знаешь, знаешь хорошо, как этого мало, и собираешь последнее! И ты мне рассказываешь здесь о великих целях? На себя посмотри! Посмотри! – он кричал и звук его голоса разносился далеко в опустевшем парке.

— Вы просто не понимаете механизма! Когда из поля исчезает какой-то концентрат, его место занимает другой, если забрать отрицательные составляющие, освободиться слишком большое пространство и контроль перейдет к положительным эмоциям, если их накопится много – это также будет мешать и негативно сказываться на общем состоянии. А если еще учесть пиковые выбросы  — например, в праздники, которые у нас, как правило, сильно затягиваются? Речь идет о комплексном подходе, все должно работать совместно. Мне кажется, это почти идеальное решение. Вы же должны понимать?

— Понимать! – Макс почти набросился на Дмитрия, но постарался подавить гнев, — мне противно пачкать о вас руки. Я не так хорошо образован, чтобы подобрать слова, но кое-что ответить могу. Ты жалок. Может, частично это объясняется характером твоей пищи – когда испытываешь наслаждение не тянет на подвиги, да? Кто ж откажется от дармового кайфа?

— Я не делаю ничего предосудительного….то есть противозаконного….

Максим не обратил внимания на эти слова.

— Мне вообще наплевать, что с тобой будет, ты только не сомневайся – конец близок. Новый этап? Спешу обрадовать тебя – видимо, проект закрыт. Как это бывает – закончились деньги, сменилось руководство, черт знает что еще…не легла карта, слышишь? Все, приехали! Контора наверняка давно разбежалась, утащив с собой все, представляющее хоть какую-нибудь ценность. Никто не придет за тобой, никто не поможет тебе. Теперь только ты и оно. А у вас уже не сложилось, — Макс кисло улыбнулся, — оно слишком выросло, правда? Вот нельзя было морить голодом, надо было заранее побеспокоиться – сейчас уже поздно. Оно жрет и жрет, я прав? Ни отдыха тебе не дает, поди только спишь и его кормишь – вот и вся твоя жизнь. И бежать некуда! Нет вариантов! Худо дело, старик. Я тоже понимаю, что не прохожу с ним всю жизнь, но пока справляемся. Знаешь, я назло вот не хочу ни под машину прыгать, ни таблеток наглотаться. Интересно, чем все кончится, такое пропустить…Зря они нас так выкинули, я уверен, им еще придется иметь дело с этой дрянью, только тогда она уже не будет такой маленькой и уязвимой. Это будет весело,  — Макс говорил уже спокойно, — наверное, в сказки верить даже лучше, чем умирать с открытыми глазами. Комплексный подход! Посмотрим, когда оно захочет чего-то новенького на вкус… Нет, бесполезное дело, Господин Радость… — он произнес последние слова, растягивая гласные и с ухмылкой, тут же исчезнувшей на уставшем и грустном лице.

Максим постоял еще немного молча, потом развернулся и ушел, растворившись в сумерках. Одинокие шаги его быстро стихли, и Дмитрий оказался один за бледным пластиковым столиком. Ветер набирал силу. Дима впервые заметил, что уже осень, и вот-вот подступят долгие серые дни, полные холода и ожидания зимы. Ему стало неуютно. Парк выглядел зловеще. Тополя черными великанами нависали над ним, и шепот, доносящийся из густых крон, как будто призывал беду.

Дмитрий побрел по тускло освещенной аллее к выходу. Хотелось по скорее выбраться в город и одновременно лечь в траву и уснуть прямо здесь. Он поднял голову и взглянул на ночное небо. Вдруг по черному океану пронеслись несколько метеоров и исчезли за горизонтом. В одно мгновенье все сложилось в голове Димы, все, что случилось с ним за последний год до настоящей минуты. Как будто тень, скрывавшая от него то одну, то другую деталь истории, исчезла. Никогда прежде он не испытывал такого потрясения. Дмитрий увидел небо огромным, намного больше, чем оно представлялось ему раньше. И от того, как по новому ему представились все последние события, его наполнил ужас. Он испугался не только за свою жизнь. Но испить это Диме пришлось в одиночестве и до конца. Господин Страх оставил его еще час назад. 

По небу скатилась еще одна звезда. Октябрь истекал.

Следующие несколько недель пронеслись как один нескончаемый пасмурный день. Только заметив пушистые хлопья, облепившие оконное стекло, Дмитрий узнал, что пришла зима. Пустой двор почти весь исчез под рыхлым белым покрывалом. Дима почувствовал необходимость уйти из квартиры как можно скорее. К стыду, он должен был признать, что проходить мимо соседей стало для него испытанием. Никто уже не стеснялся осудить его в лицо, а Дмитрий начал бояться их, в любой момент ожидая удара.

Тишина стояла такая, что можно было уловить, как падают снежинки. Дима пересек детскую площадку наискосок, время от времени натыкаясь на препятствия под навалившим снегом, и направился в магазин. Необходимо было пройти три квартала, но с непривычки Дмитрий быстро устал, прокладывать тропинку в сугробах было для него слишком тяжелой работой. Все последние дни он только спал, изредка ел и бродил по городу, как ему казалось, бесцельно. С той октябрьской ночи в парке Дима сильно сдал.

Как это случается с любым, понимание настоящего положения вещей, пришло поздно, когда уже было невозможно что-либо изменить. Несколько дней, проведенных в страхе и отвращении сменились неделями апатии. Всякий смысл был потерян, и Дмитрий ограничился небольшим запасом приятных воспоминаний, пусть теперь они и выглядели блеклыми. Оказалось, уходить от вопросов и проблем не так уж сложно. Дима перестал замечать процесс питания, беспокоиться о месте или времени. Все стало происходить само собой.

Снежинки облепили лицо, Дмитрий попробовал их на вкус и слабо улыбнулся. Почему-то снег, как и хороший дождь, это всегда очищение.

Он сел на скамейку около соседнего дома и вытянул ноги, оставив глубокие борозды в сугробе. Его петляющий след, выворачивающий из-за угла, был единственным. Дима тщетно попытался представить, сколько могло быть времени. Он завернулся в пальто поглубже и зевнул.

Иллюзии дают очень много, и главное – уверенность в действиях, ненастоящую, но все же.

Против воли Дмитрия в голове начали снова оживать сомнения и вопросы, но здесь, в пелене густого тихого снега, он со странным облегчением признался себе, что упорствовать бесполезно. Нет, он не пойдет проверять давно пустой счет, не заглянет на почту в ожидании письма или посылки. Дима вдруг почувствовал, как будто исчез груз с плеч, всю бессмысленность его циклично повторяемых действий. Так сладко ощутить даже краешек свободы, и глупо – столько времени ее не замечать.

Дмитрий принялся широким шагом  вытаптывать круги около скамейки. Им овладело возбуждение. Когда-то, сотню лет назад, а по календарному времени чуть меньше года, это состояние было хорошо знакомо ему, он переживал его как нечто привычное. Теперь же Дима чувствовал себя первооткрывателем.

Молнией пронеслась мысль, что нужно бы поблагодарить случай – оно, видимо, сыто и спит. По спине Димы пробежал холодок, и он ускорил шаг. Как и тогда, в другой жизни, Дмитрию было необходимо двигаться, чтобы не растерять вдохновение.

Согласиться полностью с Господином Страхом он не мог, но чувствовал неприятную истину в его словах.  Все было на поверхности. Дима удивился, как иногда легко бывает поменять  взгляд на одну и ту же проблему, диаметрально поменять. Даже сопротивляться в таких случаях не удается. Как будто в голове полюса меняются местами, и наблюдать за этим приходится со стороны.

Что Дима точно знал? Что он  теперь снаружи. Нет больше ограниченного пространства, в котором был запущен эксперимент, и где он провел первые месяцы. Мир внутри мира, в нем было все необходимое, был план и забота о непредвиденных обстоятельствах на чужих плечах. Теперь Дмитрий точно знал, что ему  придется  самому пытаться выжить во внешней среде. Да, это был хорошо знакомый ему город, но он недостаточно знал о себе. О том, кем он стал.

С досадой Дима вспомнил вечер в парке. Сколько полезной информации он мог получить? Дмитрий, как ни старался, не способен был объяснить, что и зачем он говорил тогда, осталось только неприятное ощущение зазеркалья. Мысли закружились в его голове.

Он уже протоптал широкую колею под деревом, когда из подъезда вышел мужчина с мусорным ведром в руке. Город начал просыпаться. Дмитрий вздрогнул и, встретив неодобрительный взгляд, тут же исчез в белой непроглядной пелене.

Из раздумий его вывел детский плач. Дима огляделся. Он сидел за столиком над лестницей в кафе торгового центра, с чашкой горячего шоколада в руке. Было людно, громкая веселая музыка сменялась объявлениями о распродажах и специальных акциях. Напротив, на другой стороне высилась огромная искусственная елка, и трое консультантов пытались ее нарядить. Шаги, голоса, смех, шелест упаковочной бумаги и треск кассовых аппаратов. Непонятно, но во всей этой какофонии Дима четко выделял жалобный голос ребенка, набиравший силу. Все еще удивленный, каким образом он оказался здесь, Дмитрий встал и, перегнувшись через поручень, начал блуждать взглядом по освещенным залам и вывескам. От постоянно мелькающих спин глаза быстро устали, но плач неожиданно перерос в оглушительный рев, и Дима, наконец, увидел детскую площадку на первом этаже. Небольшая, уютно утроенная, в окружении резных деревянных столиков, она сразу приковала его взгляд. Чтобы не упасть, Дмитрий пододвинул неудобный высокий стул и сел, обхватив руками перила.  

Головокружение отступило, но то, что он увидел, сковало его мысли и чувства.

Игровая площадка была заполнена детьми. Разных возрастов, непохожие друг на друга, все они занимались каким-либо делом. Но в эту минуту они отвлеклись и, задрав головы, широко улыбались Диме. Больше десятка круглых детских лиц, напрягавшихся изо всех сил, у многих были дырки от молочных зубов, смотрели только на него. Дмитрию показалось, что он вот-вот сойдет с ума. Он хотел, чтобы они отвернулись, оставили его в покое, и сам не мог отвести взгляда.

Дима попытался встать, но неуклюже рухнул обратно на стул, задев рукой чашку с шоколадом. Темная густая жидкость расплылась пятном, и он подумал, что ничего отвратительнее никогда не пробовал, тут же вспомнив, что еще несколько минут назад все выглядело совсем иначе. Прекраснее, ярче, вкуснее.

Снова послышался плач. Дмитрий заставил себя посмотреть на площадку. Несколько детей столпились около ревущего малыша, рядом хлопотала мама, еще трое сидели поодиночке. Они были расстроены, но никто не смотрел ни на Диму, ни даже в его сторону. Почувствовав, что ему словно дали шанс остаться незамеченным, он встал и в пять шагов пересек кафе. Оказавшись на лестнице, Дмитрий только ускорил шаг, хотя никто его не преследовал. Он спешно покинул торговый центр и, срезая углы, как мог быстро, вернулся к себе домой. Запер дверь, зашторил окна, чтобы не видеть этот отвратительный снег, но почувствовал себя не в безопасности, а в ловушке.

Дима сел, обхватив голову руками, и с нарастающим ужасом подумал, что через три дня начнется декабрь. Все было кончено.

«Эмоциональное поле существует везде, где есть хотя бы один человек. Люди неосознанно пользуются им, но я, то, что живет во мне, умеет выделять отдельный компонент и поглощать его.  Когда мы испытываем чувства, организм совершает некоторую работу. Сокращаются  отдельные мышцы, идет сигнал по нервам, выделяются гормоны. Но это далеко не все. Часть того, что мы называем эмоцией, обладает совсем иной природой, похожей на волновую. Сама вспышка, синтез занимает крайне мало времени, волна быстро уходит во внешнее пространство и  смешивается с другими, а организм стремиться восстановить равновесие. В основное время человек забирает из поля то количество концентрата, которое позволяет ему продолжать чувствовать, но одновременно не отражается на его физиологическом состоянии. Эмоции уже переведены в безопасную и удобную форму.

Поле обладает высокой подвижностью, равновесие недостижимо. Процесс взаимодействия людей и эмоционального вещества продолжается постоянно. Человек излучает новые и новые волны непрерывно. Радостная атмосфера или гнетущая. Это не просто образные выражения. Если из общения людей убрать фактор поля, останется только обмен необходимой деловой информацией, не требующей для понимания эмоциональной окраски.

Эти рассуждения поверхностны, но так сложилось, что мне пришлось попытаться объяснить случившееся со мной.

Основных составляющих десять: радость, удивление, печаль, гнев, отвращение, презрение, страх, стыд, интерес, вина.

Мое тело никак не ощущает присутствие паразита. Больше того, меня перестали мучить головные боли. Правда, я много сплю, и в теле постоянно чувствуется сильная усталость. Если в начале я предполагал, что имею дело с механизмом, то сегодня не сомневаюсь – оно живое.

Как оно питается? Количество отдельной эмоции в поле мало, намного меньше, чем в организме даже в спящем состоянии. Повышение концентрации служит своего рода сигнальным фактором, и у человека появляется предрасположенность к синтезу. Значение имеют обстоятельства, физиология и свойства личности. Так вот, оно ищет те условия, при которых выброс радости в поле максимален, и начинает ее собирать. Чем сильнее голод, тем больше радиус действия.

Последнее время мне с трудом удается сохранять свою жизнь – заставлять себя есть, ходить, иногда – дышать. В отдельные часы, когда оно сыто, ко мне постепенно возвращаются силы, но с каждым разом  их все меньше. Я замечаю за собой, что все время ухмыляюсь, словно мне весело, но на самом деле я почти не чувствую своего лица.

Уверен, что скоро все закончится. Я не чувствую страха, я жду этот день с нетерпением.

Загадкой для меня остается только один вопрос – что станет с ним, когда оно больше не сможет использовать мое тело? Оно должно расти, но я не замечаю внешних изменений! Или дело в иной природе, отличной от человеческой. Если это существо питается такой пищей как эмоциональные волны, возможно, оно не более, чем гигантская сконцентрированная волна? У меня нет ответа.

Все, что мне осталось – надеяться на быструю смерть и смерть его вместе со мной.

Декабрь, двадцать третье.»

Странные люди быстро становятся деталями городского пейзажа. Они словно отделяются от теней, запертых в переулках и скверах, и выходят пугать прохожих. Никому не придет в голову, что эти убогие – живые, и тем более – что они попали в беду.

Все ждали фейерверка. До полуночи оставались считанные минуты. С шипением то тут, то там, зажигались бенгальские огни. Огромная елка в центре площади оказалась забытой, так как все внимание было сосредоточено на ледяных скульптурах Деда Мороза и Снегурочки, сквозь одежду которых  просвечивали разноцветные огоньки. Семьи, друзья и случайные прохожие наполняли улицу таким шумом и весельем, что можно было легко потеряться в нескольких редких соснах. На маленькой сцене напротив елки кричала и прыгала, пытаясь согреться, какая-то местная группа. Даже ночное небо казалось светлее от обилия огоньков и лампочек на площади.

Дмитрий отшатнулся от прохожего и, не чувствуя ног, сел прямо в сугроб в нескольких шагах от остановки. Он был вне веселящегося круга, в тени деревьев. Его бил озноб, и сердце стучало с такой скоростью, что готово было захлебнуться, но Дима не замечал этого. Он был счастлив.

На площади начали обратный отсчет секундам уходящего года, и с каждой цифрой смех становился тише, движение в толпе замедлялось, разгорелось несколько ссор, кто-то тихо заплакал, хлопки петард прекратились и провозглашенное «С Новым Годом!» было встречено недоуменным тяжелым молчанием. Никогда прежде в С-ке не было более странного и отвратительного праздника.

Утром второго января под слоем снега дворник обнаружил мертвое закоченевшее тело. До приезда милиции он осмотрел карманы, но не нашел ничего стоящего, только измятую сотню и записку, которую, повертев, выбросил в мусор. Лицо умершего напоминало карикатуру, высохшее, в глубоких морщинах и с опущенными уголками губ, словно маска грустного клоуна. Одежда на трупе была на два-три размера больше, чем нужно. Оставалось догадываться, или человек так высох за стуки в сугробе…Или нечто, что поддерживало его организм, исчезло, не нуждаясь более в сожителе.

Имени бездомного никто не узнал.