Государство — это я

1

Двери обыкновенно разделяют комнаты, иногда помещение и то, что принято называть «улицей», и почти никогда — эпохи. Однако одна из дверей Венсенского замка сейчас отделяла друг от друга две совершенно разные Франции. Это были две страны, объединённые разве что географией.

Старая Франция, регентская, говорящая с итальянским акцентом, ненавидимая самими жителями, умирала в своей постели, не допустив до себя никого, кроме лейб-медика. Франция же новая, юная, цветущая, жаждущая чудес и славы, ожидала исхода подле спальни.

— Я король! — восклицал ещё совсем юнец Людовик XIV. — Я имею право посещать любые покои в моей Франции! Почему меня отказываются впускать?!

— Ваше величество, мой ответ не изменился, — сказал несколько высокомерно священник, — королю не дозволяется умышленно присутствовать при смерти придворного.

— Но умирает не просто придворный!

— Как все равны перед Богом, так все должны быть равны перед королём. Не стоит делать исключений ни для прислуги, ни для первого министра.

Юный король развернулся и обиженно ушёл в первую попавшуюся комнату. Это был то ли кабинет, то ли маленькая библиотека — не столь важно. Всё вокруг кажется незначительным, когда ты, будучи королём, только и делаешь, что подчиняешься чьим-то запретам. Какой смысл носить корону, если тебе не позволено вольничать даже при собственном дворе?

Людовик посмотрел на своё отражение в тёмном окне. Ему было двадцать три года, из которых он считался королём уже на протяжении восемнадцати. И что из того? Всю жизнь он лишь декорация, за которую всё решают министры. В этот момент Людовик XIV ненавидел умирающего Мазарини — он отнял королевское достоинство у своего подопечного. Во всяком случае, тот считал именно так.

— Ваше величество… — раздался знакомый женский голос за спиной короля.

— Уходите. Я не желаю вас видеть.

— Но это ведь ребячество!..

Последнее слово особенно больно ударило по самолюбию монарха.

— Я прошу вас уйти. Не заставляйте меня приказывать.

Женщина не шелохнулась.

— Я приказываю вам, королева-мать Анна, уйти.

Та лишь подошла ближе.

— Ах, да. Вы подчиняетесь только Мазарини.

— Ваше величество, не говорите таких вещей. Я не подчиняюсь никому, поскольку королева… — договорить она не успела.

— А я король! — снова вспылил Людовик. — Я, матушка, я! Не вы! Не кардинал! Не какой-либо министр! Я-я-я! Это вы все должны плясать под мою дудку, а не я под ваши!

Анна обняла сына за плечи, как делала всегда, когда успокаивала его гнев. Король сначала вырвался, но во второй раз был снисходителен. Он посмотрел матери в глаза.

— Ваше величество, вы не пляшете ни под чью дудку. Вы попросту слишком юны и горячи, чтобы править не только сердцем, но и умом, и потому рядом с вами есть помощники.

— Я глуп?

— Вовсе нет.

— Тогда почему вы боитесь, что мне не хватит ума править?

— Я вовсе не о том. Что для вас быть королём?

— Быть королём?

— Да. Скажите, как вы намерены править сами? Что для вас королевская власть?

— Быть хозяином своей страны! Владеть ей целиком! Повелевать каждым клочком земли!

— И только? — удивлённо спросила Анна Австрийская.

— Нет… — растерянно ответил Людовик XIV, — ещё быть справедливым, честным, набожным…

— И только? — повторила королева-мать.

— Нет… ещё…

Оба замолчали. Король вдруг почувствовал, как его щеки коснулась нежная женская рука.

— Быть королём, сын мой, это значит быть Францией.

— «Быть Францией»?..

— Верно. Не просто владеть каждым клочком земли и быть каждому французу повелителем, но и быть тем самым каждым французом. Готовы ли вы чувствовать боль каждого своего подданного? Вы готовы взять на себя ответственность не только за радости и успехи своего народа, но и за его несчастья и печали?

— Я?..

— Вы, Людовик XIV, король Франции и Наварры. Готовы ли вы вести вперёд два народа? Готовы ли вы быть обожаемым и ненавидимым?

Король задумался.

— И меня, вашего бывшего регента, и кардинала, вашего первого министра, любят и ненавидят. Нас первых обвинили во всех грехах во времена Фронды. Смогли бы вы тогда жить, зная, как винят вас свои же подданные?

— Фрондёры понесли заслуженное наказание. Они мне не угроза.

— Быть королём, значит, быть готовым к новой Фронде, быть готовым к новым испытаниям властью. Это и значит быть королём. Не просто сластолюбцем на троне, а истинным лидером своего народа.

В комнату вошёл слуга, глубоко поклонился королю и королеве, а затем сообщил:

— Ваше величество, его высокопреосвященство приглашает вас в свои покои.

Людовик XIV буквально вырвался из объятий матери и поспешил в спальню Мазарини.

2

Кардиналу было уже совсем плохо. Глаза провалились, сам он давно ничего не ел, а потому чрезвычайно сильно похудел. Его почти было не видно среди подушек и одеял. Кто бы мог сказать, что этот человек когда-то управлял огромной державой, диктующей Европе свои утончённые вкусы?

Несмотря на тяжесть своего положения, бывший регент без труда узнал поступь юного короля:

— Ваше величество, я благодарю вас за этот визит…

— Вы хотели со мной говорить?

— Да. Я бы хотел сказать вам то, что не смогла бы сохранить и передать бумага.

Мазарини смолк, показал что-то рукой лекарю. Тот поспешил напоить своего подопечного водой, а после удалился. Король и регент остались наедине.

— Этикет запрещает мне говорить с вами о государственных делах лёжа, но…

Людовик XIV воспринял это буквально. Он подошёл к постели Мазарини, откинул одно из одеял, но был остановлен самим умирающим:

— Прошу, ваше величество… я не Ришельё, а вы не ваш отец, чтобы поступать так.

Он нашёл в себе силы приподняться на руках, сел, прислонившись к спинке кровати, и жестом пригласил короля опуститься на стул рядом.

— Вот теперь мы равны…

— О чём вы хотели поговорить, ваше высокопреосвященство?

— Ваше величество, я покидаю этот мир. Для вас, возможно, это облегчение, для кого-то из ваших придворных и вовсе настоящий праздник…

— А для кого-то большая трагедия, — позволил себе прервать его король.

— Не думаю, что при дворе ещё есть те, кого моя смерть действительно опечалит… — сказал Мазарини и, немного помолчав, продолжил: — я хочу сообщить вам свою последнюю волю.

— Я читал ваше завещание и уже его отверг.

— Ох, нет. Я говорю не о том. Вы великодушно оставили моё имущество семье племянницы вашего покорного кардинала, и за то мы все вам безмерно благодарны. Моё завещание — политическое.

Людовик незаметно для себя приблизился к постели кардинала. Желание услышать что-либо из уст этого человека было так сильно, что король придвинулся на самый край сиденья.

— Ваше величество, я бы хотел, чтобы вы… правили с опорой на самых преданных вам и Франции людей. Вы выросли, вы должны стать настоящим королём, а не тем, кто будет только танцевать перед придворными, поражая их не своими умом и дальновидностью, а грацией движений.

Его речь не походила на последние слова умирающего. Кардинал говорил внятно, чётко, даже несколько угрожающе. Даже будучи всесильным царедворцем он не позволял себе такого тона при обращении к королю. Что же изменилось?

— Я с ранних ваших лет стремился помогать своему королю, обучал всему, что знал сам, и стремился найти учителей для обучения мне неизвестному. Я старался быть для вас наставником, а не регентом, быть рядом даже после вашего совершеннолетия.

— И вам это удалось, ваше высокопреосвященство.

Кардинал улыбнулся.

— Быть может, моя забота походила на попытки отстранить вас от трона. Быть может, иногда я был слишком властолюбив, а иногда имел наглость сомневаться в вашем разуме. Я каюсь, не перед священником, а перед вами, в том, что часто ограждал вас от вашей власти.

Людовик XIV смутился. Это была правда, а правду среди придворных не говорил почти никто и почти никогда. Может, оттого юный король и не знал, как нужно принимать эту самую правду? Его лицо приняло высокомерное выражение, подбородок как-то сам поднялся — он будто бы пытался смотреть сверху вниз на больного старика, и сам этого не замечал.

— Я хотел бы представить вам человека, который был незримым свидетелем всего мной сказанного…

Из-за ширмы послушно вышел мужчина средних лет. Король знал его, но так близко сталкивался с ним впервые.

— Жан-Батист Кольбер к вашим услугам, ваше величество, — прошептал он и низко поклонился королю.

— Этот человек мой управляющий. Десять долгих лет он служил мне верой и правдой, несмотря на то, что говорили обо мне при дворе. Он был рядом со мной, невзирая на интриги против меня, на опасность союза со мной. Жан-Батист невероятно трудолюбив и усерден, а главное он любит своё государство и своего короля сильнее, чем кто-либо на свете…

— Даже сильнее, чем вы?

Мазарини сконфуженно улыбнулся, но лицо его вдруг искривила гримаса агонии — подагра.

— Что ж, да будет так. Господин Жан-Батист Кольбер, управляющий первого министра кардинала Мазарини! — воскликнул король, поднявшись со стула. — Своей волей я назначаю вас интендантом финансов…

Кольбер опустился на одно колено и поцеловал руку короля.
Людовик XIV почувствовал, что Мазарини улыбнулся ему в спину. Немая сцена продолжалась ещё несколько минут, а затем оба — и король, и
Кольбер — покинули кардинала.

Ночью король плохо спал. Его мучила одна мысль. Он думал лишь о том, что может случиться утром. В какой стране он проснётся? Как изменится его жизнь и изменится ли?

В один момент он поднялся, принялся расхаживать из одного угла спальни в другой. Он воображал, как предстанет перед своими министрами, которые будут видеть его не как ребёнка на троне, а как своего короля и властителя. Теперь все они начнут считаться с ним одним.

Едва утром началась церемония одевания, король услышал от своего камердинера, что кардинал Мазарини скончался около двух часов, едва наступил новый день. На срочное заседание королевского совета король вошёл в точности так, как представлял себе этой роковой ночью — чинно, медленно, величественно. Он подошёл к своему месту и, стоя, сразу же объявил:

— Господа, я собрал вас, чтобы сказать, что до сих пор предоставлял управление моими делами усопшему господину кардиналу. Отныне же я желаю править самостоятельно. Вы будете помогать мне советами, но когда я о том попрошу.

Пока взволнованные министры переглядывались, пытаясь понять, стоит им радоваться и печалиться, король еле слышно прибавил к своей речи: «Государство — это я».

3

Прежде всего, после случившегося нужно было назначить первого министра. Организация церемонии похорон тоже была важна, но
Людовик XIV не хотел заниматься этим лично. Всё-таки кардинал оставил после себя в его памяти больше отрицательных воспоминаний, несмотря на годы обучения и ценные уроки управления государством.

Юный король вдруг осознал, что находится в замешательстве. Никогда прежде он не назначал даже простых министров, что говорить о первом! Да, он подписывал указы о назначении, однако ответственность поиска и представления при дворе таких министров ложилась на плечи кардинала. И тем не менее, начинать когда-то было необходимо. Король назначил встречу Кольберу.

Тот вошёл в кабинет короля, поклонился и замер. Людовик сидел в кресле и выжидающе смотрел на стоящего перед ним человека. Он пристально разглядывал его лицо, старался что-то уловить во взгляде, но тот будто бы не испытывал эмоций вовсе.

— Господин Кольбер, — наконец заговорил король, не сумев вынести ничего для себя полезного, — какую должность вы занимаете при моём дворе?

— Я интендант финансов, ваше величество.

— И как давно?

— С прошедшей ночи, ваше величество.

Людовик вдруг вспомнил последние события и сам смутился от своих слов.

— Прошу простить, я никогда раньше не назначал никого на должности в столь затруднительных для всех обстоятельствах.

— Смерть кардинала действительно изменило течение жизни при дворе, мой король.

— И насколько сильно?

— Если позволите, я расскажу всё, что успел заметить.

— Разумеется.

Кольбер глубоко вдохнул и приготовился говорить долго и подробно.

— По дороге сюда я отметил, что в замке будто бы исчезло напряжение. Последние дни жизни кардинала были наполнены гнетущим ощущением конца и неопределённости, но теперь всё иначе. Нельзя не заметить, как взбодрилась прислуга. Придворные дамы, а в особенности фрейлины её величества королевы-матери, расправили плечи. Все сохраняют скорбные лица, но в душе наверняка ликуют и ожидают, что ваше правление станет противоположностью власти кардинала.

— Вы весьма наблюдательны.

— Благодарю, сир.

— А что же королева-мать? Вы её видели?

— Возможности увидеть королеву Анну у меня не было, но я могу предположить, что она убита горем. Кардинал был её любимцем, пользовался безграничной поддержкой и вызывал в ней одно лишь восхищение. Мне думается, для неё эта потеря окажется крайне тяжёлой.

Людовик поднялся с кресла. Теперь они были будто бы на равных. Король и его интендант финансов говорили, смотря друг другу в глаза, пока утреннее солнце пробивалось через окна одного из бесконечного множества кабинетов Венсенского замка.

— Какие интересные выводы о придворной жизни вы делаете!

— Я бывший управляющий делами его высокопреосвященства Мазарини. Моя служба ему заключалась в том, чтобы примечать то, что ускользает от его взгляда.

— И много ли ускользало от взгляда кардинала? Вы часто шпионили для него, не так ли?

— Ох, ваше величество, это был вовсе не шпионаж. Шпионит тот, кто стремится узнать что-то конкретное. Я же лишь наблюдал и примечал всё, что могло показаться мне интересным.

— И всё же, как часто это происходило?

— Весьма редко, ведь опыт придворной жизни кардинала многократно превосходил мой. Он и без моих сведений знал обо всём, что происходило не только при дворе, но и в Париже, Орлеане и прочих городах. Наверное, он оставался в своём статусе столь долго во многом в силу своей осведомлённости и службы только самых верных и преданных ему, вам и всему королевству людей.

— То есть, вы считаете, что верны мне?

— Всем сердцем своим я предан вам, ваше величество.

— Не хотите ли вы сказать, что я могу вам доверять?

— Служить вам это честь и долг для меня. Я поклялся умирающему кардиналу служить вам верой и правдой. Что бы ни сделал мой король, я буду бороться за это дело до самого конца.

Людовик ухмыльнулся и склонился над столом. Его вовсе не интересовало то, что этот самый стол занимало. Нужно было мгновение на то, чтобы решиться. Этот человек служил кардиналу, помогал тому лавировать между интересами придворных. В конце концов, Мазарини всегда умел находить верных и умелых людей. Недаром ведь сохранял десятками лет власть, будучи ненавидимым всеми и за всё.

— Я назначаю вас своим первым министром, господин Кольбер. Не подведите меня.

В его словах не было ни йоты официоза или формальности. Они звучали тихо, почти дрожа, но оттого были лишь убедительней. Кольбер ничего не ответил. Он лишь глубоко поклонился и с молчаливого позволения короля вышел.