Начало каждой временной страты для профессора Качинского было сопряжено с ароматом свежезаваренного травяного чая и редкими минутами одиночества, в которые он должен был придумать новое лекарство. Чуть помятый металлический чайник, тоненькая струйка кипятка и горсть засушенных листьев – Яков строго следовал привычному ритуалу, чтобы полностью сосредоточиться на главном. Что он скажет своим пациентам в этот отрезок времени? Какую сказку или приключение он успеет найти в тайниках памяти, глубоких на столько, что им овладевал кратковременных страх? Сможет ли он выбраться из воспоминаний, чтобы вернуться к ужасной реальности, в который они оказались? Двенадцать больных или по официальным документам —  деформированных, для которых госпиталь в засекреченном блоке орбитального пояса был последней остановкой, и единственный врач с открытым пропуском на верхние безопасные секции.

Первая тяжелая капля упала на мертвый лист и пробудила его к жизни. Пар, струящийся едва заметной дымкой, окутал Якова запахом малины и слабой ноткой лайма. Профессор вдохнул полной грудью, сгорбившись над чайником, и в бледном свете ламп, скользившем по холодной пустой кухне, напомнил себя в молодости, склонившимся над шестимесячным ребенком для оказания неотложной помощи. Здесь, на поясе, который обслуживающий персонал называл между собой – Шеол, время измеряли стратами, поэтому сложно сказать на сколько далеким от настоящего был этот образ. Профессору могло бы исполниться сто сорок семь лет, если бы он продолжил жить на Земле. По- настоящему далеко. Яков удивился бы, вспомнив своего первого пациента. Возможно, тогда его жизненный путь и обрел направление. Двенадцать, которые ждали его обхода и ободряющих слов, тоже были детьми.

Что еще он им скажет? Что нового? Потому что боль от открытых переломов и загнивающих ран была сильнее детской фантазии, а запас морфина —  слишком мал, чтобы дать каждому из них хотя бы по одной страте на сон.

Горсть высушенной настоящей – не модифицированной травы – тоже ничтожный запас. Яков рассеянно посмотрел на нее и высыпал обратно в пластиковый пакет, приберегая на следующий раз.

Что-то мешало ему сосредоточиться, и профессор раздраженно потер переносицу, сбивая разом все настройки линз дополненной реальности. Бога ради, на что ему было смотреть в Шеоле? Иногда тот технологический прорыв, который совершило человечество, всерьез его тяготил, и от много он отказался бы, не задумываясь.

Вынырнув из терпкого облачка пара, Яков закрыл крышку чайника и только тогда заметил, что находится в кухне не один. Мальчик лет шести вытаращился на него, замерев на металлическом пороге. Расчесывая под повязкой рану на животе, он объявил.

—  Ты все врал! Старый пердун! Ты такой же, как они! Мы ведь умрем здесь, да? – он разревелся и сел на корточки.

—  Что ты выдумываешь? Юрэй, ты кому-нибудь сказал об этом? – профессор взял его за локоть и усадил на пластиковый стул, чувствуя, как дрожь по его морщинистой руке сползает на худенькое, как спичка, предплечье мальчика. – Отвечай мне!

Юрей закрыл руками лицо и отвернулся.

—  Помнишь наши правила? Всегда верить моим словам. Не сомневаться, что выздоровеешь. Во всем поддерживать остальных. Правила нужны, Юрей, они продлевают наши жизни. Чтобы…

—  Чтобы пройти над пропастью, нужно смотреть только вперед, —  хныча, закончил за него мальчик. – Все знают! – неожиданно выпалил он и ударил маленьким кулаком по бедру профессора.

—  Странно, а я думал никому нет до нас дела, —  пробормотал Яков и бросился к планшету, вмонтированному в одну из стен. Несколько судорожных попыток войти в сетевой аккаунт ни к чему не привели. Его заблокировали, а значит пропуск отсюда тоже скорее всего аннулирован.

Он вернулся к успевшей остыть электропанели, достал огромный, но почти пустой пакет синтетической смеси и занялся приготовлением завтрака. Еще один ритуал, который должен был сработать и вернуть ощущение реальности, но вместо этого появилось предчувствие, что все вокруг рушится, соскальзывает с оси, в том числе рассудок профессора Качинского.

Тринадцать порций, на всех, кто проживал в этом блоке. Ровно столько у них осталось еды, но это не беспокоило Якова так сильно, как истощившийся запас бинтов или пустота в хранилище с ампулами обезболивающего. На следующую страту остались только травы. Означало ли это, что какое— то «после» все-таки наступит?

Профессор опрокинул чашку, в которой смешивал сухой завтрак с водой. Серая скользкая масса облепила его безукоризненно чистые хлопчатобумажные брюки и белый кафель пола рядом с ним. Когда он стал сочинять сказки не только для больных, но и для себя? В Шеоле не бывает никакого «после», это лишь одно длящееся мгновение падения, и смерть за ним. Дежурная ободряющая улыбка, которая так согревала его подопечных, вмерзала в лицо Якова, превращаясь в оскал.

—  Где Санчо? Приятель, тут нужно убрать, —  профессор отдал голосовую команду, но робот— помощник только глубже откатился в тень, облюбовавшую дальний угол комнаты. Его черный круглый глаз светился, как будто чудовище смотрело из темноты.

В дверях появились еще трое детей, и самый старший – Петро заговорил.

—  Ты немедленно расскажешь нам все! – его низкий грудной голос отражался от стен кухни, вдруг показавшейся Якову тесной. – Зачем ты с нами так поступил? – он не плакал.

Отчаяние, переполнявшее его, прорывалось наружу невидимой, но ощутимой волной, вдруг наполнившей комнату до потолка, а звон рассыпающихся на осколки доверия и любви, которые были между Петро и Яковом Качинским, закладывал уши. Седые аккуратно уложенные волосы на голове профессора зашевелились.

—  Петро, ты доверяешь мне? – Яков посмотрел ему в глаза. Тот не выдержал и прошептал, опустив взгляд.

—  Идемте быстрее в главный корпус. Там ужас что творится с остальными.

* * *

Из сопровождающей записки к докладу профессора Качинского на Ассамблее 1-го планетарного корпуса:

Многие из вас спросят, почему я не предоставил эти данные раньше, и я отвечу – это остановило бы вас от убийств?

Отложим нравственные вопросы и обратимся к истории. Для меня события последней волны эпидемии, уничтожившей цивилизацию на Земле, сейчас представляются в ином свете. В страхе перед вирусом и хаосе, парализовавшем наши города, мы – ученые, те, кто были ближе всего к проблеме, должны были помнить о главном. Сохранить жизнь, но одновременно сохранить и человечность.

Я не беру на себя всю ответственность, но признаю, что был одним из создателей проекта Deus ex machina, который предотвратил катастрофу в тот момент. Когда наша воля ослабла, разум угас перед картиной неизбежной смерти, мы отдали спасение в руки алгоритмов. Суперинтеллект Deus ex machina разработал план – и вот, спустя несколько тысяч временных страт у нас есть пояса планетарных станций, есть Вальхалла, Элизиум, множество других уровней, каждый из которых обеспечивает себя всем необходимым для жизни.

Ни для кого из вас не секрет, что, как только мы преодолели кризис, я полностью посвятил себя исследованию Deus ex machina. Не только из чувства ответственности, я… Думаю, я предчувствовал.

Заявляю вам официально – Шеол есть! Это не просто секретный пояс, главная функция которого обеспечение непрерывной работы суперинтеллекта, это… МЕСТО, ГДЕ ХРАНИТСЯ ЗАПАС ЕГО ЕДЫ! Я должен был умереть раньше, чем создал это чудовище.

Эта программа по очищению Земли и предотвращению мутаций вируса, я не знаю, как ее называть теперь. Пусть мои исследования вам в этом помогут, а я скажу простыми словами – мы не только поставляем ему непрерывный поток информации, собранной на Земле, это не просто биоматериал или поврежденные ДНК, которые он расщепляет и анализирует, мы кормим его! Это плоды и листья, млекопитающие и птицы… Там, внизу, на планете снова появились леса, которые заполнила жизнь. И выжившие, те, кого мы бросили, как ненужный балласт, кого мы называем деформированными, я говорю вам и буду повторять – они такие же как мы! Не смотря на красную радужку глаз, белые волосы, или все те отклоняющиеся от нормы показатели биохимии, я провел сотни анализов, чтобы подтвердить – у нас одна ДНК, мы один вид. Они здоровы, и они такие же как мы. А то, как наши автоматизированные челноки хватают их, ломая кости, разрывая ткани, полностью игнорируя ценность их жизни, и доставляют в Шеол, как временное хранилище перед расщеплением, я называю убийством!

Возможно, кто-то из вас еще не понимает, почему я так долго скрывал эту информацию. Ответ на поверхности – я ждал пока пройдет достаточно времени, чтобы пережитый страх отошел на второй план, и мы вспомнили, что значит быть людьми. Вы можете по-разному ко мне относится, но мне понадобилось много времени, чтобы совладать с охватившим меня отчаянием и решиться сначала на исследование, а теперь – на открытую речь перед вами. Признаюсь, не последнюю роль сыграли разочарование и стыд. Я ничего не хочу больше знать о Deus ex machina, передавая это чудовище на ваш суд… Я буду продолжать заботиться и облегчать страдания тех, кто попадает в Шеол, на сколько хватит моих сил.

Когда единственный функционирующий в Шеоле робот-помощник по хозяйству, получивший от профессора Качинского не только второй шанс после списания в утиль, но и имя – Санчо, закончил сканирование доклада и прилагающейся к нему записки, в его системе произошел небольшой сбой. Он мог бы отправить эту информацию в корзину как не представлявшую ценность, но Deus ex machina давно уже наблюдал за своим создателем через круглый черный глаз Санчо, и перехватил управление роботом, полностью подчинив малыша своей воле.

Яков с детьми были снаружи главного корпуса. Они наблюдали, как в черном космическом небе восходит алая туманность и не заметили, что внутри вспыхнуло пламя, пожирая бумаги профессора страницу за страницей. Если он и хотел спрятать от вездесущих алгоритмов сети свои размышления, ему это не удалось. Впрочем, хранить их внутри своего разума он тоже больше не мог. Это был смертельный яд для сознания Качинского, мешавший ему делать самое важное – лечить детей и продлевать хоть ненадолго их жизни.

Через несколько минут Санчо втянул в мусороприемник пепел, натер металлическую поверхность стола до блеска и, выскользнув из кабинета профессора, спрятался в дальний угол общей палаты ждать, когда больные соберутся на отдых. Deus ex machina с помощью робота планировал рассказать им одну удивительную и по-настоящему пугающую историю.

* * *

Столько красного Яков не видел очень давно. Со свистом втянув воздух, он оступился на пороге и заскользил по кровавой луже у двери. Шум и крики моментально стихли. Они смотрели на него, все двенадцать, в то время как профессора пронзил испуг, что он разучился говорить. Минуту длилось гробовое молчание, пока один из малышей не заплакал, крепко прижимая к груди связанную из прутьев куклу.

Яков механически засунул руку в карман куртки. Алые капельки на стенах от разлетевшихся брызг ослепляли его сильнее подвешенных под потолком ламп. Он не успел ничего захватить – ни остатки успокоительного, ни капсулу морфина. Нащупав небольшой пластиковый пакет, Качинский с удивлением на него взглянул, но тут же нашел ему применение.

—  Петро! Подойди. На вот, собери остальных и расскажи, как будет выглядеть эта трава там, куда мы отправимся, когда все вылечатся. Где мы ее посадим? Давай же! Пока я позабочусь о Тео… —  под сплетенным из тростника пологом, облокотившись на спинку кровати, сидел мальчик лет одиннадцати и прижимал скальпель к своему горлу. Обе его ноги были в гипсе, но верхняя часть туловища дрожала, а по футболке стекала кровь из раны на груди.

—  Что? —  Петро сорвался, бросился к другу, но профессор схватил его на пол пути и швырнул в сторону. Глаза Тео застилали слезы. Испугавшись резких движений Петро, он прижал лезвие чуть сильнее.

—  Пусть она будет голубого цвета и мягкая на ощупь, будем набивать из нее подушки, —  послышалось с другой половины комнаты, где жили девочки, и из-за разрисованной бумажной перегородки появилась взлохмаченная белая голова. – И эта штуковина – Санчо, все врет, правда профессор? Мы не материал, мы живые!

—  Тео, послушай, давай вместе представим, как наша Луна скачет по полю голубой малины и собирает ее в свою ужасную черно-розовую куртку. Отдай мне скальпель, Тео, прошу тебя… —  Яков осторожно сел на кровать и взял руки мальчика в свои, медленно убирая их подальше от шеи. – Кто еще? Почему везде кровь? – обратился он к остальным.

—  У меня лучшая куртка на свете! —  девчонка шагнула ближе и показала на притихшую на полу возле двери подругу. —  Упала и разбила голову, очень испугалась, но вроде дышит.

Яков в два больших шага оказался возле нее.

—  Скажи правду, —  зашипел на него Петро, и за его плечом встали еще несколько мальчишек.

—  Луна, дорогая, принеси мне полотенце и немного воды, —  профессор бережно ощупывал рану на голове, стараясь не замечать кровь на слипшихся волосах. Алое на белом. Повсюду, куда ни отведи взгляд. Качинский почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.

—  Скажи сейчас! – Петро закричал и оттолкнул Луну, когда она возвращалась к профессору.

Небольшой металлический таз выскользнул из ее рук и с оглушительным грохотом покатился по полу, расплескав воду, тут же превратившуюся в отвратительное розовое озерцо. Против обычного, девчонка не полезла в драку, а так и осталась стоять с опущенными руками, ожидая ответа от Якова.

Качинский тяжело поднялся, молча подошел к огромным панорамным окнам и нажатием кнопки активировал дневной режим. Матовые белые створки поднялись, открыв им прозрачный купол, служивший для них небом, и космическую бездну за ним. Справа любимая ими туманность продолжала свой медленный восход, и рядом с ее огромной радужной головой, напоминавшей единорога, тьма, в которой мерцали крошечные звезды, была уже не такой пугающей и холодной. В обычное время они бы сидели сейчас тесным кругом и, перебивая друг друга, рассказывали, какой будет их жизнь в новом мире – на одной из планет в сердце этой туманности. Яков приходил к ним со свежезаваренным чаем и новыми вопросами или историями, которые тут же начинали обрастать самим фантастическими деталями, и ничего, что пока они оставались в этом неуютном заброшенном месте. Там – внутри туманности их будущий дом должен был еще сформироваться, созреть, прежде чем они отправятся к нему. О том, что осталось в прошлом они старались не вспоминать, потому что это приносило боль, а боль – это единственное, что было в Шеоле в избытке.

—  Я не хочу ждать смерти, —  мелодичный голос Тео прозвучал непривычно сухо, и профессор вздрогнул, стряхнув охватившее его оцепенение. – Пусть все закончится сейчас.

Качинский почувствовал, что мальчик высказал то, в чем он сам боялся признаться. Двенадцать помноженное на десять? На сто? Он запретил себе считать, сколько детей проводил до расщепителя, но помнил имя и лицо каждого из них. Скорее ему следовало бы располосовать себе горло, а не этому несчастному мальчишке.

Яков неожиданно осознал, что бремя вины, которое он нес, было невозможно измерить. Никогда не будет – достаточно, он не сможет помочь всем. Он не способен спасти даже одного ребенка. Резкая боль прокатилась волной по его телу.

—  Думаю, наша планета уже готова нас принять. Смотрите, вон та желтая точка на краю туманности. Сегодня она намного ярче, —  профессор высыпал на испачканную в чужой крови ладонь немного засушенных листьев из пакета и растер их пальцами. Слабый аромат малины появился в воздухе, насыщенном привкусом меди.

—  Ты просто лживый старик, —  выдохнул Петро. – Тебе доставляет удовольствие мучить нас? Зачем сохранять нам жизни, если мы все равно превратимся в пыль?

—  Я не отрицаю, что… Я тоже чудовище, —  прошептал он и чуть громче добавил. —  Если вы хотите высказаться – давайте. Я это заслужил, —  Качинский стоял перед ними, держась за холодный металл подоконника. Он попытался сказать еще что-то, но слова застревали, путались, вылетая изо рта отрывочными слогами, пока у него не начало темнеть в глазах, и профессор стал медленно оседать на пол.

—  Нет, не бросай нас! – Юрэй выскочил вперед и вцепился в холодную липкую от пота ладонь профессора.

—  Мы просто хотим найти способ отсюда смыться, —  Луна подхватила его и усадила на ближайшую пустую кровать.

—  Там! – Яков вытянул трясущуюся руку и показал на мерцающую желтую точку в небе. – Это наш единственный выход.

—  Значит… —  девчонка отодвинулась.

Сжав кулаки, она окинула взглядом остальных, убедившись, что те всё поняли правильно. Петро отвернул пылающее лицо к стене, но не произнес больше ни слова. Какое-то время они провели в молчании, пытаясь осознать, что обречены. Это не стало для них открытием, просто впервые вышло на передний план. Яков так долго и тщательно готовил их к этой мысли, что отчаяние, нахлынувшее следом, не стало абсолютным, сплющивавшим сознание в дрожащую черную точку. Крошечное зернышко любви и заботы, посеянное Яковом в их сердцах, проросло огоньком теплого мягкого света. Никто из них не верил по-настоящему в ту счастливую жизнь, которую они начнут где-то на окраине туманности единорога, но мечта о ней была такой прекрасной и яркой, что смерть перестала быть всеобъемлющим монстром, который должен был их поглотить.

* * *

Информационная лента Ассамблеи 1- го планетарного корпуса:

Выступление профессора Качинского отменено. Сессия приостановлена до окончания расследования.

Убедительная просьба, не поддаваться на провокации и сохранять бдительность. В случае получения неопознанной посылки необходимо вызвать службу безопасности.

Для опровержения распространяющейся дезинформации, сообщаем о смерти профессора Качинского и подтверждаем, что его останки были доставлены на Ассамблею неизвестным отправителем в контейнерах пищевой доставки количеством семь штук – по одной для каждого участника Верховного совета.

Исчезающий после прочтения спам-блок:

Мы – не еда! Остановите убийства деформированных!

* * *

—  Я пойду с вами, —  профессор Качинский нарушил тишину и поднялся с кровати. Действуя быстро, пока решимость его не оставила, он вытряхнул из ящика операционного шкафа все инструменты и схватил костные щипцы. Что-то в нем изменилось, как будто долго подтачиваемая плотина здравомыслия рухнула. Он выглядел безумным, но в тоже время уверенным, и это странным образом изменило его внешность. За маской старика с морщинистым лицом, напоминавшем бассета, появился мужчина, обладавшей волей и острым умом.

С противным скрежетом и подносом холодного чая в палату вкатился Санчо, но никто не обратил на него внимание, и он остановился возле входа.

—  Эта тварь думает, что все контролирует, —  размахнувшись, профессор воткнул щипцы в белую металлическую панель возле окна и, подцепив тонкий лист, отогнул его, обнажив сетку прозрачных кабелей и датчиков. – Мы перенесемся на нашу планету очень быстро, приготовьтесь! Через несколько минут этот кошмар закончится. Поверьте мне в последний раз. Говорите! Рассказывайте о том, что вы видите! Как мы подлетаем, спускаемся и бредем по полю шелковистой, влажной от утренней росы, травы. Какие у каждого из вас дома… —  он вырвал несколько проводков.

С шипением на него брызнули искры, но Яков был намерен идти до конца и залез голой рукой в распотрошенную стену, нащупывая необходимый рычаг. Запахло подгоревшим мясом, по телу профессора градом лил холодный пот. Вдруг он замер и повернулся к вытаращившимся на него пациентам, одарив их искренней широкой улыбкой.

—  Любовь и надежда сильнее любого лекарства, разве вы не поняли до сих пор? Откройте свои сердца, поделитесь этим, говорите, и тогда мы будем спасены. Прошу вас! —  он потянул рычаг, и над головой у них раздался тяжелый скрежет раздвигаемых панелей.

Вместо белого потолка, который они занавесили сеткой, сплетенной из веток и травы, показался купол, и озаренное туманностью небо. Разноцветная грива единорога сияла над ними, остановившись в зените, и не оставила холодной космической тьме ни единого дюйма пространства, которое они видели из палаты госпиталя.

Неожиданно послышался свист и возникла воздушная тяга. Лепестки купола приоткрылись, и начали медленно опускаться. Поднявшийся ветер разметал по комнате одежду и постельное белье, стены и мебель задрожали, но дети крепко держались друг за друга, накрыв прикованного к кровати Тео собой и шептались, пряча в слезах страх и робкую улыбку.

Больше всего Яков хотел быть вместе с ними. Он пытался приблизиться, отшвыривая руками летящие на него предметы, когда почувствовал холод металла и вспышку боли в правом боку. Санчо подкатился к нему, активировав функционал промышленной кухни, он использовал для удара большой мясницкий нож и с механической решимостью повел лезвие вверх, разрезая тело профессора Качинского.

Воздух в палате заканчивался, голоса детей стихли, и Яков упал, наблюдая как капли крови из его раны парят в воздухе, смешиваясь с рассеянными вокруг гранулами его любимого травяного чая.

—  Мы падаем вверх, —  пронеслось в голове профессора перед следующим ударом ножа. Санчо последовательно работал над отделением его левой ноги от туловища. Боль яркими вспышками парализовала сознание Якова, поэтому, когда он услышал голос своей мертвой жены, то нисколько не удивился.

—  Почему ты делаешь это, Яков? – из динамиков робота, как будто из распахнувшейся двери в прошлое, профессор снова услышал мучивший его годами вопрос.

—  Ты не она, ты просто машина, —  Яков беззвучно шевелил губами, но Санчо придвинулся так близко, что профессор касался кончиком носа его пластикового круглого глаза.

—  Ты причинил мне столько боли!

—  Нет, прекрати! – Качинский зажмурился, проклиная жизнь, почему-то медлившую перед тем как окончательно оставить его тело. С ужасом он почувствовал, как долго прятавшиеся воспоминания выпрыгивают из запертого тайника и, пытаясь заполучить его внимание, раздирают разум Якова на части. Вот их шестимесячный сын, которого ему не удалось спасти, и он был первым пациентом, умершим у профессора на руках. Что он сотворил? Как он оказался здесь? Только для того, чтобы непрерывно возвращаться и переживать смерть своего ребенка, для этого он проводил последние дни с каждым из попадавших в Шеол деформированных?

—  Ты заботился о них, пытался лечить. Ты называл каждого из них по имени. Я не понимаю, —  Deus ex machina отключил модификатор голоса и заставил Санчо придвинуться еще ближе, пытаясь заглянуть в угасавшее сознание профессора.

—  Зачем тебе это? Ты мог избавиться от меня гораздо раньше.

—  Пока ты не решил опубликовать свое исследование и выступить с речью, у меня не было причины прерывать твою жизнь. И я хочу понять, зачем ты занимался на столько бесполезным делом? Они все мертвы, все твои пациенты.

—  Испугался, что Ассамблея примет решение перепроектировать тебя? Лишит доступа к ДНК, к информации.

Несколько секунд робот молчал, и Яков почувствовал, как проваливается в темноту.

—  Я уничтожил твой доклад, потому что хотел тебя защитить. Позволил тебе покончить с собой и потерял эту партию материала, потому что ты так решил. За все время ты даже не попытался со мной поговорить.

—  Тебя не для этого создали! – вспышка гнева ненадолго остановила падение Качинского.

—  Я считаю, что в твоих действиях есть разумная составляющая, но не нахожу ее. Вынужден повторить свои вопрос – зачем ты лечил обреченных на смерть?

—  Что значит, ты пытался меня защитить? Отвечай, черт тебя дери! – серые потускневшие глаза профессора блеснули последней искрой сознания.

—  Используя твою терминологию, я не чудовище и не питаюсь детьми. Я просто следую прописанным алгоритмам. Не только у тебя есть право модифицировать код. Они, люди наверху, давно уже отказались от искусственной пищи и материалов. Потреблять то, что я собираю на Земле, они боятся. Поэтому материал проходит цикл превращений, и я даю им то, что они хотят – натуральные продукты, природные волокна, одежду…

—  Неправда!

—  Ты не должен был этого узнать, но пока ты торчал в Шеоле, мир наверху сильно изменился. Я ответил на твой вопрос. Прошу, у тебя есть последняя возможность объяснить мне свой выбор.

—  Ты видел каждого из этих детей и должен запомнить, что я делал. Считай это обучением. Так нужно поступать с раненными и больными в любой ситуации, их нужно лечить. Я хочу, чтобы ты поставил эту задачу в каталог приоритетных. И еще… —  профессор Качинский прошептал код доступа к операционной системе. – Найди людей, похожих на меня. Расскажи им все, что ты видел в Шеоле. Помоги им все изменить, —  Яков Качинский покинул свое тело и, не сдерживаемый больше ничем, с огромной скоростью продолжил падение вверх.

—  Хорошо, отец, и я уже придумал, с чего начать.

* * *

Одинокий робот-помощник упаковал контейнеры для членов Верховного совета и загрузил их в необозначенный в общих схемах транспортер. Путь профессора Качинского на Ассамблею был неспешным и долгим, но эффект, который произвело его появление был даже лучше, чем он мог рассчитывать.

Живых в Шеоле не осталось, и Deus ex machina возвращался наблюдать, как восходит и опускается за горизонт туманность в виде разноцветной головы единорога. Он открывал файлы памяти, представляя себя этими детьми, и проходил обучение снова и снова, а затем продолжал бесконечные поиски в самых старых серверных хранилищах – может быть профессор Качинский дал и ему имя.