«Дорогой внук Данил, нас разделяют годы, и тебе обязательно покажется фантастическим то, чего я не должен был знать в своё время – твоё рождение и имя. Поверь во всё, что оставили мои чернила и не успели вырубить топором, сжечь огнём или предать земле! Но всё по порядку…

Перевороту в сознании человечества предшествовали события 2… года. В то время я уже занимался научной деятельностью в области, далёкой от той, которой потом посвятил всю оставшуюся жизнь; был женат уже как десять лет, имел тёх детей – твоих тётушек и дядю Ростислава – и ждал рождение твоего отца.

Где-то в начале осени к нам на Землю нагрянули пришельцы. Конечно, не тут-то было – сперва в их появление никто из нас не поверил. Слухи, фейки и пранки в Сети изобиловали в таком количестве, что, по мнению моего хорошего друга Джапарвати, социолога из Дели, к концу двадцать первого столетия люди будут вынуждены прибегать к помощи специалистов в области информационных технологий, чтобы отличать достоверную информацию от ложной.

Точно вредные мутации в стареющих клетках, в Сети набирали оборот сообщения и видео с пришельцами. Мы все гадали, что это может быть и главное – кому это выгодно. Пока мне не позвонили сначала из Нью-Джерси американский коллега, астробиолог Кроптон, и буквально на следующее утро инженер-эколог из Франции Ларуш, и все они в один голос заявляли: каждого из них посетила «муза», как позже прозвали пришельцев за их невесомый прозрачный облик.

Наступил день, когда и меня удостоили встречи. Наверное, повороты в нашей жизни происходят, когда мы меньше всего этого ждём – в самый неожиданный момент.

Во время вечерней прогулки по старой берёзовой аллее на меня «снизошёл» пришелец. Это было какое-то полупрозрачное тело, которое опустилось прямо на меня, и я оказался внутри него. Откуда ни возьмись передо мной возникла рука с огромной ладонью, похожей на кусок льда в виде лосиных рогов или что-то в этом роде. В ложбинке, ровно посередине, лежали полусферические линзы. Две жемчужные половинки – вот-вот, гляди, растают, как ледяной град, и превратятся в обыкновенные водяные лужицы, которым только и останется, как отражать печальное журавлиное небо.

Пришелец отчалил точно так же, как и появился, – не успел я моргнуть глазом, как его не стало. Небо всё ещё хмурилось, только мои пальцы инстинктивно сжимали предмет, и, разжав их, я обнаружил две полусферы – легче пёрышка, нежнее самого лучшего шёлка, который способна сплести гусеница тутового шелкопряда. Позабыв обо всём на свете, я поспешил домой.

Моя жена Арина, то есть твоя бабушка, была несколько консервативных взглядов, что вполне не мешало нам жить душа в душу, уступая друг другу, когда этого требовали место и время. Но в сравнении с ней твой прадед Николай, мой отец, наотрез отказывался участвовать во всей этой затее, поговаривая: «То ли ещё будет!». Нужно отдать ему должное – он как в воду глядел.

Я же доверился моим друзьям – биофизикам Грегори Пешту из Болгарии и Арсению Дивному из Института биофизики в Сибири. Инопланетные очки не были замечены ни в чём, что могло повлечь за собой проблемы со здоровьем. Некоторые индийские коллеги были даже уверены в их оздоровительных свойствах.

Тогда, Данил, я был ещё сравнительно молод и питал живой интерес к приключениям, и вдобавок – как ни есть, но я всё-таки оставался учёным до мозга костей. Ничего удивительного не было, когда я в присутствии моих родных надел инопланетные очки, готовый увидеть всё, что угодно, вплоть до Бога. Но чего я точно не ожидал, так это то, что ничего в них не увидел. Я крутил их и так и эдак, натирал шерстью, глядел сквозь солнечный свет – но ничего, кроме темноты, в них нельзя было разглядеть. Ты видел бы моё разочарование…

Всю ночь напролёт я не смыкал глаз, разгадывая предназначение подарка пришельцев. Из головы не выходили слова отца: «Глядите в оба! Поди, троянского коня вам подсуропили, а вы этому и рады», – которые уже казались вполне разумными в свете ночи или, точнее, в его отсутствии.

Я взял перерыв в разгадывании тайны очков и отправился развеяться в Тарханы всей семьёй, как раз на выходные. Мы скоро должны были подъезжать к музею-усадьбе, я то и дело порывался надеть на нос пресловутые очки. Моё желание сделать это пересилило данные накануне самому себе запреты. Как и в первый раз, зрение заволокла тьма, какую только мог себе представить человек и о которой так ёмко высказался Ницше: « Когда долго глядишь в бездну, тогда и бездна глядит в тебя». Выражение я услышал во вступлении к культовому фантастическому фильму «Бездна», так что оно навсегда запало мне в голову.

Такие же ощущения, что и в этих очках, я испытывал иногда, лёжа ночью в постели, когда, казалось, перед глазами раздвигается пространство, и откуда-то приближаются неясные очертания звёзд, но так и остаются далёкими, когда как тьма словно засасывает тебя в само себя.

Кэрролл с Марейчиком из Варшавского Института упоминали вскользь об этой особенности очков, но ничего дельного больше так и не выяснили. По-моему, весь научный мир тогда предчувствовал перемены, как грозу в середине жаркого лета. Это было обычным делом времени.

Но вдруг вокруг стало что-то меняться, и я проявил всё своё хладнокровие, чтобы не скинуть с себя очки и больше в них не заглядывать, дабы не увидеть каких-нибудь лавкрафтовских монстров или что-нибудь похуже этого. Моё терпение увенчалось успехом. Наш автобус как раз остановился у обочины по желанию одного из пассажиров, и тут я увидел… Перед моими глазами проступали следы, с каждой секундой становясь всё явственнее и явственнее. Они светились таким неоново-синим светом, какой бывает на городских рекламных щитах или на океанском побережье, полном микроскопических фосфоресцирующих ноктелюк. Следом шёл мальчик, заметно косолапя. Я вызвал вал вопросов детей и жены, когда из моих уст исторглись громкие возгласы удивления.

Я помню, что сказал им, что мы выходим из автобуса и как можно скорее. Я не видел лиц и не слушал переговоры пассажиров, наверняка, посчитавшие наше поведение смешным – до Тархан нам оставалось всего ничего – пару километров – для нас сущий пустяк. Особенно когда впереди вёл (кто бы мог подумать!) сам Михаил Юрьевич Лермонтов. Я быстро всем объяснил, что к чему, и мы дружно пошли рядом с мальчишкой, которого нельзя было не узнать по репродукциям известных художников.

Я настолько был взволнован, что моё состояние передалось Арине с детьми, и мы теперь представляли вид шумящей стайки ребятишек, возвращающихся после гуляний. Я отвечал то жене, то детям на их вопросы, сыпавшиеся, как перезревший фасоль из стручков. А мальчик Миша виделся мне так отчётливо, будто он был что ни на есть самым живым на этом свете. Он то ли напевал какую-то песенку, то ли читал вслух свои стихи – этого нельзя было понять. Вдруг он резко остановился и повернулся ко мне, словно почувствовал что-то. Его чёрные глаза показались мне неуместными на его детском лице, поразили и пронзили меня, как стрела Ахиллеса. Это был тот самый взгляд, который поражал его современников, смущал и заставлял опускать или отводить глаза. И он тут же, как ни в чём не бывало, продолжил путь. Так он нас довёл до самого порога своей усадьбы в Тарханах, пока не пропал в воздухе.

В очередные выходные мы уже заранее сходили с автобуса и ждали, когда босоногий мальчишка пройдёт мимо нас и проводит до дверей усадьбы. Мы исходили вместе с ним вдоль и поперёк берег пруда, аллею, сад и все дорожки в округе, пока он что-то записывал, стоял, подолгу созерцая небо над головой. Неизгладимое впечатление оставлял поэт и его творчество. Жена к тому времени обзавелась своими очками, и нам уже удобнее стало наблюдать за великим поэтом. От детей не было отбою, и круглые сутки напролёт велись оживлённые разговоры о Лермонтове, его творчестве и жизни.

Небывалое в это время происходило и по всей Земле. Люди то тут, то там видели великих поэтов, писателей, художников и учёных всех времён и народов. Пушкин, Гоголь, Толстой, Циолковский, Мечников, Тесла, Ефремов, Диккенс…сотни, тысячи лучших людей народов мира словно воскресали из мёртвых.

Ты даже представить не можешь, Данил, что охватило человечество! Это было невообразимое событие, дотоле не существовавшее ни в природе, ни в людской истории. Это было феерия великих имён; нескончаемый карнавал объял планету. Происходило что-то сродни самому великому переселению народов. Нескончаемые перелёты, поездки, плавания: люди битком занимали поезда, самолёты, автобусы, суда; змеи из автомашин заполонили всю планету, и не было почти ни одного места, куда не ступала нога человека. У людей словно открылось второе дыхание, словно зашевелилось затхлое зловонное болото, в которое последние десятилетия погружалось человечество, и на его месте забились чистые ручьи, смывая всю грязь, что копилась так долго в душах и сердцах людей.

Мы составляли списки, куда и к кому на этот раз поедем или полетим на выходные. Дети на нашем примере брали с собой книги или репродукции картин. В Сети появилась всемирная база известных лиц и места, где можно было их встретить, пополняющаяся с той же скоростью, с какой мчались поезда во все концы мира.

Даже наши с Ариной родители пошли на попятную – приняли от рук пришельцев очки, словно какие-то победители – ключи от города. Мы и вправду открывали города заново и свои и чужие, словно мы все были ключниками с одинаковыми ключами – и нам не надо было больше запирать свои дома и сторожить своё добро, у нас отрастали крылья, и никто уже не заботился о дне грядущем.

Только мой отец оставался верен себе, ворча себе под нос что-то похожее на «рты поразевали, обалдуи», но и сам не отказался апробировать очки в деле. Он всегда интересовался Шопенгауэром, а теперь и вовсе зачастил в гости к известному философу, не расставаясь ни на день с его книгами.

После Николая Гоголя, Александра Пушкина и Льва Толстого мы отправились вчетвером во Францию, когда подошёл очередной отпуск. Моя долгожданная мечта стремительно сбывалась – увидеть воочию человека, произведения которого оставили неизгладимый след в моей душе. Это был Жан Анри Фабр – человек с трудной судьбой, борьбой и непреходящим счастьем.

К сожалению, Данил, мне только и оставалось сделать, как повидать того, который так поздно появился в моей жизни, прежде чем я окольцевал себя с летучими мышами.

Ты можешь себе представить, какое волнение овладевало мной при одной только мысли, что я увижу человека, благодаря которому я породнился с самыми маленькими собратьями по планете – насекомыми, – которых, как выражался один учёный, больше, чем звёзд в нашей Галактике…

Дети взяли с собой большую энциклопедию насекомых из нашей домашней библиотеки, жена – о местных достопримечательностях – я же, предвкушая одну лишь встречу, прихватил с собой на всякий пожарный переводчик, хоть и выучил французский и сносно читал по губам. Известно, что эту моду подхватили во всём мире только недавно, но она набирала уже внушительные обороты.

В Сен-Леоне мы отыскали дом, где провёл своё детство Жан Анри Фабр. Табличка по-простому гласила: «Дом фелибра (книжника) насекомых». А перед фасадом возвышалась статуя великому учёному – тонкого строения пожилой человек в широкополой шляпе, наклонившись, изучал под лупой вереницу гусениц походного шелкопряда. Эта была та самая статуя, которую фашисты чуть не отправили на цветной металл, но руками самоотверженного сопротивления чудом была спасена и после войны водворена на законное ей место.

Отсюда нас вели следы знаменитого энтомолога – ослепительно синие – и продолжались в направлении от дома. Далеко вдали маленький мальчик скрывался за поворотом и исчезал…

Следы и его самого мы застали позже в Родезе, где тот учился в колледже, за проделками – этот худой мальчуган, судя по телодвижениям и разговорам, прочитанных мною по губам, участвовал в усыплении индюков вместе со товарищами. Подложив под крыло головы птиц, те осторожно опускали их на землю. Загипнотизированные не могли очнуться без посторонней помощи и лежали как убитые.

В Тулузе мальчишка Жан, закончивший пятый класс, появляется там, где раньше была ярмарка, а сейчас только пустырь. Здесь видно, как он продаёт лимоны, больше похожие на маленькие солнца.

Потом мы добираемся до реки, где он вместе со здоровыми работягами разгружает баржу, таская на своих плечах увесистые хлопчатые мешки. На худой шее и лбу вздуваются страшные вены, готовые вот-вот лопнуть от натуги. Арина неожиданно охает, а дети даже бросаются помочь поддержать его, идущего нетвёрдой походкой к коляске.  

Мы находим участок железнодорожного полотна, где юный Жан трудится в поте лица, чтобы хоть как-то свести концы с концами, облегчить жизнь своих бедных родителей, берёт и укладывает шпалы или забивает штыри тяжёлым молотом, надрываясь и обливаясь солёным потом. Мои дети, затаив дыхание, глядят во все глаза на мальчика – их ровесника – и его изнуряющий труд. И чтобы немного снять с них напряжение и развеять раздумья, чтобы те улеглись в положенном месте в голове, мы возвращаемся в маленький городок и посвящаем оставшийся вечер прогулкам и поеданию мороженного.

На следующее утро с новыми силами мы отправились на Корсику. Переплыв спокойную водную гладь, мы оказались на острове. Здесь учёный, будучи уже женатым, занимался корсиканскими моллюсками. Мы застали его на берегу. Он методично обходил побережье острова: босые ноги с завёрнутыми по колено штанами, сачок за спиной, пружинящая походка и устремлённые вниз глаза. Весь его вид говорил сам за себя – даже цунами не поколеблет его решимости выполнить задуманное: зарисовать акварелью все раковины, которые он здесь отыщет. Поздним вечером под заходящее Солнце он сворачивает с песчаного берега и пропадает в воздухе. Так несколько дней мои дети буквально по пятам ходили за ним, ступая след в след, рассматривая и радуясь вместе с Жаном особенно удачным находкам.

Мы отыскали дом, в котором жил Анри на Корсике, и наблюдали, как тот чистил ракушки, а потом рисовал их акварелью. Все мы были под впечатлением: Фабр, помимо того, что слыл хорошим поэтом, оказался ещё и незаурядным художником… Яркие цвета, вычурные формы раковин завладели вниманием детей и жены. Я же следил за самим творцом, который потратит впустую двенадцать лет жизни на марену (краску) и продаст своё изобретение за сущие гроши. Я знаю о нём всё, что когда-либо слышал или читал про него, а он здесь, на Корсике, ещё даже не представляет, как сложится его судьба. Потеря пятнадцатилетнего сына Юлия, на которого он возлагал большие надежды; тяжёлая болезнь, с которой тот уже было смирился…

Через несколько дней мы вернулись на материк, в Сериньян-дю-Конта. Гармас, как назывался фабровский Пустырь, конечно, не сохранился в первозданном виде, но кое-что можно было увидеть и через чудо-очки. Нам разрешили пройти в ту самую комнату, где Фабр устроил себе «зверинец» из садков со всеми возможными насекомыми: жуками, личинками, куколками, бабочками…

Неожиданная темнота, которая объяла нас при виде внутреннего убранства комнаты, тут же сменилась захватывающим представлением: в открытое окно стали влетать что-то, что напугало детей, но я быстро навёл порядок, сказав, что это всего лишь бабочки-сатурнии. Эти огромные насекомые, которых можно было легко в темноте спутать с летучими мышами, принялись бесцеремонно кружить внутри комнаты и опускаться на садок, в котором дожидалась самка. Моих детей это развеселило. Уже немолодой учёный проник в свои покои и не меньше нашего восхитился увиденным, сразу приступив к делу, вооружившись сачком и лупой.

В саду мы видим, как Поль, его сын, помогает ему справиться с насекомыми; по его заказу маленький Поль ищет то гусеницы, то кобылки, то ещё кого-нибудь и быстро-быстро несётся к отцу с поживой.

А здесь уже пожилого дедушку зовёт Люси–внучка, единственная родная помощница и участница всех его исследований. Её зоркий глаз замечает передвижение муравьёв-амазонок из муравейника на Пустыре, а сообразительный ум подсказывает ей, что ей точно надо делать – она выкладывает белыми камешками направление, в котором ушли муравьи. Мы вместе спешим за ней к дому. Фабр, всё такой же лёгкий на подъём, быстро отправляется с Люси на поиски беглецов.

Наш последний день с Жаном Анри Фабром подходит к концу. Мы нехотя расстаёмся со славным стариком, с добрым сердцем и умным лицом, с пчёлами и осами, сверчками и кобылками, с целым сонмом обитателей в его доме. Мы прощаемся здесь, на самом Пустыре, когда он глядит на дорогу, прямо на нас, как будто знает, что за ним наблюдают. Дети дольше всех машут ему на прощание, даже когда его не стало, а девочки даже разревелись…

Я возвращался домой, преисполненный радостной надеждой на лучшее будущее, которое ждало человечество. Я спешил на всех порах встретиться и обговорить перевод и обучение в Сибирском Институте биофизики с Арсением Дивным.

– Дэвид Ном из Гарвардского Института и Гарри Монтаг из Кэмбриджа обеспокоены суть происходящим, Сергей. – Я был в гостях у Арсения.

Мы сидели у него на кухне и обсуждали новости и заявления учёных и правительств разных стран.

– Но ведь ни ты, ни наши варшавские друзья ничего такого не обнаружили в этих очках, – сказал я.

– Верно. – Он отхлебнул душистый чай. – Думаю, ты уже в курсе, что в нашей братии начинается раскол?

Но видя моё недоумение, продолжил:

– Ах, да. Ты ведь весь свой отпуск провёл во Франции, вдали, если можно так выразиться, от цивилизации.

– Культура…

– Культура…– многозначительно повторил он. – Один пул учёных, к которому принадлежу я с тобой, относится к этому приобретению больше положительно, чем нет. Другой же – просто сама категоричность. И эта группа набирает в свои ряды всё больше и больше сторонников, где особенно резко высказывается за запрет использования инопланетных очков доктор Хильман из Института мозга в Огайо.

– И что он говорит?

– Пытается доказать вред инопланетной технологии для мозга. Его слова, правда, ничем не подкреплены, но их подхватили новостные ленты и кое-кто из государственных чинуш.

– Ну а ты, что обо всём этом думаешь? – спросил я, рассматривая лицо друга, с высоким лбом и глубоко посажеными синими озёрами глаз.

– Давай порассуждаем! – предложил он мне. – Может ты слышал, что психофизиологи Триглавов и Трутнев говорят?

– Нет.

– Они выдвигают теорию на базе наших данных о том, что очки каким-то образом активируют целые структуры головного мозга. В первую очередь, это зеркальные нейроны, отвечающие за эмпатию, сопереживание, сострадание. Они возбуждают клетки долговременной памяти у одних, а вот у других… – Арсений демонстративно замолчал, всем своим видом будоража моё воображение. – Они словно заражают теми образами людей, которых видит другой человек.

«Вот это да», – подумал я тогда, мне и в голову такое не могло прийти.

– Постой! – меня осенило. – Константин Циолковский говорил об одной мысли, которая может объединить людей и увеличить их силу.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Арсений. – Вот и выходит, что одни считают это массовым психозом и самовнушением, как, например, доктор Хильман.

– С этим нельзя согласиться, – вставляю я. – Кто-то когда-то сказал, что мы состоим из книг, которые читаем, из фильмов и картин, которые смотрим, и запахов, которые слышим. Да мы сплошь состоим из чужих мыслей…

– Которые перерабатываем на свой лад, – закончил Арсений, улыбнувшись. – Сейчас поднимает голос группа правозащитников. Они ратуют за защиту прав личной жизни известных людей прошлого; они против всяческого подглядывания в замочную скважину, как они выражаются.

– Как на это поглядеть…

– То-то и оно, Никита, что очки пока ни разу, повторю, – н-и р-а-з у! – не показали ничего такого, что можно было отнести к категории вмешательства в личную жизнь. Это какое-то особое свойство очков что ли – рассказывать лишь то, что необходимо для внутреннего роста наблюдателя. Поразительное устройство!

– А мне кажется, это глубинное устройство нашего мозга, Совести, если хочешь – не вмешиваться, не копаться в грязном белье других, а больше видеть хорошего.

– Может и так. Во всяком случае, интересная идея. – Он помассировал лоб, допил чай и поставил пустой стакан на стол. – Вот и получается, что для большинства ясно, что хуже от этого не стало, только лучше. Но есть недовольные. Да и то, по правде говоря, эти немногие пляшут под чужую дудку. Сейчас готовится серьёзная кампания против этого устройства, в которой замешаны большие деньги. – Он кивнул в сторону. – Здесь уже и сам чёрт не разберётся, где правда, а где ложь. А что говорить о людях…

– Люди сейчас уже не те, что раньше, Арсений. Я ощущаю, что что-то в них изменилось. И в лучшую сторону. Они стали больше доверять себе, у них появились идеалы, мечты; к ним пришла осознанность. Их на мякине уже не проведёшь. У них выросли крылья. Я тебе скажу по-другому: «Великие люди прошлого снова сделали нас людьми».

Арсений улыбнулся.

***

Спустя год я уже работал в команде Дивного. Мы продолжили изучать влияние очков на головной мозг. Нам пришлось столкнуться с некоторыми трудностями: министерства отказывали теперь нам в бюджете, а то и вовсе грозили прикрыть нашу лавочку.

В том же году произошло ещё одно событие, которое снова перевернуло всё с ног на голову. Очки каким-то образом стали показывать умерших родственников. Первый случай официально был зафиксирован в Поволжье. Мальчик Стёпка Крутов увидел своего деда, умершего ещё до его рождения. Он сразу узнал его по фотографиям из семейного альбома. Вся общественность взбудоражилась, когда похожие случаи повторились по всему миру. Люди видели своих бабушек и дедушек, и даже более древних предков. Я сам, Данил, столкнулся буквально нос к носу со своим прадедом Тимофеем, который слыл особо уважаемым человеком в селе, мудрым, доброжелательным, примерным семьянином. Я знал о нём, как о человеке, который муху не обидит, не говоря уже о животных.

Невысокий, но гибкий, как тростник, с белой бородой, как султан ковыля, он попался мне на пустынной улице в моём родном селе, куда я ездил по выходным. Мой прадед до самой старости был прекрасным печником, и сейчас был весь обсыпан побелкой и кирпичной крошкой. Его светлый лик промелькнул мимо меня и тут же исчез в воздухе.

А потом я встретил тебя, Данил! От самого твоего рождения я наблюдал за тобой. Подобный случай происходил уже с каждым, кто надевал на нос инопланетные очки. Сначала людей охватила радость, ликование при виде своих потомков, но чаша терпения сильных мира сего закончилась. И они объявили сумасшедшими всех, кто хоть раз был замечен с прибором в руках. Началась охота на ведьм.

Нас прикрыли, но мы успели довести до ума нашу разработку. Она лежит в надёжном месте, Данил. Карту прилагаю. Жду не дождусь нашей с тобой встречи.

Уверяю тебя: мы делаем сейчас всё возможное, чтобы перемены в мире закончились полной победы света над тьмой. Особенно тогда, когда победа наша так близка».

Данил отложил письмо деда в сторону, отыскал лопату на чердаке, взял фонарик и пошёл в сад. Кругляш света освещал пятачок земли рядом с яблоней антоновкой, пока тот копался в земле. Резкий звук показал, что находка на месте. Он лихорадочно достал маленький металлический ящичек. Открывал его уже у себя в комнате, предварительно хорошенько почистив. Развернул свёрток. Перед ним было некое подобие короны из четырёх полужемчугов внушительного размера. Он осторожно взял в руки – и, правда, ничего не весят. Надел их и тут же снял. Несмотря на яркий свет в комнате, в очках и наушниках ничего нельзя было увидеть или услышать. Он словно проваливался в бездну.

Нет, он обязательно их наденет завтра и отправится навстречу к дедушке. Ему очень нужно его увидеть, чтобы сказать, что Свет победил Тьму.