Начало: Хасинто. Главы 1-5

ЧАСТЬ II

Глава 1

Милита обожала смотреть, как госпожа Леонела ткет гобелены. Тонкие ловкие пальцы скользят туда-сюда, протягивают уток через разноцветные нити, и те сплетаются в дивные картины.

Для каждой законченной Милита сочиняла историю. Иногда делилась своими придумками с сеньорой, иногда нет. Нынешний гобелен еще не завершен, потому говорить, куда летит огромный орел, рано. Он расправил крылья над зубьями башни, но что внизу, под ними, пока неясно. Может, там битва – тогда король птиц ринется на помощь своему хозяину. А может, там все спокойно: поля, река, овцы пасутся, соларьегос работают. Тогда орлу здесь делать нечего: он помчится на другой конец света. В те страны, где у одних людей песьи головы, а у других головы вовсе нет, зато глаза на животе. А орел совсем не орел – заколдованный рыцарь. Если он одолеет короля песьеглавцев, то вернет себе человеческий облик и женится на прекрасной принцессе. После того, как спасет ее из плена, разумеется.

Ох, быстрей бы сеньора закончила гобелен!

– Милагрос, посмотри, тебе нравится? – обернувшись, спросила донья Леонела.

– Очень-очень нравится!

Сеньора погладила ее по голове, а Милита извернулась и потерлась щекой о прохладную нежную руку. Когда она так делала, то напоминала себе котенка. Того, черно-белого, с которым играла в родовом имении, пока он не вырос в огромного котяру, всегда готового выпустить когти. Матушка ругалась, видя ее исцарапанные руки. Обещала, что отдаст его псам. Милита не желала бывшему котенку такой судьбы, потому начала обходить его стороной.

– Слишком темно... – пробормотала донья и, глянув в окно, вздохнула. – Жаль. Хотела еще немного поплести.

Сидящая на другом конце опочивальни Федерика отложила в сторону пяльцы.

– Конечно, темно. После грозы-то. Да и вечер близок.

Она поднялась со скамьи. Такая высокая! Намного выше сеньоры! Милите же вовсе приходится задирать голову, чтобы посмотреть в глаза могучей Федерике.

Да, именно могучей. Вот такими, наверное, и были суровые девы, живущие без мужчин.

– Пора переодеться к вечерне, – сказала госпожа.

– Конечно, – Федерика шагнула вперед. – Я вам помогу.

– О, не нужно. Сама справлюсь. А вы найдите моих рыцарей, скажите: трапеза будет сразу после вечерни, и я их жду.

Федерика поклонилась и вышла, а сеньора обратилась к Милите.

– Будь добра, дитя, отыщи Санчито. Пусть навестит меня, расскажет, как прошел день.

Нет, вот только не это! Гадкий, вредный, отвратительный Санчо снова начнет дразниться, а то и грязью швыряться. Намеренно, чтобы Милиту отругали.

Ух, как Федерика ее в прошлый раз отчитывала! Называла замарашкой, глупой никчемной девчонкой, которую никто замуж не возьмет.

– Благородные девицы должны и одеваться, и вести себя, как благородные, – сказала она. – Не как кухаркины отродья.

А ведь тогда тоже был Санчо виноват! Ей пришлось удирать от него на дерево, а когда он за нею полез, то спускаться. Вот она и порвала подол платья. Затем упала на влажную по весне землю и испачкалась. Дурацкий Санчо! Спасибо госпоже Леонеле, что заступилась за Милиту.

– Не будь столь сурова, Федерика. Дети всегда марают или рвут одежду.

– Кухаркины дети, – буркнула суровая дева.

Отчего-то их она особенно не любила. Хотя, стоило признать, дети рябой Пьедад и впрямь вечно ходили такими чумазыми, будто только что из каминной трубы вылезли.

Сеньора в тот раз все-таки осадила даму:

– Довольно, не ворчи. А ты, дитя, иди, переоденься и впредь будь аккуратнее.

Все-таки донья Леонела очень добрая! Куда добрее родной матушки: та едва ли не строже Федерики.

– Тебя что-то беспокоит, милая? – спросила госпожа, и Милита очнулась.

– Нет-нет, сеньора. Я сейчас же пойду и найду вашего сына.

Милита быстро поклонилась и выскользнула из комнаты.

Если Санчо на ристалище или у конюшни, то отыскать его будет несложно. А если носится где-то с товарищами, то придется постараться.

Первым делом она побежала на воинскую площадку. Еще не дойдя до нее, различила громкие удары дерева о дерево и звонкие мальчишечьи голоса. Удача! Недостойный сын сеньоры здесь: борется на палках с другом – отпрыском идальго Мигеля.

Милита огляделась: вокруг больше никого. Слуги не считаются. Остановившись на безопасном расстоянии, она поднесла руки ко рту, сложила их так, чтобы звук лучше доносился и, что есть мочи, выкрикнула:

– Эй! Санчо-опарыш! Тебя донья Леонела зовет!

Вот так! В этот раз она успела обозвать его прежде, чем он ее!

– Мерзкая лягуха! – завопил Санчо.

– Нет, она жаба! – воскликнул тощий, как жердь, Густаво. – Или крыса. Крысожаба!

– Хватай ее!

Милита увернулась от комка мокрой, смешанной с соломой земли и, задрав подол платья, со всех ног бросилась прочь. За конюшни. Там она спрячется за спиной доброго конюха Карло Лопеса. Он не даст ее в обиду, а этим дуракам скажет что-то вроде: будущим воинам стыдно сражаться с девочкой.

Ну же! Еще чуть-чуть осталось! Она добежит, успеет. Они не догонят.

Из-под ног летели брызги грязи и воды. Милита вляпывалась то в лужи, то в раскореженную копытами лошадей и колесами телег землю. Ботинки промокли, а светло-голубое платье наверняка измаралось по самый пояс. Ничего: она до времени спрячется, а потом тайком переоденется. Сейчас же главное спастись.

Милита завернула за угол конюшни и... чуть не врезалась в огромную черную лошадь. Резко остановилась. Слишком резко. Подошвы ботинок заскользили по земле, уехали вперед, а сама Милита, замахав руками в попытке удержать равновесие, грохнулась на спину. В тот же миг над головой мелькнули конские копыта. Вот и конец пришел!

Она выставила ладони вперед, будто это могло помочь, и зажмурилась.

– Тебе что, жить надоело?! – раздался сверху окрик.

Милита распахнула глаза. Над ней стоял сердитый рыцарь и удерживал под уздцы лошадь, все еще неспокойную. Он хмурился, а в глазах горело негодование.

– Я... я случайно, кабальеро. Я не хотела... – пролепетала Милита и расплакалась.

Не хотела, даже не думала рыдать. Но почему-то именно сейчас, когда она чудом избежала если не смерти, то увечья, по щекам покатились слезы, а губы задрожали, скривились. Она села и закрыла лицо руками.

Нужно бы встать на ноги, но коленки так трясутся!

До ушей долетели слова конюха:

– Стойло готово, сеньор. Вы уж простите, что так вышло. Не ждали мы вас... А накануне новых лошадей привели...

– Ничего, Карло, я понимаю.

Добрый Карло, который всегда ее защищал, теперь словно не видел, что его любимица сидит в омерзительной луже и плачет!

От удивления и возмущения Милита забыла о слезах и, чуть отведя ладони, подсмотрела, что происходит. Увы, углядела только, как конюх уводит страшного черного коня.

Зато сердитый рыцарь наклонился к ней и сказал:

– Хватит рыдать. И без тебя нынче мокро. – Он подхватил ее под мышки и поднял на ноги. – Успокойся.

Она перестала всхлипывать, выпрямилась, и незнакомый кабальеро убрал руки. Милита же уставилась на него во все глаза. Какой красивый! Как герои на гобеленах доньи Леонелы! Черные-черные волосы и светлые-светлые, но яркие глаза, благородное лицо, одежда из тончайшей синей шерсти.

Интересно, кто он?

– Ты кто, дитя? – спросил рыцарь.

Конечно: это она должна объяснять знатному кабальеро, кто такая, а не наоборот.

– Милита, – ляпнула она, но тут же спохватилась и присела в поклоне. Пусть платье измарано и выглядит, как у кухаркиных детей, а все равно лучше представиться, как положено: – Мария Милагрос Перес де Рохес, кабальеро. Отдана на воспитание и в услужение донье Леонеле, сеньоре де Варгас.

Красивый рыцарь снова нахмурился, но сейчас вроде не от злости: он как будто удивился.

– Де Рохес?

– Да...

– Никогда бы не подумал... – пробормотал рыцарь и, чуть помедлив, велел: – Раз ты прислужница доньи, то ступай к ней и скажи, что Хасинто Гарсиас приехал. Наверняка успеешь раньше, чем я. Мне по дороге еще многих приветствовать придется... Будь добра, объясни это.

Старший сын сеньоры?! Подумать только! Санчо на него совсем-совсем не похож. Правда, она, Мария Милагрос, тоже ничем не напоминает свою красавицу-сестру... То есть, не напоминала.

Милита снова присела в поклоне, проворковала:

– Конечно, сеньор, – и стремглав бросилась прочь.

Нужно успеть раньше него! Это же так здорово – первой принести радостную весть!

Милита завернула за угол и – остановилась. За ней же гнались Санчо и Густаво! Почему не догнали? Не иначе, поняли, что она бежит под защиту Карло Лопеса. Как поняли и то, что она не сможет оставаться подле него долго. Значит, если не Санчо, которого позвала сеньора, то Густаво вполне может поджидать где-то неподалеку. Что же делать?

Милита прислонилась к стене конюшни и, едва не вжимаясь в нее, пошла дальше: шаг за шагом, шаг за шагом. Как раз успела – или опоздала – к тому времени, когда идальго Мигель отдалился от мальчишек и вошел в боковую дверь замка. Эх, если бы она пришла сюда хотя бы на мгновения раньше! Теперь же осталась без защиты. Похоже, недруги не бежали за ней лишь потому, что рыцарь – отец одному и наставник другому – для чего-то их остановил, о чем-то им говорил.

Как теперь быть? Можно притаиться здесь, переждать, но тогда она точно не принесет весть. А так хочется!

Придется отважиться.

Милита сделала глубокий вдох, отошла от стены конюшни и со всех ног побежала к ближайшему входу в замок. Проклятые мальчишки бросились наперерез и – вот неудача! – оказались быстрее.

С воплем «держи цаплю!» Густаво подскочил к ней, схватил и выкрутил запястье, а тут и Санчо подоспел.

– Ты смотри, амиго! Эта лягуха в луже купалась! – он противно захихикал и потянул ее за волосы. – Лягуха! Купалась! В луже!

– А-а-а! – закричала Милита. – А-а! Пустите, дураки! Санчо-свиненок, ты дурак! Твой брат приехал! Мне сказать нужно! Сеньоре!

Санчо разжал руку. Правда, тугие косы все равно растрепались еще больше и, наверное, походили на солому. Так же, как красивое некогда платье напоминало тряпье кухаркиных детей. После лужи-то!

– Мой брат? Чинто? – Санчо впился пальцами в ее предплечье. – Да ты врешь, цапля!

– Не вру! – взвизгнула Милита. – Он там был, у конюшни. Пусти, опарыш!

– Точно врет! – вторил Густаво и крепко ее тряхнул. – У-у, цапля лягушачья.

Ну вот, теперь она точно не успеет. Заплакать, что ли? Когда Милита начинала плакать, дурацкие мальчишки ее сразу отпускали. Порой начинали успокаивать, порой обзывали плаксой, но, главное, уходили.

Она шмыгнула носом, заморгала, подгоняя слезы, однако рыдать не пришлось. За спиной прозвучало:

– Санчито, олух, ты что творишь?

Мальчишки тут же от нее отпрянули, а Милита обернулась на голос.

Тот самый идальго! Хасинто Гарсиас! Как истинный рыцарь, он спас ее из плена!

Ха-си-н-то. Красивое имя! Под стать хозяину. Жаль только, что он хоть и выручил, но смотрел не на нее, а на брата. Причем таким ласковым взглядом и с такой доброй усмешкой, которых Санчо-опарыш не заслуживал.

Милита опомнилась: ей самой хватит глазеть – нужно спешить к сеньоре.

Ну надо же было такому случиться: на подходе к покоям доньи Леонелы наткнуться на Федерику! Та даже рта не позволила открыть – сразу отвесила пощечину и прошипела:

– Это что такое?! Ты со свиньями обнималась?!

Даже от легкого шлепка могучей-девы-живущей-без-мужчин в голове звенело, а тут был совсем не легкий. Милита отлетела на несколько шагов, а потом прижала руки к груди и скорчила жалобную гримасу: после этого суровая дева обычно смягчалась.

– Федерика-Федерика, простите-простите. Я так спешила, так бежала, что упала и измазалась. Но мне нужно к сеньоре. Ее старший сын приехал. Я должна ей сказать!

– Только не в таком виде. Иди переоденься. Я сама сообщу.

Вот уж нет! Иначе к чему были все старания?

Милита скользнула мимо Федерики, безуспешно попытавшейся ее схватить и задержать, подбежала к покоям доньи и выпалила:

– Сеньор Гарсиас велел мне. Так что я и сообщу!

Ох и попадет ей потом! Но ничего. Она вытерпит и ругань, и тяжелую руку могучей девы. Главное, что первая увидит радость сеньоры!

Милита толкнула дверь и не вошла, а ввалилась в опочивальню. Стоящая у зеркала донья Леонела вздрогнула, обернулась, изогнула брови и расширила глаза.

– Федерика, Милагрос, что случилось?

Федерика? Ну конечно, дама, навязанная матушкой. Cтоит позади, иначе быть не может. Слава Деве пречистой и пресвятой, что при сеньоре она не станет кричать на Милиту или бить ее.

– Моя сеньора, простите мой вид...

– Что случилось, Лита? – в голосе доньи Леонелы прозвучало беспокойство, оно же отразилось на лице.

– Нет-нет, ничего. Просто я так спешила, что упала и измазалась.

Ох, как сладостно потянуть время: сеньора пока волнуется, но тем краше будет ее радость! Главное, чтобы Федерика не вмешалась.

– Спешила? Куда? Милагрос, что случилось? Говори сейчас же!

Так, теперь донья Леонела стала строгой. Значит, встревожилась не на шутку. Потому уже можно ее обрадовать.

– Моя госпожа, – Милита выступила вперед и поклонилась, – я встретила рыцаря. Он сказал, что он Хасинто Гарсиас. Велел передать, что приехал и сейчас здесь.

Да! Милита увидела то, что хотела. Донья Леонела сначала отшатнулась, потом подалась вперед, а на ее губах расцвела счастливая, хотя нерешительная улыбка. Будто сеньора не верила, что Милита сказала правду.

– Что?.. Мой Хасинто? Как?.. Где он?

– Здесь, сеньора, здесь! Правда, сказал, что вряд ли сумеет сразу добраться до ваших покоев. Мол по пути придется кого-то приветствовать...

– Да, понимаю. – Донья прошлась от окна к стене, затем остановилась, поправила черные кудри и сказала: – Федерика, сходи на кухню и передай: пусть постараются. Может, успеют сделать торжественную трапезу вместо обычной. И проследи за ними. А ты, дитя, беги переоденься и быстро вернись: мне понадобится твоя помощь.

Вот так удача! Она и не надеялась, что удастся увидеть встречу госпожи с сыном! Милита сменит платье, вернется, и тут, наверное, как раз явится Хасинто Гарсиас. Если же нет, она станет помогать донье Леонеле как можно медленнее. Чтобы дождаться его прихода.

– Да, сеньора. Я мигом!

Милита ворвалась в покои, которые делила с Федерикой, распотрошила свой сундук и вытащила зеленое, как изумруд, платье. Самое красивое! Торопливо его надела, а прежнее, грязное, скомкала и сунула под кровать: потом отдаст прачкам. Наскоро переплела косы, кончиком одеяла вытерла грязь с лица и побежала обратно.

Хасинто Гарсиас еще не явился, а сеньора сидела на скамье, лицом к двери. Наматывала на указательный палец кончик златотканого пояса, а другой рукой теребила мочку уха. При появлении Милиты привстала, но тут же снова опустилась.

– Ах, это ты. Милагрос, милая, ты ведь хорошо помнишь мои гобелены? И те, которые еще не повешены?

– Да, все-все помню.

– Они там, рядом с сундуком. Свернуты.

– Я знаю.

– Найди тот, который с юным рыцарем. У него в одной руке меч, а на другой сидит сокол. Помнишь?

– Конечно! Тот рыцарь ехал на войну, а потом...

– Милагрос, сейчас не до твоих историй, – пробормотала сеньора и отмахнулась. – Просто найди.

– Ага. Постараюсь побыстрее.

– Постарайся. На нем мой сын... Хочу ему показать. Он не видел.

О! Так вот почему Хасинто Гарсиас выглядел, как рыцарь с гобелена! Потому что он и был там изображен. Зато образ своего младшего сына донья ни разу не переносила на плетеные полотна. Неудивительно. Санчо такой неприятный, некрасивый, мерзкий даже. Какое удовольствие на него смотреть? Лопоухий, вихры торчат во все стороны, нос вздернутый и напоминает поросячий пятачок, да еще и огромная родинка чуть ниже переносицы. Фу!

В историях, которые рассказывала в детстве нянька, младшие братья и сестры всегда были и красивее, и удачливее старших. Почему в жизни наоборот? Санчо – уродец по сравнению с братом, и она, Лита, вроде тоже не слишком красива. Матушка часто смотрела на нее и, вздыхая, говорила: за тобой придется давать больше приданного, чем за Маритой. Ну, наверное, так и есть. Ведь неспроста противные мальчишки дразнили Милиту цаплей и лягухой. Все из-за длинного носа и большого рта. Кто на ней, такой, женится без хорошего приданного?

Она разворачивала гобелены нарочито медленно, притворяясь, будто ищет нужный. На самом деле давно нашла, даже отложила в сторону – рисунком вниз. Лишь когда в дверь постучали, понесла его к сеньоре. На пороге как раз появился... то есть появились ее сыновья. Сначала вошел Санчо-опарыш и метнул на Милиту недобрый взгляд, потом и Хасинто Гарсиас переступил порог. Этот на нее даже не посмотрел, а сразу устремился к донье Леонеле, которая встала и шагнула ему навстречу. Опустившись на одно колено, идальго припал к руке матери.

– Матушка, я рад вас приветствовать, счастлив видеть. Я сильно по вам скучал. Для меня великое благо наконец оказаться дома.

Он поднялся, и сеньора погладила его по щеке, улыбаясь дрожащими губами и сияющими глазами, потом поцеловала в лоб и прошептала:

– Чинто... Как давно я тебя не видела! Как ты возмужал!

Ох, это зрелище стоит того, чтобы вынести брань и пощечины Федерики! Достойный сын возвращается к матушке, а недостойный топчется поодаль и хмурится. Ха! Так Санчо и надо!

– Надолго ли ты? – ворковала донья Леонела. – Надеюсь, все хорошо? Просто приехал меня навестить? Ничего плохого не случилось? Иньиго де Лара тобой доволен?

Де Лара... Точно. Милита совсем забыла, что Хасинто Гарсиас – его оруженосец. Это казалось неважным, пока она не познакомилась со старшим сыном сеньоры, потому и выветрилось из головы.

Де Лара... Она слышала, что он негодяй и подлец. Отец с матушкой так говорили несколько лет назад. Тогда Милита мало что поняла из их ругани, зато хорошо запомнила. Слишком хорошо. Сейчас она понимает куда больше, и это ужасно! Забыть бы тот страшный день, когда отец был злым, растерянным и не знал, что делать. А ведь прежде казался самым сильным, могущественным, почти непобедимым.

Страшный день многое изменил...

В покои сестры Милита всегда пробиралась, как вор в сокровищницу: на цыпочках и озираясь. Пока сестры не было, она доставала из шкатулок украшения и, нацепив на себя, вертелась перед бронзовым зеркалом.

В тот день, заслышав шаги за дверью, она не успела сбежать. Подпрыгнув от испуга, выронила шкатулку. Дерево глухо стукнулось об пол, ожерелья и браслеты рассыпались по соломе, но подбирать их было некогда. Милита бросилась к закрытой балдахином кровати и, забившись в узкий промежуток между стеной и спинкой, затаила дыхание. Вовремя. Шаги, слишком тяжелые для сестры, ворвались внутрь. Следом прошелестела легкая женская поступь.

Кто это?

Милита только-только об этом подумала, как по опочивальне разнеслись жалобные всхлипы, затем утробный хрип и слова:

– Дрянь... Я тебя своими руками придушу

Звонкий шлепок, и Марита с грохотом врезалась в скамью – единственное место, которое просматривалось из закутка. Еле удержалась на ногах и, содрогаясь всем телом, села, ссутулилась, опустила голову. Милита все же успела заметить и побагровевшее лицо, и красные, будто воспаленные веки.

– Дрянь... – повторил отец. – Ты всех нас опозорила!

Милита не верила своим ушам. Отец никогда так с сестрой не разговаривал! До сих пор называл ее то ангелом, то лучиком, то пташкой или цветочком. А тут вдруг – дрянь...

– Я не хотела... – всхлипнула Марита. – Не думала... Я...

– Молчи, блудница, – сказала мать. – У тебя теперь один путь: постричься в монахини и всю жизнь замаливать грех.

Марита вскинула взгляд, и в нем сверкал не страх – ужас. А еще злость.

– Нет! Я не пойду! Я сбегу!

– И куда сбежишь, бестолковая? – Милита словно наяву увидела, как матушка качает головой. – Закопаешь плод греха в землю, а сама – в обозные девки? Тебя, такую, разве что нищий соларьего в жены возьмет. И то вряд ли.

Марита снова повесила голову и так крепко вцепилась в край скамьи, что костяшки пальцев побелели.

– Дуреха. Да, он сразил быка в твою честь... Но у него этих коррид и быков знаешь, сколько было? Может, ты ему просто первая на глаза попалась. Это не означало, что он будет свататься.

– Знаю... – протянула Марита и расплакалась. – Но я полюбила... так сильно.

В нее полетел кувшин. Сестра увернулась и, обхватив себя руками, еще сильнее ссутулилась.

– Теперь тем более не станет свататься! – прорычал отец. – Он уже получил, что хотел! Это если забыть, что ты ему вообще не ровня! Соледад, в этом есть и ваша вина: не уследили за дочерью, не воспитали, как надо.

– Увы, так и есть... – из груди матушки вырвался вздох. – Моя вина... За нее на страшном суде ответ держать.

– Мерзавец! Сукин сын! Думает, если рико омбре, то все можно?!

Тяжелые шаги приблизились, затем отдалились и снова приблизились – отец ходил по комнате и громко дышал.

– Негодяй, как есть негодяй, – вторила мать.

– Нет, он не такой, он...

– Молчи, потаскуха! Еще слово – и ты не в монастырь пойдешь, а прочь! За стены! Отрекусь и прокляну!

– Нет, отец! Вы... Нет!

Снова шаги. Перед глазами Милиты возникла широкая спина, в уши ворвался звук удара. Затем отец отошел, а сестра спрятала лицо в ладонях.

– Подлец ответит... Соледад, он поплатится за бесчестье нашей дочери! Да будет Господь свидетелем, что...

– Перо! Не призывайте Господа зря!

– Это не зря! Я потребую ответа! Мерзавец ответит!

– Мой доблестный супруг, вы решительный и храбрый, но нам ли спорить с рико омбре?

– Я попрошу помощи у сеньоры! Надеюсь, она не откажет и пришлет людей!

Мать ахнула.

– Что вы такое говорите, Перо? Донья Леонела не пойдет против своего сеньора! Уж не ради нашей беспутной дочери точно.

– Хм... да… Видать, я слишком зол, чтобы мыслить разумно. Эх, был бы жив идальго Варгас! Насколько я знаю, де Лара к нему прислушивался. Может, Гарсия упросил бы его хоть как-то загладить вину: подарить нам землю или... А, что толку говорить! Зато в праве судебного поединка мне никто не откажет! Я вызову сквернавца! Ему придется согласиться, если он не трус!

– Он трус. Только трусы и подлецы соблазняют благородных девиц. Но поединок… Тогда о нашем позоре все узнают. Да и встанет ли Господь на защиту падшей женщины? Ведь де Лара ее даже не снасильничал! Недостойная дочь сама... сама... – матушка разрыдалась. – Я должна была раньше спохватиться, раньше... Моя вина… Не углядела. А ведь видела, давно видела, как она вертелась перед сыном Гарсии Варгаса! Но думала: дети. А она, значит, неспроста вертелась, уже тогда на грех была падка…

– Я не вертелась! – вскинулась Марита. – Он мне даже не нра...

Она осеклась и сжалась, стоило отцу к ней шагнуть, но очередной оплеухи все-таки не последовало.

– Ладно, нам остается одно, – сказал он, – отослать ее в монастырь и навсегда забыть о ней. Когда она исторгнет плод греха, примет постриг. А что делать с ублюдком, монахини сами решат.

Марита уткнулась лицом в колени, ее плечи затряслись, и она разрыдалась в голос.

– Умолкни, дрянь! – рявкнул отец. – Радуйся, что я не погнал тебя из замка, как прокаженную!

Сестра затихла, но плечи продолжали вздрагивать.

– Бастрюк... – шептала матушка, будто ни к кому не обращаясь. – Плод беззакония... Но если...

– Чего вы там бормочете?!

– О, Перо, если дозволите сказать...

– Ну?!

– Этот... ублюдок... – она запнулась на нехорошем слове, но продолжила увереннее: – Он ведь не просто бастрюк. Он бастрюк рико омбре.

– И что?! Мне ликовать, что мою дочь обесчестил не простой идальго, а...

– Нет, что вы, мой доблестный супруг! Может, я сейчас скажу глупость... Простите меня, если так. – Зашелестела солома: видать, матушка приблизилась к отцу. – Де Лара вдовец и у него нет наследников. А они нужны. Так может, он согласится взять ее в жены? Тогда наш внук станет...

– Этот ублюдок нам не внук!

– Конечно, не внук. Но может им стать... Если мы дадим за Марией Табитой хорошее приданное... Если Иньиго Рамирес согласится...

– Сплошные «если». Безумие! Что ему это приданное?! Он может жениться на дочери такого же, как сам, рико омбре и получить куда больше!

– Но ведь не женился до сих пор...

– Вот именно. Тем более не возьмет... эту. Он ее уже... кхм. Всё! Цветок сорван! Да и не слышал я, чтобы де Лара признал хоть одного ублюдка.

– Может, то были отпрыски служанок, крестьянок... А эта никчемная все-таки дочь идальго... Ведь можно попробовать? Запереть ее в монастыре мы всегда успеем. А пока запрем в дальних покоях.

– Пожалуйста, соглашайтесь! – Марита вскочила со скамьи и, судя по звукам, бросилась отцу в ноги. – Он не откажет! Вот увидите, не откажет! Он даже сам сказал: боюсь, после этого мне придется на тебе жениться.

– Да ты не только потаскуха! Еще и дура!

Марита вскрикнула: похоже, отец отпихнул ее. Может быть, ногой. Затем сестру увели, и в следующие дни Милита ее не видела и ничего о ней не слышала.

Та вернулась в свои покои на исходе второй недели, из дряни и дуры снова превратившись в пташку, ангела и цветочек. А потом была свадьба, и сияющая от счастья Марита уехала во владения мужа.

Жаль, радоваться ей оставалось недолго...

– Милая, спасибо, что нашла гобелен, – сказала донья Леонела и улыбнулась. – А теперь найди Федерику. Может, ей нужна какая-то помощь.

Ну да, как же, нужна ей помощь! Просто сеньора захотела остаться с сыновьями наедине. Могла бы и не скрывать. Милита понятливая.

– Конечно.

Она поцеловала руку госпожи и выскользнула за дверь. Впрочем, предусмотрительно не закрыла ее до конца. Стараясь топать как можно громче, отдалилась, а потом тихонечко, на цыпочках вернулась и припала ухом к щели. Так хотелось послушать, о чем они будут говорить!

Ох, лучше бы не слышала!

– Эта девочка правда дочь Перо Густиоса? – спросил Хасинто Гарсиас.

– Эта девочка – наказание Господне, – смеясь, ответила донья Леонела. – Такая любопытная, шустрая. Того и гляди чего-нибудь натворит. Но вроде Федерика с ней справляется. Хотя с Санчито они вечно ссорятся. Верно, сын?

– Цапля сама начинает!

– Вот видишь, Чинто, – сеньора снова засмеялась: будто колокольчик звякнул. – И да: Милита правда дочь идальго Рохеса. Хотя... совсем не похожа ни на родителей, ни тем более на сестру, царствие ей небесное.

– Да, совсем не похожа, – согласился Хасинто Гарсиас. – Совсем.

На глаза Милиты навернулись злые слезы, и она на цыпочках отошла от двери: не хотелось услышать о себе еще какую-нибудь гадость. Хватит, наслушалась!

«Совсем не похожа на сестру» сказала сеньора, а Хасинто Гарсиас согласился. Конечно, ведь Марита была красавица, а у Милиты длинный нос и большой рот. Она лягуха и цапля!

Ну как тут не расплакаться?

***

На следующий день донья Леонела отпустила Милиту сразу после обедни. Сказала: если ты мне понадобишься, то позову. В замок Милита не спешила – а что там делать? – и осталась на подворье.

Ее главный враг вместе с братом и кабальерос умчался на соколиную охоту. И хорошо. Или нехорошо? С мерзким Санчо все-таки можно было побегать, пообзываться. А теперь остается бродить туда-сюда, любоваться цветочками, как подобает благонравной девице. Скучно.

Пойти, что ли, на кухню, утащить с собой кухаркину дочку? Поиграть в догонялки, поплести венки... Или пусть Кончита изображает рыцаря, а Милита – принцессу. Главное, не попасть на глаза Федерике, иначе опять придется выслушивать, что благородной девице негоже водиться с чернью.

Может, оно и негоже, а что делать? В родном замке у нее были подруги, но здешним рыцарям Господь как назло послал одних дурацких мальчишек. Эх, будь здесь дочери кабальерос, она бы конечно дружила с ними, а не с Кончитой-замарашкой.

Хотя даже с Кончитой, наверное, дружить не выйдет. Позавчера та потупилась и сказала:

– Я не могу с вами ийтить, донья. Матушка бранится. Мол, работать мне нужно, помогать ей. А не отвлекать госпожей и не балбесничать.

– Чего?

– Ну... не бездельничать.

Можно подумать, Милита бездельничает! Да она почти каждое утро расчесывает и заплетает волосы сеньоры. Еще помогает ей одеваться. Подбирать нити для гобеленов. Сама же много времени проводит за вышивкой.

Все же придется обойтись без подруги... Скучно...

Хотя если помочь новым цветам расти... Бедные! Им, наверное, так сложно среди сорной травы!

Милита перебралась через плетень, окружающий пламенно-алые маргаритки, и принялась выдергивать траву. На самом деле цветы – это благородные девы, плененные злобными маврами! Но Милита – добрая волшебница, и она освободит невольниц! Лишь бы Федерика не увидела...

Дергать траву Милите быстро надоело, тогда она сорвала одну маргаритку и одела ее в юбку из широких листьев. Эта маргаритка была сеньорой и поочередно подходила к подданным: цветущие были дамами и рыцарями, отцветающие – крестьянами, а невзрачная трава – сервами. Маргаритку-сеньору звали Соледад, как матушку, и она некоторых из своих людей отчитывала, а другим наоборот помогала. Она была очень-очень справедливая!

Затрубили рога, и Милита вскочила на ноги, сразу забыв о своих маргаритках. Рыцари с охоты вернулись! Это куда интереснее!

Она бросилась к воротам. Близко не подбежала, а притаилась за кустами боярышника: все равно охотники будут здесь проезжать, и она все увидит и услышит.

Так и вышло. Рыцари остановились возле конюшни, отдали соколов сокольничьим, а потом завели лошадей. Вот и Санчо-опарыш исчез за дверью конюшни: оставил своего коня и вышел, держа за ноги какую-то дохлую птицу. Сейчас побежит кому-нибудь хвастаться добычей, дурак!

Мало-помалу охотники, переговариваясь и пересмеиваясь, разбредались. Хасинто Гарсиас почему-то сказал «я догоню» и скоро остался один. Отошел от конюшни и встал как раз напротив зарослей боярышника. Наверное, думал, что его никто не видит и стянул шапку. Нахмурившись, попытался отцепить от волос колючки. Такой серьезный-серьезный! Колючки убирались плохо, и он явно раздражался, даже злился. Так забавно!

Милита не выдержала и хихикнула. Ох, зря! Кабальеро повернул голову на звук и заметил ее.

– Ты чего смеешься?

– Простите, сеньор. – Милита выступила из-за кустов. – Я не над вами. Но я могу помочь. Давайте, уберу эту гадость.

– Какую еще гадость?

Он по-прежнему хмурился. Ох, сердитый рыцарь!

– Колючки. Давайте, я их уберу.

– Я... Ладно, убери.

Когда она подошла, Хасинто Гарсиас заозирался, потом присел прямо на траву – благо, она уже высохла. А ведь он так сделал, чтобы Милите не пришлось задирать голову и поднимать руки. До чего же заботливый!

– Я быстро, господин. Я каждое утро расчесываю свои волосы и волосы сеньоры. А они у нас о-о-очень длинные. Так что с вашими на раз справлюсь.

На самом деле Милита не думала торопиться. А зачем? Она будет медленно и осторожно отцеплять колючки.

Запустить пальцы в его волосы, пощекотать выемку на задней части шеи...

Сеньоре это всегда нравилось. Может, понравится и ее сыну? Главное, прикасаться к нему, будто случайно, невзначай.

– Вам не больно, сеньор?

– Что? Нет... Даже приятно...

Вот и замечательно!

Милита потянулась к последней колючке и спросила:

– Сеньор, а вам нравится быть оруженосцем?

– Конечно. Это путь любого идальго.

– А ваш сеньор вам нравится? Вы его любите?

Хасинто Гарсиас вздрогнул, бросил на Милиту взгляд – испуганный, растерянный – и тут же отвернулся.

– Он мой сеньор, и я ему предан.

Так и не сказал, нравится ему де Лара или нет. Конечно, эскудеро не может дурно отзываться о своем сеньоре, а лгать Хасинто Гарсиас не хочет. Вот и ушел от ответа. А Милита зря задала вопрос – это неприлично и дерзко. Надо было сдержать любопытство. Хорошо хоть Федерика не слышала...

И все же: бедный идальго Гарсиас! Сложно ему, наверное, служить негодяю.

Милита наконец отцепила последнюю колючку. Растопырила пальцы и, как гребнем, провела по влажным от пота волосам, разъединяя слипшиеся пряди.

– Вот и все, сеньор.

Хасинто Гарсиас поднялся, взял ее руку и коснулся губами.

– Спасибо, донья Милагрос, – сказал он и улыбнулся.

Ух ты! Обошелся с ней прям как со взрослой! Еще и имя запомнил. До чего приятно!

– Рада услужить.

Он ушел. Милита несколько мгновений смотрела ему вслед, затем развернулась и, довольная собой, вприпрыжку помчалась обратно к маргарит...

Ой! К Федерике!

Суровая дева стояла в дюжине шагов, уперев руки в бока, и глядела уж очень недобро. То есть еще более недобро, чем обычно. И почему она всегда появляется так внезапно и не вовремя? Будто следит. А может, и впрямь следит? Неспроста же матушка отправила с дочерью самую строгую из своих дам.

Федерика зашагала вперед, Милита попятилась. В следующий миг подхватила подол и бросилась прочь – за амбар и дальше. Могучая дева за ней не погонится, потому что дамы не должны носиться, как кухаркины дети и прочее отребье.

Конечно, побег спасет Милиту ненадолго, расправы все равно не миновать. Но есть надежда, что злость Федерики поутихнет, и наказание будет не таким суровым. Главное, не попадаться ей на глаза до вечерни. Во время службы могучая дева прикладывает к глазам шелковый платочек, утирает слезы, а после этого чуть-чуть добреет. Вот тогда и нужно к ней подойти и повиниться. При этом опустить голову, ссутулиться и всхлипнуть. Еще лучше – заплакать, но это не всегда получается... Особенно, если на сердце радость. А сейчас очень даже радость! Хотя, может, удастся вспомнить что-нибудь очень-очень грустное? Не сейчас, нет! Потом. Во время мессы...

***

После вечерни Милита поджидала Федерику у часовни: нельзя упустить момент, когда суровая дева не так сурова.

Вот и она! Возвышается над всеми дамами и даже некоторыми мужами. Ее легко заметить и узнать даже в потемках.

Милита заранее потупилась, разыгрывая смущение, затеребила кончик одной из кос и двинулась к даме.

– Д-донья Федерика, – сказала она, когда приблизилась. – Я... мне... Мне так стыдно! Очень-очень стыдно, что убежала! Это было... недостойно.

Суровая дева слушала молча и грозно, Милита же, хоть и смотрела в землю, всей кожей чувствовала на себе давящий и ужасный взгляд. Она всхлипнула и протянула:

– Прости-и-ите. Я больше никогда-никогда не буду так делать. Честно-честно. Пожа-а-алуйста, простите.

Федерика положила руку на ее плечо и сказала:

– Идем в замок, дитя.

Голос дамы был печальным, но мягким. Милита вздохнула с облегчением. Не зря она рассчитывала, что на вечерне Федерика растрогается и подобреет.

Рано радовалась! Стоило оказаться в опочивальне, и от спокойствия дамы следа не осталось. Левой рукой та схватила Милиту за косы, а правой отвесила сразу несколько оплеух.

– А-а-а! Больно! Донья Федерика!

– И хорошо, что больно, – сказала дама и, накрутив косы на руку, дернула их.

Милита взвизгнула. Губы, и щеки, и кожу головы жгло так, будто их опалили.

Дурацкая, злобная Федерика!

Что ж, остается только кричать и молить о пощаде. И плакать. О, не намеренно. Напротив: Милита и рада бы сдержать слезы, а не получается, и они обжигают лицо не хуже пощечин.

– Ну пожалуйста! Я не хотела убегать! Ноги сами...

Федерика встряхнула ее за плечи. И как у Милиты голова не оторвалась?

– Ты что, негодная, думаешь, я за побег отчитываю?! Хотя за него тоже... Но скажи: ты как посмела приставать к кабальеро?! Тебя что, кухарка воспитывала, а не благородная донья?

– Я не приставала! Он сам...

– Ты еще и клеветница? Напраслину на сеньора Гарсиаса возводишь?

Федерика нависла над ней, подобно грозной горе. Милита поежилась и обхватила себя за плечи.

– Нет-нет! Я хотела ска... сказать, что предложила помочь ему. А он согласился.

– Девицы вообще не должны заговаривать с кабальеро первыми. – Федерика вскинула подбородок и не сказала – изрекла: – Лишь слова приветствий и прощаний могут слетать с их уст.

– Да я... я же ничего такого... Просто помогла убрать колючки из его волос. Он же сам позволил!

– Кабальеро не обязан следить за благочестием девицы, если она ему не дочь и не сестра! А ты... Вот выйдешь замуж, тогда сможешь помогать вассальным рыцарям своего мужа. И спрашивать, как прошел их день. А пока чтобы ничего такого!

Суровая дева наконец отошла от Милиты.

Гроза миновала, и теперь ждут привычные нудные поучения? Или это временное затишье?

– Мария Милагрос, сегодня вы останетесь без ужина.

Как назло, именно в этот миг Милита поняла, как сильно проголодалась. Только Федерике лучше об этом не знать: мольбы дама все равно слушать не станет, зато порадуется, что угадала с наказанием.

– Как скажете...

Увы, оказалось, что голод будет не единственным испытанием.

– А сейчас я отведу вас в молельную. Проведете ночь в покаянии.

От одного слова «молельная» накатил вязкий страх, и тело охватила мелкая дрожь.

Нет! Только не туда, не в эту крошечную комнатушку! Милита провела в ней ночь всего раз, почти год назад, но воспоминаний об этом на всю жизнь хватит! Как не умерла от ужаса, только деве Марии ведомо. Ведь на комнате лежит проклятие!

Санчо рассказывал (в один из тех редких дней, когда они не ссорились), что у его далекого предка была златокудрая жена – столь же прекрасная, сколь неверная. Когда рыцарь узнал о ее подлом нраве и бесчестии, то затащил на самый верх башни, в пустующую комнату, закрыл дверь изнутри и – задушил супругу. Правда, он так любил ее, что не смог уйти. Лег рядом с покойницей, уснул и больше не проснулся. Их старший сын искал родителей по всему имению и за его пределами, но так и не нашел. Только спустя много лет, когда каморку все-таки решили приспособить для замковых нужд, слуги выбили дверь. Тут-то и обнаружили два скелета...

Их похоронили, на стену повесили крест, падре освятил комнату. Спустя много лет ее превратили в молельную, где запирали виновных, чтобы каялись в грехах. А в полнолуние туда приходили призраки спящего рыцаря и его неверной жены... Санчо говорил, что если кто из живых оказывался там в это время, то умирал. Женщин и девиц находили с багрово-синей шеей. Мужи выглядели спящими, но их кожа была холоднее зимы.

И туда Федерика собирается отправить Милиту! На ночь!

– Нет-нет-нет, пожалуйста! Милая Федерика, не надо в молельню! Все-все сделаю, буду очень-очень хорошо себя вести! Только туда не надо!

Дама ничего не ответила, только схватила за запястье и потащила сначала из опочивальни, потом вверх по лестнице – в нежилую башню. Милита упиралась, пыталась вырваться, но разве с такой могучей девой сладишь? Федерика быстро дотащила ее до проклятой комнаты, втолкнула внутрь, затем зажгла толстую свечу и поставила перед огромным крестом.

– Молись, пока она не погаснет. Потом можешь лечь спать.

Милита попыталась проскользнуть мимо дамы, но не тут-то было. Та схватила ее за плечо, отшвырнула вглубь каморки и вышла. Дверь захлопнулась, как крышка гроба, клацнул и заскрежетал засов.

Когда шаги дамы отдалились, навалилась тишина. Точнее, так показалось сначала. На самом деле комнату наполняли звуки, пугающие сильнее тишины.

За крохотным зарешеченным окном что-то вздыхало и ворочалось. Что-то живое... ожившее. Нижний край слюды, неплотно примыкавший к оконному проему, постукивал о прутья, насмешливо скворчала свеча, потрескивали толстые стены. Кто-то скребся о камень хищными железными когтями, ворчал и шептал. В шорохах и треске слышалось: Ми-ла-грош-ш-ш. Из углов черными щупальцами тянулся липкий холодный мрак, лишь вокруг неверного огонька мерцал мутный ореол света. Язычок пламени то слабел, то вспыхивал и снова слабел. Вот-вот погаснет! Тогда спящий рыцарь придет и задушит Милиту! Или чудовище, которое царапает стены, прорвется внутрь и сожрет!

Бросившись на колени подле креста и свечи, она зашептала:

– Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут...

Вздохнула, чтобы перевести дух – и огонек погас! Из-за нее или... из-за мертвецкого дыхания? Оно проникло через щель в окне, могильным холодом коснулось правой щеки, забралось под задравшийся подол платья.

Темень... Лишь сбоку льется ночной свет.

Милита встала и подошла к окну. За ним сияла еле видимая звездочка и ползла белесо-сизая туча. Отползла, скрылась за стенами, и луна, рассеченная витыми прутьями, заглянула внутрь. Полная! Милита задрожала и снова бросилась к кресту. Пусть невозможно заново разжечь свечу – ничего для этого нет! – но Господь защитит, поможет!

Когда подняла взгляд, оказалось, что крест светится холодным светом. Как гнилушки! А черная тень под ним напоминает могильный холм. Кладбищенский крест!

– А-а-а! – завизжала Милита, ринулась к выходу, ударила в дверь плечом, потом заколотила кулаками. – Выпустите! Пустите! На помощь!

Она прислушалась: из-за двери доносились гул, стоны, а еще тяжелые размеренные шаги. Слишком размеренные. Будто не живой человек ходит, а...

Милита замолкла, тихонько отошла и забилась в угол прямо возле ночного горшка: может, здесь призраки или чудища станут искать ее в последнюю очередь? Может, удастся дожить до рассвета? Она легла на левый бок и, обхватив колени руками, подтянула их едва ли не к самому подбородку. Так и застыла, боясь лишний раз вздрогнуть или вздохнуть. Холод камня проникал сквозь одежду и, кажется, даже сквозь кости, и все же она не решалась перейти на покрытый сукном соломенный взгорок. Не осмелилась даже перетащить толстое теплое покрывало в свой угол. Ведь ужасная полная луна светила прямо на ложе!

Зуб на зуб не попадал – то ли от страха, то ли от холода, то ли и от того, и от другого. Даже год назад ночь в проклятой комнате не казалась такой бесконечной. Тогда хотя бы полнолуния не было – только узкий новорожденный месяц.

Оставаться тихой и неподвижной было мучительно: ноги немели, болели, а еще ужасно распирало низ живота. Ночной горшок рядом, но... Что если призраки не чуют ее лишь потому, что она не шевелится?

За дверью снова раздались шаги. Теперь не тяжелые, а шепчущие: Ми-и-ила-грош-ш-ш...

Железные когти заскребли по двери. Милита лишь сильнее сжалась: раз Господь не спас – никто не спасет!

Мучительно скрипнул засов.

– А-ай-яй! – она все же не выдержала и закричала.

Дверь открылась, и внутрь ворвался теплый желтый свет.

– Милагрос? Милая, ты здесь? Выходи.

Это голос сеньоры!

Милита вскочила и что есть мочи ринулась к выходу и дальше – в коридор. При этом едва не сбила с ног донью Леонелу. Откуда только в озябшем тебе взялась такая прыть? Из груди вырвались судорожные всхлипы, а затем она разрыдалась – громко, с завываниями, как не подобает благородным девицам, – и бросилась в ноги сеньоре. Обхватила их и запричитала:

– Умоляю-умоляю! Не оста... не оставляйте меня здесь! Да я б-больше слова не скажу вашему сыну! Моя госпожа! П-пожалуйста! Только не оставляйте здесь!

Донья Леонела подняла Милиту за плечи, потом взяла ее лицо в свои ладони.

– Девочка моя, конечно, ты здесь не останешься. Пойдешь спать в свои покои.

– Но донь... донья Ф-федерика сказала...

– Знаю. И в чем-то она была права, – сеньора нахмурилась. – Будь ты чуть старше, я бы тоже... Но ты еще дитя, а мой старший сын через несколько дней уедет. Ступай спать, Милагрос, и сегодня не бойся доньи Федерики. Я ей сказала, что негоже тебе тут сидеть.

– Сеньора! Спасибо, сеньора! Я… я буду очень хорошей, честно!

И Милита не изменит своему обещанию. Она больше не станет говорить с Хасинто Гарсиасом, если он не заговорит с ней первым. Она будет его только приветствовать, желать хорошего вечера, спокойной ночи и вежливо попрощается, когда он уедет к своему сеньору. Она будет благонравной, как велит Федерика, и тихой-тихой. Пока будет. А потом...

Потом она выйдет за Хасинто Гарсиаса замуж!