Ночные парадоксы

Рассказ второй

Ларёк

Почему Второй решил скоротать этот вечер возле ночного ларька, я не знал. Просто, когда мы закончили вытирать пыль с музейных экспонатов, которые мой друг упрямо называл мебелью, он взял рюкзак и сказал: «Пойдем». Назойливые голоса в голове уже тогда  нашёптывали что-то пессимистичное, но душевная глухота вновь взяла верх над здравым смыслом. Я обулся и вышел за Вторым.

Думал ли я тогда, как мы будем проводить этот вечер, да и думал ли вообще – для меня до сих пор остается загадкой, ибо достигнутое путем употребления пива и пылевого кокаина состояние дзен принесло заполнившую меня всего благостную пустоту. На протяжении всего пути я созерцал свой внутренний мир, и все в нём было прекрасно, и не было ничего.

Второй пытался завести разговор, но я отвечал невпопад:

– Как тебе новое “немецкое” киевское пиво?

– Все может быть.

Или:

– Слыхал, янки снова тонут в наводнении?

– Нет, я пас…

Но интереснее было завершение нашей дорожной беседы:

– Вот почему в поясе Ориона три звезды?

– Зачем?

– Именно! Даже не почему, а зачем?!

И товарищ пустился в долгие, витиеватые, как червячная передача, рассуждения о звездах, героях и поясах, припомнив непечатными словами Ориона, Тристана и, почему-то, Лаврентия Павловича. Я оживился:

– А Палыч-то тут причём?

– Так ведь он умереть изволил, сукин сын!

«Как-будто у него был выбор», – подумал я, но промолчал, чтобы не выглядеть глупо в глазах Второго: вдруг был? Я-то откуда знаю, а ему виднее, наверное. Друг посмотрел на меня с укором, и я поспешно отвел взгляд вовнутрь, в дзен.

Там происходили странные метаморфозы. Искристая дуга сияющей вспышкой пробивала разум, становилась радугой, которая, словно клочок цветной бумаги, сгорала в маленьком язычке пламени зажигалки «Cricket». Потом пламя гасло, кто-то невидимый чиркал колесиком, возникала дуга и все повторялось. Пустота исчезала, и хотелось курить. Я постепенно приходил в свое привычное состояние молчаливого вопроса, что, впрочем, совершенно не делало меня ближе к Будде. Внутренний голос копировал Шклярского, иногда забывая и путая слова. Я прощал ему – мне было все равно…

Обходя подсыхающие лужи, мы подошли к ночному киоску, который, как сказочная пещера, таил в себе такие желанные сокровища – пойло и курево. Захотелось произнести (не сказать, а именно произнести): «Сим-Сим, откройся!», но Второй меня опередил:

– Людок, открывай, клиент пришел! – и постучал фалангой пальца по стеклянному окошку, после чего выбросил эту дрянь в темноту.

Оттуда послышались возня и невнятные слова радости и благодарности. «Что ж это за бомж, которому кости так нравятся?», – подумалось мне. «А с чего ты взял, что это бомж? – парировал внутренний голос. – Это, вероятно, вервольф». «Не гони, – отвечал я, – их не существует». «Ну да, ну да…», – во внутреннем голосе слышался сарказм. И почему я позволяю себе так с собой разговаривать?

Тем временем окошко открылось и показалась Людмила, которую наше появление вырвало из сладостных объятий Гипноса, и у последнего нашлось время перекурить, хотя, на его месте, я бы по-тихому собрал вещички и был таков. Мы со Вторым прекрасно знали страсть Людмилы к подобным утехам, поэтому нисколько не завидовали усталому богу.

– Чего вам? – спросила продавщица, зевая.

– Как всегда, Людок! – как истинный завсегдатай бросил друг и протянул в окошко деньги под расчет. – Сдачи не надо.

Через минуту мы получили от девушки два пива и пачку сигарет, по которым так истосковались, и уселись возле этого храма изобилия. Прямо на бордюр.

– Предлагаю выпить за отсутствующую здесь даму!

– Согласен, – поддержал я.

Мы выпили.

– Кстати, а когда она будет?

– Небо чистое, так что должна быть скоро, – ответил Второй, снова рассматривая созвездие обруганного Ориона.

Я подкурил сигарету, глубоко затянулся и отравил окружающий меня воздух горьким дымом. Затянулся еще. Дым глубоко проникал в меня, заполнял все внутри, приводя ленивых тараканов моего мозга в панику. Они полезли из всех щелей, из самых темных уголков сознания, и бросились на поиски противогазов, огнетушителей или лучшей жизни, не вынеся такого издевательства над собой. Они негодовали, они возмущались, они кричали, что обратятся в профсоюз душевнобольных, во всемирную организацию защиты прав тараканов. Одна тараканша в розовой кофточке, с большими усами и микрофоном хотела взять интервью для программы «Альтер-Эго», но ее посылали. Кто-то невидимый больше не щелкал зажигалкой и вместе со мной с интересом наблюдал за развитием событий. В этой суматохе я попытался найти выпущенный мной из вида дзен, но он был нещадно затоптан тысячами тараканьих лапок и не имел никаких шансов на возрождение. Я подивился тому, каким сильным стимулятором разума является никотин, и дал митингующим еще одну порцию дыма, здраво, на мой взгляд, рассудив, что дымом митинг не испортишь.

Ярко-красную лужицу напротив ларька изредка будоражил ночной ветер, отчего по ее поверхности пробегала легкая рябь. Она придавала лужице сходство с развевающимися знаменами. Я с горечью вспомнил “нерушимого”, сделал пару глотков темного, и мои мысли снова вернулись к Лаврентию Павловичу, но не успели набрать разбег, так как справа от меня чья-то ножка хлюпнула в лужу, и послышался звук, очень напоминающий хлопок крыльев голубя. Килограмм, правда, за пятьдесят.

Приятный девичий голос нашей подруги произнес из темноты:

– Будь проклят Горсвет и все коммунальное хозяйство! Люминус!

После этих слов ближайший ко мне фонарь очнулся от спячки и вспыхнул, как по мановению волшебной палочки, являя нам “гений чистой красоты”. Юри стояла на одной ножке, а другой болтала в воздухе над лужей, стараясь вытрясти из маленькой школьной туфельки воду. В левой руке она держала красный карандаш, а в правой сумочку в виде черной кошки с большими выпученными зелеными глазами. Выпученными, видимо, от возмущения, что в нее впихнули такое количество всякой всячины, какое обычно всегда находит место даже в самой маленькой дамской сумочке, в которой этого места, на наш мужской взгляд, там отродясь не было.

– Мальчишки и девчонки, а также небожители, хмельного и прохладного отведать не хотите ли? – вместо приветствия предложил Второй.

– Не откажусь, но только из личной тары, – ответила подруга, допрыгав до нас на одной ноге. Карандаш она куда-то спрятала, да так ловко, что я даже засомневался, а был ли он?

Мой друг снова устроил трудолюбивому божеству перекур, прикупив себе и мне еще по бутылочке и одну для Юри, которая присела на рюкзак Второго, сняла туфельку и стала вытряхивать из нее мокрые капли. «Попробовала бы она вытряхивать сухие», – посмеялся внутренний голос, так меня этим разозлив, что я мысленно попросил кого-то невидимого отвесить ему подзатыльник. Но тот то ли проигнорировал мою просьбу, то ли промахнулся, и в голове безнаказанно продолжили исполнять плохие пародии на песни группы «Пикник». В рюкзаке под Юри что-то хрюкало и дергалось, и я отсел от рюкзака и от греха подальше. Второй подал мне еще одну бутылку, присев рядом с подругой, которая теперь была между нами, и завел беседу о значимости омелы в жизни богов. По причине равноудаленности как от богов, так и от дендрологии, я вернулся к своим баранам, то бишь тараканам.

Дыма меньше не становилось, и бунт разгорался. Насекомые разворачивали транспаранты с мотивирующими лозунгами: «Не только Минздрав тебя теперь предупреждает!», «Рака мозга тебе мало? Еще и легкие губишь?», «Пережили динозавров – переживем и тебя!». Кто-то крикнул: «Фафыст! Сталина на тебя нет!», но тут на несчастного рухнул здоровенный деревянный щит с надписью «Perestroyka», который не удержали трое усачей, и на этом большевистские происки прекратились. Зрелище всех этих безобразий походило на вавилонское смешение, и я чувствовал себя Всевышним. Не хватало только башни, которую я бы непременно разрушил, но тараканы знали меня вдоль и поперек, и потому решили бойкотировать всякого рода созидательную деятельность. Но кого здесь только не было! Все до последнего тараканишки, от мала до велика, собрались сегодня вместе пред моим немного окосевшим от возлияний внутренним взором. Даже всегда спокойные и тихие насекомые в желтых тогах и с четками несли во всеобщий гул свое вечное и непостижимое: «Харе, харе Рама! Харе, харе Крыша!..». А шедшие под лозунгами «Savethereason – killyourself» не спешили пустить себе пулю в голову. Наблюдая за всем этим вместе со мной, кто-то невидимый радостно и восхищенно аплодировал, и я стал подозревать, что, возможно, это шизофрения…

Краем уха я слушал разговор друга с Юри. Они переходили с темы на тему, пока диалог не зашел о причине опоздания обычно предельно пунктуальной подруги. Стоит заметить, что эта милая особа постоянно имела массу увлечений, которым уделяла времени едва ли не больше, чем мне и Второму. Сегодня, к примеру, она то ли брала уроки игры на гитаре, то ли давала уроки игры на нервах, я точно не помнил. Но для гитары было как-то поздновато.

– Да возвращалась с занятий, настроение – отличное…

«Ты прав, старик, гитара была вчера», – проанализировав последние слова, утвердил внутренний голос.

– и тут чувствую: пахнет так… готично. Оборачиваюсь – стоит парень, бледный, плащ на нем кожаный черный, вроде бы знакомый. Присмотрелась – Владик это. Помнишь Владика?

– Румына?

– Он валах!

– Я так и сказал, – глотнул пива мой друг, глазея на пирсинг в крыле нашей подруги. Юри сделала его совсем недавно и очень этим гордилась, ведь теперь она была первой и единственной девушкой с кольцом в крыле.

– Ну вот, поздоровалась я с ним, поговорили немного о том о сем. И думала уже уходить, собралась чмокнуть его на прощание, а он вдруг отшатнулся, глазами одуревшими глянул на меня и обиженно так говорит мне: «У тебя что, Орбит с чесноком?!»

– А такой бывает? – удивился я.

– И ты стала бы жевать такую гадость? – уточнил Второй.

– Окститесь, убогие! Помнится, в былые времена и за меньшую ересь на костер отправляли.

Во взгляде Второго я прочитал: «Чья бы ересь мычала, а твоя б на дыбе кричала», но он молчал, и я был с ним солидарен.

– А если вам так интересно, – быстро сменила гнев на милость Юри, как это часто бывает у легкомысленных созданий, – еще днем я прикупила домой чесночка килограммчик и сырка.

В доказательство своих слов подруга потрясла в воздухе сумочкой. Зелень кошачьих глаз перекинулась на всю морду, которую этот кожзам старался прикрыть передними лапами. Я решил отсесть еще чуть дальше.

Пива оставалось на донышке. Сзади из темноты продолжал звучать невнятный просящий хрип, и в качестве очередного подарка от нашей компании я бросил бутылку через левое плечо. Но вместо слов благодарности услышал поток мата в свой адрес и что-то про “бедный глазик”, и я решил этим вечером больше не совершать добрых дел.

– Оставим гастрономию, – предложил друг. – Что там дальше?

– Дальше я спросила его: при чем тут мой чеснок? Никогда не догадаетесь, что он мне ответил!

– Удиви нас, прелестный генератор случайных чисел, – на лице Второго был написан живейший интерес, как у голодного дракона к корове, но по мне – он сильно переигрывал.

– Владик заявил, что он вампир. Можете себе представить?

– Куда нам, убогим, – сокрушался товарищ, потягивая пивко.

– Ты бы ему ответила, что если у него аллергия на чеснок, то это еще не означает, что он вампир, – посмеялся я над жертвой субкультуры.

– Я именно так ему и сказала: «Влад, если тебе ненавистен запах чеснока, солнце и серебро опаляют кожу, если ты можешь стать туманом или летучей мышью, то это еще ни о чем не говорит. И не нужно доказывать, что ты носферату, спускаясь ночью ко мне в комнату по лунному лучу, чтоб крови пососать – я не фастфуд». Попрощалась и ушла. Ну, какой после всего этого из Владика вампир, а?

«Конечно, никакой он не вампир, – согласился с Юри мой внутренний голос. – Это, вероятно, вервольф». «Изыди, умник!», – крикнул мысленно ему. В ответ на это голос гнусаво затянул:

«Среди темных подворотен,

Где гуляет оборотень…».

Второй пустил пару сизых колец и не предвещающим ничего хорошего голосом сказал:

– В следующий раз увидишь этого гелиофоба, передай ему: пускай ко мне ночью по лунному лучу спустится – пососет…

Мы еще немного посидели возле храма изобилия со спящей внутри жрицей и пошли ко Второму домой, благо, дорога не была долгой. Тараканы, почуяв скорое окончание табачной атаки, стали разбредаться по своим отноркам, оставив после себя в сознании битые бутылки, обертки от мороженого и шкарлупу от семечек. Митинг закончился.

Ночь была прекрасна своей тишиной, и мы с друзьями шли молча, думая каждый о своем. Внутренний голос завывал без аккомпанемента: «Ночь молчит над головой, как вампира черный плащ…», и я не мог не признать, что в этот раз он не погрешил против правды. Мои мысли витали около красного карандаша, Владика и, конечно же, Лаврентия Павловича, но в тот вечер мне так и не удалось определиться с верной постановкой вопроса, а именно: почему он изволил умереть или, все-таки, зачем?

24.10.2011