ВЕДЬМА ДО МЕНЯ

— Чие...

В такие моменты она всегда пряталась с головой под одеяло, в надежде досмотреть стремительно ускользающий сон, такой интересный, такой важный. В такие моменты, когда ласковая рука матери касалась ее волос, Чие думала, что снова она заявилась не вовремя, снова не дала в полной мере насладиться долгожданным отдыхом...

«Чие...»

Но все это уже давно стало частью ее прошлого.

Никто больше не наполнит теплом большой дом, опустевший в один прекрасный день.

Никто больше не спасет ее от пронизывающего холодного ветра, беспрепятственно проникающего внутрь сквозь множество щелей.

Чие кутается в тяжелое одеяло. Кусает бледные губы, сглатывая комок непрошеных слез.

Она отдала бы все что угодно за возможность еще раз окунуться с головой в такое далекое, такое недоступное прошлое.

И порой Чие действительно кажется, что вот-вот, сейчас, заскрипит старый деревянный пол, и через приоткрывшуюся дверь в комнату ворвется новый день, наполненный запахом свежего хлеба и молока. И девочка специально притворяется спящей, только бы заметили, что ее нет, только бы заглянули к ней. Но дом по-прежнему молчит.

А в соседнем дворе тем временем лает собака, стучат ставни на окнах. Пора вставать, давно пора. Чие трет сонные глаза и медленно сползает с кровати, пальцами ног щупая холодный пыльный пол. Ежится — под одеялом было уютнее — и нехотя стягивает с себя ночную рубашку.

В пожелтевшем зеркале стоит худая и бледная, как свет, девочка со светлыми соломенными волосами. Она специально поворачивается к Чие спиной, пока та шуршит платьем, завязывает косу лентой. Даже взгляда не бросит, все бродит по поверхности зеркала с опущенной головой. И только когда Чие уже собирается шлепать прочь из комнаты, все-таки оборачивается и укорительно бормочет:

— А маму ведь никто не будил.

Маму Чие любила и знала вся деревня. Она родилась здесь и выросла. Здесь же и обрела вечный покой.

Чие помнила их последний ужин вдвоем так подробно, будто бы это случилось вчера. Помнила начавшийся в тот день снегопад, подернутые белесой пеленой сумерки. Помнила наполненную жаром духовки кухню и аромат свежего яблочного пирога. Он стоял прямо перед Чие, прикрытый лишь чистым кухонным полотенцем. И так хотелось стащить хотя бы один кусочек...

А потом маме позвонили с работы – из города в двух часах езды от их крошечной деревеньки. Сказали, что это срочно, и попросили приехать как можно скорее. Мама в ответ лишь рассеянно улыбалась.

Она говорила, что вернется следующим утром, говорила, что Чие даже не успеет соскучиться. И обещала, что обязательно купит ей что-нибудь в магазине: сладостей, а может, и новые сапожки.

Чие наивно верила ее словам. Стоя на пороге их дома, она ждала, пока не исчезнет в снежной мгле свет фар машины. Тогда ее маленькое сердечко сжималось от тревоги, но Чие не понимала, почему... Ведь мама никогда не нарушала обещаний.

Дом, еще теплый от маминой заботы, успокаивал Чие потрескиванием угольков в камине. Ей казалось, что за веселой игрой крошечных язычков пламени можно наблюдать целую вечность. Но время шло, а девочка так и сидела в мамином мягком кресле, поджав под себя босые ноги, и не решалась пойти спать. Нет, ничего страшного, она и раньше оставалась одна на ночь. Да только пирог к утру остынет, а подогреешь — уже не так вкусно. А мама ведь старалась. Жалко. Чие отрезала кусочек — горячая начинка из медовых яблок пыхтела паром — и съела, так, без чая. Остальное бережно убрала обратно под полотенце в надежде, что мама вернется к завтраку. Но все-таки Чие продолжала поглядывать в окно, где в танце с белой метелью покачивались макушки елей, пока сами собой не стали закрываться глаза, пока девочка не смирилась и не отправилась спать.

Первое, что Чие услышала следующим утром — торопливые шаги, звон посуды и многочисленные оханья. Кто-то метался по дому, как будто срочно потребовалось собрать все вещи. Мама никогда не была такой шумной: она вставала рано и не любила торопиться. А даже если времени было очень мало, все равно говорила, что спешка только помешает делам.

Чие охватило чувство тревоги. Она ворочалась в постели, боясь пойти посмотреть на незнакомца, прислушивалась к голосу в доме. В конце концов, не выдержала и тихими шажками вышла из своей спальни, проследовала к источнику шума мимо камина, заметила чью-то обувь в прихожей. Из кухни навстречу Чие выскочила запыхавшаяся соседка и сразу затараторила что-то про время и про завтрак.

— А мама? — пропустив слова женщины, взволнованно поинтересовалась девочка.

— Мама... Без мамки теперь будешь, — опустившимся голосом просипела женщина и поправила растрепавшиеся волосы.

В тот момент Чие показалось, что ее облили кипятком, так горячо, так нестерпимо тесно вдруг стало в собственной коже. Она судорожно пыталась выявить игру в словах соседки, пыталась найти им какое-то иное, более правильное значение. Но никак, никак нельзя смириться, что все настолько просто. Слишком просто и явно, чтобы иметь место в жизни Чие.

На ярком солнце снег с непривычки слепит глаза. Щурясь, она спускается с крыльца на вычищенную от недавнего снегопада дорожку, стараясь не поскользнуться на оледеневших за ночь ступеньках. Даже не верится, что весна наступит совсем скоро...

Пересечь улицу, несколько домов, вдоль до перекрестка, налево — Чие помнит путь до ближайшего магазина наизусть. Она почти не смотрит по сторонам, постоянно опускает глаза вниз. Ловит себя на мысли, что считает упавшие на бледно-оранжевое пальто снежинки. Неконтролируемо, почти машинально.

Ее приводит в чувство оледеневший кусок снега, больно ударивший в затылок и выбивший воздух из легких. Второй лишь бегло скользит по плечу и падает тут же, у ее ног. Чие не оборачивается. Чие и так прекрасно слышит смех убегающих детей. Ее ровесников. Для них она чужая, странная... почти что ненормальная...

«Просто взрослая», — мысленно поправляет себя Чие. Стряхивает оставшийся на шапке и волосах снег, и снова движется вперед. Среди белоснежных ветвей деревьев ей уже чудятся цветастые вывески магазина.

Чие думает, что красное на белом смотрится слишком вызывающе. Она опускает голову, трет ладонью глаза, стирая с ресниц снег, и снова поднимает взгляд. Красное никуда исчезать не думает, а склонившаяся над ее рисунками незнакомка лишь с улыбкой хмурит брови.

— Это ведь ты нарисовала? — спрашивает, будто бы не замечая отброшенный в сторону тонкий прутик.

Чие упрямо поджимает бледные губы. Ей совсем не хочется отвечать. Хотя, кажется, этого и не требуется.

— Красиво... — тянет с задумчивым тоном, склоняя голову на бок. Кудри яркие, рыжие, непослушной волной падают на лицо, усеянное множеством веснушек. Так и хочется протянуть руку и убрать.

Странная она. Чудная. Наверное, страннее даже, чем сама Чие.

Она — точно росчерк алой туши на заснеженном бесцветном холсте мира Чие. Деталь явно лишняя, но убрать которую не поднимаются руки.

Чие на миг задумывается, хотела бы она взамен своих белесых соломенных волос иметь такие же пестрые кудри. Хотела бы сопротивляться этой безразличной зиме, морозному ветру и жестокой судьбе в темном рваном плаще незнакомки. Они так неожиданно заявились в ее дом, в один вечер скомкали все и унесли с собой. Осталось только поле, ослепительно белое поле, устремляющееся вслед за нежными лучами февральского солнца, но пока такими же холодными. Новые и новые хлопья снега размывают очертания рисунка. Чие кажется, что вот-вот, и все, что у нее еще осталось, тоже исчезнет, утонет в пустоте. И никогда не наступит весна, никогда не станет теплее. И только красное никуда не делось. По-прежнему эта хитрая, но мягкая улыбка, по-прежнему ласковый прищур медовых глаз.

— Пойдем, — теплый пар клубится изо рта незнакомки, она зачем-то стягивает с себя варежку и протягивает руку Чие. На морозе пальцы быстро немеют, но отвергать предложение ни в коем случае нельзя. Своей голой рукой Чие касается пальцев женщины — сухие и чуть теплые — и сжимает, крепко-крепко, как будто боится, что если отпустит — никогда уже не сможет любоваться на этот пестреющий пламенем летних костров рыжий.

Она живет в небольшом домике на самом краю деревушки, в том самом старом районе, где практически никто не бывает. Тут тихо, спокойно, а все живое будто бы погружено в долгий сон до самой весны. 

Громко скрипят под ногами ступеньки, Беатриче роется в карманах своего плаща в поисках связки ключей.

«Странное у нее имя», — невольно думает Чие. Странное, чужое, но и одновременно такое красивое... Чие повторяет его про себя, сама не понимая того, что могло бы зацепить ее внимание в этом, казалось бы, простом наборе букв.

Беатриче. Быть может, она путешественница, приехавшая из далекой неизведанной страны. Быть может, там круглый год светит солнце, а снег и вовсе в диковинку. Чие читала о таких странах совсем немного — помнится, сильно помогла найденная на чердаке книжка с блеклыми выцветшими картинками. А на них — смуглые люди в длинных одеяниях, барханы и невероятные, фантастические миражи...

Руки у нее красивые — вновь замечает Чие, когда ее новая знакомая ловко справляется с пуговицами плаща. Тонкие, с длинными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. А на указательном левой руки — тяжелый перстень с огромным зеленым камнем.

— Нравится? — Чие вздрагивает, поднимает глаза и, не находя слов, просто кивает.

Беатриче в задумчивости крутит его на пальце, а затем ловким движением фокусника вкладывает в ладонь девочки:

— Держи. У меня все равно таких много.

Они проходят на кухню — наверное, единственное поистине обжитое место во всем доме. Вся раковина забита грязной посудой, полки — какими-то склянками, пакетиками с травами, свежим хлебом, а на столе стоит чистенький черный чайник с красивым изогнутым носиком. Наверняка антикварный, безумно дорогой...

— Зеленый или красный?

— Пусть будет красный... пожалуйста.

Беатриче едва слышно фыркает.

— Возьми чашки. Вон оттуда.

Чие послушно кивает. Чашки оказываются маленькими, со странным узором по самому краю – в форме тоненьких перьев. Необычный набор, ничего не скажешь...

Чай приятно кислит на языке. Чие заедает его кусочком сахара, так и не притронувшись к лежащему перед ней печенью, маленькому, самых причудливых форм.

— А откуда вы приехали? — спрашивает, невольно залюбовавшись тем, как разламывает Беатриче на две части печенье — жест выходит настолько изящным, что невольно хочется повторить.

Та с задумчивой улыбкой съедает голову несчастной зверушки — Чие даже не успевает рассмотреть, в форме чего было лакомство.

— Издалека, — наконец, отвечает, немногословно, будто бы специально провоцируя узнать немного больше о своей загадочной персоне.

Чие не может ей в этом отказать.

— А... зачем?

— По работе.

— Кем же вы тогда работаете?

Беатриче усмехается, наклоняясь чуть ниже, и шепчет, точно выдавая секрет невероятной важности.

— Ведьмой... Необычное занятие, не правда ли?

Чие раздраженно качает головой. И почему нельзя сразу же ответить правдиво?

— Ведьмой... А где же тогда метла и черный кот? – ехидно интересуется она.

Беатриче пожимает плечами, наматывая на палец непослушную прядь:

— Метла в прихожей стоит... А кота я давно уже превратила в чайник. Он начал действовать мне на нервы.

На глаза сразу же попадается чайник, тот самый, черный, стоящий совсем рядом. Чие невольно сглатывает, разжимая держащие чашку пальцы. А ведьма лишь хмурится, совершенно не глядя в ее сторону.

— Воробьи, — она отвечает, хотя Чие даже не успевает задать вопрос. И добавляет в слегка извиняющемся тоне. — Первое время они совершенно не давали мне спать.

Чие вылетает из ее дома, точно пробка из бутылки шампанского, на ходу застегивая пальто. Она бежит до тех пор, пока не кончаются силы. Только тогда останавливается, прислоняется к заснеженной березе, дыша тяжело, часто. И боится обернуться — ей все еще кажется, что ведьма так и стоит на скрипящих ступенях порога, а сильный ветер играет ярко-рыжими длинными прядями волос.

Чие школу не любит. Да и за что ее, собственно, можно любить?

У Чие нет друзей, Чие ни с кем не общается, Чие постоянно держится в стороне, молчит, уткнувшись взглядом в учебник. К ней не суются, ее не дергают, ни о чем не спрашивают. Только вот все-таки иногда, краем уха, она может слышать, как шепчутся и хихикают над ней одноклассники.

Деревенская школа совсем маленькая, ведь детей в окрестностях не так уж и много. Штук десять, а может, и двенадцать наберется. Они учатся все вместе, в одной большой комнате. Учительница маленькая, старая, с большим морщинистым лицом, вечно испачканными мелом руками и тихим скрипучим голосом, безумно добрая. Она и сама, наверное, не помнит, сколько поколений детей выпустила когда-то давно из этой маленькой, наполненной светом из больших окон, комнатушки. Среди них всех была и мать Чие, по фотографиям маленькая девочка с болезненно-бледной кожей и искренней светлой улыбкой, окруженная счастливыми, любящими ее сверстниками.

Их бесконечно сравнивают все, кому только не лень. И это злит. Неимоверно сильно злит.

Неужели так сложно, неужели так трудно понять, что Чие — не она? Что она умерла. И другой такой уже никогда, никогда не будет. Так, может быть, хватит уже мучить, может хватит уже провожать Чие сочувствующими, оценивающими взглядами всякий раз, как она показывается на улице? Ей и самой... так тяжело забыть...

Когда на парту ложится исписанный мелким учительским почерком листок, Чие удивленно моргает.

— Контрольная, — сипит старушка, поправляя очки с толстыми выпуклыми стеклами.

Чие машинально кивает, прикусывая кончик языка. Контрольная... и как только ей удалось забыть...

Шуршат листы, со всех сторон слышится сосредоточенное бормотание. Чие поднимает голову, несколько раз окидывает взглядом класс — нет, конечно же, не готовых к контрольной, как и она сама, достаточно. Но она — совершенно другое. Ведь все остальные держатся друг за друга, помогают, как только могут. А Чие... Чие в этой компании просто лишнее звено. Ей не станут помогать, даже если она попросит. Выходит... придется полагаться только на себя.

Чие крутит в руках ручку, пытаясь вспомнить хоть что-то из последних уроков. Дело продвигается медленно, Чие боится, что одного урока ей не хватит, чтобы ответить на все вопросы.

Редкие солнечные лучи отскакивают от камня на перстне зеленоватыми солнечными зайчиками. Он, всю ночь пролежавший на краю раковины в ванной, к утру стал будто бы сделанным специально на руку Чие, хотя недавно совсем свободно болтался на большом пальце. Метаморфозы, магия... Чем еще это можно объяснить?

Внезапный шорох и движение, заставившие поднять голову. Будто от резкого порыва ветра, совершенно спокойно лежавший на краю учительского стола лист оказывается прямо под партой Чие. Но никакого ветра попросту быть не может, ведь все окна закрыты наглухо.

Дождавшись момента, когда старуха снова углубится в чтение ветхой библиотечной брошюрки, девочка спускает руку под стол. На нее никто не обращает внимания, все слишком заняты заданиями теста.

Чие вытирает вспотевшие от волнения ладони о край школьной юбки — она не может объяснить, как именно и, главное, почему листок с ответами буквально падает ей в руки, минуя несколько стоящих впереди парт. Чудеса, да и только...

Контрольную она сдает одной из первых, незаметно оставив ответы на том же самом месте, где они и лежали. В конце концов, зрение у старухи всегда было ни к черту...

И сразу же быстрым шагом направляется прочь из кабинета — так сильно горят предательским румянцем щеки.

Ведьму Чие встречает вновь по дороге из школы. Они сталкиваются взглядами, и девочка, пусть и несколько неохотно, все же замедляет шаг, медленно направляясь к ней. Слишком много случилось с ней непонятных, необъяснимых вещей. И где еще она может узнать ответы на все свои вопросы?

Беатриче сидит на скамейке с полностью отбитой спинкой, спрятав свои волосы под капюшон новенькой куртки. В ее руках — сахарная спиралька, новогодняя сладость, до сих пор продаваемая в местных лавках.

Чие неловко мнется рядом, переступает с ноги на ногу. Что-то внутри нее до сих пор не может принять факт, что сидящая перед ней — существо не из ее мира.

— Тебе понравился мой подарок? — наконец произносит Беатриче, тем самым полностью ломая повисшую между ними напряженную тишину.

Девочка кивает. Она присаживается рядом, ставит тяжелую от учебников сумку у ног. Дыхание белым паром вырывается изо рта. Чие не знает, стоит ли рассказывать обо всех произошедших с перстнем изменениях — она лишь крепче сжимает в кармане ладонь.

— Каждая магическая вещь часто содержит в себе какое-то особое послание ведьмы... — Чие слышит, как хрустит под ее зубами леденец, но ведьма вскоре возобновляет рассказ. — Так вот. С этим кольцом я пожелала тебе немного удачи.

Чие по-прежнему хочется думать, что слова Беатриче — воздух, что совершенно случайно листок с ответами тогда упал у ее ног. Все это нечестно, неправильно, совсем не так, как было в жизни Чие прежде. Ее тянет сказать, что нет, рыжая ведьма перепутала, Чие — это просто Чие, ей не нужно такой помощи, не нужно таких друзей. А Беатриче, кажется, ничего не тревожит. Она не знает, что такое неудобно.

Чие больше не будет расспрашивать Беатриче о том, откуда ведьма приехала и что забыла в глухой северной деревушке. Уже другой вопрос мучает ее, еще более непонятный и даже пугающий. Наверное, она опять ничего не поймет, посчитает новую знакомую чудаковатой — и больше уже никогда ее не встретит. Мир вновь станет таким, каким он помнится девочке в последние годы. Никаким. Серым. Пустым.

Чие вдруг стесняется задать свой вопрос: она ведь так не хотела признавать все последние метаморфозы. Но смотрит на Беатриче — и отмечает, что все-таки только ведьмой и может быть эта странная рыжая женщина. Откуда она могла прибыть? Наверное, из другого мира. Чие здесь таких еще не встречала.

Беатриче молчит, но и уходить, кажется, не собирается. Смотрит на небо, приложив леденец к губам, как если бы это был палец: больше ничего не скажу. Будто ждет Чие. Или будто ей совершенно нет дела до девочки.

Чие старается не смотреть на нее. Тихонько пихает школьную сумку ногой. Прячет нос в туго обмотанный вокруг шеи пушистый шарф.

— Если вы работаете ведьмой... — осторожно начинает Чие, ненавязчиво, как будто размышляет вслух, — то в чем заключается ваша работа?

Беатриче определенно ведьма. Но таких ведьм, как она, не было в книжках Чие. Там, на пахнущих пылью страницах, изображали старух, древних и корявых, как коряги в тысячелетнем лесу; у них были сморщенные носы и бородавка на подбородке; щуплыми костлявыми руками они держали поварешку и мешали в огромном котле свое зелье из всякой дряни. А еще воровали маленьких девочек и мальчиков. Чие не хотелась думать, что у Беатриче на нее именно такие планы.

— Ты до сих пор не поняла? — в голосе Беатриче слышен смех, она наклоняется на своем месте, так, чтобы видеть лицо Чие. Близко-близко. И смотрит в глаза, тоже весело. — Открой свою сумку.

— Зачем?

Там только книжки да тетрадки, успевшие наскучить за сегодняшнее утро и за все те годы, что Чие ходит в школу. Она старается учиться прилежно, но лишний раз никогда не открывает портфель. Чие любит читать не учебник по математике, а сказки и приключенческие истории. О красивом, далеком и манящем, о том, чего ей не найти в своей жизни.

— Открывай скорее, — настаивает Беатриче, как будто там лежит что-то ее, что-то для нее. Сквозь ворсистую ткань варежек пальцы Чие пытаются нащупать замок на сумке. Цепляются за него, нажимают, после глухого щелчка тянут матерчатую крышку в сторону. — Ну и как?

Чие смотрит на леденец в руках у Беатриче. А затем снова в свою сумку: там, сверху, на книжках, лежит точно такой же, цвета спелой вишни.

— Спасибо, — первое, что Чие соображает ответить. Беатриче хохочет.

— Теперь поняла? — спрашивает она, тоже глядя на конфету в портфеле. А потом, помолчав немного, добавляет, уже спокойнее и серьезнее: — Я не намерена дарить тебе сладкое и работать за тебя в школе. Если буду, если все ведьмы будут делать так — ты обленишься и станешь принимать это как должное. Но магия — не обыденная вещь. Ее ведь прежде не было у тебя, верно?

Чие думает над словами Беатриче и в шутку замечает про себя: Беатриче работает чудачкой. Чудаки всегда выделяются, они нелепы, они удивляют и смешат людей. А еще у них рыжие волосы.

— Моя работа — делать кого-то счастливым хотя бы на время. Это возможно и даже не очень сложно.

Слово «возможно» режет слух. Почему Беатриче упоминает об этом? Пытается укрепить веру Чие в существование магии? Ненужные мысли начинают лезть девочке в голову.

«Если бы магия была чем-то действительно невозможным, то ведь люди, создающие ее, тоже не могли бы существовать? Тогда бы не было Беатриче. И этой ее конфеты. И чашек со странным узором».

Перестань Чие слушать свою знакомую, или даже не будь Беатриче вовсе, и она бы знала, что будет делать, когда придет домой. Но Чие берет леденец из сумки и вертит в руках. Спиралевидный узор делает конфету похожей на вертушку, раскручивающуюся на ветру. Деревенские дети бегают с такими в теплую погоду, яркие лопасти блестят в солнечных лучах. Зеркальная обертка конфеты тоже отражает свет, и Чие думает, что теперь и у нее есть подобная вертушка. Она снимает обертку и начинает грызть макушку леденца — была вертушка, зато сладость вкусная. Теперь Чие не знает даже, когда сегодня вернется домой.

В самом деле, сидеть на скамейке посреди зимнего двора с Беатриче было куда легче, приятнее, интереснее. С момента смерти матери Чие вдруг перестала думать о своем доме как о теплом и родном месте — он абсолютно пуст, но одновременно и полон мучительных воспоминаний. С другой стороны, там действительно есть камин, согревающий в холодные зимние вечера, и нет лишних глаз. Потому что дом Чие такой же пустой, серый и одинокий, как и ее жизнь в ее же сознании. В других домах, во дворе кипела жизнь, гремели праздники, но все это проходило мимо нее. Как будто до сих пор Чие не приходилось выйти из дома.

Беатриче по-прежнему немного пугает и стесняет своим присутствием, а пальцы Чие начинают неметь в сапожках. Глядя на собственные следы на снегу, девочка вертит в голове последние слова знакомой. Она снова понимает, что хочет сказать, но в голове у Чие мыслей больше, чем было за весь последний год.

«Это возможно и даже не очень сложно».

Чие не просила, чтобы кто-то удивлял ее каждый день. Даже если это действительно несложно.

— Что будет, когда все это кончится? — но она по-прежнему боится, что красный может пропасть в этом белом поле, как утопают местные домики в сильный снегопад.

— Если хочешь узнать, что, попробуй уйти, — негромко произносит Беатриче. Будет ли она сожалеть, если Чие вернется к своей обычной жизни? Чие никогда не узнать. Потому что ведьма ушла бы и ничего не сказала, она вообще многого недоговаривает.

— Не буду, — решается Чие. И, кажется, хочет добавить что-то еще, но в итоге только тяжело выдыхает.

Беатриче поднимается со скамейки, отряхивает с куртки налетевшие снежинки и отходит на пару шагов в сторону. Потом разворачивается, смотрит на Чие.

— Это неправильно. Нельзя сидеть на одном месте. Нельзя позволять кому-то делать что-то за тебя.

Леденец ведьма догрызает быстро, толстенькая деревянная палочка летит в снег, оставляя узкий глубокий след на ровной поверхности.

— Поэтому сегодня я не обижусь, если ты снова убежишь. А вот с рассветом мне и самой придется искать новый дом.

Беатриче шагает неспешно, аккуратно, снег громко хрустит под ее ногами. Чие дожидается, пока ведьма исчезнет из виду. Только тогда берет свою школьную сумку и шагает в другую сторону.

Чие по прежнему не знает, когда сегодня вернется домой.

Чие просыпается резко, будто бы от звона будильника в будний день. Рывком садится, сбрасывая с себя одеяло, трет слипающиеся глаза.

За окном все еще темно, но там, на самом краю небосвода, уже разливается нежным румянцем заря. Еще совсем немного, и солнечные лучи разбудят деревню. Еще немного, и Чие упустит свой драгоценный шанс...

Снег на крыльце тихо скрипит под ногами. Звенят ударяющиеся друг о друга ключи в тяжелой связке. В последний раз Чие окидывает взглядом прихожую, пару висящих курток, стоящие в углу старые летние босоножки — а ведь она с самой осени мечтала примерить их, пройтись по наполненным вечерней прохладой улочкам родной деревеньки, все еще сохранивших тепло жаркого летнего дня.

Чие сама не знает, отчего улыбается. Сама не знает, почему на душе легко-легко. И почему ей так просто проститься с родным домом, хранившим столько дорогих и милых сердцу воспоминаний детства. Она не знает. Но уже не может так просто игнорировать стоящие на пороге перемены, не может не поддаться их зову, возможности наконец-то изменить все, открыть новую страницу в своей истории.

Чие прячет ключи в трещине между крыльцом и сводом дома, прикрыв ее напоследок куском оледеневшего снега. Она не думает о том, что они могут кому-то понадобиться, да и у соседки всегда есть запасная связка. Сообразит, если будет так нужно.

Улицы светлеют медленно, пустые, тусклые, будто бы подернутые белесой дымкой. Чие бежит, не оборачиваясь, вперед, до перекрестка, а затем налево. Воздух холодный, колет где-то внутри, заставляет слезиться глаза. Девочка позволяет себе остановиться лишь на мгновение, трет холодной рукой веки, одергивает висящую на плече тяжелую сумку. Она уже явственно видит за шапками заснеженных деревьев ослепительно-яркий полукруг солнца.

Дом ведьмы встречает Чие тишиной и широко-распахнутыми дверями. А на самом пороге, апатично помахивая хвостом — черный кот, бывший пару дней назад обычным чайником.

— Ушла уже, — произносит он глухим тихим голосом, обвивая хвостом аккуратные лапки. — Посмотри.

Чие замирает в недоумении. Нервно облизывает потрескавшиеся от мороза губы. Она уже так устала удивляться всему магически необъяснимому, что просто послушно опускает глаза и только сейчас замечает цепочку следов от самого порога, свежих, пока еще хорошо заметных.

Чие благодарно кивает и, махнув коту рукой на прощание, следует за следами, точно Алиса за Белым Кроликом из хорошо известной сказки. Алиса тоже бежала навстречу неизвестности, тоже хотела изменить привычно серую и скучную жизнь. И Чие остается лишь надеяться, что Червонная Королева в конце пути не прикажет своим слугам лишить ее головы.

В свете восходящего солнца силуэт Беатриче кажется угольно-черным. Она идет неспеша, спокойно и размеренно, будто ребенок, оставляя следы в одну ровную линию. И совершенно без каких-либо вещей.

Чие нагоняет ее быстро, не успевает остановиться, утыкается лбом в спину и замирает так, пытаясь перевести дыхание.

— Пунктуальность — твоя лучшая черта, — смеется ведьма, стряхивая с волос девочки редкие снежинки. — Хотя, пожалуй, на секунду я уже засомневалась, что ты вообще придешь.

— Я не могла не прийти, — бормочет Чие себе под нос.

Они поднимаются вверх по склону, и на мгновение взгляду Чие предстает родная деревенька, маленькая, заснеженная, еще только просыпающаяся. Бесконечно родная. Но так и не сумевшая принять.
Чие останавливается, крепче сжимая пальцами ладонь Беатриче. Где-то внутри болезненным комом скопилась горечь.

Возможно, когда-нибудь она вернется сюда. И точно также будет светить солнце, и падать снег, заглушая шаги. Когда-нибудь...

Нельзя сказать, что жизнь Чие была такой уж значительной.

Нельзя сказать, что она оставила глубокий след в чьих-то сердцах.

Но все же, доверившись судьбе, она шагнула в новый, совершенно иной мир, ставший под ее ногами бесконечной ровной дорогой. А чтобы узнать, куда она приведет — на это у Чие есть целая вечность.