Счастье за пять копеек

На углу Фонтанки и Литейного стоял газетный киоск, который знали все ленинградцы. Дело не в том, что это местечко отличалось от других. Такой же синий ящик с белой полосой на боку и большими окнами по трём сторонам,  те же  газеты, журналы,  календарики и значки на витринах. Продавцом там работала неизменная Алевтина Модестовна с её карманным крысёнком. Эта странная парочка и привлекала покупателей. Кто приходил с плохим настроением — уходил с улыбкой. Кто чихал, тот выздоравливал. Каждый слышал  добрые  слова.

И вот однажды в октябре в газетном киоске Алевтины Модестовны появились праздничные открытки. Два веера украшали витрину справа и слева. Смешные зайки, пузатые мишки, улыбающиеся клоуны, мерцающие блёстками букеты ландышей. Никаких пионеров или красных флагов.

— Возьмите открыточку! — предлагала Алевтина Модестовна, — всего-то пятачок.

Прохожие не покупали. Они привычно платили по три копейки  за «Труд», по четыре — за «Правду». Люди  спешили на работу, листая на ходу газеты. Они ждали хороших новостей.

— Манчини, друг мой любезный, — обращалась  Алевтина Модестовна к своему верному помощнику, — отчего открытки не берут? Разве дорого – пятачок за хорошее настроение? И пусть впереди нет никакого праздника… Немного доброты и волшебства никому не повредит!

Манчини был согласен. Он раскладывал открытки и ждал своего часа. 

В один дождливый понедельник к ларьку подошёл покупатель в шляпе и сером плаще, под мышкой он зажал букетик астр, завернутых в бумагу. Красноносый и сердитый, мужчина выглядел как ответственный работник треста или главка. Нервно вытряхнув на ладонь из портмоне несколько медячков, он ткнул пальцем на открытку.

— Эту!

— Пять копеек, — робко ответила продавщица, наклонив голову с седыми кудряшками к полукруглому окошку ларька.

— У вас почерк хороший? — спросил господин и, не дожидаясь ответа, добавил, — подпишите так: «Уважаемой Марии Ивановне в день рождения от благодарного ученика».

«Как здорово!» — подумала Алевтина Модестовна, пересчитывая медяки.

Манчини опустил свой длинный хвост в чернильницу и виртуозно начертал посвящение на глазах у изумлённого товарища. Алевтина Модестовна помахала открыткой перед своим носом, и, убедившись, что чернила мгновенно высохли, передала покупку.

Вечером, когда киоск было пора закрывать, товарищ в плаще пришёл снова, но на этот раз он был не один, а привёл под локоток старушку. Они старательно обходили лужи и мило беседовали. В шляпке с пером и крохотных ботиках, сером салопе дореволюционного покроя, старенькая учительница словно пришла из далёкой молодости Алевтины Модестовны.

— Милочка, — обратилась  она к продавщице, — я пришла лично отблагодарить вас за доброту. Вы настоящая волшебница. Буквально через час после получения открытки, мне позвонили из ЖЭКа и сказали, что в доме будут делать ремонт. А в моей квартире заменят батареи, переклеят обои и даже побелят высоченные потолки.

— Я не имею к этому никакого отношения, —  скромно улыбнулась Алевтина Модестовна, — это всего лишь открытка.

— А вы всего лишь «та самая продавщица из киоска на углу Литейного». О вас судачит весь город, наконец-то я вас увидела лично.

Алевтина Модестовна продала две открытки. Одну подписали «Уважаемому коллеге в знак признательности с юбилеем», вторую — для внучки учительницы, с  запоздалым поздравлением к началу школьного года. Неутомимый Манчини обмакивал кончик своего хвоста и выводил завитушки.

Каждое утро к газетному киоску стали приходить люди. Они покупали открытки, подписанные крысёнком, и рассказывали о том, сколько приятных событий случилось в жизни их близких и знакомых.

Иногда перед киоском по всему Литейному проспекту протягивалась длинная очередь, мешавшая другим пешеходам. Порой в её конец  пристраивались домохозяйки, думавшие, что там, в самом начале, торгуют копчёной колбасой навынос, а иначе откуда у людей с утра столько радости на лицах? Дойдя до киоска, обманутые в ожиданиях домохозяйки  фыркали от возмущения и жадничали. Но уже на следующий день они приходили именно за покупкой открыток. Чего только не узнаешь в очереди за пятикопеечным счастьем!

— Представляете, к нам в поликлинику прислали нового детского доктора.

— А моей дочери вчера премию дали!

— А наш танцевальный коллектив удачно выступил на празднике.

— А у меня кошка родила таких очаровательных белых котят, я всех раздала!

— А мой сын женится наконец-то!

Алевтина Модестовна радовалась вместе с покупателями,  пока однажды на витрине не осталась одна открытка с замятым уголком. Манчини подписал её для девочки, торопившейся на день рождения к подруге. Очередь разочарованно разошлась, а Алевтина Модестовна со вздохом заперла киоск, Манчини шмыгнул в её ридикюль, и они направились  на склад за пополнением ассортимента.

Алевтина Модестовна очень не любила казёнщину. Слова «ассортимент», «накладная», «спецификация» заставляли глаза увлажняться от печали. Куда приятнее читать стихи и любоваться  бронзовым листопадом, белыми корабликами с туристами, плывущими по Фонтанке, и находить для всего простые и приятные слова. Ленинград, несмотря на холодный ветер — город поэтов, художников и волшебников, даже если они работают продавцами. Но с начальством надо было говорить по существу темы, и Алевтина Модестовна по дороге вспоминала весь перечень любимых бюрократами слов слов: канцелярские принадлежности, почтовая продукция, эффективная торговля.

Завскладом – упитанный усач в хлопчатобумажном костюме цвета хаки, поверх которого была наброшена стёганая синяя куртка — что-то помечал на бланке, под который подложил заляпанную картонку.

— Уважаемый Пётр Семёнович, —  Алевтина Модестовна увидела большие ящики с маркировкой «Почтовые карточки для открытого письма» и растеряла все канцелярские слова, — как кстати я зашла! Мне срочно нужно пополнить запас … красивых и нарядных открыток. Тех, которые по пять копеек.

Пётр Семёнович поднял лысую голову  и  лукаво посмотрел на продавщицу.

— Не получится, уважаемая моя, — ответил он, — вся почтовая продукция бракованная, и подлежит возврату на фабрику. Не знаете, кто в этом виноват?

— Кто же? — ахнула продавщица, всплеснув руками. От волнения она уронила ридикюль, его застёжка щёлкнула. Мелькнул его розовый хвостик и тут же спрятался обратно.

— Начальство будет разбираться, а пока потребовали вернуть всю партию. Три тысячи триста тридцать три штуки.

Алевтина Модестовна подняла испачканный ридикюль и побрела к выходу. Она долго тряслась в трамвае, потом тащилась пешком от остановки до киоска. Последние листья прилипали к мокрому асфальту, тонули в лужицах на обочинах. Небо приобрело свинцовую тяжесть, над городом взяла власть обычная ленинградская осень с насморком, хмурым настроением и еле тёплыми радиаторами отопления.

Прохожие окликали знакомую продавщицу, о чём-то спрашивали,  но она лишь  махала рукой. Наконец, Алевтина Модестовна зашла в киоск, закрылась изнутри,  переобулась из промокших ботинок в домашние шлёпки, включила кипятильник и достала пакетик с заваркой «Три слона».

Неугомонный Манчини шуршал в ридикюле, требуя свободы. Пришлось щёлкнуть застёжкой и выпустить крысёнка. Довольный собой и всем миром он  держал в лапках  одну-единственную открытку, которую умудрился стащить на складе. С глянцевой картонки улыбалась старуха Шапокляк. Алевтина Модестовна всхлипнула.

— Ах ты, мышка-воришка. Одна открытка ничего не исправит.

Манчини  размашисто расписался на трофее: «Алевтине Модестовне от Манчини» и  ловко пристроил  добычу в витрину. Алевтина Модестовна погладила благородного воришку и пришпилила к открытке бумажку «Не продаётся!».

На следующий день открытка со старухой Шапокляк была самым востребованным товаром, но всякий раз покупатели слышали: «Это витринный образец».  В итоге её пришлось отнести домой и положить на трюмо. Алевтина Модестовна устала объяснять рассерженным покупателям, что  счастье за пять копеек  в продажу не поступало, и когда оно появится – никому не известно.  Манчини хитро посматривал на всех из-за кипы газет, шурша и хихикая. Алевтина Модестовна заметила, что чернил в стеклянной баночке немного поубавилось, хотя чернильницу никто не ронял, и тёмной лужицы нигде не наблюдалось. Открытку пришлось отнести домой и положить на трюмо.

Во вторник покупатель в сером плаще и шляпе, которого Алевтина Модестовна давно уже не встречала, появился у киоска.

— Не знаете ли вы, отчего цены на молоко упали?

— Нет… — пожала плечами Алевтина Модестовна, — надо бы заглянуть в гастроном.

Покупатель заплатил за «Гудок», пошуршал газетой и вскинул брови.

—  Что это такое?

 На одной из страниц сверху красовалась витиеватая надпись: «Желаем всем счастья!»

— Газеты и журналы возврату не подлежат… — грустно прошептала Алевтина Модестовна.

— А и не надо! Вдруг счастье будет? Цены на пиво упадут, к примеру…

После обеда торговля в киоске была особенно бойкой. Алевтина Модестовна продала даже литературные журналы, пылившиеся с января. Полки киоска сверкали чистотой, а чернильница опустела.

Алевтина Модестовна ушла с работы пораньше, ведь делать было совершенно нечего.  Неожиданно кончился дождь и как будто потеплело. Из-за туч выглянуло грустное  солнце, позолотившее крыши домов,  перила вдоль Фонтанки и Чижика-Пыжика. Тот встрепенулся, взмахнул бронзовыми крылышками, облетел округу, а затем вернулся и уселся поудобнее. По Лиговской прошествовал духовой оркестр. Синие мундиры музыкантов были расшиты лавровыми листьями по обшлагам. Блестели и звенели литавры, гремела медь труб и валторн. За оркестром бежали школьники и подпевали. Малышам раздавали эскимо, а женщинам дарили красные гвоздики. По Неве плыли украшенные флажками кораблики. Город расцвёл.  Улыбалась  продавщица с ридикюлем в руке, старушки с палочками и младенцы в колясках, студенты и школьники, милиционеры и военные, собаки и кошки в подворотнях. Пахло корицей из булочных, сверкали спицами велосипеды, дети несли воздушные шары.  Летевшие по небу самолёты оставляли раскрашенные красным дорожки, сплетавшиеся в слова «Ура! Ура!»

Из приоткрытого ридикюля  торчал испачканный чернилами хвост Манчини.