Зоя лежала на холодном песке и смотрела на небо. Неделю назад она приехала в этот городок на берегу Средиземного моря, чтобы провести вторую половину февраля вдали от городской суеты. 

В самый первый день она пришла на пляж, который, к удивлению, вовсе не был пустым. Закрытые летние рестораны и площадка с детскими аттракционами напоминали, что сейчас разгар зимы. Но ни отсутствие бойких торговцев, ни холодный ветер не помешали прийти на берег нескольким парочкам, одинокой даме с собачкой и семье с тремя детьми мал мала меньше. Пляж тянулся на многие километры, потому даже эти несколько людей казались Зое своими. Она просидела у самой кромки воды весь день, пыталась делать наброски в альбоме, борясь с пронизывающим ветром.

А потом наступило волшебство — на закате небо стало розовым. Те, кто еще был на пляже, доставали смартфоны и фотоаппараты, пытаясь запечатлеть красоту, но, судя по разочарованным взглядам, ни у кого этого не вышло. Нежный розовый переходил в холодный стальной через множество оттенков, редкие облака подсвечивались мягким золотом, а море стало серебряным и спокойным. Видно, бездушная техника не могла передать того, от чего захватывало дух. Зоя тоже пыталась фотографировать, потом нарисовать небо в альбоме, но быстро бросила. У нее получалась лишь жалкая пародия, сгустки цветных пятен, в которых не было ни нежности, ни величия, ни смысла.

И тогда она просто решила смотреть. Она приходила сюда каждый день под вечер, вытягивалась на песке и всеми силами вбирала в себя красоту розового неба, пытаясь запомнить мельчайшие детали. “Однажды”, — думала она, — “я смогу это написать, маслом на холсте, или акварелью, и тогда я выполню свое предназначение”. Мысль о небе не давала ей покоя ни ночью, ни днем, она жила только этим, с трудом отвлекаясь на что-то другое. Но скоро февраль подошел к концу, а с ним и ее отпуск, и она отправилась домой — туда, где зимой небо серое и низкое,  а на улицах лежит грязный снег, окаймляя бурые многоэтажки.

***

Всю весну Зоя боролась с тоской — по почти безлюдному пляжу и соленому ветру. Она пыталась смешивать краски, чтобы получился хотя бы намек на то, что она видела, но у нее ничего не выходило. Предыдущий большой заказ был окончен — она написала двенадцать портретов гномов для нового модного ресторана. Работа заняла у нее почти полгода, картины удались, и на щедрую премию она и позволила ту февральскую поездку. Новых заказов не было, и никаких идей, кроме неба над морем, не рождалось.

В конце апреля потеплело, и серость стала сменяться яркими пятнами зеленых листьев и желтых одуванчиков. Стало легче дышать, и Зоя уходила гулять на весь день. Однажды, возвращаясь домой через парк, она услышала крики и плач.

— Помогите! Прекрати, скотина! — кричал истошно женский голос.

Зоя, не раздумывая, побежала на шум. За кустами помятый мужчина средних лет пинал грязную собачонку. По задней лапе животины текла темно-красная кровь. Собачка скулила — именно это Зоя и приняла за плач. Женщина лет пятидесяти пыталась унять хулигана, но тот отталкивал ее каждый раз, как она приближалась. От мужика пахло перегаром и грязной одеждой. Зоя бросилась, наклонилась над собачкой, закрыла ее, и тут же получила пинок по спине, который заставил ее упасть. Прибежали еще какие-то люди, оттащили мужика, и, кажется, даже побили его. Женщина, которая звала на помощь, помогла Зое встать, а потом взяла чуть подвывающую собачку на руки.

— Алкашина проклятая! Это Васька, сосед наш! Совсем сбрендил! Собаку вот завел, а она от него сбежала. Да и кто бы не сбежал, бил, наверное. А я еще помогала ему Тишку искать. Нашел, и давай лупить. Куда теперь щенка? К ветеринару, понятно, сначала, а потом куда? У меня три кошки дома.

Откуда ни возьмись появился полицейский, потом второй. Пока хозяин Тишки стоял, плохо понимая, что происходит, полицейские быстро опросили остальных, подошли и к Зое, взяли ее данные, а потом так же быстро пропали, прихватив хулигана Ваську.

***

Тишка оказался худеньким, с золотистой шерсткой и умными карими глазами. Он сидел под шкафом сначала весь день, потом начал выходить на разведку, но при любом шуме снова прятался в свое убежище. На улице он дрожал, быстро делал свои дела, а потом тянул Зою назад к подъезду — домой. После улицы сначала бежал под шкаф, и только потом, успокоившись, выходил на середину комнаты.

Зоя сделала набросок карандашами: Тишка под шкафом. Золотистая шерсть гармонировала с коричневым блеском мебельного лака и причудливыми линиями паркета, только белая повязка на лапке создавала странное яркое пятно.

— Я повезу тебя на море, — шептала Зоя Тишке. — Там элегантные дамы гуляют со своими собаками и любуются закатом. И ты сможешь плюхаться в воде, потому что там мелко у берега. И я куплю тебе мячик, красный-красный, чтобы было видно издалека. И я буду его кидать, а ты будешь мне его приносить. Только ты выздоравливай! Снимем повязку и поедем на дачу, на все лето. А в феврале — на море.

Тишка благодарно лизал ей нос и мелко бил хвостом, но потом на всякий случай уходил спать под шкаф.

***

Через неделю после после неожиданного приобретения собаки Зое позвонили.

— Зоя Витальевна? Ваш участковый беспокоит. Вам повестка должна была прийти, но я перезваниваю на всякий случай, иногда люди в почтовый ящик не заглядывают. Не могли бы зайти сегодня?

И он продиктовал адрес и номер кабинета. Зоя напряглась — не заберут ли Тишку? Она понимала, что вызывают ее, скорее всего, как свидетеля, но внутренне приготовилась биться за нового друга. К тому же у нее только-только появился новый заказ, яркий и солнечный, который захватил ее ум, выходить совсем не хотелось. С тяжелым сердцем вышла она из дома, надеясь вернуться как можно быстрее.

В участке было уныло, как в любом учреждении, куда люди заходить не любят. Она ждала своей очереди, сидела на старой, обтянутой дерматином лавке, и смотрела на стену напротив. Стена была выкрашена до половины, но краска уже облезла. Под ярко-синей обнаружился слой коричневой, а под ним — тускло-болотной. Казалось, что здесь нет жизни, что вся радость слоями слезает, как краска на стене. Люди в форме и без, ходящие вокруг, были безрадостными, серыми. 

Молодой участковый еще нес в себе какой-то юношеский задор, но и он уже подчинялся этому месту, отдавал ему молодость и надежду. Под ярко-синим цветом его глаз уже можно было разглядеть тоскливый болотный, который отвоевывал пространство, выбирался наружу, как монстр из колодца.

— Зоя Витальевна, вы, наверное, удивляетесь, почему вас вызывали, — вдруг сказал он с извиняющей улыбкой.

— Разве это не из-за собаки? Ну, из-за того случая в парке? — переспросила Зоя.

Участковый явно не понимал, о чем она.

— Нет… Что за случай в парке? А впрочем, это неважно. Понимаете, вас хотят видеть в одном учреждении… Я не совсем уполномочен давать сведения… Короче, они обратились к нам, чтобы мы, так сказать, официально вас пригласили… Ну понимаете, чтобы вы не переживали… Чтобы участковый вас проводил, как положено… Чтобы никаких сомнений… вопросов там…

— Я ничего не понимаю, — сказала Зоя. — Какое учреждение? Какие вопросы? Почему мне не позвонили? Почему через полицию? Что вообще происходит?

— Ну я же и говорю, — продолжал лепетать полицейский, которому явно было не по себе. — Это серьезное учреждение. Секретное, — нашел он наконец нужное слово. — Да, секретное. Поэтому они осторожно действуют. Но очень хотят вас видеть. А я вас, значит, буду сопровождать.

— Да не пойду я никуда! — возмутилась Зоя и встала со стула. — Какое секретное учреждение? Причем здесь я? Я вам что, секретный агент, что ли? Я думала, это из-за Тишки!

Она направилась к двери, но участковый быстро догнал ее и помешал ей выйти. Ему явно было не по себе — то ли он сам плохо представлял себе, что за секретное учреждение поручило ему это дело, то ли не понимал, зачем им такая обычная девушка, как Зоя.

— Пожалуйста, не уходите, Зоя Витальевна, — сказал он, и из голоса исчезли все официальные нотки. Зоя увидела, что это просто очень молоденький мальчик, может, только вышедший на службу. Ему пока не хватало уверенности и опытности, но он явно старался выполнить важное поручение. — Не бойтесь, это просто посещение, часа на два. А потом вас домой довезут. Они сказали, просто поговорить.

Зое почему-то стало жалко паренька, да и любопытство начало ее разбирать. И в самом деле, какое такое секретное учреждение вдруг так сложно приглашает обычную художницу? Она вздохнула и сдалась:

— Только на два часа! 

***

В “учреждении” ничего не напоминало облезший полицейский участок. Никаких людей в форме, никаких крашеных стен, никаких видавших виды лавок в коридоре. Оно больше напоминало больницу, дорогую, с вышколенным персоналом и легким запахом кофе. На двери была табличка “Лаборатория…”, но Зоя не успела прочесть, как следует, что это за лаборатория. Но видимо, из-за этой надписи и общего больничного вида она не удивилась, когда бодрая девушка в голубой хирургической пижаме, встречающая ее, первым делом предложила сдать кровь.

— Зачем? — покорно спросила она, закатывая рукав.

— Обычная формальность. Все, у кого доступ на третий этаж, сдают анализы на инфекции. Там чистые помещения, — объяснила девушка, и Зоя ничего не поняла из ее объяснений.

Девушка исчезла с пробирками, и Зое не удалось расспросить ее поподробнее. Приемная была светлая, уютная, но никаких признаков того, чем же занимается “учреждение”, не было. Телефон у нее отобрали на входе, яркие модные журналы, лежавшие на столике, чтобы сгладить скуку ожидающих, ее не привлекали. Зоя вытащила из сумки блокнот и карандаш и начала делать набросок — собака с мячом во рту, а за ней — море.

— Как у вас здорово получается! — вдруг раздался за ней мужской голос. — Впрочем, чего ожидать от известной художницы?

Зоя обернулась и ответила:

— Спасибо за комплимент, но какая же я известная? В основном для издательств заказы выполняю, и то хорошо.

Мужчине было лет шестьдесят, он был подтянутым и моложавым, его седые волосы были аккуратно подстрижены, а под белым распахнутым халатом виднелась яркая водолазка, как будто выбивающаяся из общей мягкой палитры приемной.

— Здравствуйте, — сказала Зоя, встав из кресла. Она решила больше ничего не говорить и не спрашивать, пока ей не объяснят, зачем она здесь.

— Здравствуйте, Зоя Витальевна. Меня зовут Марк Александрович… просто Марк. Я рад вас видеть у нас.

Зоя молча смотрела на него. Он выждал полминуты, но она так и не произнесла ни слова. Тогда Марк заулыбался и жестом показал на кресло.

— Надо подписать пару бумаг. Формальность, но необходимая… Наши исследования конфиденциальны. Вы получите доступ к… определенной информации. Мы бы хотели, чтобы вы были… сдержанной в ваших разговорах.

— Какого черта! — не выдержала Зоя. — Какая информация? Я не ученый, не секретный агент, не полицейский на пенсии! Что я вообще тут делаю? Зачем все это?

— Скажем так… Я вспомнил о вас случайно. Я, видите ли, был на выставке в январе. Выставка современных художников нашего города. Там, кажется, были две ваших работы?

— Три, — поправила его Зоя. — Ну и что? Причем здесь мои картины и… секретная лаборатория?

— Пока вы не подписали бумаги, я мало что могу вам сказать. Скажем, кое-что в вашей картине показалось интересным… Кое-что, что имеет отношение к нашим исследованиям. Просто поставьте здесь подпись, и я вам все объясню.

Зоя не знала, что думать. Та выставка была большой удачей. Она подала заявку, и все три заявленные картины отобрали, и ее имя упоминали рядом с настоящими мастодонтами, которые привыкли разъезжать по миру и выставляться в разных странах. “Черт с ними”, — подумала она и поставила размашистую подпись там, где показывал Марк.

Как только она это сделала, Марк чуть заметно изменился. Его улыбка стала жестче, из глаз пропала мягкая вежливость. Он больше не был добродушным хозяином, он был важным работником секретного учреждения, и Зое стало страшно.

— Я попал на выставку случайно — жене обещал, что сходим вместе. Но я получил удовольствие. Помните, как она называлась?

— Конечно, помню. “Свет и цвет” — игры света, запечатленные на полотне. Наверное, поэтому мои работы отобрали.

Марк открыл неизвестно откуда взявшуюся папку и выудил из нее лист бумаги — на нем был фрагмент ее картины, сочетание цветных узоров и линий. Они писала ее, думая о красоте мира. Она помнила, какое удовольствие доставляло ей выводить все эти причудливые переходы цвета.

— Эта картина называется “Мир”. Я писала ее для себя, не на заказ, — сказала Зоя.

— Это вовсе не ваша картина. На этом фото кое-что другое.

— Что? — поразилась Зоя. — Это невозможно. Это не копия, я не писала с натуры, это полностью мое творение! Хотя, может, потом кто-то скопировал, после выставки…

Марк продолжал:

— Это не другая картина или рисунок. Это сильно увеличенный фрагмент одной фотографии. Я покажу вам ее, и вы поймете, что ни о каком копировании речи быть не может. Я и сам понял, как это напоминает вашу картину, только сделав несколько увеличенных фрагментов. Большая удача, что я пошел тогда с женой.

И он вытащил из папки еще несколько листов и начал один за другим выкладывать их перед Зоей, и у той от удивления раскрылся рот. Первый лист содержал кусочек “картины”, но был обрамлен чем-то непонятным. На втором стало понятно, что это — огромный глаз с разноцветной радужкой, причудливое сочетание цветов на котором и складывалось в копию Зоиной работы, а на третьем появился обладатель глаз — странное создание с вытянутыми руками и ногами, с глазами в пол-лица, с чудесными длинными волосами мягкого серебристого цвета.

— Кто это? Это шутка? Розыгрыш? Фотошоп?

— Нет, Зоя, это не шутка. Это… Короче, мы называем ее Ева. Она не говорит, у нее совсем другое строение рта, артикуляционный аппарат не подходит для произнесения человеческой речи. Но, кажется, она общается иначе…

— Человеческой речи? Так она не человек? Она что, инопланетянин… инопланетянка? Она женщина?

Марк засмеялся.

— Мы не уверены. Но она субтильная, с длинными волосами, красивая… Мы как-то привыкли обращаться к ней в женском роде.

— Откуда она у вас? И что вы делаете с ней? Проводите опыты?

— Мы пытаемся изучать ее. Но не переживайте, мы не собираемся вскрывать ее живьем или бить током. Она бесценный дар для нас. Мы защищаем ее.

— И держите взаперти? Скрываете от всех? А она-то что думает по этому поводу?

— Мы надеемся, что вы поможете узнать. Ее глаза… Кажется, именно так подобные ей общаются. Происходит постоянная смена цвета, сочетания все время разные и очень причудливые. Мы даже не уверены, что способны различать все оттенки. Мы пытались найти взаимосвязь… тщетно. А потом я смотрел на эти снимки и что-то вспомнил. Нашел репродукцию вашей картины, сравнил — совпадение на сто процентов! Как такое возможно? Мы собрали сведения о вас, но ничего не нашли необычного. Возможно, вы сами не знаете, но… Мы надеемся, что вы сможете общаться с Евой.

— Как? Я же не лингвист, не ученый, не переводчик! Я…

— Вы художница. Вы видите цвет. Может, вы видите то, чего не видим мы.

Зоя замолчала. Она с трудом подбирала слова, потому что могла думать только об одном — как ее картина стала точной копией одного из моментов “общения” таинственной Евы? Она писала ее у себя в мастерской, никому о ней не говорила, картина просто родилась!

— Пойдемте, Зоя. Вы познакомитесь с ней, а по дороге поговорим.

Зоя молча пошла за Марком, который привел ее к лифту, в кабине которого снова заговорил.

— Вы знаете свойства человеческого языка, Зоя?

— Не знаю… Ну есть устный, а есть письменный. И языков много.

— У любых языков одни и те же качества. Язык всегда линеен, особенно устный. Звуки следуют один за другим, складываясь в слова, а слова — в предложения. Мы можем создавать речь и воспринимать ее только линейно. С письменностью сложнее. Языки, которые используют иероглифы, менее линейны. В иероглифе нет последовательностей. В одном символе зашифровано понятие, слово, грамматический элемент. Но потом иероглифы все равно встают один за другим, линейность на более высоком уровне побеждает.

— А Ева? Ее язык… тоже линейный?

— Вы молодец. Ее способ порождения информации менее линейный, чем звуковая речь. Все эти сочетания цветов воспринимаются как единое целое. Конечно, потом происходит смена, а значит, в какой степени линейность возвращается. Но за один момент времени она порождает некий объем информации, гораздо больше, чем одно слово. Ее цветовые сочетания — что-то вроде иероглифа, только более сложного, в котором заключено целое предложение или много предложений.

— И люди могут расшифровать этот язык, понимать его?

— Вы опять задаете хороший вопрос. Все дело в цвете… Вы же знаете что-то о цвете? И свете?

— “Свет и цвет” — как моя выставка.

— Да, удивительно совпадение. Наш мозг реконструирует реальность. Цвет — это иллюзия, которая формируется нашим мозгом. Объект поглощает волны определенной длины, а те, которые он отражает, и определяют цвет. Наш крутой мозг достраивает эту реальность. Но более совершенный мозг может реагировать на какие-то другие стимулы, которых остальные не видят. Цвет и свет — это почти одно и то же. Цвет — это характеристика видимого электромагнитного излучения. Хотя, вы должны это знать, — усмехнулся Марк.

Зоя задумалась. Свет. Уроки физики. Волна или частица? И то, и другое? Или ни то, и ни другое, а что-то большее?

— Но свет — это же объективная реальность, правда? Он же существует?

— Свет — это то, что мы воспринимаем, как свет, дорогая Зоя. Мы и правда сделали кучу открытий благодаря свету: теория относительности, квантовая теория, астрономия. Но мы до сих пор не знаем точно его природы. Не понимаем, почему его скорость предельна.

— Это все слишком сложно для меня, — ответила Зоя. — Для меня цвет — это чувство. Эмоция, настроение. Мое отношение к миру. Это мой способ выразить себя. Общаться с миром, в конце концов.

Она резко остановилась, увидев торжествующую улыбку на лице Марка.

— Вы это сказали. Способ общаться.

— Я не имела в виду, общаться как Ева! И послушайте, почему этот лифт так долго едет? Третий этаж, мы должны были бы приехать давным давно!

— Третий этаж — это кодовое название. Мы спускаемся под землю, и довольно глубоко. Плюс обработка. Нам не нужна зараза с поверхности.

Зоя забеспокоилась.

— Вы сказали, два часа. Мне нужно скоро возвращаться.

— Правда? — сухо переспросил Марк, и в этот момент лифт наконец остановился.

***

Здесь не было цвета — все молочно-белое или серое. Зато света здесь было предостаточно, его не гасили даже ночью. Зоя уже не плакала, как в первые дни. Сердце разрывалось, когда она думала о Тишке — бедном песике, который прятался у нее дома под шкафом. Она думала, что делает доброе дело, забирая к себе, а выходит, обрекла на одиночество голодную смерть. “Может, он начал выть, и соседи взломали дверь?” — тоскливо думала она.

Никто ее не выпустил ни через два часа, ни через два дня. Марк только говорил что-то об анализах, ДНК, новом витке человечества.

— Вы такая же, Зоя! Вы как Ева, у вас такие же мутации. Только она совсем изменилась, а вы нет. И кто знает, сколько вас таких среди людей! Более совершенных, способных к эффективной коммуникации. Мы должны понять, разобраться.

Еву она так и не встречала, хотя их совместное общение готовили. Они боятся — понимала Зоя. Боятся, что вместе мы будем сильнее. Что сбежим. Ускользнем от них.

Наконец, этот день настал, и ее долго вели по белым коридорам, единственными цветными пятнами которых были разноцветные хирургические пижамы персонала — зеленые, голубые, оранжевые. Но потом остались только Зоя и Марк, они зашли в отсек, одна из стен которого была прозрачной, и Зоя увидела ее — Еву. Ее подвели к едва заметной двери, она открылась, и Зоя вошла в узкий коридорчик. Дверь за ней закрылась, и только тогда открылась другая — та, что вела в комнату Евы.

Зоя вошла, и Ева тут же подошла к ней. Ее огромные глаза переливались разными цветами, и Зоя не могла оторвать от них взгляда. Ева взяла ее за руки, они смотрели друг на друга, и тут что-то случилось. Как тогда, на берегу моря, когда небо вдруг стало розовым, все вокруг поменялось. Белое помещение наполнилось красками, узорами и линиями. Зоя смотрела на них, смотрела в глаза Евы — и понимала.

За несколько секунд Ева рассказала ей все. Свет — просто иллюзия, мир намного больше. Для Евы нет никаких преград, потому что для нее нет предельности света. Время — обратимо. Смерть — не необходима.

— Как это возможно? Почему же ты тогда не сбежишь?

Ответ пришел мгновенно. Ева просто ждала ее. Но она и жила своей жизнью — одновременно с этим, в прошлом и в будущем.

— Но я не умею так общаться… У меня нет таких глаз. А если бы я была слепой?

И тут же поняла ответ, о котором ей уже говорил Марк. Цвет — это просто иллюзия, которую создает мозг. Можно придумать другие стимулы, чтобы создать эту иллюзию. Люди станут более совершенными.

Зоя подумала про Марка, который обманом заманил ее сюда. Про алкоголика Ваську, жестоко избившего маленького щенка.

— А стоит ли?

И опять ответ волной накрыл ее. Новые люди не знают насилия. Насилие возможно только там, где возможна смерть.

“Попробуй”, — вдруг зазвучало у нее в голове. И она поняла. Все соткано из света, свет везде. А значит, она может перемещаться повсюду, двигаться во времени.

Она закрыла глаза, а когда открыла их, увидела себя на пляже февральским вечером. Она лежала на холодном песке и смотрела в розовое небо, которое теперь было наполнено новыми, неизвестными ей раньше цветами. Семья с детьми была неподалеку. Все дети видели небо, как она — они были такими же, как Ева. Дама с собачкой чуть дальше — она увидела и поняла, кто это, и слезы покатились по ее щекам. Как же сразу она не распознала в собачке Тишку, а точнее, Тишку в той самой собачке? Значит, она выполнила обещание и привезла Тишку на море. Ярко-красный мяч в зубах песика светился, окаймленный переливами новых оттенков. Он больше не прячется под шкафом. Он любит гулять и играть с детьми.

Зоя закрыла глаза, а когда открыла их, увидела себя в кабинете участкового. Его глаза светились ярко-синим, затмевая убогие краски стен и мебели. Он говорил ей про секретное учреждение, а она сказала ему:

— Пойдемте отсюда? Я хочу пригласить вас на кофе. А потом напишу ваш портрет, у вас такие красивые глаза.

Через миг Зоя была в лаборатории и смотрела на себя — не в зеркало, а на себя, стоящую напротив, только что зашедшую в помещение через узкий коридорчик. А потом писала картину, которую выставят, и которую увидит Марк с женой.

Мир раскрывался, терял границы, звал. Она отправится к звездам, на миллион лет вперед. А потом в прошлое, посмотреть, как Луна прилетела к Земле из глубин космоса. А потом в тот мир, где живут созданные ею двенадцать гномов — ведь творения тоже обретают жизнь. 

А потом снова туда — на пляж, под розовое небо, любоваться серебряным морем, писать картины, только не кистями и красками, а по-другому. Теперь Зоя знает, как, чтобы сохранились и нежность, и величие, и смысл.