Изгой

Белоснежные туманные вихри грациозно извивались по стенам маленькой круглой комнаты в такт тихо струящемуся колокольчиковому перезвону.

– Не-е-ет! Опять?! – грянул злобный вопль.

Вихри испуганно замерли.

– Оставьте меня в покое! У вас масса народа, который будет прыгать в восторге от такой… миссии. Отправьте любого из них!

Вихрики начали боязливо сползать вниз – подальше от брызжущей раздражением тучи под потолком. Точнее, от вспухшей, как нарыв, грязно-серой капли в центре вполне светлого облака.

Воздух у стены как будто уплотнился. Медленно, словно изображение на фотобумаге, проявился офисный стул с сидящим на нём молодым человеком – по виду типичным клерком, правда, одетым в щеголеватый белый костюм.

– Дайте мне спокойно отдохнуть! – раздражённо выкрикнула туча. – Всё равно я не увижу там ничего нового. Одна гадость и пошлость!

Молодой человек демонстративно вздохнул:

– Ты уже двести лет «отдыхаешь».

– И что? – взвилась туча. – Мы куда-то торопимся? Бесконечность плюс-минус двести лет – всё равно бесконечность!

– Ты отравляешь остальных.

– Пачкаю их нимбы? Расстраиваю арфы? – желчно поинтересовалась туча. – Я никого не трогаю, пусть живут как хотят! И меня не дёргают!

– Каждый – часть Единого. О котором я забочусь. И да, я решил поторопить тебя.

Не слушая больше возражений, молодой человек шевельнул указательным пальцем, и грязная капля, оторвавшись от облака, тяжело шлёпнулась на пол.

– Видишь? – спросил грустный старичок в хитоне, кивнув на сцену, разворачивающуюся за односторонне-прозрачной стеной.

– Она мне не нравится! – категорично заявил его собеседник. – Впрочем, я себе тоже не нравлюсь. Почему с каждым разом всё хуже? Это что, первокурсники делали?

– Ну что ты! Это, хм, спецзаказ.

Собеседник скептически хмыкнул, внимательно оглядывая себя. Ручки-крючки, ножки-ложки, спина корявая. И это он ещё лица не видит.

– Уродливому телу уродливую душу? – с горечью спросил он.

– Скорее, наоборот, сам же знаешь, – извиняющимся тоном произнёс старичок.

– Знаю-знаю, – проворчал уродец. – Душа главнее.

Старичок развёл руками – мол, против закона не попрёшь – и смущённо поправил норовящее вылезти из-под хитона крыло.

– Что ж она такого натворила, что аж вот так? – поинтересовался уродец, ощупывая свои шишковатые плечи.

– Ну, ты, конечно, и страшнее вещи видел, но тут, как бы сказать, формируется тенденция. Не хотелось бы, чтоб она укоренилась.

– И вы не придумали ничего лучшего, чем использовать меня?

– Да мы уж по-всякому пробовали, – с горечью отозвался ангел. – Уж такой красавицей её посылали! И, красавцем, кстати, тоже. Но с каждым разом только больше цинизма и презрения. Никого в грош не ставит. Ни любви, ни даже жалости…

Ангел в расстройстве заметался по комнате. Калека с завистью смотрел на его лёгкие, быстрые движения.

– Слушай, а когда уже я перейду в другую категорию? Ты ведь знаешь, что мне, в отличие от этой… души, – он с неприязнью посмотрел за прозрачную стену, – тяжело и больно. Каждый раз.

Ангел скользнул к уродцу и обнял его за плечи.

– Знаю, Бод. И каждый раз поражаюсь, как ты умеешь находить радость, даже будучи таким. А самое удивительное – как у тебя получается передавать её своим партнёрам. Правда, и таких эгоистов тебе ещё не доставалось.

– Радость бытия, – криво усмехнулся уродец. – Это правда, я ценю её. Несмотря на боль. Может, я просто мазохист, как ты считаешь?

Ангел поперхнулся.

– Шучу, шучу, – принуждённо рассмеялся Бод. – Знаю, что заслужил, принимаю смиренно. – В издевательски-лёгком тоне ангел безошибочно уловил тщательно скрываемую горечь. – Ладно. Полагаешь, что она не безнадёжна?

– Нет, – с облегчением отозвался ангел. – Но с ней будет трудно. Просто, боюсь, для неё это последний шанс… Но это и твой шанс. Справишься – выйдешь из категории.

Бод вскинул брови и широко улыбнулся.

– Ну, раз так… давай подумаем, – он потёр переносицу. – По ординарному регламенту душа воплощается в физическом теле и через какое-то время забывает о мире неземном. Кстати, почему вы устанавливаете именно три года?

Ангел пожал плечами:

– Считается, что за это время сознание формируется и способно уже само влиять на душу, совершенствовать её. Посредством физических реалий.

– То есть проходя испытания материального мира, – криво усмехнулся Бод.

– Ну да, в этом горниле душе даётся возможность исправить свои недостатки. Знаю, знаю, – торопливо добавил ангел, заметив скептическую иронию на лице Бода. – Теория пока несовершенна. Но и эксперимент длится всего несколько тысячелетий. И этот подход работает… почти всегда.

– Ладно, оставим научные дискуссии, – ухмыльнулся Бод. – Просто смотри, что получается. Связь с Единым у человека только через душу, а голос души он слышать перестаёт…

– Не всегда, – поспешно перебил ангел.

– В нашем конкретном случае. Сколько воплощений прошла уже эта душа? И хоть раз сохраняла связь? Впрочем, через её грязный фильтр никакой небесный свет не пробился бы.

Ангел сокрушённо кивнул, соглашаясь.

– Беда в том, что сознания её воплощений и голоса тела не слышат. Ведь тело, по вашей теории, вторично, – саркастически заметил Бод. – То есть сознание, сформированное уродливой душой, остаётся один на один с миром. И чего вы ждёте?

Ангел смотрел насторожённо-вопросительно.

– Давай проведём эксперимент. Дай мне прямой доступ к сознанию!

Ангел всплеснул руками. Крылья, всё-таки протиснувшиеся в прорези хитона, возмущённо захлопали.

– Ну правда, – настойчиво воззвал Бод. – В конце концов, исходная задумка и подразумевает единение души и тела.

– Но не прямым же вмешательством тела в сознание! – возмутился ангел. – Это же практически насаждённая шизофрения! Оно с ума сойдёт.

– Ну, я буду осторожен, – усмехнулся Бод, – постараюсь не довести до сумасшествия. И потом, я так понимаю, терять уже нечего, это последний шанс?

– Но стандартный порядок предусматривает…

– Он хоть раз сработал? – перебил Бод.

– Надо дать человеку время, э-э, проявить себя.

– И сколько вы намерены ждать? Снова всю его жизнь? И снова без толку?

Под натиском раздражённого уродца ангел заколебался.

– Ну дайте ему лет пять, – предложил Бод. – Там уже станет понятно.

– Не меньше десяти, – быстро сказал ангел.

Бод постарался скрыть торжествующую улыбку:

– Ну ладно, десять.

Ангел запустил руки в шевелюру и простонал:

– Во что ты меня втягиваешь? Если мы чего-нибудь напортачим…

Бод подмигнул:

– То в следующий раз воплотимся уродами на пару.

*   *   *

Роды прошли легко. И это оказалось единственным хорошим событием.

Ребёнок выскочил из матки с громким криком «Бы-ля-аа!» вместо обычного писка-плача и зыркнул на помогальщицу таким не младенческим ясным и злобным взглядом, что та едва не выронила новорожденного. Окружающие роженицу женщины испуганно попятились, зажимая рты руками.

Сын красавицы Ичиты и её высокого, сильного мужа оказался уродом. Скрюченное тело с явственным горбом, слишком короткие ноги с огромными ступнями, на левой руке перекрученные, не разгибающиеся пальцы. Лицо, наверное, не казалось бы совсем уж безобразным, несмотря даже на выпирающие надбровные дуги и острый, почти треугольный подбородок, если бы не пробирающий до костей взгляд тёмных, как бездна, глаз.

Обтирая новорожденного травяным соком, женщины не могли сдержать горестно-разочарованных вздохов: на сына Ичиты община возлагала такие надежды! Немногочисленный и слабый род у-тачей, бежавший из родных мест под натиском гораздо более сильных захватчиков, остро нуждался в пополнении. В первую очередь, конечно, в мужчинах. А тут…

Дрожащими руками помогальщица протянула ребёнка матери. При виде собственного чада Ичита вскрикнула. У-тачи верили, что рождение красивого и здорового ребёнка – знак того, что боги довольны народом. И наоборот: урождение – проявление божьего гнева.

Ичита всхлипнула, из глаз хлынули слёзы. Младенец заливисто заорал и заколотил кривыми руками по материнской груди. Женщины сочувственно качали головами, невольно брезгливо пожимая губы.

– Пустить отца? – тихо спросила помогальщица.

Ичита сглотнула, судорожно вытирая лицо. На сына она старалась не смотреть.

– Что уж теперь, – вздохнула старшая рода, – пускай.

Смущённо-горделивая улыбка новоявленного отца при взгляде на помогальщицу выцвела. Он сделал торопливый шаг к жене и застыл в ужасе. Лицо превратилось в маску, на которой проступили горечь и отвращение.

Именно такое выражение на лицах окружающих стало появляться при виде Тичана с первых дней и преследовало его всю жизнь. Другие дети не хотели играть с ним, щипали и обзывали, если он подходил слишком близко. Взрослые отшатывались и делали защитные знаки, если видели ковыляющую скрюченную фигурку.

У-тачи не были бессердечными. Возможно, они приняли бы несчастного калеку с жалостью, если бы не его постоянная агрессивность. С самого рождения он выражал свои желания требовательным недовольным криком, а любой отказ приводил его в злобное исступление. Когда у Ичиты от переживаний огорчилось молоко, Тичан устроил настоящую истерику. Он ни в какую не хотел есть невкусную кашу из протёртого овса и выплёвывал её до тех пор, пока не понял, что замены просто нет.

Почему-то уверенный, что все обязаны выполнять его желания, он приходил в неистовство, когда этого не случалось. Со временем, сталкиваясь с жёсткой реакцией окружающих, он научился сдерживаться, но загнанная внутрь неудовлетворённость постепенно переплавлялась в угрюмую ожесточённость.

Удивительно, но Тичан никогда ничего не пытался стащить у других. Видимо, какой-то инстинкт подсказывал ему, что община не потерпит воровства. Но он с такой злобной завистью смотрел на обладателя понравившейся вещи, что людям становилось не по себе.

Ичита, конечно, кормила и обихаживала сына, но и она никогда не хотела взять его лишний раз на руки, обнять, приласкать. Отец же и вовсе избегал Тичана, воспринимая его как незаслуженное оскорбление, наказание неизвестно за что. Не было и речи о том, чтобы поиграть с сыном, научить его чему-то или даже просто поговорить. Он почти перестал бывать дома, с головой уйдя в тяжёлую общинную работу, которой, надо признать, всегда было много.

У-тачи жили бедно, с трудом собирая скудный урожай зерна и плохо растущих в их лощине овощей. Раньше жившие на берегу широкой тёплой реки, у-тачи так и не смогли привыкнуть к жизни в лесу. Они боялись и не понимали его, хотя обитали здесь уже довольно давно. Все понимали, что приспосабливаться придётся – другого выхода нет. Но как же эта лощина – самое свободное и светлое пространство, которое они смогли найти после многодневного блуждания по чащам и болотам – не походила на открытый солнечный и ветреный берег любимой реки! Там они были вдосталь обеспечены рыбой, а в полях под щедрым солнцем привольно росли и пшеница, и кукуруза, и фрукты. Здесь же их постоянным спутником стал голод, у-тачи хирели и болели, единственной надеждой общины не пропасть совсем оставались дети… Но не Тичан – наказание рода, безобразный, злобный карлик, живое свидетельство неудовольствия богов.

Угрюмо насупившись, Тичан быстро – насколько мог – шагал к пологому подъёму, за которым лощина переходила в лес.

Он сбегал в лес от презрения и насмешек окружающих, сколько себя помнил – уже лет десять. Лес дарил ему если и не счастье, то, по крайней мере, покой и возможность расслабиться. Здесь никто не насмехался над его уродливой внешностью, над неспособностью удержать в руках лопату или хотя бы швейную иглу, над его неудачными попытками полным донести от родника ведро воды. А-а, что говорить! Тичан передёрнул плечами и ускорил шаг.

Весёлые крики сверстников, закончивших на сегодня свою часть общинной работы, как всегда остро царапнули сердце, но он знал, что они не примут его в свои игры, и даже не повернул головы, стараясь только поскорее миновать ватагу. Но они уже заметили его.

– Эй ты, урод! – насмешливо пропел Зидар, заводила и главный обидчик. – Опять прёшься по улице? Я же тебе говорил, что твоё место на задворках!

Дружки расхохотались. Тичан сжал губы и ускорил шаг.

– Смотри, грохнешься! – Зидар поднял еловую шишку и запустил в изгоя.

Шишка упала чуть впереди. Тичан на ходу обернулся и презрительно плюнул. Шишка подкатилась под слишком большую ступню… и Тичан грохнулся. Ватага взорвалась злорадным смехом. Тут же в воздух взвился град шишек. Тичан ощерился, шаря руками по земле. Круглый камень ткнулся в ладонь, и Тичан, не раздумывая, метнул его в обидчиков.

Камень ударил Зидара прямо в середину лба. Брызнула кровь, Зидар упал, раскинув руки. Мальчишки оторопели. Тичан развернулся и побежал к лесу.

Он бежал, налетая на стволы деревьев, продираясь через кусты, пока не начал задыхаться. Споткнувшись об очередной корень, он растянулся, ударившись к тому же головой о ствол дуба. Боль, злость и обида захлёстывали его.

– У-у-у! – взвыл он и заколотил кулаками по земле. Грязные влажные комки полетели ему в лицо.

Тичан вскочил и начал пинать дуб своими несуразными босыми ногами. Костяшки заалели, и без того исцарапанные руки и ноги покрылись новыми ссадинами, но Тичан как будто задался целью причинить себе как можно больше боли –заглушая физической болью душевную.

– За что?! Что я им сделал? – крик выплёскивался из него как ливень из грозовой тучи. – Урод! Изгой!

Он с размаху запустил грязные пальцы в волосы и дёрнул, вырвав целый клок.

– Ну хватит! – вдруг раздался сердитый голос. – Больно же!

Тичан от неожиданности поскользнулся и плюхнулся на землю, больно приложившись копчиком.

– А-а? Кто здесь?

– Где здесь? – ворчливо отозвался голос.

Тичан завертел головой, но никого не обнаружил.

– Прекрати дёргаться, голова уже кружится. Я тут.

Тичан охнул: ему показалось, что голос говорит прямо внутри его головы.

– Я сошёл с ума? – прошептал он.

– С чего бы? – фыркнул голос.

– Я… слышу голоса.

– Что, много?

– Нет, один, но…

– Значит, не сошёл. Я один и я действительно есть.

– Да кто ты? – простонал Тичан, хватаясь за виски.

– Хм. А сам ты как думаешь?

– Ты… А я точно не сошёл с ума, нет?.. Тогда ты… злой демон. Который пришёл меня мучить, а потом забрать мою душу.

– Зачем? – хладнокровно поинтересовался голос.

– Что зачем? Мучить?

– Ну, например.

– Откуда я знаю? – взорвался мальчишка. – А зачем все меня мучают? Потому что злые!

– А ты не злой? – усмехнулся голос.

– Нет!

– А кто запустил болотных клопов в постель старой Личуны?

– Она сама всегда вопила, что я – вшивая вонючка! Постой! А ты откуда знаешь?

– А кто измазал грязью только что постиранную юбку Баты?

– Да откуда?.. Она обзывала меня грязным гадёнышем!

– А кто выпустил из загона свиней, и вся община потом до ночи их загоняла обратно?

– Они говорили, что от меня больше неприятностей и меньше пользы, чем от этих свиней!

– Думаю, можно не продолжать. И ты уверен, что ты хороший и добрый, а они сволочи? – насмешливо спросил голос.

– Да!!! – Тичан вскочил, сжимая кулаки, и изо всей силы пнул дуб.

– Прекрати! – воскликнул голос. – И так из-за тебя я весь искалеченный.

– Что?! Да кто ты такой, в конце концов? И откуда ты знаешь, что я делал?

Голос кашлянул и с запинкой ответил:

– Я постараюсь объяснить. Только давай пройдёмся, чего тут, у этого дуба, сидеть? К тому же я проголодался.

– Я тоже, – буркнул Тичан.

– Это, собственно, одно и то же.

– Как это?

– Ты двигайся, двигайся. Пойдём к малиннику. А я буду рассказывать.

Тичан пожал плечами и двинулся вперёд, раздвигая колючие кусты. Если он сошёл с ума – ну и ладно, хуже ему всё равно уже не будет. А есть и правда хотелось.

Он давно научился добывать себе пропитание, шатаясь по лесу. Здесь было полно еды, хотя его тупые односельчане этого до сих пор не поняли. Общинные охотники не особенно успешно добывали зверя лишь с одной стороны лощины – в светлом листвяннике. Водились там, в основном, зайцы, да и те осторожные. Когда же охотникам чудом удавалось завалить кабана, в общине был настоящий праздник. Именно от осиротевших стараниями охотников лесных поросят пошло когда-то общинное стадо.

Тичан же облазил окрестности со всех остальных сторон, забираясь с годами всё дальше. Он знал три больших малинника, поляну черники, рощу с гнездовьем соек, откладывающих мелкие, но вкусные яйца, целую рощу гигантских лопухов с мучнисто-сладкими корнями и заросли орешника. Это не говоря о грибах и массе мелких ягод. Учить его было некому, но он каким-то внутренним чутьём определял съедобность того, что находил. Да и осторожность его никогда не подводила. Правда, в деревню Тичан дары леса никогда не приносил. Ещё не хватало!

В малиннике Тичан немедленно набил рот крупными сладкими ягодами. Стало повеселее. Голос тоже как будто повеселел:

– В общем, так. Ты же знаешь, что у человека есть душа?

– Угу, – промычал Тичан, продолжая срывать малину.

– И, понятно, есть тело. Чтобы они могли вместе существовать, формируется сознание.

– Чего-о?

– Ну, как бы… ох, сложно объяснить. Давай для простоты примем, что есть душа и тело.

– Так ты, что ли, моя душа? – насытившийся и оттого благодушный Тичан выполз из малинника и сел, привалившись спиной к дереву.

– Нет, скорее, наоборот. То есть не наоборот, а рядом. Тьфу, в общем, вторая составляющая.

– Что за бред?

– Короче, – с досадой сказал голос. – Я – твоё тело. Фактически, я – это ты.

– Ты что, дурак? – воскликнул Тичан. – А я тогда кто?

– Ты, – голос запнулся, – совокупность души и тела, воспринимающая мир через фокус сознания.

– Это точно бред, – помолчав, сказал мальчишка. – Я – это я, вот он я, моё тело – оно моё. Хотя, – он на миг задумался, – то, что я думаю – это не тело. Мысли… Мысли и есть душа?

– Не совсем. Скорее, чувства. Хотя и это не вполне верно. Тьфу! Да как же это объяснить? – голос раздражённо фыркнул. – В общем, смотри: тело и душа живут вместе, хотя, вообще-то, это отдельные… вещи. Это понятно?

Мальчишка кивнул, почти насмешливо.

– Обычно человек их не слышит…

– Тогда почему я слышу тебя?

– Ты, скажем так, особый случай.

– Потому что урод?

– Нет! – возмущённо воскликнул голос. – Между прочим, мне обидно, когда ты называешь меня уродом.

– Но это я себя…

– Я понимаю, что это нелегко осознать, – вздохнул голос. – Давай будем считать, что тебе повезло. Твоя часть, твоё тело – я – вдруг заговорило. Это не значит, что у тебя теперь нет тела. Скорее, у тебя сейчас появился помощник. Кстати, можешь звать меня Бод.

По мере того, как Бод говорил, лицо мальчишки всё больше вытягивалось, губы сжались в тонкую нить.

– Хорошо, – наконец медленно произнёс Тичан. – Значит, ты моё тело?

– Ну да! – с облегчением выдохнул Бод.

– А я, значит, душа?

– Не… а, впрочем, давай называть так.

– Значит, это из-за тебя все мои беды?

– Что?! – поперхнулся Бод. – Да нет же!

– Как же нет? – язвительно переспросил Тичан. – Меня все ненавидят как раз из-за того, что я – ты! – такой урод. А если я тебя сейчас скину со скалы?

– Да что ж ты злобный-то такой?! А я ведь хотел по-хорошему…

Голова Тичана вдруг словно взорвалась изнутри. Фейерверк невыносимой боли вырвал из горла страшный, звериный стон. Тичан упал на колени, и его вырвало. Он корчился в малиновой луже, сжимая голову руками и подвывая.

Боль прекратилась так же внезапно, как и началась. Тичан затих, обессиленно раскинув руки.

– Я могу и так, уяснил? – с угрозой пророкотал Бод.

Тичан всхлипнул.

– И если я ставлю блок, то только потому что ещё надеюсь. Хотя моё терпение уже на исходе. Будь уверен: если придётся, я смогу заставить тебя разделить со мной всю возможную боль.

Тичан, тяжело дыша, вытер губы.

После долгого молчания Бод тихо сказал:

– На самом деле жить в мире проще, чем тебе кажется. В мире со всем и со всеми.

– Да? – выкрикнул мальчишка. – А ты знаешь, каково это, когда над тобой всё время издеваются? ­– на глазах его выступили злые слёзы.

– Знаю, – глухо сказал Бод. – Слушай, давай не будем ссориться. Нам всё равно жить вместе. Я же хочу тебе помочь.

– Да неужели? А ты не подумал, чего хочу я?

– Ты хочешь, чтобы тебя любили, – уверенно ответил Бод.

– Ха! – издевательски воскликнул мальчишка и вдруг разрыдался.

Бод не препятствовал ему. Как ни странно, именно сейчас, в искренней, неуправляемой горечи и растерянности, мальчишка вдруг тронул его и даже… вызвал симпатию. Однако выпускать вожжи из рук Бод больше не собирался, хотя и готов был ослаблять их до состояния незаметности. Если мальчишка не прекратит упрямиться.

Наконец Тичан успокоился, сел, вытер рукавом измазанное лицо и спросил:

– Ну и что дальше? Как ты собираешься сделать, чтоб меня все любили?

– Мы будем делать это вместе. Для начала давай-ка прогуляемся к орешнику.

– Зачем мне сейчас орехи? – пробурчал Тичан. – Я не хочу есть.

– А это не для тебя. В общину отнесёшь.

– С какой стати? – возмутился Тичан.

– Пора уже начинать что-то давать, а не только брать. Тебя не любят в первую очередь именно из-за этого.

– Но… – начал было Тичан, но вдруг замолчал, нахмурился и зашагал к орешнику.

Тичан вернулся в посёлок в сумерках, когда народ уже подтягивался на традиционный общинный ужин. Женщины хлопотали, накрывая длинный стол, за который усаживались голодные пахари, охотники, старики и дети.

Надо признать, Тичана никогда не прогоняли от стола, однако брезгливо отодвигались, когда он садился рядом. Впрочем, с тех пор, как он научился добывать себе пропитание в лесу, Тичан редко приходил к общей трапезе. Сейчас же ему и вовсе не хотелось приближаться к соплеменникам. Бод, чувствуя смятение мальчишки, взял основную роль на себя, и Тичан, хоть и медленно, но твёрдо, придерживая на груди топорщащуюся рубаху, шагал навстречу односельчанам. Навстречу поднимающимся от тарелок удивлённым, возмущённым, негодующим взглядам.

Тичан остановился, не приближаясь к кругу света от костра и чувствуя, как начинают мелко дрожать колени.

– Явился, гадёныш! – взвилась старая Личуна. – Как только совести хватило? Искалечил мне племянника и в ус не дует! Мать его от постели не отходит, не знает, будет ли жив сынок её!

Другие женщины подхватили, возмущённо и угрожающе. Из-за стола медленно поднялся отец Зидара, сверля уродца тяжёлым ненавидящим взглядом.

– И до того всё время гадил, а теперь вообще на смертоубийство замахнулся! – проверещала Личуна.

Мальчишку затрясло.

– Я не хотел!.. Он сам!.. – крикнул Тичан срывающимся голосом. – Я принёс… вот вам принёс… – он рванул рубаху, и из-за пазухи на землю высыпалась целая гора орехов. – Я не хотел, – хрипло повторил он и, развернувшись, поковылял в темноту.

– Вот видишь, – с горечью сказал Тичан. – А ты говорил: надо любить. А они! Не нужна им никакая моя любовь.

– Ну а что ты хотел с первого-то раза? – примирительно отозвался Бод и добавил уверенно: – но орехи твои они возьмут.

Тичан недоверчиво хмыкнул.

– Кстати, поздравляю, – чуть насмешливо произнёс Бод.

– С чем?

– А ты забыл? С днём рождения! Тебе сегодня стукнуло тринадцать.

Тичан равнодушно пожал плечами: никто никогда не праздновал его день рождения. Бод немного помолчал, а потом сказал почти торжественно:

– Обещаю: если будешь меня слушать, то в свой четырнадцатый день рождения ты не будешь чувствовать себя изгоем.

Тичан робко откинул полог хижины Зидара и замер на пороге. Сидящая у постели сына мать Зидара, вся заплаканная, обернулась к нему, и её лицо исказилось от гнева:

– Убирайся, гадёныш!

Если бы мог, Тичан, конечно, немедленно развернулся бы и сбежал, но Бод твёрдо стоял на своём. Тичан сунул дрожащую руку за пазуху и протянул женщине несколько зелёных листочков.

– Их надо разжевать и приложить к ране. Гноиться перестанет.

В глазах матери вспыхнуло недоумение, смешанное с недоверием и надеждой.

– Ты… откуда знаешь?

– Я много раз лечил свои раны. Я уверен, поможет, – хрипло выговорил Тичан, положил листочки на лавку, кивнул и вышел.

Женщина машинально кивнула в ответ.

– Даечка, как ты?

– Ох, подруга, плохо. Похоже, загибаюсь я, – рано поседевшая женщина натужно закашлялась и плотнее закуталась в одеяло.

Посетительница судорожно вздохнула и схватила её за руку:

– А ты пробовала?..

Дая подняла руку, призывая подругу помолчать.

– Я уже всё перепробовала, ничего не помогает. Какая-то сильная хворь. Видишь, как я изменилась, а ведь всего-то несколько дней, – она опять закашлялась, тело крупно сотрясалось, на лбу выступила испарина. – Видно, пришла моя пора помирать, что уж поделаешь.

Подруга страдальщецки вздохнула, потом отвела взгляд и смущённо затеребила подол.

– Даечка, а может… ты только не ругайся… может, попробуешь спросить… Тичана?

– Кого-о? Этого ублюдка?

– Он правда помог моему сыну. Я уже боялась, что потеряю Зидара, а он… помог.

Дая пристально посмотрела на подругу. Та покраснела, но твёрдо сказала:

– И я ему благодарна.

Дая покачала головой.

– Даже если так, это же совсем другое.

– Что ты теряешь? Попробуй!

– Он такой противный, – пробормотала Дая.

Подруга улыбнулась:

– Зато знает все лесные травы.

– Ладно, на сегодня хватит лопухов, эти бы донести, – добродушно проворчал Бод. – Покажешь своим, как очищать корни, а листьями можно покрыть крыши, у кого там самые ветхие.

– Они же всё равно шпыняют меня. Почему я должен?.. – проворчал Тичан, пристраивая перевязанную охапку на кривую спину.

– Во-первых, уже не так. А во-вторых, если хочешь получать, то сначала надо давать.

– Но они-то мне ничего не дают, как и раньше! – взорвался Тичан. – И слушать не хотят. Позавчера закидали меня грибами, которые я же им принёс! И кричали, что я хочу их отравить. Тупицы!

Молния короткой боли пронзила висок. Тичан охнул.

– Просто продолжай, – наставительно изрёк Бод. – И будь к ним снисходительнее, они просто не знают. Зато помнят, как в прошлом году такими же грибами отравилось полдеревни.

– И не такими вовсе, просто похожими, – буркнул Тичан, перешагивая очередную корягу. – К тому же их вымачивать надо.

– Вот ты им и объясни. Терпеливо.

Тичан вздохнул и потёр висок.

– Это дерево не пойдёт для постройки. Оно гнилое внутри.

Староста сумрачно посмотрел на Тичана. Его помощник, Инар, в два раза выше и толще мальчишки, с отвращением сплюнул:

– Много ты понимаешь!

– Побольше тебя, – огрызнулся Тичан, но взял себя в руки и указал вверх. – Макушка клонится. И листья с одной стороны скукожились.

– Сбрысни отсюда! – прорычал Инар, сжимая кулаки. – Каркает только.

Тичан отскочил, с отчаянием глядя, как он прилаживается ударить топором.

– Хотя бы с другой сторо…

Хлёсткий звон железа заглушил громкий треск ломающейся древесины. Трухлявое дерево рухнуло сразу, чего никогда не случилось бы со здоровым. Инар успел только вскинуть руки к голове. Дерево ударило его по хребту и завалилось, погребя человека под кучей веток.

– Почему они меня не послушали? – простонал Тичан. – Я же говорил…

– Зато в следующий раз послушают, – хмуро откликнулся Бод. – Ну и потом, Инар же остался жив. Может быть, даже ещё ходить сможет. Мы потом посмотрим.

– Тичан, когда будет дождь?

Калека взглянул в небо, потом на верхушки дальних деревьев, поднял корявый палец и замер, как будто прислушиваясь. Далеко-далеко просвистела какая-то птица. Тичан улыбнулся и уверенно заявил:

– Через три дня.

– Отлично. И… спасибо.

Тичан сидел, привалившись к стенке сарая и улыбался подмигивающим звёздам.

– Бод, мне сказали спасибо.

– А вчера Дая угощала тебя пирогами, – ухмыльнулся Бод. – Специально испечёнными.

– Да-а, – выдохнул Тичан.

– Надо признать… ты неплохо справляешься.

Тёплая волна затопила Тичана.

Он проснулся от сверлящего чувства тревоги. Далёкий раскат грома – едва на уровне слышимости. Никто другой и не заметил бы, но Тичан подскочил, словно подброшенный пружиной. Далеко на западе вспыхнула молния. Гроза. Он ждал её, знал, что придёт. Почему же тогда так беспокойно?

Алый отблеск над лесом. Пожар! Молния, видимо, ударила в сухое дерево. Да они сейчас все сухие, дождя не было почти месяц. Но ведь пожар очень далеко, сюда не дойдёт, ливень промочит лес и загасит огонь. И тут до него дошло.

– Вставайте! Вставайте! – завопил он и побежал по улице, стуча подряд во все дома. – Скорее!

– Что случилось? Где?.. Что?!

Выскакивающие полураздетые люди ничего не понимали, но они уже привыкли доверять Тичану. Если он говорит, что беда, значит, правда беда.

– Надо уходить! – крикнул Тичан. – Пожар выгонит на нас всех зверей из той части леса! Там и кабаны, и волки. Их очень много. И они помчатся прямо здесь!

– Они же потопчут все посевы! – ахнул староста.

– Они потопчут нас всех, – закричал Тичан. – Если мы немедленно не уберёмся с их пути. Туда! – он махнул рукой влево. – Выбирайтесь из лощины и бегите как можно дальше!

– Но мы не ходим туда, там… недобрые места, – зароптал один из охотников.

– Придётся, если не хотите быть затоптанными.

Староста махнул рукой, прерывая испуганных недовольных людей.

– Все идём, куда сказал Тичан. Мы успеем собрать вещи? – повернулся он к мальчику.

– Нет, только людей. Надо никого не забыть.

Староста кивнул и проревел:

– Бегом!

Паникующая, кричащая и плачущая толпа ринулась к домам – забрать детей и стариков. Мужики посильнее взваливали на закорки слабосильных и устремлялись по склону вверх. Староста охрип, подгоняя отстающих.

Набухшее небо прорвалось, грянул ливень – ещё далёкий, но быстро надвигающийся. Люди в ужасе бежали в темноту, не зная, доведётся ли им вернуться в свои дома. Молния ударила уже гораздо ближе, и всех оглушил раскат грома. А когда затих его отзвук, они услышали нарастающий гул приближающегося звериного стада. Топот лап и копыт и страшный треск поваленных деревьев.

Тичан вдруг хлопнул себя по лбу:

– Инар!

Инар жил один, в дальнем конце деревни. И по-прежнему едва мог передвигаться. В суматохе о нём просто забыли.

Тичан в отчаянии оглянулся, но в темноте не разглядел никого, кто мог бы помочь. Он закусил губу и стремглав кинулся к дому Инара.

Инар, опираясь на две палки, стоял на пороге с расширенными от ужаса глазами и вслушивался в нарастающий грохот. Тичан почти налетел на него.

– Пошли, пошли!

Он поднырнул под плечо Инара и, задыхаясь от непомерной тяжести, потащил его прочь. Инар изо всех сил старался переставлять ноги, отталкиваясь палками.

Сильнейший порыв ветра едва не сбил их с ног, и тут же забарабанили тяжёлые капли. Ливень наконец добрался до них. До склона было ещё слишком далеко. «Не успеть», – с отчаянием понял Тичан и свернул к роднику. Там проходил не очень глубокий, но всё же овражек, покрытый к тому же толстыми досками. «Может, повезёт спрятаться».

Сердце отчаянно колотилось. Шумно дышащий Инар задыхался.

– Ещё чуть-чуть, – пропыхтел Тичан. – Почти пришли.

Они почти успели. Первые звериные туши чёрными силуэтами скатились с холма, когда до оврага оставалось буквально два шага. Но Инар уже не мог идти.

– Брось, – прохрипел он. – Спасайся сам.

– Вот ещё, – выдохнул Тичан.

Он выскользнул из-под руки Инара, и тот сразу упал. Тичан отчаянным усилием перекатил тяжёлое тело и рывком скинул в овражек. Грязь чавкнула, Инар закатился под доски.

Тичан с трудом выпрямился и торжествующе захохотал. Слишком большая ступня поехала по раскисшей от ливня земле. Тичан упал. И тут на него обрушилась лавина несущихся в панике зверей.

Четырнадцатый день рождения Тичана отмечала вся община. Возле маленького холмика недалеко от родника собралась целая толпа. Мужчины с суровыми скорбными лицами и рыдающие женщины хоронили своего героя.

*   *   *

– Бад, что это? Где мы?

– Увидишь. Главное, не бойся. И помни: мы справились. Ты справился. Ты молодец, дружище!

– Эй, Бад, куда ты отплываешь? Ты что, бросаешь меня?

– Главное, не бойся. Всё будет хорошо. Теперь будет.

– Мы ещё встретимся?

– Не бойся-а-а…

*   *   *

Старый ангел поправил хитон и вопросительно посмотрел на молодого человека в белом.

– Устроим?

Тот хихикнул и подмигнул в ответ:

– Что-нибудь придумаем.