Лицензия

Пролог

         Из толкового словаря лицензионного языка граждан планеты Ялмез.

         Лицензия (далее Л.) — основной документ, оглашаемый гражданину адвокатом дьявола в миг двадцатилетия. Каждая Л. имеет индивидуальный юнит — биологический код владельца, который с момента подписания документа становится виден в виде светящегося над головой набора цифр. После этого гражданин становится совершеннолетним – полноценным членом общества, имеющим право на законном основании «отключить» (уничтожить физически) выбранное число сограждан. Процедура «отключения» осуществляется кодовой фразой: «Юнит такой-то, отключить».

         Подписание Л. происходит следующим образом. Миг двадцатилетия определяется с точностью до часа. В этот момент, где бы ни находился гражданин, перед ним появляется адвокат дьявола, узнать которого легко по черной униформе. Таинство выбора всегда происходит один на одни. Адвокат дьявола задает вопрос: сколько? (подразумевается желаемое количество «отключений»). Гражданин называет число от нуля до пятидесяти либо безлимит. С этого момента документ считается подписанным и над головой гражданина высвечивается юнит.

         В случае выбора безлимита гражданин имеет право «отключить» произвольное число граждан, но сам подлежит государственному «отключению» в миг тридцатипятилетия. В случае превышения выбранного лимита «отключений» следует немедленный арест и публичная казнь – любимое народное развлечение.

         ***

— Жирный, жердяй, вонючка! Рыжий, ты зачем дедушку убил?

Взявшись за руки, они прыгали вокруг него, как маленькие злые обезьянки. Иногда то одна, то другая обезьянка вырывалась из круга, подбегала к нему вплотную, заглядывала в лицо — вдруг заплачет? Он не плакал. Никогда.

—   Не хочу с тобой сидеть. Ты тупой.

— Я не буду с тобой встречаться. Мне нравится Берт, он клёвый.

Подножка. Пинок. Оскорбления, косые взгляды и даже случайные толчки в автобусе. Он бережно, как Гобсек золотые монеты, копил все — и ждал, ждал, ждал... Ждал, пока ему исполнится двадцать.

Маржа обожала Грега. Не в пример другим старшим братьям, он никогда не прогонял её от себя, читал книги и рассказывал смешные истории. Грег вообще любил поговорить. Только иногда он запирался в своей комнате и в замочную скважину Маржа видела, как брат, сгорбившись над столом, что-то записывал в красивую голубую тетрадку.

Маржа очень обижалась за этот единственный секрет, ведь, несмотря на большую разницу в возрасте, у них все было общим. Поэтому, когда Грег застрелился в свой двадцатый день рождения, Маржа первым делом отыскала тетрадку и показала её маме. Там не было ничего, кроме написанных в столбик фамилий, каждая под своим номером. Фамилий было ровно пятьдесят. Совсем не страшно, но мама долго плакала, прижимая голову Маржи к своему животу. От маминого твидового комбинезона терпко пахло апельсинами, и после, убивая, она всегда чувствовала этот аромат.

Не получив объяснений от мамы, Маржа помчалась на кухню. Там царствовали толстый пушистый серый кот и его двойник-бабушка: небольшая, кругленькая, седая, всегда в серой мохеровой кофте. Она пекла внучке её любимые пирожки с яблоками. После того, как Грег умер в их с сестрой общий день рождения, Маржа никогда больше не ела бабушкины пирожки.

— Бабушка, посмотри, вот дневник Грега. Почему он застрелился?

Бабушка Вэла не стала плакать. Поправив круглые очки и шевеля губами, она долго вчитывалась в каждую фамилию.

— Понимаешь, все эти люди умерли до того, как Грегу исполнилось двадцать. И он так расстроился, что не захотел оставаться с нами. А теперь беги, играй!

Бабушкины объяснения, не всегда понятные, странным успокаивающим образом действовали на Маржу. Было совершенно очевидно, что Вэла владеет неким мистическим знанием о сути вещей, и сомневаться в её словах не нужно. Втайне малышка считала бабулю волшебницей.

До смерти Грега мир был прекрасен — солнечный, светлый, доверчивый. Мама Ада и папа Трэвор были красивые, очень любили друг друга и детям разрешали все.

Только иногда, когда они выходили на улицу всей семьёй, родители преображались. Мама переставала улыбаться, затравленно озиралась по сторонам и не отпускала Маржу и Грега от себя ни на шаг. Отец оставался спокойным, но весь подбирался и рыскал взглядом по толпе, как волк перед прыжком.

Они останавливались на самом краю, в тени колонны, и мама закрывала их собой. А их одноклассники с родителями мчались мимо, к самому центру площади, а потом возвращались счастливые, весёлые, раскрасневшиеся, как после игры в снежки. Маржа жаловалась, что ей ничего не видно, но мама прижимала палец к губам и только теснее обнимала девочку. Грег же, которого дядя Фэллон один раз взял с собой, на все расспросы Маржи отмалчивался, а однажды даже больно дёрнул за косичку.

Дядя Фэллон. Про себя Маржа называла его Флинтом. Вместо вещей дядя принёс с собой огромную клетку с какаду. "Вещи мне уже не понадобятся, сестренка", — весело прочирикал он на изумленный взгляд Ады. При виде замершей от восторга девочки белоснежный красавец расправил хохолок и хрипло прокричал "Пиастры! Пиастры!". Неискушенная юная особа была полностью покорена пиратской эстетикой Стивенсона, но у попугая уже была до неприличия примитивная кличка — Кеша. Поэтому Флинтом стал дядя.

Впрочем, с попугаем дядю Флинта сближало не только имя. Одевался он тоже, как попугай — ярко, пестро, исключительно в кислотное и разноцветное. Носил треуголки, перстни и роскошные, почти женские шляпы.

Весь фэллонский гардероб Маржа знала наизусть, ведь именно дядя проводил с ней больше всего времени — поселившись в единственной свободной комнате, из дома он почти не выходил. Целыми днями Флинт сидел у окна в кресле-качалке, что-то мурлыкал себе под нос и не возражал, когда Маржа устраивала модный показ, примеряя шляпы и красные шелковые штаны. Дядя смеялся и с удовольствием фотографировал племянницу. Он вообще был самым весёлым человеком в доме. И каждое утро перечеркивал красным крестиком очередную цифру в календаре.

Но иногда на Флинта нападала бессонница — и тогда, лёжа в кровати, Маржа всю ночь слышала шум. Дядя метался по кухне и тихо, но пронзительно, подвывал и взвизгивал — этот мерзкий звук не могла заглушить даже меховая подушка, под которую девочка прятала голову.

Шаги и вой, визги и стук длились две, редко три, ночи — а на следующую ночь дядя исчезал. Утром Маржа всегда находила его на своём месте — в качалке, умиротворенно улыбающегося. И все опять было хорошо.

Утром, в день дядиного тридцатипятилетия, кресло оказалось пустым. Но Марже в этот день исполнилось двенадцать, она уже многое понимала — и ни о чем не спрашивала.

После исчезновения дяди Маржа переименовала Кешу в Капитана Флинта и пошила ему треуголку из дядиных шелковых штанов. "Ты пытаешься сублимировать чувство потери", — сказал Рой, впервые увидев Кешу в новом наряде. Рой, как и Вэла, часто говорил непонятные вещи и очень любил умные слова. Но Маржа прощала ему даже насмешки.

Рой, её друг детства и верный рыцарь, заменил Марже и брата, и дядю. Он смог заполнить даже ту пустоту, что осталась после ухода отца.

Папа. Папа Трэвор. Самый большой, самый смелый, самый классный. Едва проснувшись, Маржа босиком бежала к отцу, взбиралась на колени и, поглаживая ладошкой колючую щетину, рассказывала, что ей приснилось.

Годы спустя она иногда просыпалась от собственного смеха — сильные папины руки подкидывали её под самый потолок, и маленькая Марджори хохотала от счастья. Очнувшись, она долго плакала — никак не могла вспомнить, когда и как из её жизни пропал отец. А вот Рой уверял, что Трэвор вернётся.

Рою пора бы уже прийти. Каждое утро он заходит за ней, чтобы проводить в школу. Хотя Рой уже работает, а она почти выпускница — но так уж у них заведено.

Рой не пришел, и Маржа, взгромоздившись на велосипед, покатила одна. "Загулял, наверное, — добродушно думала девушка по дороге. — Двадцать лет исполнилось, как-никак".

Рой не встретил ее и после уроков. Не появился он и на второй, и на третий день. На стук в дверь никто не открывал, с работы Рой уволился, а друзья и родители только разводили руками. Хрустальный дракончик, купленный Маржой для Роя, грустно пылился на тумбочке.

Она встретила его случайно, год спустя, на очередном празднике. Маржа с подружками — уже без мамы, но все у той же колонны — весело обсуждали, какой фасон платья лучше подчеркнёт её тонкую талию, когда остановившийся неподалёку мужчина задел её своим плащом. Девушка недовольно покосилась в сторону нахала — и замерла. Рой.

Продолжая машинально кивать подругам, Маржа тайком изучала знакомый профиль. Побледнел. Очень похудел. Старомодный чёрный плащ в такую жару. Неуклюже горбится, совсем как Грег. И все-таки — Он. Рой.

Боясь расплескать вскипевшую в груди радость, Маржа осторожно протянула руку, и тихонько, как в детстве, дёрнула Роя за плащ.

— Рой!

Глаза. Дикие, стеклянные, застывшие. Блестящие, как у голодного. Или вампира. Молчит.

Сдерживая нарастающую панику, Маржа попыталась улыбнуться и протянула руку.

— Рой, привет! Ты что, не узнаешь меня?

Парень отдернул руку, будто обжегшись, и отшатнулся так стремительно, что едва не упал.

— Я вас не знаю.

— Но... Рой!..

— Вы ошиблись.

От обиды у Маржи задрожали губы.

— Рой..., — девушка торопливо рылась в карманах золотистой рубашки. — Вот... Это подарок. Я купила его для тебя — в день, когда тебе исполнилось двадцать. Пока он с тобой, ничего плохого не случится. Я обещаю!

Оробев, не смея коснуться бледной кожи, Маржа потянула за рукав — и правая рука Роя медленно, будто стыдясь или угрожая, протянулась вперёд. Не давая себе опомниться, Маржа впихнула талисман в стиснутый кулак.

Миг — и дракончик заискрился на раскрытой ладони. В следующую секунду осколки хрусталя усеяли землю у колонны, а парень быстро, почти бегом, бросился прочь.

Маржа опустилась на колени и тщательно собрала осколки. Встала и, подражая Рою, изо всех сил сжала пальцы. Кровь, обрызгавшая джинсы, пахла апельсинами и вмиг прояснила мысли.

Кровь. Апельсины. Смерть. Голодные глаза. Не вампир. Уб...

Ничего. Ему придётся вернуться. Когда двадцать лет исполнится мне.

— Вы пришли. Я ждала вас. Кто дал вам право? Безлимит. Вы первый. Юнит 7564, отключить.

... Нас было пятеро, и нас прозвали Бессмертными. Нас было пятеро — и о нас ходили легенды. Нас считали магами, заговоренными. На самом деле мы просто всегда успевали первыми. Пять пар глаз рыскали по толпе, вмиг устраняя угрозу, направленную против любого из нас. Мы были, как многоликая Горгона, где каждый лик — смерть. Но потом нас осталось только трое.

— Мы уедем сразу после родов.

— А как же бабушка?

— Вэлу возьмем с собой. Нас никто не найдёт, — Рой хлопает по карману и подмигивает мне. — Помнишь, ты обещала?

... Я пью кофе из своей любимой чашки с сердечками, когда на кухню входит моя дочь.

— Доброе утро, Тори.

— Доброе утро, Маржа.

Дочь делает себе кофе и садится напротив. Она никогда не зовёт меня мамой. Тоже наша семейная традиция.

Мы наслаждаемся кофе в полном молчании. Мы вообще разговариваем только по необходимости. Но это не значит, что мы в ссоре — наоборот, это тишина согласия. Я боюсь неосторожным словом спугнуть счастье, живущее в этих стенах. Почему молчит Тори, я не знаю.

— Мама.

Пятно от горячего кофе расплывается на снежно-белой скатерти.

— Мама. С днем рождения.

Вдох. Пропуск. Выдох. Пропуск. Вдох.

—Ты знаешь, что я никогда не праздную свой день рождения.

— Мама, но сегодня и мой день рождения. Через два часа мне исполнится двадцать лет. Не хочешь ли ты поговорить об этом?

Два часа. Сто двадцать минут. Семь тысяч двести секунд. Как долго. Сохранять спокойствие. Просто спросить какую-нибудь глупость.

— Откуда ты знаешь точное время своего рождения?

— Мне рассказала прабабушка Вэла. Она сказала, что там, где вы жили раньше, это было очень важно. Мама, Вэла рассказала мне, как вы жили!

Друзья предают. Ты убиваешь друзей. Ты убиваешь близких. Ты убиваешь себя. С каждой смертью ты умираешь снова и снова. Все ли тебе рассказала Вэла, дочь?!

— Вэла — глупая женщина, Тори. К своим преклонным годам она успела все забыть и перепутать.

— Она сказала, что можно отказаться.

Старая идиотка. Черт. Черт. Черт.

— Тебе все равно придётся убивать, чтобы защищаться. А те, кто убивает незаконно, завидуют мёртвым.

— Мама, но Вэла никого не убила. И она жива, она просто ушла.

Я вздыхаю. Наверное, не стоило так долго держать дочь в неведении.

— Тори, твоя прабабушка умерла. Мне очень жаль, но тебе пора забыть про детские сказки.

Дочь вздыхает и внезапно, с почти оскорбительной снисходительностью, гладит меня по голове, как маленькую.

— Мама, а кто был мой папа? — такие знакомые озорные чертики танцуют в искристо-серых глазах моей Тори. — Раз я взрослая, мне уже можно об этом знать?

Да, об этом не знала даже Вэла... Ох, Тори, Тори, разве этого я хотела для тебя?

.... Я вошла в квартиру, включила свет и с удовольствием сбросила туфли на высоких шпильках. Последний заказ оказался неожиданно сложным, жертва чуть меня не угробила. Кто бы мог подумать, что в мире разрешённых убийств самой востребованной профессией окажется киллер?! Такая вот злая ирония. Но теперь денег для бегства достаточно. Как же я рада, что все закончилось!

Голоса. У нас гости?

— Сегодня мы уедем. Документы, деньги, все готово. Нас никто не найдёт.

Рой. С кем он говорит?

— А эта дура точно не вернётся?

Смех. О ком это они?

— Нет. Я отдал ликвидатору деньги, которые ей платили за убийства. Я не поскупился.

Смех.

— Ой, больно! Что это?

— Дурацкий талисман, подарок Марджи. Пока он со мной, типа ничего не случится.

— Выбрасывай, теперь я — твой талисман!

— Да, конечно, любимая!

Смех.

Вхожу. В нашей спальне, на нашей постели. Рой. И Кэрри — пятая. Моя единственная, моя последняя подруга.

— Юнит 5724, отключить. Юнит 8650, отключить.

Я подхожу к кровати и вытаскиваю из стиснутого кулака мужа маленький шёлковый мешочек.

Искристо-серые глаза Тори — твои глаза, Рой! — стекленеют, холодеют, бледнеют.

— Мама, ты уб...

Я смотрю в окно, и вижу, как чёрная машина поворачивает к нашему дому. Ох, Тори, Тори, семь тысяч двести секунд истекли.

— Иди ко мне, дочка!

Я притягиваю Тори к себе, обнимаю и прижимаю к груди, чтобы она не видела моих глаз. Мужчина в чёрном выходит из машины и идёт по дорожке к дому.

... Мамин твидовый комбинезон пахнет апельсинами. Я пыталась тебя уберечь. Свободной рукой я сжимаю в кармане шёлковый мешочек. Кровь пахнет апельсинами и проясняет мысли. Тори, ты никого не убьёшь.

— Юнит 80965, отключить.

Тело дочери медленно оседает в моих руках.

……..

— Мам, ты порезалась, надо остановить кровь.

Высвободившись из моих рук, Тори деловито роется в аптечке и продолжает говорить.

— Мам, все твои беды от того, что ты никогда никого не слушаешь. Тех, кто отказался убивать, убить нельзя. Чтобы не разрушать легенду, за ними приходят Бессмертные — и дарят нечто, что в нашем мире зовут смертью, а в их мире — жизнью. Мам, я сама не очень понимаю эту механику, ты ведь помнишь, прабабушка Вэла не умела объяснять просто. Но она оставила мне вот это.

Я смотрю на руки дочери. В них — книга. Ганс Христиан Андерсен. "Русалочка". Я ничего не понимаю. Я отклеиваю язык и через вечность разрываю спекшиеся губы.

— Я убивала.

— Я знаю. Но за тебя просили и папа Рой, и бабушка Ада. Они все там, и ждут нас.

Закончив бинтовать, Тори завязывает на моей руке аккуратный маленький бантик.

— А сейчас мы спустимся вниз.

Чёрный человек. Вопрос.

— Нет!

Тори смеётся, подталкивает меня к окну и силой отводит руки от лица.

— Смотри, мамочка, кто к нам пришёл!

Мужчина на дорожке подымает голову и улыбается. Одним движением сбросив темный плащ, он медленно расправляет радужные крылья.

— Папа?!?!