Круговорот ведуний

Круговорот - беспрерывный, периодически повторяющийся процесс.

Википедия.

Мне шесть лет. Я ловлю бабочку. Она большая, очень-очень. Вся синяя и крылья тонкие, как стеклышки в храме. Тетя Агата сказала, что на больших бабочках катаются феи. Хочу посмотреть, как они там помещаются! Но бабочка летит высоко, а сетки у меня нет. Выше и выше, прямо к солнцу! Никак не достать. Иду домой, там земляника и трава, в которой живут сны.

Мне десять. Мама говорит, что ведунья – она от слова «ведать», и я должна учить все, чтобы знать ответ на любой вопрос. А если не знаю, то нужно строить теорию. Теория – это когда ты придумываешь ответ, а потом ищешь, почему он плохой. Если плохого не находится, то теория получилась. Пока я хорошо строю домики для пчел, а не теории.

Сегодня мне уже двенадцать, и мы пойдем в Рощу к единорогам! Там у жеребенка что-то с ногой случилось. Тетя, как весточку получила, на меня глянула, глаза прищурила, так, что морщинки возле глаз пошли, и сказала: «Маленькому единорогу – маленькая ведунья. Сама лечить будешь, Тиа». Тиа – это я. Мама говорит, что, когда вырасту, обращаться ко мне «госпожа Тиана» станут. Мальчишки во дворах всё Тийкой окликают, но я уже лето как головы на это не поворачиваю.

Только из деревни вышли, а плечо уже ноет от сумки – тяжелая! Ремень у нее длинный, как не повесь, все норовит по бедру стукнуть. Пока боролась с этой сумкой, не заметила, как тетя остановилась. Чуть нос себе не расшибла!

– Тиа, сегодня ты главная, – обернулась тетушка.

Руки на груди сложила, и смотрит на меня, внимательно так. Ждет, какую дорогу я выберу. В солнечный день-то! Чтобы выйти к Роще, нужно держаться радуги, это любой пятилетка знает. Получается, идем к тому леску. Я шагаю первая и даже почти не волнуюсь. Сворачиваю с тропинки, мимо дерева – и раз! – мы уже в Роще. С волшебными местами всегда так, ты просто вдруг в них заходишь. Или проходишь насквозь, тут как повезет.

Когда ты в Роще, все немного меняется. Листья вокруг тоже зеленые, но ярче, будто их краской намазали. Трава больше не путается под ногами, а в воздухе пахнет цветами, которых нигде не видно. Теперь можно ждать вожака, он всегда гостей встречает. Земля начинает подрагивать, тонкие веточки на деревьях трясутся, а потом нас окружают белоснежные создания. Жуть, какие красивые! Шкура у единорогов не просто белая, она сверкает и искрится, как снег в зимнюю ночь. Так и хочется провести по ней рукой, проверить, что не растает. А рог! Он блестит всеми цветами, будто кусок хрусталя поставили на радугу. Но самое интересное в единорогах – это общение с ними. Подходишь к единорогу близко-близко, на локоть, и смотришь ему в глаза. Он, конечно, не заговорит словами, как люди (вот смеху бы было, говорящий конь!). Просто тебя окунет в его чувства, и сразу все понятно станет, никакие слова не нужны.

Вот тетя подошла к вожаку, чуть руку на храп опустила и стоит возле него, глаза в глаза – сразу видно, общаются. Потом ко мне обернулась и головой качнула, смотри, мол, туда. А там маленький жеребенок вышел, за взрослыми его сразу-то и не заметишь. Стоит на трех ногах, пошатывается. Сейчас лечить будем! Жеребенок такой маленький, я на колени встала, чтобы смотреть удобнее было. Так, повреждена передняя правая нога, отечность возле запястья. Похоже на вывих. Легонько провела пальцами возле сустава, чуть прощупывая. Ох, дрожит как, вся нога ходуном ходит. Ты ж боишься!

– Тшш, хороший, хороший единорог. Сейчас мы быстренько вправим, и болеть не будет, будешь снова бегать, быстро-быстро, как ветерок летит, – я все шептала, поглаживая морду.

Нужно просто потянуть вниз и на себя, и все будет…

– Ай, дурная лошадь! – вырвалось у меня от боли.

Засветил мне копытом в плечо, ровно где сумкой натерло. Чтоб я этих рогатых еще лечила! А жеребенок уже пробует скакать, глупая непоседа. Да не опирайся ты так на эту ногу, дай зажить! К дереву доковылял и головой возле него машет. Поди, недолечила? Возвращается. Ко мне подходит медленно, как спугнуть боится, и в глаза смотрит. Ну, давай общаться.

Ух, я как будто с разбегу прыгнула в летнее озеро, когда вода теплая-теплая, а внутри радость такая, что прорывается наружу пузырьками смеха. Хочется помотать головой, стряхивая ворох капель, и побежать по ароматному лугу, все быстрее и быстрее, до свиста в ушах, чувствуя плотный воздух всем телом, просто потому что я – могу.

Это лучше, чем спасибо. Внутри все еще бурлят пузырьки, я смеюсь и глажу вертящегося единорога везде, куда дотягиваются руки, за шею, за щеки, за мокрый нос и за храп. А он все тыкается губами мне в ладонь. Щекотно! Извини, у меня нет ни яблока, ни сахара. Смотри, совсем пусто. Что-то маленькое и твердое падает мне на протянутую ладонь. Божечки, это же кусок рога! Под солнцем не сразу видно, что рог у жеребенка теперь обломан. Я знаю, единороги точат свои рога, как лоси, и потерять самый кончик рога должно быть не больно. Ведь не больно, правда? Жеребенок фыркает мне в лицо, раздувая остатки косичек. Мне кажется, это значит, что все хорошо.

– Тиа, нам пора, – тетя уже стоит на тропинке, ведущей в наш лес.

Ой, это ж все смотрели и ждали. Я чувствую, как теплеют щеки. Наверное, нам и правда пора.

Вчера мне исполнилось шестнадцать, я уже совсем взрослая, даже замуж могу выйти. Но с этим делом нужно обождать, толком ничего не видела же еще. А то, как мама, сяду дома, так никуда и не выберусь. Попробуй тут по чужим городкам-деревням покатайся, когда у тебя муж и дите годовалое. Семейная ведунья, она такая, в одном месте оседает. Это, конечно, почет, уважение, большой дом да хороший хлеб, довеском и учениц к тебе местные сами приведут, если своих дочерей боги не послали, а все одно, тоскливо так жить.

С этого лета тетя на простые дела одну меня отпускает, готовит потихоньку к Практике. Практика – это большое путешествие, в котором нужно найти что-то новое. Это может быть растение с чудным свойством, или прореха, ведущая в волшебный закуток, или создание, не записанное в Книге Рода. Или можно просто составить большой кусок карты, с указанием всех мало-мальски полезных мест, пусть это и не говорит о молодой ведунье ничего хорошего. Хотя тетушка любит повторять, что мол, «главное не найденное, а сам поиск», я с ней об этом не согласна.

Сегодня, ровно восемнадцати лет от роду, я ухожу на Практику. Моя кобылка, Нежа, уже оседлана, сумки погружены, только проститься и осталось. Стоим все у крыльца, в такой тишине, что кажется сгустился сам воздух – протяни вперед руку и она увязнет. Первым подходит отец:

– Тиана, не говори без мысли, не действуй без цели. Пусть боги хранят твой дух.

Следом сказать слова напутствия подходит матушка:

– Будь осторожна, как лесной зверь, и изворотлива, как ручей в горах, – внезапно мама наклоняется ко мне, крепко сжимает мои плечи и горячо шепчет. – Тиа, солнышко мое, если что-то пойдет не так, если ты испугаешься или запутаешься, что бы ни случилось, ты всегда можешь вернуться! Помни, в этом доме тебя всегда ждут!

Не по правилам такие слова, но я молча киваю в ответ.

Тетя не подходит, держится чуть в стороне – время ее наставлений прошло, все уже сказано, теперь дело за мной.

Хочу с разгона лихо запрыгнуть на лошадь, да только ноги не слушаются, и я неловко вскарабкиваюсь в седло. Оказывается, уезжать страшно.

Через пару дней останавливаю Нежу у края луга. Здесь начинается лес, знакомый мне только по картам. Оборачиваюсь и долго смотрю на родные места. Слева остались холмы, на которых мы с мамой и тетей собирали травы по утрам, в тот час, когда все под ногами еще влажное от ночной росы. Впереди золотится тонкая полоска – это купается в солнечном свете зерно, а справа виднеется очередной изгиб реки. Сколько дней провела я у ее берегов!

Вдруг вижу какие-то отблески у холмов. Они становятся чаще, пока не сливаются в одно сверкающее пятно. Единорог! Остановился на ближайшем пригорке и замолотил передними копытами в воздухе. Пришел меня проводить! Машу ему в ответ двумя руками и чувствую, как распускается тугой узел в животе. Все тело легкое, будто каменюку с плеч скинула. Боги, я же не топится иду, всего-то на Практику уезжаю. И чего сопли развела?

Только теперь замечаю, что Нежа нервно поводит ушами и роет ямки копытами.

– Нежа, Неженка, ты тоже волнуешься? – ласково поглаживаю лошадь по шее. – Тшш, все хорошо. Мы просто едем в приключение.

Сжимаю в руке кулон с кусочком рога и мне спокойно.

Прошло всего пару месяцев Практики, а я такая уставшая, прямо до черной злости, как бешеный медведь, разбуженный посреди спячки. Это злоба копилась-накапливалась еще со срединных мест Лесостока. Чем ближе к краю, тем меньше поселения. А на самой окраине народ и вовсе темный. В таких местах ведунью давненько не видали, и пусть о помощи жители просили, потом они же своим недоверием плешь мне пытались проесть. Получилось, что я шага лишнего из леса не ступаю, только еды прикупить да больных проведать выхожу.

До меня доносится легкий звон, на грани слуха, и всплески света мягко очерчивают дальние деревья – видно, летит фея-шептунья. Принесла нелегкая!

Сияющая кроха еще не закончила послание, как я срываюсь к лошади. Оставляю вещи в лесу, беру одну лекарскую сумку, только чтобы выиграть минуты, чтобы успеть. А в голове набатом одно слово – «поздно».

Еще у двора меня встречает целая толпа, но внутрь дома со мной входят только женщины и пара мужчин. Переступив порог, взглядом сразу упираюсь в девушку. Она лежит на ворохе тканей, большой живот закрывает лицо. Опускаюсь возле нее на колени, проверяю ритм крови, вожу руками по животу, стараясь почувствовать искру ребенка. А искра такая слабая, что того и гляди, затухнет под моими пальцами. Поворачиваю голову к тому мужчине, что помоложе. Он начинает сбивчиво бормотать, наклонив голову, как провинившийся пес:

– Она с утра вроде только упала чуток...покровило слегка...сказала, что не больно...вот и не звали...

Поток оправданий прерывает мужчина постарше, видно, отец девушки, выступив вперед. Этот с характером, в глаза смотрит:

– Не уследили. Спасти сможешь?

Слова режут горло, но я отвечаю правду:

– Только мать.

Вижу, как вздрагивает лицо мужчины, как его кулаки сжимаются, чтобы тут же безвольно разжаться, и он произносит, шумно выдохнув:

– Делай, что нужно.

Сажусь у ворот прямо на землю. Сосредоточится больше не на чем, и я начинаю подрагивать. Спустя минуту меня уже колотит. На улице поздний вечер, кажется, что холод проникает прямо в кости, и я чувствую, как сыреет одежда, но вернуться в тот дом не могу. Только не туда.

Может, мама была права? Может, проще было бы сидеть в своей деревне? Где смерть забирает только самых старых, а от всех остальных откидывается прочь крепкой рукой тетушки. Чтобы никогда не чувствовать, как под пальцами гаснет эта искра. И как я ничем, ничем не способна помочь.

Срываюсь с места, бегу к сараям за домом. Неженка тут, стоит у корыта с водой. Никто и не расседлал бедную девочку. Тихонько вывожу ее за ворота, забираюсь наверх и тут слышу:

– Эу, госпожа ведунья, поздно совсем, останьтесь хоть переночевать!

Даже не оборачиваюсь посмотреть, кто окликнул. Понукаю Нежу в сторону леса, прочь из этой деревни.

Ночевать буду в лесу. Стаскиваю в кучу ветки, пока совсем не стемнело, развожу костер, у него рисую обережные круги и оставляю гостинец лесному духу. Теперь можно смело спать, но я все ворочаюсь, прислушиваюсь к шорохам и долго не могу заснуть.

Кажется, только меня сморило, так какие-то звуки смахивают с меня сон, словно тонкую паутинку. От костра остались тлеющие угли, света от них чуть, темно, хоть глаза выколи. Через пару минут звуки разбились на людской говор, скрип телеги и пофыркивание лошади. Кто это ночью по лесу тут расхаживает? Ответ раздается скрипящим, явно старческим голосом:

– Помогите, люди добрые, роженица у меня!

– Ну, проходи, коль не брешешь, – спросонья мой голос звучит немногим лучше, чем у старухи.

Я ворошу угли, подкидываю в них пару веток. В этом дрожащем свете наконец вижу телегу с пестрой лошадкой, на козлах сидит посеребряный дед.

– Мы в Верхние Вылески ехали, там повитуха, месяц назад, как заездом была, наказала к ней ехать, у дочки моей-то нехорошо малышок лежит, без повитухи нельзя, а у нас в деревне почитай, нет никого – принялся сбивчиво объяснять дед.

Обхожу телегу. В ней лежит бледная девушка, почти девочка, хрупкая пташка. Лоб в испарине, стонет тихонько, даже глаз не размыкает.

Нужно осмотреть поближе, а меня в дрожь кидает, ноги подгибаются. Я будто снова чувствую, как маленькая, трепещущая искра под моими пальцами тает, растворяется капля за каплей. Еще раз?! Тут меня как ледяной водой окатило. Ну нет, боги, второго ребеночка вы сегодня не получите!

Хватаю сумку, подношу роженице под нос русалочью желчь, и быстро, пока она толком не очнулась, вливаю ей в рот с пяток отваров. Теперь девочка дышит спокойней, но ее веки ползут вниз, сейчас опять отключится. Ложу руки ей на живот, чувствую искру малыша, аккуратно направляю-переворачиваю его.

– Смотри на меня! Спать нельзя! Дышим вместе со мной, давай, раз, два…

Через несколько часов мы уже сидим у бодро полыхающего костра. Дед бережно прижимает к себе младенца, новоявленная мать спит сурком, а мне спокойно вытянуть ноги не дает одна неувязка:

– Дед, а как вы меня нашли-то в ночном лесу?

– Там, это, – старик замялся, – конь прискакал такой белый-белый, да Тихона моего за собой и повел. Я ж заплутал, думал, чай дух какой, выведет куда надо.

У меня внутри такая теплота от этих слов распустилась, до самой широкой улыбки. Ну, каков прохвост рогатый! Достаю из-под рубахи кулон и крепко стискиваю его в ладони. Не знаю, слышишь ли ты меня, сияющий, но спасибо тебе, ты нас всех спас.

Теперь мне кажется, что сидеть в своей деревне было бы проще, да только проще не всегда хорошо.

Мне уже тридцать, и я не заметила, как добралась до таких лет. Время утекает сквозь пальцы, хочется беречь каждую капельку и не тратить их почем зря.

В Медовых Выселках вчера отгремела свадьба, а сегодня люди жидким ручейком вливаются в дом старосты, находят в нем «госпожу ведунью» и, спустя пару минут, чуть более бодро разливаются по своим домам. Да молодоженам не доставалось таких искренних пожеланий и благодарностей, как мне этим утром! Вот что снятие похмелья с людьми делает.

Солнце пробивается через стекло, ползет лучиками по моему лицу и я щурю глаза, как разомлевший кот. Из кухни тянется запах свежих булочек, заставляя живот недовольно буркнуть. Прогибаюсь в спине, широко зеваю и…

– Да-а-а, хороша у старосты хозяйка! – протяжный голос раздается прямо перед моим носом и вместо сладкого зевка я щелкаю зубами.

– Неужто испужал? – лукавые глазки-бусинки смотрят на меня из-под мохнатых бровей.

– Ох, чую, злым духом пахнет, надо бы дом от нечисти всякой почистить, – я тоже подшутить могу.

– Извиняюсь, госпожа ведунья, сильно извиняюсь! – мохнатый клубочек, которым явился мне домовой, замахал ручками-палочками, и, как только в них появилась тарелка, протянул ее мне. – Молочка изволите?

Пить странную жижу из щербатой тарелки мне не хотелось.

– И неча так глядеть на него! Свежее, Злата каждое утро меняет. А вот под ядовитым глазом, чай, скиснуть ему и недолго.

– Как это можно, у хозяина дома подношение-то забирать? – если отказываться от угощения, то вежливо.

– У хозяина, да… – забормотал под нос польщенный домовик. Он стал оглаживать густые лохмы внизу лица, делая из них подобие мужской бороды. Потом встрепенулся. – Я ж не просто пожаловал. Ты, говорят, без ученицы всё ходишь?

– Мало ли, чего говорят, – я небрежно повела плечом.

– У нас тут как раз сиротка есть. Тихая, молоденькая, умненькая, характеру доброго, все у ней, как полагается! – мохнатый так распалился, что того и гляди, по столу запрыгает.

– Чем это тебя подкупили, что ведунью просить пошел? – хмыкнула недоверчиво, покачиваясь на табурете. Знатный такой табурет, надо бы узнать, кто делал.

– Да не подкупал никто, – домовик насупился, потом нехотя продолжил. – Девонька и впрямь хорошая. Болели тут все по зиме, и зверье, и люди, и наш народец. Так она свой настой лечебный на двоих делила, мне в молоко подливала. Жалко ее стало, пропадет ведь тут. Руки у ней умелые, так в них день ото дня все больше дел спихивают. Сиротка же, отказу и не знает.

Видела я вчера эту девочку. Беленькая тростинка, все с подносами между гостями мелькала. Тихий ребенок, если бы не светлая коса, что змейкой по спине вьётся, не запомнила бы.

Тут домовой-то прав – ученица мне давно уже положена. Мало того, что опыт передать пора пришла, так и мне одной уже тяжеловато справляться стало. Не просто так ведуньи молодых девочек везде за собой таскают. Дети легко заходят в волшебные места, будто они сами недавно оттуда. А маленький народец редко от них прячется и любит с ними поговорить. Но не во всех деревнях на это хорошо смотрят. Местами на ребенка, который шепчется с феей, посыпятся крики и брань. По мне, так они многое упускают. Например, цветочная фея за кусочек сахара обернется с посланием быстрее птицы. А из пыльцы болотной феи можно сделать стеклянную лампу без огня.

Легонько вздохнув, я спросила:

– Как там, говоришь, зовут девочку? Злата?

– Именно! – засиял мохнатый клубок.

– Я присмотрюсь, большего не обещаю.

– Чудненько. А там и булочки уже сготовились, – по взмаху тонкой ручки дверь приглашающе распахнулась.

Выпечка у жены старосты и впрямь знатная! Понятно теперь, чего вся семья кругленькая ходит. На таких харчах немудрено.

Выхожу во двор, размять ноги и занести яблочек Неже. А то непорядок, хозяйка объедается от пуза, а кобылка без вкусненького чахнет.

– Госпожа ведунья, помогите пожалуйста! – тоненький голосок звучит глухо из-под дверцы погреба.

Я оглядываюсь, в полуденную жару вокруг ожидаемо пусто. Сама, все сама! Присаживаюсь, расчищаю вход в эту кроличью нору. Тю, это не погреб, это второй дом! Сверху вижу длинную лестницу, куски полок, заставленных всякими-разными банками и ряд каких-то бочонков. Неужто вино осталось, после вчерашней гулянки-то?

– Тетя, я тут, кажется, застряла! – в словах уже слышатся испуг и свежие слезы.

Не в таком месте поговорить я со Златой хотела, но у дареного коня зубы не пересчитывают. То, что внизу была Злата, я уже не сомневаюсь. Ни соседних, ни своих дочек хозяева бы без пригляду туда не отправили.

– Сейчас спущусь! – я кричу погромче, стараясь успокоить ребенка.

Ноги скользят по узким ступенькам, сама лестница немного пошатывается. Наконец, спрыгиваю на земляной пол. Оглядываюсь, в дальнем углу белеют волосы, оттуда же доносится взволнованное сопение. Но как только я подхожу ближе к девочке, дверцы погреба оглушительно захлопываются. Проклятые Боги!

– Помогите! – теперь девочка еле шепчет.

От Златы не веет ни угрозой, ни чернотой. А вот слабостью, отчаянием и страхом – даже очень. Как я сразу не увидела? Не похожи ведь староста с женой на злобных людей. И тут тощий, бледный ребенок, который ходит тихой тенью. Кто-то тянет жизнь из этой девочки и сейчас решил закусить глупой ведуньей. А я, как послушная курица, спустилась вниз, ничего с собой и не взяв.

Для вампира тесновато, а для маленькой мавки темный погреб – отличное место. Тихо подбираюсь к Злате, перетягиваю ее к стене и прикрываю собой. В правой руке у меня даже не кинжал, ножичек, хоть и из серебра. Сюда бы пару болотных фей, или воды из Озера Русалок. Да даже простого огня хватит, чтобы схватить мавку голыми руками!

Но мы сидим в темноте. Я внимательно слушаю воздух, стараюсь почувствовать, откуда ударит мавка. Знаю, что она может зубами разорвать мне горло. И она это тоже знает.

Справа возникает дуновение, я вскидываю руку, промахиваюсь. Мавка…тоже промахивается? Жесткий комок задевает мое лицо и, судя по звуку, врезается в стену. Тут же распахиваются дверцы погреба и наконец становится ясно что к чему.

Домовой сцепился с мавкой! Теперь на полу погреба перекатывается рычаще-пищащий комок. Даже слабенькие лучи солнца замедляют злую нечисть, я прицеливаюсь и…в цель! От удара серебром мавка оседает крупными хлопьями.

Возле меня раздается хрипение. Боги, Злата! Так уже нечистая к ее жизни привязалась, того и гляди, за собой утащит. Судорожно роюсь в карманах. Мне нужно что-то волшебное, даже не снадобье, русалочья чешуйка сгодится! Совсем пусто…Кулон! Срываю его с шеи, ломаю, чтобы добраться до кусочка рога. Сам рог тоже разламываю. Часть крошу и запихиваю в девочке в рот, часть кладу возле сердца, последним кусочком делаю надрез на руке и накрываю им ранку. Теперь ждем.

Через пару минут Злата распахивает глаза, нервно оглядывается:

– Ой, госпожа ведунья! – потом девочка замечает пушистый шарик у наших ног. – Ой, дедусик!

Детские щечки на глазах наливаются румянцем, руки хватают и гладят домовика, прямо как пушистого котенка. И не скажешь, что недавно чуть богам душу не отдала.

Самое время начать важный разговор. Слегка прокашливаюсь и торжественно спрашиваю:

– Злата, пойдешь ли ты ко мне ученицей, постигать путь ведуньи?

– Правда можно?

Я улыбаюсь и киваю, гладя светлые волосы:

– Правда.

Сегодня подошел к концу восьмой десяток моих лет. Ноги плохо сгибаются, и приходиться делать маленькие шажки. Право, не старуха, а ребенок! Но до кресла-то в саду я еще добираюсь. Сижу в нем под вязаным пледом и мне уютно. Могу весь день смотреть на наш сад, на луг за ним и на кромку леса. В солнечных лучах блестят синие бабочки. Помню, маленькой, я все старалась поймать хоть одну. А сейчас какая из них нет-нет, да и сядет на неподвижную руку. Вся синяя, крылья полупрозрачные, прямо как витражное стекло. Кажется, согни крыло, и оно – бдзынь! – останется в руке твердым кусочком. Я слышу, как Злата зовет детей на обед. У нее две девочки. Две маленькие ведуньи.