— Мы все умрем! — громко прокричал малыш лет шести.

Михаил, проходивший мимо остановки по грязному утоптанному снегу, с удивлением посмотрел в его сторону.

— Ну вот, смотри же, мама, мы все ум-рем! Я же правильно прочитал? — продолжал ребенок, что-то показывая державшей его за руку женщине.

Под серым низким небом раскинулся такой же серый микрорайон. Ярким пятном выделялся газетный киоск, выставивший напоказ цветастые издания с грозными заголовками: «2000 — как встретить последний год человечества», «Ясновидящая рассказала, почему календарь майя не врет» и тот самый «Конец света — мы все умрем?», который и привлек внимание ребенка. «С ума все, что ли, посходили?» — подумал Михаил и пошел по улице, предавшись своим мрачным, под стать тяжелому небу, мыслям.

Было тридцатое декабря тысяча девятьсот девяносто девятого года, и все вокруг готовились к встрече нового года, а Михаил думал только об одном — о подарке на Новый год, который ему нужно купить своей жене. Для него все было просто: подарками мужчина говорит о своей любви, без лишних слов, без лишних эмоций. Это по-мужски. Но денег едва хватает на жизнь, а нужно еще столько всего! И шампанского, которое так весело открывать, но которое почти никто в семье не пьет, и конфет детям, наивно верящим в чудо.

В магазинах, увешанных яркими гирляндами и елочными шарами, люди сосредоточенно разглядывали товары, толкали друг друга и спешили-спешили-спешили успеть до волшебного часа, как будто потом не будет ни магазинов, ни продавцов, ни ярких оранжевых мандаринов. Михаил попытался слиться с потоком покупателей, стать таким же целеустремленным, надеясь, что это поможет ему.

Ох уж этот подарок жене! Сколько раз он выбирал что-то совсем не то! Ну чего стоил хотя бы прошлогодний новогодний подарок. Он откладывал деньги три месяца, а потом в магазине, наполненном волшебными запахами, где прекрасные продавщицы похожи на сказочных фей, купил корзину, в которой были коробочки, бутылочки, пакетики. Корзина была покрыта прозрачной пленкой, чтобы не скрывать красоту коробочек с яркими рисунками, перевязана голубой лентой, и пахло от нее, как в этом магазине — фруктами, цветами, ванилью, короче, самой настоящей красотой. Феи говорили ему что-то на своем волшебном языке: «Релакс…. идеальное расслабление… нежная кожа после ванны… словно спа-салон на дому...», улыбались, но он совершенно их не слушал, он просто был рад, что покупает подарок жене в таком месте. А потом, когда пробило двенадцать, Михаил вручил корзинку Ане, радуясь в душе, что наконец-то дарит не банальные духи, как каждый год, а что-то новенькое. Жена смеялась, когда развернула подарок, и потом иногда мягко, без злобы подтрунивала над ним. Ну да, он забыл, что в квартире нет ванны, что у них был только душ — проклятые магазинные феи словно околдовали его.

Аня раздала бутылочки, коробочки и пакетики своим подружкам, а себе оставила на память корзинку, чтобы складывать в нее рукоделие. И иногда, перебирая клубки и спицы, она начинала улыбаться и думать о своем, а Михаил знал — она опять вспоминает тот день, и как он стоял, растерянный, проклинающий про себя очарование магазинных фей и свою собственную неспособность придумать что-то оригинальное.

Михаил вспомнил эту историю и испугался, что опять с ним произойдет то же самое. Вместо магазина он пошел на небольшой рынок, который находился неподалеку. Может там, где продавщицы в толстых штанах и серых пуховых платках пьют бесконечный горячий чай, он сможет найти что-то оригинальное и красивое, а главное, недорогое?

Михаил не успел даже дойти до входа на рынок. На небольшой улочке вытянулся ряд нелегальных торговцев: бабушек, которые продавали банки с соленьями и вареньями, мужчин, распродававших какие-то свои гаражные запасы из болтиков, гаечных ключей, инструментов, короче, тех, кто хотел немножко подзаработать, но не желал платить за место на рынке.

На дальнем конце этого ряда стоял неопределенного вида мужчина, чуть сгорбившийся, в потерявшей цвет зимней куртке и замызганной вязаной шапке. От него слышались то ли стоны, то ли визги, то ли крики, почему-то приглушенные, неясные. Михаил попытался понять, что же происходит, чуть прищурил свои близорукие глаза, но так и не понял, что за звуки издает странный мужчина. Все перекрывали крики торговок, разговоры прохожих и громкая музыка, которая звучала на рынке, и которую порой сложно было перекричать.

Пять минут понадобилось ему, чтобы пробиться сквозь других покупателей и преодолеть весь ряд, расположившийся прямо под надписью «Торговля запрещена! Штраф…» Там, где была указана сумма штрафа, был нарисован неприличный рисунок, но никого это не смущало.

Когда добрался он до самого края, то увидел что в руках у серого грязного мужика, от которого разило перегаром, был самый настоящий живой заяц, которого он держал почему-то головой вниз, за лапы. Было сразу видно, что заяц этот будет биться за свою свободу до последнего своими сильными лапами, таким непривычным голосом, всем духом дикого животного, привыкшего убегать от хищников по степи и переживать суровые зимы. Этот заяц, явно находившийся не на своем месте, так поразил Михаила, что он остановился напротив продавца, не в силах оторвать взгляд от «товара».

— Вот, видишь, зайца поймал! — с гордостью заявил «охотник» в вязаной шапке Михаилу, явно обрадовавшись потенциальному покупателю. — Купи, мужик, зайца! Знаешь, как под водку хорошо! На Новый год настоящая зайчатина. Купи, мужик, жена обрадуется!

Михаил представил, что скажет хрупкая Аня, когда он принесет ей настоящего живого зайца, изо всех сил вырывающегося на свободу, и предложит ей приготовить его «под водку», а потом подать на новогодний стол.

— Ну чего молчишь, мужик? Смотри, какой заяц! Бери, даже не думай! — продолжал уговаривать его странный продавец, протягивая несчастное животное к нему поближе, чтобы он мог лучше разглядеть.

И Михаил разглядывал. Светло-серую, с темным пятном на спине, шерстку, забавную черную полоску на хвосте, а главное, глаза, в которых были и боль, и страх, и отчаяние.

— Давай, бери, мужик, шесть килограмм заяц! Я сам взвешивал! А может, даже и семь, он же вертится, как черт. Я уже устал тут стоять с ним.

— Мне не надо, — сказал Михаил. — Мы такое не едим, — а сам так и стоял, словно прикованный взглядом к животному.

— Ну и пошел тогда! Чего уставился? Покупателей загораживаешь! - Мужик явно разозлился, когда понял, что долгое стояние на морозе не закончилось, что придется ждать еще неизвестно сколько более сговорчивого прохожего.

Михаил отвернулся и снова направился к входу на рынок с его железной калиткой и трещащими динамиками, из которых лилась очередная новогодняя песня, которая за последние дни надоела всем хуже горькой редьки. Он шел медленно к этим узким воротам, чувствуя, что низкое небо просто упало своей тяжестью ему на плечи, и нет сил ни искать подарки, ни слушать праздничные музыкальные шедевры. Навстречу с рынка выходила женщина, таща в одной руке оттягивающую руку клетчатую сумку, а другой прижимая к груди довольно уродливого фиолетового плюшевого зайца. Как только он увидел игрушку, он решился. В левом кармане — деньги на шампанское, мандарины, конфеты, те, что дала жена со списком покупок. В правом — деньги на подарок, которые он собирал сам, потихоньку, отказывая себе в обедах и экономя на всем. Наверняка этого будет достаточно.

Он резко развернулся и снова подошел к горе-охотнику и просто спросил:

— Сколько?

— О, братан, передумал! Правильно, выгодная же покупка. А еще и шкурка! Можно шапку пошить или рукавицы. У меня рука намётаная, я без всяких весов тебе скажу, что тут почти семь кило!

И он назвал сумму, напустив на себя делано равнодушный вид, и протягивая зайца снова ближе к Михаилу. Это нарочитое равнодушие дало Михаилу понять, что надо торговаться, и он начал торговаться. Никогда он не покупал зайцев, ни живых, ни мертвых, а потому не знал, на какие недостатки надо ссылаться. Но он начал торговаться яростно, страстно, вкладывая всю свою душу. Он сказал и про черные уши, и про пятно на спине, и даже про то, что глаза у животного мутные, может, он больной? А потом он просто достал из правого кармана деньги — половину того, что хотел продавец за живой товар, и замолчал. И конечно, тот не устоял при виде наличных, наверное, мысленно уже представив, сколько он купит на нее водки.

— Ладно, мужик, уговорил. Я просто стоять устал, — заявил он и протянул зайца Михаилу, как держал, головой вниз. Другой рукой он схватил тоненькую пачку банкнот и тут же скрылся в суетливой, озабоченной праздничными покупками толпе, словно и не было его. А Михаил остался, как стоял, с тяжелым зайцем в руке, который продолжал потихоньку пищать, и совершенно не представлял себе, что же делать дальше. Куда идти, что делать, а главное, как он теперь купит подарок?

Он разозлился сам на себя. Разве это было его проблема? Подумаешь, заяц! Разве у него есть время заниматься им, когда он даже не знает, что с ним, тяжелым и сильным (не семь килограммов, конечно, но все пять!), делать?

Михаил осторожно расстегнул одной рукой куртку, перевернул зайца и прижал его к себе, прикрыв курткой. Заяц перестал пищать, но пару раз больно ударил его лапами в живот. Михаил рассердился еще больше и решительно отправился подальше от рынка. Он присел на бетонный блок, загораживающий въезд во двор, чтобы подумать, что делать дальше. Вдруг среди потока людей, идущих с базара, он заметил знакомое лицо — соседский мальчишка, одноклассник его сына, возвращался из близлежащего парка, таща за собой самодельные санки для катания с горки.

— Сашка! — окликнул пацана Михаил.

— Здрасте, дядь Миш! — бодро откликнулся тот.

— Сашка, ты домой? Зайди к нам, скажи тете Ане, пусть идет сюда, я ее подожду, срочное дело.

Сашка вприпрыжку поскакал в их микрорайон, который находился минутах в десяти отсюда, а Михаил остался один на один с зайцем, который уже не пищал жалостно, но все еще пытался бить лапами. Только бы он не выскочил здесь, где полно прохожих, машин и бетонных коробок — что делать здесь вольнолюбивому зверю?

Уже через пятнадцать минут прибежала запыхавшаяся Аня, в криво застегнутой куртке, с выбивающимися из-под шапки прядями волос. Михаил коротко рассказал ей, как увидел странного продавца, и как купил зайца. Он боялся, что опять сделал что-то не так, как тогда, с корзинкой. Но Аня сказала:

— Пошли! - и они пошли.

Они шли, шли и шли, пока не кончились дома. Прошли по узкой дорожке между гаражей, а потом вышли на дорогу, которая вела к заброшенным заводам. Когда-то здесь была промышленная зона, а теперь — одни бетонные остовы, запустение и белые сугробы. Хорошо, что здесь еще ездили машины, и им удалось пройти, не утопая в снегу, хотя идти было все тяжелее и тяжелее. Они ничего не говорили друг другу, а Михаил чувствовал тепло зайца. Помогут ли они ему, ведь там наверняка ждут его и такие горе-охотники, как грязный продавец в вязаной шапке, с его самодельными силками, и самые настоящие, с ружьями и капканами, да еще волки и лисы. Но уже поздно было поворачивать домой, оставалось только идти и идти вперед.

Наконец и заводы остались позади. Впереди расстилалась белая степь, и только в некоторых местах сквозь снег проглядывали остатки высокой сухой травы, да небольшие кусты, потерявшие свои листья до следующей весны. Михаил аккуратно расстегнул куртку, наклонился и поставил зайца на землю, прямо в снег. И в ту же секунду, как будто он только этого и ждал, его ушастый пленник бросился прочь. Он отталкивался сильными задними лапами и ловко скакал по снегу, удаляясь от него все дальше и дальше. Очень скоро он скрылся за небольшим холмиком, а Михаил все стоял и смотрел ему вслед, и на глаза ему наворачивались слезы.

Пытаясь скрыть их, он отвернулся в сторону, и, желая нарушить неловкое молчание, произнес:

— Я видел на остановке, в киоске, знаешь… Все эти газеты… Говорят, что после нового года мы все умрем.

И он засмеялся неестественно, потому что не знал, что еще сказать. А Аня вдруг развернула его к себе, улыбнулась ему, как умела улыбаться только она одна на всем белом свете, и сказала, глядя прямо в глаза:

— Спасибо тебе.

— За что, — удивился Михаил.

— Ну как за что? За подарок.

Только теперь он увидел, что пока они шли, облака, серые и тяжелые, растворились, словно их и не было. Он увидел по зимнему ясное небо и яркое солнце. Жена взяла его за руку и потянула по тропинке назад к домам, где люди готовились к празднику, и на сердце у него было светло и радостно.