Глава 4

Прошло пять дней с того момента, как Заречный поднялся на ноги со своей лежанки. За эти дни, ежедневно занимаясь заготовкой дров для Велимудра, он значительно окреп. Его тело, регулярно находящееся на солнышке, приобрело красивый равномерный загар, а волосы и до этого не слишком темные, посветлели еще больше. Исхудавшее после голодного сна лицо с ввалившимися щеками, посвежело, округлилось и тоже потемнело от загара. Многодневная щетина превратилась в небольшую бородку, а ясные глаза светились живыми огоньками. На шестой день, Иван проснулся, как обычно с восходом солнца. Прежде чем приступить к зарядке, которую он в своей прошлой жизни последний раз делал еще в годы службы в армии, но возобновил два дня назад, решил сделать пробежку к озеру. Лекарь не стал возражать, но поинтересовался, запомнил ли тот дорогу.

– Короткую запомнил, – улыбнулся Заречный.

– Ну, тогда пробежись, разомни ноги, да токмо долго не задерживайся.

– Да я только искупнусь и обратно.

Он вышел за ворота и легкой трусцой побежал, по второй, такой же малозаметной тропинке, по которой они с Велимудром возвращались с озера домой. Бежать было приятно. Легкие наполнялись живительными флюидами соснового леса, а достаточно окрепшие ноги, да при пониженной силе притяжения, легко воспринимали эту небольшую нагрузку. Не малую роль, в его нынешнем самочувствии играли, как он предполагал, и целебные зелья, которыми его поил старик. Ум тоже прояснился и стал не менее внимательным и сосредоточенным, чем в годы его военной службы. Вновь, как и много лет назад, Заречный подмечал всякие тонкости и мелочи, которые при его первом походе к озеру оставались где-то за пределами сознания. Легко ступая по мягкой хвойной подстилке, он почти не нарушал природную вечно сумрачную тишину леса, наполненную лишь пением птиц и далеким шелестом верхушек исполинских деревьев. Не пугал Иван и появляющихся на его пути всевозможных мелких и крупных зверюшек, не тревожил сидящих на ветвях разнообразных птиц. Цепкий взгляд разведчика улавливал малейшее движение, как на земле, так и среди густой растительности. Вот за кустом притаился заяц, и лишь движение одного его уха выдало местоположение зверька. Кусок сухой ветки, лежащей в высокой траве, при приближении человека, вдруг превратился в змею, и та бесшумно юркнула за ближайший камень.

Так наслаждаясь жизнью и здоровьем, Заречный добежал до озера. Еще на ходу он сбросил рубашку, а затем, остановившись, стащил шаровары (свою одежду из будущего он не одевал, а по-прежнему носил вещи хозяина дома). Наконец, оставшись голышом, бывший разведчик разогнался и нырнул в воду. Учитывая прошлый опыт, он не стал заплывать далеко, а, проплыв под водой несколько метров, вынырнул и сразу же вернулся назад. Окунувшись в студеной водице еще пару раз, Иван вышел на каменистый берег. Водные процедуры были окончены, и теперь он с наслаждением подставил солнышку совсем белую, в отличие от торса, нижнюю часть тела. У него мелькала мысль, спросить у хозяина разрешения сделать из шаровар шорты, обрезав у них колоши. Однако потом засомневался, не будет ли такой вид слишком вызывающим в данную эпоху, да и портить чужую добротную одежду, тоже не хотелось. Пока тело высыхало и принимало солнечные ванны, взгляд Заречного невольно обратился в сторону, где виднелось поселение местных жителей. “Интересно было бы там побывать, познакомиться с людьми, посмотреть их быт, – подумал он, всматриваясь вдаль, – книги книгами, а увидеть вживую то, о чем пишут и сравнить с реальностью, это совсем другое дело, тем более старик постоянно упрекает в том, что кто-то, из каких-то корыстных побуждений нам нашу историю подменил”.

Переведя взгляд с поселка в сторону леса, Заречный увидел, как на небольшом валуне грелась на солнышке серая ящерка, замерев словно неживая. Но ее блаженство вскоре прервал едва различимый треск сухой ветки, донесшийся из леса, и ящерица вмиг исчезла где-то между камней. Все это Иван наблюдал с неподдельным интересом. За последнюю пару дней он с удивлением, обнаружил, что его зрение намного улучшилось, по сравнению с тем, каким оно было до попадания в прошлое. Но все же больше всего он был поражен даже не этим, а тем, что вчера утром, после завтрака, как обычно полоща рот водой, его язык нащупал появившиеся на месте отсутствующих новые зубы. Сказав об этом лекарю, он, однако, ничуть того не удивил.

– Ты думаешь, почему у вас там зубы, когда выпадут во второй раз, более не растут? – спросил Велимудр, и сам же ответил, – да потому, что ваши тела с детства отравляются всякой гадостью, которая летает в воздухе, находится в пище, а главное сидит в вашей голове в виде ядовитых мыслей. Вот организму-то и некогда выращивать новые зубы, так как всю жизнь приходится бороться с этими ядами. Здесь на природе да на здоровом питании ему не с чем бороться, вот он и занялся построением новых клеток. И это касается не токмо зубов, но и всех твоих органов. Они с радостью избавляются от всего больного да слабого, и замещают крепким да здоровым.

Заречного в этом объяснении больше всего поразило знание старика о клетках, которые, если ему не изменяла память, только в семнадцатом веке были открыты каким-то англичанином при помощи микроскопа. Судя по тому, что сейчас были, как называют современные историки, времена монголо-татарского ига, то до изобретения микроскопа людям еще предстояло прожить около четырех веков. Откуда же в этом затерянном таежном уголке, в котором не то, что микроскопа, но и обычной лупы ни у кого не было, могли быть такие знания, оставалось для бывшего разведчика загадкой. Меж тем горячее солнышко и теплый летний ветерок высушили его тело. Иван, перед тем, как одеться, еще раз взглянул на далекое поселение и, лишь только подумал о населяющих его людях, как в его памяти вдруг всплыл образ Анастасии. Перед ним вновь возникли живые светлые искрящиеся любопытством и лукавством, глаза, а так же блестящая на солнышке тугая рыжая коса. Нельзя сказать, что внучка Велимудра была красавицей, но она подкупала своей природной естественностью и природной женственностью, лишенной всевозможных ухищрений его времени, таких как макияж и различные аксессуары для одежды, придуманные для привлечения взглядов особей противоположного пола. Задумавшись на мгновенье, Иван вдруг ощутил движение ниже пояса. В течение последних лет он уж и позабыл, про свои первичные половые признаки. У него давно не возникало никакого плотского желания, кроме, как поесть. Давно позабыл бывший разведчик и то, когда он последний раз имел какие-нибудь отношения с женщинами. Вот разве, что с Марией Адольфовной, да и то в виде дружеских бесед. Заречный опустил голову и увидел, как неумолимо растет и набухает его плоть. Его лицо вдруг, словно у подростка, залилось краской, и он бегло оглядевшись по сторонам, словно подозревая, что за ним может кто-то следить, одел шаровары и рубашку.

– Ну, вы, блин, даете, товарищ капитан! – улыбнувшись, произнес он фразу из запомнившегося ему фильма.

Иван бросил еще один взгляд на далекое поселение, и, развернувшись в сторону леса, таким же легким бегом потрусил назад к “заимке”.

Вернувшись домой, он под одобрительное рычание охранника сделал интенсивную разминку. Ополоснувшись, теперь из бочки приятной родниковой водой, которую ежедневно приносил с ручья, Заречный вошел в дом. На столе его уже ждал незамысловатый завтрак – маленькая миска гречневой каши да полчашки сметаны. Изготовленная из домашнего молока сметана была такой густой, что оставленная в ней ложка не падала, и такой жирной, что магазинная по сравнению с ней казалась не жирнее воды из-под крана. Возле двух чашек лежало по куску черного хлеба, аромат которого чувствовался уже с самого порога. Аппетит в здоровом организме разыгрался не на шутку, и Иван, пододвинув свою табуретку, присел за стол. Еды было, по его прошлым меркам, совсем не много, но он к этому быстро привык. Зато пища была весьма калорийная и, к тому же, Велимудр научил гостя есть медленно. В своей прошлой жизни, а именно так Заречный теперь делил прожитые годы: на прошлую жизнь, до попадания в этот мир и новую, нынешнюю. Так вот раньше ему никогда не удавалось посидеть за столом и насладиться вкусом приготовленной пищи. В детстве маленький Ваня всегда торопился съесть ненавистную манную кашу, чтобы быстрее пойти гулять, а в армии были уже другие законы – не успел быстро поесть, остался голодным.

Теперь старик заставлял его каждую порцию пережевывать по шестьдесят четыре раза. Почему именно столько Иван не знал, а наставник не стал объяснять, вот только пока он делал именно столько жевательных движений, пища не только становилась редкой, как вода, но и во рту ее становилось значительно меньше. Как пояснил Велимудр, если человек долго жует, пища, обработанная элементами слюны, частично успевает усвоиться через слюнные железы. Но самое главное, было то, что теперь ему не только хватало этой маленькой порции, но даже иногда еще и оставалось, так как насыщение приходило гораздо раньше.

Мужчины молча принялись за еду. Не разговаривать во время приема пищи, это тоже было одним из правил и условий здравого питания, которые поставил перед Заречным его лекарь и наставник. Но сегодня ученик все же не выдержал, и, проглотив очередную порцию тщательно разжеванной гречневой каши сдобренной ароматным сливочным маслом, все же нарушил запрет и спросил:

– Велимудр, я вот не пойму, почему ты столько возишься со мной? Какой тебе от этого толк, какая выгода?

Старик отозвался не сразу. Он тоже тщательно пережевал одну ложку каши, затем еще одну, и только потом, строго взглянув на Ивана, все же ответил вопросом на вопрос:

– А сам-то как думаешь?

– Так вот я и не могу ничего придумать. Ты уж позволь, но я буду с тобой откровенным. Иногда мне кажется, что это мое попадание сюда ты устроил специально. Если бы не то, что предшествовало всему этому, я имею ввиду этих малолетних недоумков, то это была бы моя основная версия. Но для чего, я все равно, хоть убей, никак не могу взять в толк.

Старик вновь было принявшийся за еду, оторвался от своего занятия и посмотрел на Ивана, таким невинным и непорочным ангельским взглядом, что тот даже сконфузился. Ему даже стало неловко перед лекарем за эту свою “основную версию”. Однако и что-то незаметное, явно противоречащее созданному Велимудром образу, на мгновение промелькнуло в этом взгляде. Только, вот, произошло это так быстро, что сидящий напротив собеседник, не смотря на опыт разведчика, ничего не успел заметить.

* * *

Над Нижнереченском сгустились сумерки и на небосводе появилась полная Луна. Она бросала свой бледный холодный взгляд на землю, от чего все тени, отбрасываемые домами и деревьями, стали еще более таинственными, и, казалось, таили какую-то неведомую угрозу. Возле разверзшейся черной пасти дверного проема в подъезд старого аварийного дома, жителей которой давно расселили по новым квартирам, стояли трое подростков лет пятнадцати. Лица двоих время от времени освещались огоньками от сигарет, третий, который был шире всех в плечах и выше других на полголовы, только что выбросил свой окурок в разбитое окно первого этажа.

– Стрёмный какой-то этот старик, – сказал он, сплевывая себе под ноги. – Гвоздь, может ну его этого бомжа, деньги то уплочены, на кой нам нужен этот геморрой.

– Ты на, прямо Пушкин, стихами на разговариваешь: накой – геморрой, – ухмыльнулся самый щуплый из всех троих, который, не смотря на свою невзрачную внешность, был предводителем этой троицы. – Тебе чего на, жалко этого бомжа стало? Я бы их всех на давно бы расстрелял на. От их только вида блевать хочется на, и это если еще не принюхиваться. Слушай, Толстый, а может ты просто забздел на?

Гвоздь скривился в презрительной усмешке.

– Ничего я не забздел, – возмутился здоровяк, – а вдруг он не пьяный будет. Я слышал, что он в Афгане служил.

– Ну и чё, что служил? Ты чё, думаешь, все кто там служил такие прям крутые?

– Ну, я не знаю.

– Не, пацаны, – вмешался в разговор третий, – дед сказал, что он точно пьяный будет. Он каждый день пьяный сюда ночевать приходит. Я тоже его трезвым редко когда видел.

– О, слышал, че Кот говорит! – поддержал товарища Гвоздь, – так, что не бзди на, развлечемся чуток, может тогда дед еще когда какую-нибудь работенку подкинет, да бабок подбросит.

– Слушай Гвоздь, – обратился к вожаку подросток по кличке Кот, – а на кой этому деду вся эта бадяга нужна? На хрена ему нужно, чтобы мы этого бомжа побуцкали, да в яму сбросили? Он чего зуб на него имеет?

– Да какая тебе разница на. Тебе бабки дали? Дали. А там уже не наше дело зачем, да почему на. Там пусть сами разбираются.

– А если он в ментовку на нас заложит, – с сомнением в голосе произнес Толстый.

– Кто, этот бомж на, – рассмеялся Гвоздь и, сплюнув себе под ноги, мастерски забросил докуренную сигарету на второй этаж дома.

Окурок щелчком запущенный в полет, во мраке еще больше сгустившемся из-за зашедшей за дом луны, словно маленький фейерверк, рассыпая искры, скрылся в черном оконном проеме.

– Тихо на, – прошептал вожак, резко прекратив смеяться, – кажется, идет!

Вдали действительно послышались неуверенные шаги изрядно выпившего человека. Подростки прижались к стене дома, а когда шатающийся силуэт мужчины почти поравнялся с ними, Гвоздь шагнул ему на встречу.

– Дядя, – вызывающе произнес он, – закурить не найдется?

– Не, ребята, я не курю, – заплетающимся языком произнес пьяный мужик, обдав стоявшего напротив подростка густым запахом перегара.

– А зря, – оскалился хищной усмешкой Гвоздь, и, что есть силы, ударил мужчину в солнечное сплетение.

Тот, видимо, не ожидал такого подвоха, поэтому был не готов к удару. У него перехватило дыхание и от боли он согнулся вперед.

– Мочите его, – скомандовал Гвоздь, – и Толстый с подскока первым заехал в так удачно подставленное под его ногу лицо.

Дальше уже не было ничего интересного. Подростки пинали ногами упавшее на землю тело, куда попало, не разбираясь в темноте, куда именно они бьют.

– Хорош на! – наконец, скомандовал предводитель, и напоследок еще раз смачно пнул жертву в живот. – А то еще убьете на.

– Слышь, Гвоздь, а он, кажется, и вправду того… не дышит вроде, – испуганно произнес Толстый, наклоняясь над неподвижно лежащим телом.

– Да и хрен с ним. Тащите его к яме.

Толстый и Кот, схватили мужчину за руки и поволокли к предварительно открытому канализационному люку. Там им пришлось немного повозиться, пока обмякшее от побоев тело не полетело вниз.

– Все на, сваливаем, – подал очередную команду Гвоздь и все трое метнулись вдоль стены заброшенного дома, подальше от этого места.

Добежав до освещенной фонарями улицы, подростки остановились и. немного отдышавшись, уже обычным шагом направились в сторону ночного торгового павильона.

– А как я его уложил! – похвастался Толстый, когда волнение немного спало.

– Ну, ты ж у нас герой на, – похлопал товарища по плечу Гвоздь, – отчего только в начале мандражировал?

– Так я это, я же не знал, как оно будет.

– Не знал, – передразнил его вожак, – ладно на, все молодцы! Сейчас пивасика возьмем и отметим наше удачное дело.

Троица подошла к павильончику, площадка возле которого была ярко освещена лампочкой дневного света. Гвоздь постучал в окошко и, оглянувшись на своих товарищей улыбнулся. Те тоже заулыбались, предвкушая приятное продолжение вечера, а точнее наступившей уже ночи. Окошко распахнулось, и в нем показалось сонное круглое лицо продавщицы Глафиры.

– Теть Глаш, – обратился к ней Гвоздь, – нам, пожалуйста, три литрухи пива и три баночки энергетика, ну и три пачки Мальборо.

Он протянул продавщице несколько купюр и вновь, широко улыбаясь, посмотрел на топтавшихся рядом подельников. Однако вместо того, чтобы выдать заказанные товары продавщица заорала:

– Генка, ты что ж, меня совсем за дуру держишь, или ты думаешь, что я слепая и в темноте не разберу, чего ты мне подсунул?

Улыбка мигом слетела с лица подростка, и он непонимающе уставился на продавщицу.

– Чего глаза свои бесстыжие на меня вылупил? – все больше распалялась торговка. – Что ты мне бумажки вместо денег суешь?

Женщина швырнула купюры обратно, и теперь Гвоздь тоже увидел, что это были вовсе не деньги, а куски какой-то грубо порванной газеты.

– Дед, сука, – прошипел он, поднимая с земли и все еще в растерянности рассматривая бумажные клочки. – Обманул на!

Лица товарищей тоже враз погрустнели. Словно чувствуя на себе вину за этот обман, они исподлобья поглядывали на своего разозленного предводителя. Тот еще немного постоял, словно о чем-то размышляя, а потом швырнул обрывки газет на тротуар и, резко развернувшись, зашагал прочь.

– А ну не мусори мне здесь, – послышался строгий окрик из окошка.

– Да пошла ты, – буркнул под нос Гвоздь.

Внутри его все кипело от злости и обиды: за халявно сделанную работу, за обман и за так глупо провалившиеся надежды на приятный вечер.

– Я же говорил, что дед какой-то стрёмный, – начал было говорить Толстый, но тут же осекся, скорее почувствовав, чем увидев в темноте, недобрый взгляд своего предводителя.

А в это время невысокого роста темная коренастая фигура, с растрепанными длинными волосами, проследив за всем, что произошло с подростками, бесшумно подошла к открытому канализационному люку. Спустившись на несколько ступеней вниз, фигура еще раз окинула взглядом окрестности и, нырнув с головой в яму, тихонько закрыла над собой массивную металлическую крышку.

* * *

– Ну, какая мне может быть от тебя выгода? – немного помолчав, словно что-то вспоминая, ответил Велимудр. – Побывал я у вас, посмотрел, на то, как вы там живете и уразумел: сколько же в вашем мире кривды выдаваемой за истину, сколько невежества и глупости. Знаешь, мне тогда даже страшно стало. “Куда же этот мир катиться, что с ним будет еще через несколько десятков лет? – подумал я. – А ведь есть люди, которые могли бы сделать этот мир лучше, да токмо опустили их на самое, что ни на есть дно”. Вот как я тогда подумал. Ну, а коли ты ко мне случайно попал, то раз уж такое произошло, то и решил помочь тебе вернуться к нормальной жизни. Может быть, ты краем уха слыхал о том, что грядет великий переход от эпохи Лисы в эпоху Волка? Не за горами уж Утро Сварога и такие люди как ты понадобятся для созидания новой жизни, люди справедливые и готовые пожертвовать собой ради этой самой справедливости. В тебе, Ваня, живет дух воина, это я враз учуял, токмо тебя узрел.

– Да что я смогу, – горько усмехнулся Заречный, – кто послушает какого-то бездомного бомжа, будь у него хоть семь пядей во лбу.

– Ты прав, Ваня, бомжа никто слушать не будет, токмо тебе надобно стать нормальным человеком, подучиться маленько, дабы не по книжкам глаголить, а истину, идущую из души изрекать. Тогда народ-то к тебе и потянется, тогда и прислушиваться начнут, так как сердце-то, Ваня, не обманешь. Люди сердцами почуют, когда им правду, а не кривду глаголить будешь.

– Легко сказать, стать нормальным, да только как это сделать?

Иван отодвинул миску с недоеденной кашей. Даже сметаной запивать не стал - есть перехотелось. Старик разбередил его душевную рану и аппетит пропал.

– Ну, коли ты поел уж, то для начала расскажи, как ты к такой жизни-то пришел? – сказал Велимудр, так же отодвинув свою миску.

– Да, чего там, рассказывать… так получилось. Можно сказать, стечение неблагоприятных обстоятельств.

Заречный задумался, собираясь с мыслями. Раньше он гнал такие размышления подальше, чтобы они не тревожили его сердце, а теперь нужно было все вспомнить и рассказать старику. “Хотя, может оно так и лучше будет, может тогда на душе полегче станет”, - подумал он.

– Собственно, как я уже сказал рассказывать-то и нечего. Отучился в школе восемь классов. После школы пошел в Минское суворовское училище. Затем в Киевское высшее общевойсковое, на факультет разведки. Перед Афганом служил командиром разведвзвода. Родители умерли. Отец – еще когда я учился в суворовском, а мать тремя годами позже. После них остался домик в Нижнереченске, да только мне с жильем не повезло. Когда уже лежал в госпитале, в одно из празднований нового года, какие-то отморозки запускали фейерверки, вот один и попал прямиком в окно пустующего дома. Разбил стекла, загорелась мебель… Отморозки испугались и убежали, а соседи заметили и вызвали пожарных, когда уже все полыхало внутри. Пока те приехали, тушить уже было нечего. Так, что когда меня комиссовали, вернулся я домой, а дома-то и нет.

Заречный вновь замолчал. Он с тоской перевел взгляд на окно, которое вместо привычных у нас стекол, было затянуто чем-то похожим на слюду, и тяжело вздохнул.

– А дальше пошло-поехало… На работу без прописки не берут, спасибо знакомый, тоже бывший Афганец, помог. Помог устроиться на частную автостоянку сторожем. Ну, а живу, сам видел где.

– Эко, как тебя судьбинушка-то покрутила, – посочувствовал Велимудр, – ну да ничего, нонче, како я и сказывал, у тебя новая жизнь начнется. Когда домой вернешься, купишь себе и дом, и одёжу получше прежней.

– Это за какие, интересно, шиши? – скептически улыбнулся Иван.

– А вот, держи-ка.

Старик высыпал на стол горсть неизвестно откуда взявшихся в его руке маленьких матового цвета полупрозрачных камешков.

– Ничего себе, – чуть не присвистнул Заречный, но вовремя сдержался. – Это откуда ж у тебя алмазы,

Он взял в руку один камешек, рассмотрел его. Затем взял еще один, а потом, подставил ладонь к краю стола, и смахнул в нее все оставшиеся.

- Ты смотри, все один к одному словно братья близнецы? – не смог удержать своего восторга бывший разведчик, разглядев по очереди все алмазы.

– Как думаешь, – задал вопрос старик, не обратив внимания на реплику своего гостя, – эти вот вещицы помогут тебе чуток наладить жизнь?

– Помочь-то, помогут, – произнес Заречный, высыпав сокровища с ладони на стол, – только этого не надолго хватит.

– Дак я тебе и даю это на первое время. На мелкие расходы, так сказать, – улыбнулся старик своей замысловатой улыбкой. – А для серьезного обустройства-то и камешек должен быть посерьезнее.

Велимудр вновь, словно фокусник, раскрыл только что бывшую пустой ладонь. В этот миг комната вдруг озарилась фантастическим светом. Это на ладони засверкал идеальными гранями настоящий бриллиант, размером с большую фасолину. Камень, переливаясь на свету всеми цветами радуги, будто магнит притягивал взгляд, не давая оторваться. Иван смотрел как завороженный. Он впервые в жизни видел настоящий бриллиант такой величины, но вдруг, словно сбросив с себя гипнотическое оцепенение, бывший разведчик перевел взгляд на хозяина дома и сказал:

– Извини, Велимудр, но такого подарка я принять не могу.

Заречный ребром ладони отодвинул от себя лежавшие кучкой на столе алмазы.

- Это же каких деньжищ все стоит?!

– Бери, Ваня, бери, – мягко по-отечески произнес старик, и подвинул камешки в обратном направлении. – У меня, Ваня, таких еще много.

– Много?! Ну, ты даешь! Так ты выходит, богаче любого миллионера?! Чего ж ты живешь тогда в такой лачуге, да еще где-то на отшибе. Да за такие деньги дворец можно отгрохать.

– Ну и скажи мне на милость, зачем мне дворец? Чего я в этом дворце делать-то буду? Хан наш Хубилай, тот да, тот во дворце живет, да токмо ему по чину положено, а мне в моем домишке гораздо уютнее да и сподручнее. С моими занятиями лишний чужой глаз не нужен.

– Хан живет во дворце? – вновь удивился Заречный, услышав то, что вновь противоречило его знаниям, – а в учебниках написано, что монголы в юртах жили.

– Ох, уж, эти ваши учебники… – вздохнул лекарь и с сожалением и сочувствием посмотрел на своего гостя, – чего только там не понаписано. Я вот, твержу тебе, твержу… нету здесь никаких монголов, есть моголы и юрт здесь в помине не было, разве токмо в походах военных. Ты сам-то рассуди, коли Хан в юрте жил бы, так и остальной народ тем паче жил бы в юртах. Токмо ты же своими глазами видел поселение за озером, там чего, юрты стоят? А мы с тобою нонче, тако же в юрте сидим али в доме каменном?

Заречный смутился, его бывшая картина мира, с которой он прожил столько лет, продолжала размываться словно акварель под дождем.

– Но что я буду делать с этими камешками? – вернул он разговор в прежнее русло.

– Знамо дело что, продашь. За деньги вырученные с малых камней, купишь себе еду и одёжу нормальную, за большой – купишь себе жилье. А там глядишь, и дело какое для души сыщется.

– Лучше бы не камешками, а сразу деньгами, – буркнул под нос Заречный, а громче сказал, – ну, и кому я их продам? Ты что же думаешь, у нас на каждом углу скупка алмазов стоит? Да и не законно это.

– Видел я, как эти ваши законы соблюдаются, – ухмыльнулся Велимудр, – и поговорку вашу слышал: “Закон, как дышло, куда повернул туда и вышло”. Так, что ты парень смышленый, придумаешь чего-нибудь. Ну, а на счет денег, Ваня, я тебе говорил, что есть у меня и бумажные местные и золотые чеканные монеты, да токмо через переход они не пройдут с тобой. А вот камешки – другое дело. Это природный материал, через любой переход свободно с ними пройти можно. Так, что бери и не привередничай. Почитай, что это мой подарок тебе. Как у вас говорят, чтобы раскрутиться.

– Я уж, и не знаю, как тебя благодарить, – смущено пробормотал Иван, теперь взяв в руки бриллиант и рассматривая его вблизи. – Это же действительно целое состояние.

– Лучшей твоей благодарностью, Ваня, будут твои добрые дела, кои ты во благо своего народа и всей Земли-Матушки творить будешь, – улыбнулся старик и вдруг став серьезным прикрикнул, – ну-ка, хорош рассиживаться, работа стоит!

Заречный, вновь сгреб со стола камешки в кулак и, вскочив со своего места, весело по-военному ответил:

– Есть не рассиживаться, а идти работать.

Он отнес драгоценности в свою комнату, спрятал их под тряпичным валиком служившим подушкой и, не задерживаясь, направился к дубовой колоде, в которой торчал уже хорошо ему знакомый колун.