Бегемот и Левиафан

Возлюби ближнего твоего, как самого себя.

Евангелие от Матфея, глава 22, стих 39

Лукас Фрэндли приехал из Будапешта в Вену навестить давнего друга и товарища доктора Генри Штрауса. Этот Штраус не композитор и не дирижёр, но тоже искусный мастер своего дела, а именно – биологии и генной инженерии. Жаль, но даже продвинутая Европа оказалась морально не готова к его идеям, и потому они оставались только теориями, не проверяясь на практике. Почти не проверяясь. Некоторые личности даже называли Штрауса, в связи с его взглядами, румынским Менгеле, хотя он, шутя, соглашался только на доктора Франкенштейна.

Фактически он находился в розыске в Европейском Союзе (формулировка обвинения весьма размыта), но сокрытием в подполье себя не утруждал, предпочитал “прятаться на виду”. Так что, покинув родной Бухарест, он временно осел в столице Австрии. Лукас же плевал глубоко на законы обычных смертных, ибо знал, что сам он из совсем иной когорты – суммы с множеством нулей на разных его счетах говорили сами за себя. Лукас – акционер нескольких фармакологических компаний. Общий интерес к медицине и свёл его с доктором Штраусом.

В тот тихий полдень стояла чудная погода, довольно тёплая для октября, с чуть прохладным нежным ветерком. Следуя поговорке “держите ноги в тепле, а голову – в холоде”, эта погода оказалась идеальна, чтобы держать в ней голову. А солнце светило как будто не жёлтым, а белым светом. Лукас и доктор Штраус играли в шахматы, сидя снаружи кафе, и пили кофе.

- Я вот задумался как-то, делая трепанацию черепа… – нарушил общее созерцательное молчание доктор Штраус, поставил чашечку на стол и скрестил пальцы. – А что бы случилось, если однажды в действиях бытия произошёл бы некий сбой? Системная ошибка в матрице, так сказать. И родился бы на свет человек бессмертный? Бессмертный, нестареющий и, скажем, пуленепробиваемый, человек из стали, новый титан. Ну, вот совершенно случайно. В его программе просто-напросто не прописали бы саму возможность куда-либо исчезнуть из существования – вечный, и всё тут. Что тогда стало бы с нашим обществом, а, как думаете?

- Вы всё грезите о бессмертии, доктор… – процедил Лукас, уже долгое время задумчиво глядевший на шахматные фигуры.

- Как и вы, мой друг… Так что вы думаете? Дофантазируйте за меня, пожалуйста!

К слову, доктор Штраус уже дюжину лет как перешагнул порог пенсионного возраста, Лукасу же лет через десять это только предстояло. Впрочем, на жизнь и быт обоих эта дата никак не влияла, но только как формальная веха. Страшил следующий теоретический полустанок, а точнее – конечный пункт.

Генри Штраус в семьдесят один год выглядел импозантным старцем – дорогой костюм, длинные бесцветные волосы, миниатюрные, почти детские, очки. Лукас Фрэндли (возраст пятьдесят три) ещё молодился, почём зря, – джинсы и бледно-голубое поло может и скрывали начавшее обвисать с годами тело, но круглое и морщинистое лицо, а также краска и чёрный лак на начавших седеть волосах выдавали и его возраст и полный стресса образ жизни.

Фрэндли хотел сдвинуть ферзя, но, крякнув, передумал.

- Тогда это будет уже не человек, – ответил он, не отводя взгляд от доски. – Для нас он станет богом.

- Да… – удовлетворённо протянул Штраус и откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову и глядя в чистое небо. – Сам факт его существования всё изменит… – доктор неосознанно перешёл на будущее время, опустив сослагательное наклонение, – он станет новой отправной точкой. Весь мир будет у его ног. Ведь, если ему взбредёт в голову, он сможет нас просто уничтожить, убить одного за другим, каждого поочерёдно. Долго, конечно, но куда ему торопиться? А мы и поделать ничего не сможем… Только прятаться разве… но сколько? И его капризы фактически будут признаны первостепенными…

- Но ведь его можно будет схватить, доктор. Связать, запереть, засунуть в железный ящик и бросить на дно океана. Скажем, вблизи островов Фиджи.

Он пошлёпал пальцем башенку ладьи, но не решился.

- Да… – изумленно протянул Штраус, простив товарищу нарушение правил. – Тогда это будет уже не бог, а – дьявол! Заметьте, Лукас, фантазируя и дурачась, мы теоретически обосновали, что бог и дьявол – суть одна и та же личность.

- Быть может… но ведь добро и зло разделены, и в зависимости от…

- Нет ни добра, ни зла, такими делают их мысли. Шекспир сказал.

- Не он первый.

- Но что ещё интересно: вдруг всё-таки Юнг не прав, и нет никаких архетипов, и все совпадения в мифологиях разных народов взялись не из коллективного бессознательного, а из одного источника… на основе чего-то реального, я бы даже сказал… Тогда наш с вами абстрактный бессмертный на дне океана теоретически мог быть причиной возникновения мифа о богах. И сейчас он там один, во мгле, закованный в цепи, жаждущий отмщения… Абсолютное зло!

- “Бессмертный на дне океана…”, – Лукас всё-таки оторвал взгляд от шахматной доски и ехидно улыбнулся. – Ктулху? Мой дорогой Генри, это же беллетристика! Не понижайте ваш лучезарный ум до такого уровня.

- Бросьте, я всего лишь разминаю свою фантазию…

Повисла пауза. Лукас всё так же мысленно корпел над шахматами, Штраус, забыв уже ход игры, широко зевнул.

Раздался звонок мобильного телефона – звучала “Шутка” Баха.

- Алло, – двинув пальцем по экрану, ответил Лукас, Штраус восстановил в памяти всю партию, и скучающе смотрел на друга. – Да, – говорил с телефоном Фрэндли. – И, что, совсем не…? Но как же! Это…? Да, я понимаю. Да, я понимаю. Да. Я понимаю.

Его лицо как будто постарело на десять лет за этот непродолжительный разговор. Дрожащей рукой Лукас шумно опустил смартфон на стол.

- Неприятный звонок?

- Звонок со дна океана, – глядя-то куда-то сквозь доктора, прошелестел губами Лукас. – Я всё-таки умираю, милый Генри. Рак.

Доктор задумчиво допил кофе из крохотной чашечки, оттопырив мизинец. Чашечка медленно опустилась в блюдце.

- Цугцванг, – он развёл руками.

Лукас не понял, о шахматах ли говорит Штраус или о его жизни. Он тупо осмотрел фигуры, и отмахнулся от доски, как от надоедливой мухи. К ним подошёл официант, но Штраус отогнал его.

- Вы думали, что только начинается вторая и лучшая половина вашей жизни, как вот уже слышен сигнал катафалка…

Лукас не дал ему окончить метафору, и задумчиво произнёс, глядя в никуда.

- Вы как-то попросили у меня большую сумму, почти всё моё состояние…

- Было дело.

- Мы ещё поругались…

- Вы из вредности выпили залпом бутылку моего лучшего хереса!

- А потом меня тошнило…

Лукас рассмеялся. Рассмеялся и доктор Штраус. Постепенно смех Лукаса стал переходить границы дозволенного в приличном обществе, и доктор насильно прервал последний смешок, прикрыв рот кулаком.

- Эй, гарсон! – отсмеявшись, и как будто пьяно, позвал Лукас. – Бутылку лучшего хереса! Что?! Да пошёл ты! Счёт сюда, живо! Пойдёмте, мой друг, – не дожидаясь счёта, он положил на стол сто евро, вскочил сам и резко взял под локоть Штрауса. – Я должен вам бутылку хереса! Вы хотели мои деньги – вы их получите. Помните, когда я услышал о вашем “проекте”, я сказал, что вы сумасшедший? Дорогой мой Штраус, я сумасшедший, как и вы!

Они сели в стоявший поодаль белый электрокар, водитель захлопнул за ними дверь, машина бесшумно покатила по Рингштрассе.

Шахматная доска осталась. Подул сильный ветер. Король упал.

***

Лукас Фрэндли проснулся двадцать шестого января две тысячи семнадцатого года в три часа шесть минут сорок шесть секунд после полудня.

- Образец “Десять” проснулся двадцать шестого января две тысячи семнадцатого года в три часа шесть минут сорок семь секунд после полудня.

Лукас открыл глаза, свет гудящих над головой ламп ошпарил ему зрачки. Лукас зажмурил глаза.

- Реакция на свет…

Он задыхался, будто не лежал пластом на кровати, а только что участвовал в спортивном марафоне.

- Частое дыхание. Без приступов удушья…

Сердце билось часто-часто, точно отсчитывая миллисекунды, по ощущениям оно с каждым ударом как будто разрасталось, готовое вскоре заполнить собой всё тело.

- Пульс учащённый, в рамках нормы. Лукас? Лукас, вы меня слышите?

- Ге… Генри? – разлепив засохшие губы, прохрипел Лукас.

- Это… хорошо… Приборы в порядке.

- Генри?! – жалобно позвал Лукас.

- Кровь…

- Генри?

- Биопсия…

- Штраус, почему вы не говорите со мной? – вяло, словно сквозь сон, пробормотал Лукас.

- Потому что я уже устал с вами разговаривать, – не отвлекаясь, пробурчал доктор. – Если честно.

Раздался щелчок, гудение техники прекратилось, Лукас почувствовал сквозь веки, что яркий свет погас.

- Можете открыть глаза, – Лукас не расслышал, что ему сказали. – Открой чёртовы глаза!

Лукас открыл. Он лежал на кровати в помещении похожем на больничную палату, с одним лишь условием – если эту больницу давно забросили. Обшарпанные серые стены, половина ламп разбиты, пыль, лишь только вокруг него расставлено сверкающее новизной оборудование. У постели на утлом офисном стульчике сидел, сгорбившись, доктор Генри Штраус.

Внешне он сильно подурнел – мертвенная бледность лица, запавшие покрасневшие глаза, синяки под ними, по лбу вверх пошла залысина. Лукас никогда не видел Штрауса таким. Перед ним как будто восседал мертвец, а сам он, видимо, находился в чистилище.

- Доктор…

- Как вас зовут? – устало спросил доктор, слипающимися глазами глядя в бумаги на планшете.

- Лукас Фрэндли.

- Вы помните, о чём мы говорили в последний раз, Лукас?

- Мы обсуждали “Книгу Иова”, и пришли к выводу, что тот факт, что она не относится к апокрифам, подтверждает общую дурость христианского мышления, – Штраус оторвался от бумаг и внимательно вгляделся в лицо Лукаса. – Вы ещё назвали бога тупым ублюдком.

Штраус снисходительно улыбнулся, чиркнул что-то в бумагах, отключил диктофон и отложил планшет на тумбочку.

- Чудно, – удовлетворённо сказал он. – Чудно.

Доктор Штраус поднялся, потянулся и широко зевнул, едва не вобрав ртом и всю палату, и всё мироздание. Лукас лежал на кровати в хирургическом халате под тонким одеялом и послушно ждал, что ему скажут дальше. Доктор разминал затёкшую спину, совершенно забыв про подопечного.

- Доктор? Что происходит? – не удержался и тихо спросил Лукас.

- Ничего, – спокойно ответил тот, разминаясь. – Сейчас дам снотворное, и вы снова заснёте. Несколько дней постельного режима на витаминах. Питание и пи-пи через катетеры. Если выдержите неделю, будем считать первую фазу успешной, и перейдём постепенно к дальнейшим процедурам.

- Я не особо силён… в том, что именно вы со мною сделали, доктор.

- Именно с вами – совершенно ничего, мой друг, – Штраус прекратил упражняться и вновь взял в руки планшет с записями. – Вы уже десятая наша проба, Лукас. Прежние девять оказались недееспособны. Все тела… ну, те, фрагменты, что мне не понадобились… закопаны во внутреннем дворе госпиталя. Там целое кладбище имени Лукаса Фрэндли, – он усмехнулся. – С начала эксперимента всё-таки год прошёл.

- Десятый...? Год...? – Лукас как бы и не слышал сами слова, которые ему говорили, только многократное эхо доносило их суть до сознания.

- Выпейте это, – Штраус протянул стакан, в который кинул растворяющуюся таблетку. – И проспите минимум часов двенадцать. Так надо.

- Это точно снотворное? – испуганно спросил Лукас, когда доктор приподнял его голову и принялся вливать сироп в рот. – Я точно проснусь?

- В худшем случае – вы никогда об этом не узнаете, – без капли юмора сказал Штраус.

Лукас выпил первый в жизни стакан воды, доктор потрогал его лоб, по-отцовски погладил лысую голову и погасил свет настольной лампы. Воцарилась кромешная тьма, в которой слышались только отдаляющиеся шаги Штрауса по скрипучему полу.

Но вдруг откуда-то, на всё старое здание, раздался сдавленный жуткий стон.

- Что это?! – Лукас вскочил бы с кровати от испуга, если б только мог.

- Это вы, мой друг, – ответила тьма. – Изначальный вы. Спокойной ночи.

Хлопок двери отрезал от Лукаса ужасный стон, он глубоко вдохнул воздух, на выдохе он уже заснул.

***

Автопортрет почти готов, Лукас ещё раз задумчиво поглядел на себя, почесал грудь через тонкий халат, хмыкнул и продолжил работу. Дверь в палату отворилась, и внутрь степенно прошёл доктор Штраус с пачкой бумаг в руках. Выглядел он уже лучше, выспавшимся и удовлетворённым. Пошедшая вверх залысина куда-то пропала.

- Поздравления, друг мой. Думаю, параноик внутри меня может отправляться в отпуск – троекратная проверка последних анализов не выявила никаких отклонений. Какое-либо опасение может вызвать лишь исключительная идеальность всего и вся, чего никогда не встретишь в обычной жизни.

Он сел на стул рядом с пишущим по холсту Лукасом и протянул ему бумаги, но тут же спохватился, махнул рукой и простецки шлёпнул их на пол. Оба они посмотрели на того, кто лежал перед ними в больничной кровати. На Лукаса Фрэндли. У того с головы почти полностью осыпались поседевшие волосы, жёлтая кожа обвисала с костлявого тела, зубы выпали, а на ссохшихся губах виднелись пятна крови от кровоточащих дёсен. Его привязали за руки и ноги, голову плотно удерживал кожаный ремень на лбу, трубки торчали изо рта и носа, в вены воткнуты капельницы.

- Как вам ощущения от тела, дорогой? – спросил доктор того Лукаса, что сидел рядом.

- Великолепно, Генри, – не отрываясь от работы, ответил тот. – Выгляжу на тридцать, ощущаю себя на двадцать, при этом мне вообще сорок дней отроду. Это прелестно, доктор. Пре-лест-но…

Штраус вгляделся в пишущуюся картину.

- Ничего, что я смотрю на неготовое произведение? – спросил он.

- Вам можно, док, – усмехнулся Лукас. – Что думаете?

Штраус призадумался, подперев подбородок кулаком.

- Пугающе натуралистично.

- Да-да! Именно так и задумано. Всё-таки я буду первым художником, который напишет автопортрет, глядя на самого себя живого со стороны, не в зеркало и не на экран.

Привязанный к кровати Лукас дёрнулся и что-то гортанно простонал через затыкающие рот трубки.

- Не двигайся! – крикнул на самого себя Лукас. – Осталось немного…

Все немного помолчали. Откуда-то с улицы раздался шум автомобильного двигателя.

- Ах, да, – вышел из задумчивого оцепенения Штраус. – Я отпустил моих ассистентов… Считаю наш “проект” счастливо оконченным.

- Что-нибудь от моих денег осталось?

- Вполне, – он обвёл руками помещение. – Как видите, кое на чём я смог сэкономить.

- Хорошо. Заживём!

- Э… Он вам ещё нужен…? Чтобы окончить картину? – Штраус указал карандашом на лежащего в кровати, тот яростно заёрзал. – Можете закончить, а потом я его умертвлю. Вы обещали мне ваше старое, в смысле – прошлое тело для экспериментов…

- Не убивайте меня, доктор.

- Да-да, рисуйте сколько душе угодно…

- Я не в этом смысле, – Лукас выглянул из-за холста и хитро взглянул на себя самого когда-то. – Экспериментируйте с живым, – человек в кровати неистово задёргался, выгибаясь всем телом. – Мне любопытно посмотреть, как бы я вёл себя в подобной ситуации, как бы выдерживал боль... Да и смысл вам возиться с трупом, да? Когда ещё будет возможность работать с живым человеческим организмом?

- Покорнейше благодарю, – Штраус поднял с пола бумаги и поднялся. – Я тогда загляну, когда вы… закончите…

Тело в кровати брыкалось и мычало, но никак не могло вырваться из пут.

- Генри?! – окрикнул доктора Лукас, когда тот уже выходил.

- Да? – он обернулся в дверях.

- Мы сделали это, Генри! – с сияющим лицом прошептал Лукас. – Я победил смерть!

Штраус усмехнулся и закрыл дверь.

- Но ты не стал первым, – тихо сказал он и пошёл по делам.

***

Год назад Лукас заключил сделку с доктором Штраусом.

- Вы знаете, был такой старый американский сериал “Звёздный путь”? – спросил тогда Штраус. – Я смотрел когда-то в Штатах. Это было пятьдесят лет назад… Это космическая опера, там главные герои, когда пользуются телепортом, не перемещаются в новое место, а, по сути, погибают, просто в точке назначения с нуля создаётся их клон. Так же сделаем и мы. Я сделаю укол, вы уснёте, а вскоре проснётесь уже в новом теле. Это если совсем по-простому объяснять…

Прошёл год. “Проект” доктора всё не сдвигался с мёртвой точки. Раз за разом Штраус выращивал в огромных колбах недоношенных мертвецов, постепенно сходил с ума, а по ночам копал могилы. Потом он приходил в палату, садился на стул, развернув его спинкой вперёд, и часами смотрел на Лукаса. Тот пытался с ним говорить, но трубки мешали.

И так день за днём. Болезнь разъедала тело и рассудок Лукаса, кошмарные сны переходили в кошмарную реальность и наоборот, и не было никакой разницы. Но Штраусу было плевать – он не разговаривал с Лукасом, чётко решив для себя, что человек в подвальной палате – больше не человек, а лишь источник генетического материала. Он насильно кормил Лукаса через трубки, точно гуся фуа-гра, брал без анестезии образцы костного мозга. Лукас сам себя обрёк на ад, и теперь он ждал одного – смерти. Теперь он точно знал, что смерть – это лучшее, что есть в жизни.

Лукас смотрел через стекло, словно в зеркало, на самого себя. Он молод, красив и счастлив. Там. В этом фальшивом зеркале. Но Лукас знал, что это обман. Он смотрел на себя, и ненавидел себя, того себя, что по ту сторону. Да и того, что по эту, тоже ненавидел. Он – дьявол. Он – абсолютное зло!

Это то самое лицо, что являлось ему полвека в зеркалах, то же лицо, что видел отец и целовали многие женщины. Лицо, которое он брил каждый день и ополаскивал лосьоном после бритья. Теперь это лицо его убийцы. Его же лицо.

Лукас думал, что теперь-то он, наконец, умрёт.

Но ад только начинался.

Раздался звук циркулярной пилы.