Цесаревна Елисавет рыдала, уткнувшись в подушку. Всё вокруг будто бы играло против неё, жизнь постепенно превращалась в сущий кошмар: придворные интриги, заговоры высших сановников, трагедия первой настоящей любви. Ещё пять лет назад она была любимицей венценосного отца, жемчужиной Петербурга, теперь же не знала, как жить дальше.

— Довольно! — раздался чей-то голос в покрытой мраком спальне.

Елизавета встрепенулась и оглядела комнату. В дальнем углу мелькал слабый огонёк. Перепуганная принцесса схватила подвернувшийся под руку подсвечник. Сжимая в одной руке медный канделябр, а другой отирая слёзы, она проговорила:

— Кто… здесь?..

— Подойди и узнаешь… — прошептал кто-то.

Елизавета ещё сильнее вжалась в кровать. Казалось, огонёк становился ярче и больше, будто бы приближался из ниоткуда. Цесаревна едва не закричала, но… вдруг поняла, что прийти действительно было неоткуда. Более того, в том углу стояло… зеркало. Что за огонёк? Откуда он? Это свеча?

Она с опаской ступила босыми ногами на пол и медленно подошла, почти подкралась, к источнику света и остолбенела. С зеркальной поверхности на неё смотрела вовсе не молодая принцесса в ночной рубашке и пустым подсвечником в руках — там был кто-то другой. Там была женщина средних лет в платье искусной работы, через правое плечо её была перекинута муаровая лента Ордена Андрея Первозванного, а левую сторону груди украшала нашивная звезда той же награды. С плеч её спадала золотая мантия, расшитая чёрными орлами, волосы скрывались под высоким напудренным париком. Пальцами со сверкающими перстнями она сжимала канделябр с тремя сияющими свечами.

— Нет… — прошептала цесаревна, несколько раз перекрестившись.

— Не пугайся, дитя. Я не от того, о ком ты могла помыслить…

— Мефистофель…

— Нет… я не стану тебя ничем искушать или стращать. Я здесь за другим… — отражение говорило без эмоций, почти не двигаясь.

— Зачем же?.. Кто… Вы?..

— Я это ты, а ты это я…

— Как?..

— Меж нами много лет, но всё ж родные души…

Обе замолчали. У цесаревны задрожали руки, она вот-вот могла выронить из руки медь.

— Поставь подсвечник, Елисавет…

— Уйди!.. Сгинь!.. Нечистый!.. — пыталась кричать принцесса, но из груди её вырывался почти хрип.

— И ты вот так готова расстаться с будущим?

— Изыди… — простонала Елизавета в ответ.

— Что ж… тогда издай шум. Он развеет мой образ, оставив тебя наедине… Ах! — вдруг воскликнуло отражение. — Даже со мной ты наедине с собою…

Цесаревна замахнулась и, казалось, была готова даже разбить несчастное зеркало.

— Но ты не будешь этого делать… ты ведь хочешь знать о… Бутурлине…

— Что?..

— Да-да… ты это я, а я это ты. Я чувствую всё, что чувствуешь ты. Я ведаю обо всём, о чём ведаешь ты.

Принцесса помедлила… и осторожно поставила подсвечник на пол, умоляюще посмотрев в глаза самой себе. Та, что представилась тоже Елизаветой, однако не спешила ничего говорить. Она выжидала, пристально осматривая настоящую дочь Петра.

— Ждёшь ответ? А нужен ли он тебе?

— Что будет с…

— Что ж, узнаю своё упрямство… — прервала её Елизавета из зазеркалья.

— Я возвращу его?

— Ты? Нет-нет… его возвратила я. Станешь мной, и возвратишь.

— Стать кем?

— Императрицей и самодержицей всероссийской Елисавет I.

— У нас уже есть император! Пётр II Алексеевич!

— Петрушке жизни не дадут верховники, дитя. Сживут его со свету ещё ребёнком…

— К-как?..

— На трон посадят сестрицу Анну…

— Но Аннушка в Голштинии…

— О нет. Аннушка умрёт при родах. Сестрица Анна Иоанновна на трон взойдёт, а после неё немецкое семейство при власти останется. В свои руки придётся брать бразды правления тебе.

— Но… я не…

— Не хочешь? А всегда ли вершим мы то, чего желаем?

Цесаревна задумалась. Ей было страшно и радостно, холодно и жарко, грустно и весело. Она — будущая императрица! Корона падёт на её голову… корона, которая сгубила её отца, её мать и сгубит теперь любимого племянника. Она взойдёт на вымаранный кровью трон…

— У меня будет… ребёнок?

— У тебя? Нет…

Елизавета промедлила.

— А у Вас… есть?

— Есть.

Принцесса вздохнула с облегчением, но преждевременно.

— Целая Россия. Всяк от мала до велика меня матушкой называет, в ноги кланяется. Все они мне дети.

— А свой… родной?

Императрица из зазеркалья изменилась в лице. Кажется, немного загрустила.

— Мы с тобою взойдём к вершине. А на вершинах всегда темно, холодно и одиноко…

Договорив это, незнакомка медленно исчезла. «Нет!» — кричала цесаревна в зеркало. Она хотела знать большего, хотела получить ответы. Когда всё это произойдёт? Как она станет императрицей? Что случится в итоге с любимым племянником Петром? А главное — как долго жить ей в одиночестве?

Проснулась она утром подле того же зеркала. Осмотрела себя, ещё раз перекрестилась и более о случившемся не вспоминала… почти не вспоминала.