КАРМА

Его царство простиралось от многолюдных городов Срединной земли, где горы сочатся каменным молоком, а воды желты от глины, до степей Гардарики, летом покрывающихся цветами, а зимой – снегом. Его войско приходило и уходило, как затмевающая солнце саранча, и стены неприступных крепостей дрожали от гула белых раковин и оправленных в бронзу рогов. Это он объединил тысячу и сто семей в единый народ; он даровал им закон, неизменный, как небо. Теперь его царство никогда не умрет.

Его женами становились девушки со смоляными косами, похожими на гривы породистых коней, и кудрями красными, как флаги Джамсарана; он ласкал бедра бледные, как жемчуг, и смуглые, как чешуя ядовитых змей. Каждая жена принесла ему потомство: его сыновья были так же многочисленны, как травинки в поле. Теперь его род никогда не прервется.

Его именем пугали: матери – непослушных детей, правители – непокорных слуг; и взрослые мужчины плакали и мочились в штаны, как младенцы. Его деяния записывали на бумаге и на пергаменте, на шелке и на камне, в сотнях стран на сотнях языков; и у каждого писца – будь то монах в убогом рубище или чиновник в сверкающей парче – дрожали руки. Теперь его имя никогда не будет забыто.

Сегодня он пожинал плоды своих побед: со всех сторон мира к нему явились послы, чтобы поднести дары от покоренных народов. Гостей следовало принять достойно; потому он велел соорудить помост из драгоценного красного дерева и водрузить его на спины пленных воинов, связанных и сложенных друг на друга в несколько рядов. В начале празднества пленники были еще живы; запах их тел смешивался с благоуханием сандала, а стоны – с пением флейт и звоном цимбал. Он занял место в центре помоста; по левую руку от него встал заклинатель, знающий тысячу способов предсказывать судьбу, по правую – жрец, искусный в кормлении огня. Рядом уселись братья и старшие сыновья – их руки сверкали перстнями с индийскими рубинами и сапфирами, лазуритом Хорасана и резными сардониксами Бизантиума; мощные шеи отягчали серебряные амулетницы и подвески из камня дзи, отвращающего злой глаз. Чуть поодаль на пуховых подушках примостились любимые жены, с белеными лицами и подведенными глазами; шелковые пояса стягивали их тела туго, как узорчатые змеи. За спинами женщин замерли слуги с опахалами из хвостов черных яков.

На рассвете послы предстали перед ним. Мужчины и женщины, склонив головы, проходили между двух столбов пламени – верный способ очистить чужестранцев от злых духов и порчи! – взбирались на помост и смиренно клали к его ногам богатства далеких земель. Утро сменилось полуднем; день – вечером… Вот уже месяц поднялся над дальними шатрами – наступила ночь, а подношения все не кончались.

Горы драгоценностей сверкали перед ним: неисчислимые меры серебра и золота – самородков, слитков, монет; резные сундуки, покрытые красным лаком и перламутром; блюда с драгоценными камнями – изумрудами размером с кулак и жемчужинами с голубиное яйцо; сосуды из горного хрусталя; мешочки шафрана, гвоздики, розовой соли, перца и прочих пряностей, от которых приятно щекочет в носу; легчайшие ткани – пурпурные, синие и алые, как кровь на губах гневных божеств; диковинные инструменты с длинными шеями, круглыми боками и звонкими струнами. Вручали ему и живые дары – пятнистых зверей, шипящих, как гадюки; птиц, говорящих человеческими голосами; сильных юношей; красивых девушек…

Пленники под помостом давно уже не стонали – их хребты раздавило непомерной тяжестью. Братья и сыновья упились и хохотали, как безумцы, то и дело опрокидываясь на спины. Жрец и заклинатель осоловели от обильного угощения; их пальцы и губы блестели от бараньего жира. Жены жадно вперились в груды богатств, выискивая себе подарки – заколки из кораллов, жемчужные бусы, ракушки-каури. Едва подняв усталую голову, он окинул взглядом свое войско, заполнявшее всю долину, от края до края: сотни тысяч глаз смотрели на него, сотни тысяч голосов поднимались к темнеющему небу. И радость потекла из его сердца, как вино – из переполненной чаши.

Последний гость подошел к ступеням, ведущим на помост. Во мгле ни лица, ни одежды было уже не различить: откуда он прибыл? К какому народу принадлежал? Впрочем, какая разница! Что значат все эти люди? Не букашки ли они пред царем?.. Воистину, букашки, нелепые и жалкие! Вот и этот слабак, проходя сквозь огонь, не вынес тяжести собственного дара, оступился и выпустил его из рук. Глиняный горшок упал и раскололся, обливая все вокруг благовонным маслом.

Огонь тут же охватил длиннополую одежду посла. Сначала он расхохотался, наблюдая, как иноземец орет, размахивая пылающими рукавами, будто курица – бестолковыми крыльями; но смех быстро угас. Лужи масла на лестнице пылали; от них занялись и доски красного дерева, и сундуки, и ткани – все, что могло гореть; а иноземец тем временем ринулся прочь, вопя и поджигая на своем пути траву и шатры.

Ни братья, ни жены, ни колдуны не поняли опасности; он один вскочил на ноги, чтобы бежать… Но тут от чудовищного веса подношений лопнули веревки, стягивавшие помост, и он рухнул прямо в гору трупов, барахтаясь в телах, как в темной, засасывающей воде. Снаружи тянуло дымом, и смрадом, и нестерпимым жаром; кричали люди и ржали кони – уже не от веселья, а от ужаса. Он задыхался; мертвецы тянули его вниз, все ниже и ниже; и, утопая, он слышал, как исчезает его царство, его род и его имя…

Перед ним открылось бесконечное серое пространство: сверху висело затянутое облачной мутью небо, снизу тянулась безжизненная, гладкая, как зеркало, равнина. Ни единой, пусть самой чахлой, травинки не росло здесь; только редкие камни валялись в сизой пыли.

Он не знал, что делать дальше – идти вперед? Но зачем, если там все то же самое? Оставаться на месте? Это еще глупее.

— И что дальше?! – крикнул он в пустоту. Вместо ответа подул ветер – ни холодный, ни жаркий… будто легонько подталкивающий в спину. Перебирая ногами все быстрее, он сначала пошел, а потом побежал туда, куда указывали движения воздуха.

Вдруг что-то схватило его за щиколотку; он упал и больно ударился носом.

«Что за глупость? Разве я уже не умер? Зачем мне чувствовать боль здесь?..» — недовольно подумал он. В это время кто-то мелкий и тяжелый, как свинцовая гиря, взгромоздился ему между лопаток и, схватив за волосы, заставил поднять голову.

Тогда он увидел перед собой Чойгьяла – хозяина Закона, судью над душами. У бога было три лица, то сменяющих друг друга, как узоры в калейдоскопе, то вырастающих на шее одновременно: одно – как морда черного быка с пылающими рогами, второе – человеческое, довольно приятное, хоть и усталое. Третье, самое странное, напомнило ему опрокинутую чернильницу: темные капли то скатывались с подбородка Чойгьяла на костяной нагрудник, то вдруг устремлялись вверх, к медленно текущим тучам. В правой руке судья держал палицу из человеческого скелета, в левой – круглое зеркало. Вокруг, истошно вопя и дергая хозяина за балахон, скакали мелкие духи – эрлики.

— Отпусти, — велел Чойгьял. Державший пленника дух послушно разжал лапы и слез с его спины. – Душа! Для тебя настало время суда. Хочешь ли ты сам огласить свои добрые и злые деяния?

Он задумался на мгновение и отрицательно покачал головой. Чойгьял все равно узнает всю правду; так зачем стараться?..

— Хорошо, — кивнул бог. – Взвесьте его грехи и заслуги.

Эрлики по-муравьиному зароились вокруг: одни установили на земле весы, другие, выстроившись в ряд, понесли к чашам пригоршни белых и черных камней. Белых, к его удивлению, было не так уж мало; но черные перевесили.

— Ты был великим правителем, но совершил много зла: отнял жизни тысяч людей и многих еще обрек на нищету, рабство и прозябание на чужбине. Неисчислимы звери, птицы и насекомые, которым ты причинил вред. В конце концов ты погиб – глупо и бесславно, –погребенный под плодами собственной жадности и жестокости. Поэтому в следующем перерождении ты будешь искупать то, что совершил.

Бледно-голубой шар света замерцал прямо перед глазами; он почти невольно коснулся огонька, и…

Всю жизнь он посвятил уменьшению страданий восьми видов существ в шести мирах. Ради этого он покинул отчий дом и родные края, нищенствовал и молил о подаянии; ради этого ночевал на кладбищах и в местах кремации, вместо одеяла укрываясь золой и пеплом; ради этого копил духовные заслуги, питаясь одним зерном риса в год и истязая плоть плетьми и иглами; ради этого дал обет вечного молчания; ради этого сто тысяч раз переписал сутру Скрытой Драгоценности и изготовил тысячу глиняных статуй милостивых божеств. Годы аскезы и страданий не прошли бесследно: его члены ослабели и скрючились; кожа пожелтела и истончилась, как лист бумаги, – ребра проступали сквозь нее так сильно, что на них, как на железной терке, можно было настругать батат. Но боль тела отступала перед блаженством духа; он чувствовал, что его путь верен, что он уже стоит на пороге иного мира, и осталось сделать лишь крошечный шаг…

Размышляя так, он брел по незнакомой дороге, по привычке подметая путь метелочкой из щетины, чтобы случайно не раздавить малую тварюшку вроде муравья или жука. Вдруг какой-то жалостный звук заставил его остановиться. Перед глазами будто пронеслась золотая стрела – это изящная лань выпрыгнула из леса и замерла одесную, дрожа от страха и роняя кровь из разодранного бедра; а из кустов ошуюю блестели желтые глаза тигра.

«Что же делать? – спросил он себя. – Ведь лань, очевидно, страдает от боли; но и тигр страдает от голода. Как же мне помочь двум живым существам одновременно?»

И тут он понял. Встав на колени посреди дороги, ровно между хищником и добычей, он простер руки к тигру и, разлепив отвыкшие от речи губы, смиренно произнес:

— О, господин тигр! Прошу, съешь меня и не трогай эту лань. Хоть я стар и, вероятно, не слишком приятен на вкус, но все же смогу утолить твой голод.

Тигр выступил из зарослей, склонив голову, будто внимая обращенным к нему словам… но увы! Человеческого языка зверь не знал, а потому одним ударом оглушил старика, а потом прикончил и блеющую лань и довольно облизнулся: сегодняшний обед будет из двух блюд.

Он снова оказался в сером пространстве. На этот раз ему не дали времени оглядеться: тут же подул сильный ветер, пробирающий до костей. Он поспешил на встречу к Чойгьялу, но, наученный прежним опытом, не дал эрликам схватить себя. Первого же духа, кинувшегося к гостю с арканом и крюком, он пнул в круглый живот; эрлик отскочил легко, как каучуковый мячик.

— Зачем так обращаться с младшими? – неодобрительно поморщился Чойгьял и покачал сразу тремя головами. – Они просто выполняют свою работу.

— Это хрень какая-то, а не работа! – возопил он в праведном гневе, потрясая кулаками. – Я почти семьдесят лет молился, постился и читал мантры! И что я получил в итоге?

— Одного очень сытого тигра, — мерзко хихикнул другой эрлик, за что отправился в полет следом за товарищем.

— Ты посмотри, посмотри – у меня же одни благие дела!

Бог краем третьего глаза глянул в зеркало; по темной поверхности пробежали строчки кода.

— 95% благих дел против 5% неблагих, — констатировал он. – Достойный результат. Поздравляю.

— Не нужны мне поздравления. Я хочу хорошую жизнь! Без вот этих вот глупостей с голодом, дифтерией и хищниками в свободном выгуле.

— Хорошо, — безмятежно согласился судья. – Твоя карма позволяет тебе переродиться в доме богатого человека в западной стране. Это будет приятная жизнь, полная удовольствий и безусловной любви…

Перед ним загорелся розовый шар, как бы весело пузырящийся изнутри. Чойгьял продолжал говорить, но он не стал слушать и торопливо потянулся к свету…

Солнечный луч переполз с шелка подушки ему на веки. Он поморщился, зевнул, лениво потянулся, размышляя, не подремать ли еще… В животе заурчало; пожалуй, стоило перекусить.

Выбравшись из постели, он обнаружил, что служанка уже приготовила завтрак – впрочем, как и всегда. Пренебрежительно понюхав молоко в фарфоровой пиале – свежее ли? – он покосился на блестящие тарелки… Что сегодня? Кролик с розмарином – скучно; соте из куриных грудок – пресно. Тунец и папайя? Фу; и кто додумался до такого? Да, кажется, его определенно решили заморить голодом!

Он отвернулся, не притронувшись к еде; служанка затрепетала. О, она будет наказана за свой промах! Но это потом; сейчас… сейчас его взгляд упал на нечто по-настоящему желанное.

Герань на подоконнике. Ее запах сводил с ума; рот наполнялся слюной при одной мысли о горьковатых бархатистых листьях. Хоть бы разочек куснуть эти зеленые стебли, услышать сочный, травянистый хруст в зубах! Какое наслаждение сравнится с этим?

Мяукнув, он вскочил на стол, помахал хвостом, примериваясь…

— Маркиз! – отчаянно вскрикнула служанка. – Оставь в покое герань! Тебя от нее пучит, глупое ты животное.

Поздно! Он оттолкнулся от стола и устремился вперед, к заветной цели. Но то ли лапы предательски оскользнули на скатерти, то ли живот тянул вниз сильнее, чем он рассчитывал… Так или иначе, до подоконника он не допрыгнул. Лишь когти царапнули по фаянсовому боку горшка – и тот, пошатнувшись, тоже полетел вниз. Как две влюбленные души, они неслись сквозь воздух: он – навстречу мраморному полу, горшок – навстречу ему.

Последнее, что он запомнил – это соцветие алой герани, заслонившее собою весь мир.

Он снова оказался в бардо перезагрузки. На этот раз ветер был таким сильным, что бежать уже не приходилось: ступни оторвались от земли, и его понесло, как сухой лист, на суд Чойгьяла.

— А, это опять ты, — устало вздохнул судья, повернув к нему человеческую голову, пока бычья что-то внимательно рассматривала в зеркале; он что там, кроссворды разгадывает?! – Ну как тебе жизнь, полная удовольствий?

— АГХ! – только и смог выдавить он; возмущение комом стояло в горле.

— Что? Чистый гедонизм, абсолютная любовь. Без хищников в свободном выгуле, — довольно издевательски заметил бог. – Впрочем, если тебе надоело, ты всегда можешь выйти из круга сансары.

— Вот уж нет! Я должен победить эту дурацкую игру!

— Как пожелаешь. Из-за того, что жизнь кота увлекла твою душу на путь низких страстей, твоя нынешняя карма позволяет тебе переродиться… хм… да, только табуреткой.

Перед ним возник тусклый, уныло-серый шар.

— А… потом я смогу снова родиться человеком? – спросил он, неуверенно поднимая руку.

— Обсудим, когда вернешься, — отрезал Чойгьял; выбирать не приходилось – зажмурившись, он коснулся света.

Один зад. Еще один зад. Снова зад. Костлявый зад. Мягкий зад. Зад в штанах. Зад в юбке. Елозящий зад. Треск. Вот и кончилась жизнь.

Ветер превратился в ураган; в одно мгновение его швырнуло сквозь однообразные текстуры мира мертвых к месту суда.

— Не надумал закончить? – лениво спросил Чойгъял, даже не притворившись из вежливости, что ему есть дело до новоприбывшей души. Его грозная костяная булава стояла воткнутой в землю; скелет на ней играл в карты с одним из эрликов. Сам судья тоже уселся отдохнуть, скроля зеркало истины. При виде трехногого табурета, на котором расположилось божество, он затрясся от злобы.

— Нет, не надумал! Отправляй меня в следующую жизнь.

— Хорошо. Давай посмотрим… с ролью табурета ты более-менее справился, но до человека еще не дорос. Твоей кармы хватит на перерождение в тыкву или лопух, на выбор.

Он застонал.

— Рекомендую тыкву, — пропищал эрлик, бросая козырной туз поверх дамы пик. – Это однолетнее растение, быстрее отмучаешься.

— Ладно. Давайте тыкву, — понуро согласился он и потянулся к оранжевому шарику света, чувствуя, как превращается…

В карету! Ее сладкая мякоть стала бархатом, семечки – золочеными гвоздиками, а кожура – лакированным деревом; ее нутро наполнили ароматы духов и пудры, шуршание кружев и шелест шелка; она стала не просто вместилищем красоты – она стала самой красотой. Нечто драгоценное, хрустальное, сверкающее таилось внутри нее, пока она летела по ночным дорогам, сквозь туманы на полях, мимо грядок, на которых мертвыми, пустыми головами лежали ее сестры. О! Теперь она видела, как жалка, как ужасна их жизнь – родиться, расти, умереть, оставив после себя только семена, которые так же будут расти и умирать, поколение за поколением, без цели, без смысла…

Она содрогнулась, издав жалобный стон, – не от того, что быстрые кони тряхнули ее на ухабах, а от того, что поняла: ровно в полночь она вернется к этому унылому, безнадежному существованию. Свет, который озарил ее, померкнет навсегда; но теперь, когда она познала свет, она боится мрака… о, боль! О, страдание! Пусть лучше она погибнет прямо здесь и сейчас, чем сгниет в грязи или превратится в тыквенный суп!

Будто в ответ на ее мольбы правое переднее колесо попало на кочку. Карету повело вбок, прямо на ствол могучего столетнего дуба. Кто-то закричал внутри нежным голоском; послышался треск дерева и звон бьющегося хрусталя…

         — Плохая, плохая тыква, — покачал головой эрлик, тыкая в него раскаленным прутом. – Хозяин будет недоволен.

         — Я не бываю доволен или недоволен, — возразил Чойгьял, почесывая спину булавой. – Мне, в целом, все равно. Ну что, душа, желаешь продолжить?

Он уныло кивнул.

         Стив только поднес ко рту бутерброд с ветчиной, как один из огоньков на панели управления погас: кто-то из посетителей вышел из игры. Вот черт! Теперь нужно было все бросить и идти в зал; после отключения многим пользователям требовалась помощь, чтобы прийти в себя.

         — И охота им превращаться в моль и пуфики! — неодобрительно бормотал Стив; на голодный желудок доброта давалась ему с трудом. Но, только глянув на посетителя, он сразу забыл и о бутерброде, и об осуждении. Мужчина замер посреди залы, сжимая в руках тонкий нейроободок. Уголок его губ подергивался в нервном тике; в немигающих глазах плескалась вся скорбь мира.

         — Эээ… — неуверенно протянул Стив. – Сэр? Вам нужна помощь? Может быть, чаю? Кофе? Серотонина? У нас есть назальный в аптечке…

         Посетитель вздрогнул и уставился на него, как на привидение.

         — Тысячи жизней прожил я; тысячи путей прошел. Я был растением, животным и предметом, лишенным разума. Я был женщинами и мужчинами; был царями и слугами; убийцами и жертвами; преступниками и святыми. И вот, в своем познании я настолько преисполнился, что теперь точно знаю.

— Что знаете, сэр?..

— Что все это полная хрень, Стив.

Стив сначала испугался – откуда этот мужик знает его имя? Неужели и правда получил суперспособности в дурацкой игре? – потом вспомнил про бейджик на груди и, успокоившись, спросил:

— Может, вам все-таки налить кофе?

— Нет, спасибо, — отвечал посетитель. – Я пойду. А! Где у вас тут ближайшая будка самоубийств, кстати?

— От выхода налево и прямо до ближайшего перекрестка; там вы ее сразу увидите – прямо напротив Санбакса. Хорошего вам вечера, сэр! — Стив бережно довел посетителя до стеклянных дверей. – Приходите еще, сэр.

— Это вряд ли, — мужчина криво улыбнулся; его лицо в неоново—розовом свете, падающем от вывески Karma LAB, казалось жутко осклабившейся маской. Вдруг он замер, так и не переступив порог, буравя взглядом висевший в холле телевизор. Ведущая в красном пиджаке торопливо лопотала:

— …антимонопольной службе удалось установить связь Karma LAB и компании Die-DIY, крупнейшего производителя будок самоубийств, через сеть номинальных владельцев и офшоров в островных государствах. Как выяснилось в ходе многолетнего расследования, в разработанной Karma LAB VR-игре глубокой погружения «Сансара» был выставлен на максимум уровень иронии, что оказывало самое разрушительное влияние на чувство собственного величия… то есть, простите, достоинства игроков…

Мужчина хлопнул в ладоши и дико захохотал.

— Я понял! Понял, как победить! Увидимся в суде… в настоящем суде, твари! Вы мне за всеее заплатите… компенсацией морального вреда! – завопил он и, потрясая кулаками, исчез в ночи.

         Стив вздохнул; он мало что понимал в этих судах и офшорах, но ясно чувствовал – работу скоро придется менять. А ведь только купил андроида в кредит!

         — Зря ты так, мужик. Карму себе испортишь, — вздохнул он и поплелся доедать покинутый бутерброд.