Доктор Ф.

Рассвет

В тёмной комнате старик отсчитывал секунды до своего «пробуждения». Последние два десятка лет своей жизни, несмотря на то, что в молодости никогда на сон не жаловался, он просыпался раньше, чем это было необходимо, а потому между окончанием сна и подъёмом иногда проходили целые часы. Но в этот раз — всего 3 минуты. Он и сам удивлялся тому, как долго в этот раз спал.

— Доброе утро! Время — 6 часов ровно, — активировался женский компьютерный голос.

Панели, скрывавшие панорамные окна, раздвинулись, тьму прорезало утреннее солнце. Комната больше походила на техническое помещение, обслуживающее громадный компьютер: всюду мониторы, какие-то провода, шланги и панели управления. Несмотря на то, что обитатель этого места был в прошлом великим, если не сказать величайшим, физиком, он не понимал назначения этих приборов, хотя и относился к ним снисходительно. Странно, учитывая, что он был одним из создателей этого чуда техники, верно?

Кровать согнулась, старик оказался в сидячем положении. Машина измерила ему кровяное давление, пульс, взяла образцы слюны, крови, лимфы и прочие пробы для анализов. Эта процедура проводилась каждое утро, от чего всё своё проживание здесь хозяин чувствовал себя подопытным кроликом. Очень старым подопытным кроликом. Невероятно старым подопытным кроликом. Далее последовала процедура умывания и причёсывания — даже в старости забывать о гигиене нельзя.

— Профессор! Доброе утро! Как спалось? — спросила вошедшая женщина во врачебной униформе.

Профессор наконец-то открыл свои ослепшие глаза. Он различал только свет и темноту, не видя даже силуэтов. На операцию по восстановлению зрения не решался ни один из докторов, да и сам пациент понимал опасность такой затеи.

— Утро добрым не бывает, доктор, — ответил синтезированный компьютером мужской голос.

Способность разговаривать самостоятельно профессор утратил 27 лет назад, с тех пор функции голосовых связок выполнял крепившийся к шее хитрый прибор, преобразовывавший нервные импульсы и малейшие вибрации в звук. Кроме того он состоял из двух частей — одна крепилась к шее и позволяла говорить, а вторая скрывалась под кожей висков и заменяла слух. Модели этого аппарата постоянно модифицировались — последняя версия могла передавать эмоциональную окраску речи.

— Продолжаете шутить! Это очень хороший признак для нас.

— Да, признак того, что со мной придётся провозиться ещё как минимум день. Спалось так же, как и всегда — плохо и тяжело. По-другому в моём возрасте, наверное, быть уже не может. Жаль, что не от кого узнать, как он жил в моих годах.

— Профессор, какие Ваши годы?

— Очень смешно, доктор! Вы лучше меня знаете мой возраст, потому что Вам за это платят. К слову, сколько мне исполнилось?

— Сегодня Вы перешагнули отметку в 149 лет 365 дней! — прочитала врач с дисплея. — Завтра Вы первым в истории человечества перешагнёте отметку в полтора века!

— Поверьте, я про перешагивание первым в истории разных отметок слышу каждый год после того, как пережил ту французскую долгожительницу. Кто знал, что все эти рекорды настолько затянутся…

Доктор улыбнулась и поспешила снять показания со всех остальных мониторов. Работы было очень много — машина выводила данные о здоровье своего пациента до мельчайших подробностей. Скоро к врачу присоединилось несколько техников, ответственных за состояние механизмов — о малейших неисправностях они сразу же докладывали начальству.

«Уже почти», — подумал профессор и задумался. Речевой прибор был сконструирован так, что различал импульсы мысли от импульсов действия, поэтому мысли профессора никто не слышал. Хотя так было не всегда — первая версия аппарата озвучивала абсолютно всё, о чём он думал вплоть до намерения прокашляться, что приводило к массе курьёзных случаев.

— «Lucy»!

— Чем я могу помочь, профессор? — снова активировалась компьютерная женщина.

— Озвучь список дел на сегодня.

— Утро, 10 часов 30 минут — запланирована открытая лекция в техническом университете имени...

— Дальше! — требовательно прервал компьютер профессор, не любивший слышать то, что этот университет назван его именем.

— Полдень, 12 часов ровно — запланировано плановое медицинское обследование. Подтверждаете визит или направить приглашение врачам домой?

— Подтверждаю.

— Принято! День, 15 часов 20 минут — запланировано вручение премии Кюри.

— Отменить.

— Ошибка при отмене. Код 230402-ЭП.

— Дальше, — разочарованно сказал профессор.

— 18 часов 30 минут — запланировано интервью журналу «Тайны человеческого тела».

— Отменить.

— Ошибка при отмене. Ко…

— Да-да-да, «код 230402-ЭП»! Я помню. Дальше.

— Больше нет запланированных дел. Чем ещё я могу помочь, профессор?

— Вызови самого бестолкового человека в этом мире.

— Принято! Чем ещё я могу помочь, профессор?

— Умолкни до востребования.

— Принято! — всё так же задорно ответил не умеющий обижаться компьютер.

Один из техников не сдержал смеха. Немного подумав, он спросил:

— Кого Вы так «любите», профессор?

— Очередного помощника, которого ко мне приставили вместо сиделки. Да, я сам выбрал бездаря наперекор всем, жаловаться не на кого. Хотя я начинаю думать, что сердобольная старушка была бы более полезна.

— Смотря кого считать старушкой в Ваших годах.

— Шутка засчитана, — заключил профессор, выдержав неловкую паузу.

Утренние манипуляции с аппаратом жизнеобеспечения были закончены. Пожелав хорошего дня, и техники, и доктор ушли, оставив профессора в одиночестве отсчитывать секунды до появления помощника.

— Доброе утро, профессор! — воскликнул тот, задыхаясь, спустя время. — Все лифты были заняты, я бежал по лестнице…

— Во-первых, утро добрым не бывает. Во-вторых, ты шёл сюда четырнадцать минут, хотя должен являться, как только я вызову тебя. В-третьих, специально для таких случаев существует экстренный лифт, находящийся чуть дальше по коридору.

Ассистент профессора ничего не ответил, продолжая тяжело дышать.

— Я повидал не один десяток сиделок, но такую бестолковую вижу первый раз…

— Но Вы же ничего не видите…

Профессор ответил молчанием.

— Простите, я постараюсь стать лучше…

— Хотя, так даже лучше... — отрешённо сказал профессор.

Почувствовав на себе непонимающий взгляд, он продолжил:

— Меня пора одеть и покормить, если ты забыл свои обязанности.

Помощник тут же вскочил с места и побежал в гардероб.

— Что хотите сегодня надеть? — донеслось из другой комнаты.

— Что-нибудь из парадного. Достань тот синий костюм, в котором я был на церемонии неделю назад.

Одевался профессор, мягко скажем, старомодно. Пиджаки никто не носил уже около трёх десятков лет, а галстуки считались таким же раритетом, как парики и камзолы. Но ничего не поделаешь — другую одежду надевать он отказывался. Быть может, он ничего и не видел, но крой и материал одежды отличал хорошо, отказываясь даже примерять современные вещи.

Процесс переодевания всегда затягивался, поскольку из всего тела у профессора более-менее активно двигались только мышцы лица. Однако это вовсе не паралич — всё тело ощущало и прикосновения, и боль. В полутораставековом теле попросту не было сил. Большую сложность представляло надевание рубашки, ведь суставы профессора почти не разгибались. Повозиться приходилось и с туфлями — шнурки вышли из употребления ещё раньше галстуков, и завязывать их умели разве что костюмеры исторических драм и реставраторы в музеях.

— Чем будете завтракать? — спросил помощник, усаживая профессора в кресло, тоже способное поддерживать его организм, хоть и на протяжении всего 24 часов.

— Сколько ты здесь работаешь?

— Две недели…

— За две недели можно было выучить, чем я предпочитаю завтракать. Быстрее готовь то же, что и вчера. Мы и так как всегда потратили два часа на одевание.

Утро

Помощников у профессора было столь много, что он не запоминал их имён. Дело было даже не в подводящей изо дня в день памяти человека полтораста лет — он и не хотел их запоминать, предпочитая давать прозвища, больше походившие на клички для животных.

— Профессор, Вы не хотите поговорить? — спросил вдруг помощник, толкая перед собой кресло по придомовой территории.

Никакое событие не могло отменить хотя бы короткую утреннюю прогулку после завтрака.

— Нет, не хочу, Фиолетовый, — равнодушно ответил ему тот.

— Откуда Вы знаете? — спросил тот, смущённо потрогав фиолетовые волосы.

— По запаху догадался! — съязвил профессор. — Что за глупые вопросы?!

— Но у Вас же нет обоняния…

— Проехали, — ответил профессор, вздохнув. — Лучше просто молчи и вези меня.

Помощник раздосадовано покивал головой и продолжил толкать каталку перед собой.

— Хотя нет, расскажи, а точнее, объясни мне кое-что. Как вообще в голову могла прийти мысль наняться сиделкой?

— Мне?

— Нет, моей тётке! Хватит нервировать меня глупыми вопросами!

— Тише, профессор! Не нервничайте… я… я всегда хотел помогать пожилым… людям… да.

— Вот как? Наверно, ещё и за инвалидами любишь ухаживать?

— Да!

— И с тяжелобольными любишь проводить время?

— Конечно!

— Благородно, ничего не скажешь. Только кое-что не сходится в твоём рассказе.

— Что?

— Больницы, дома престарелых и прочие учреждения никто не отменял. Почему же ты, такой благодетель, не устроился работать туда, а попросился ко мне? И на что ты вообще рассчитывал, когда пришёл даже без образования?

— Но Вы ведь меня взяли!

— Взял, но шанса почти не было. Ответь честно, зачем тебе эта работа?

Фиолетовый помялся, даже ненадолго остановился и нехотя ответил:

— Мне просто нужны деньги. Моя семья состоит только из деда, поэтому приходится хвататься за любую работу и пробовать отправлять заявки везде. И образования у меня нет потому, что нужны деньги. Когда я узнал, что помощник требуется именно Вам, я послал резюме, ведь Вы для меня…

— Запомни, — прервал его профессор, — краткость сестра таланта. Ответа «мне просто нужны деньги» было достаточно. Разве я хотя бы намекнул, что мне интересны подробности?

Помощник виновато замолчал. Профессор закрыл слепые глаза и хотел уже отключить слуховой аппарат (а его можно было выключить и кнопкой, и импульсом, исходящим от мозга), как вдруг услышал:

— А можно теперь мне спросить Вас? Ответ на ответ?

— Я отвечу, только на один вопрос, и только если он не будет глупым.

— А почему Вы меня взяли? Сами же говорите, что я без образования, ещё и без опыта. Рассчитывать было не на что!

— Удивительно! Ты умеешь задавать хорошие вопросы! — съязвил профессор. — Всё просто: раз у тебя нет профильного образования, у тебя вообще нет представления о том, как за мной ухаживать. Чем меньше у тебя знаний о предмете, тем больше ты наделаешь ошибок, тем вероятнее я умру, когда придёт нужный день. Всё понятно?

— Вы хотите умереть?! — встревожено спросил Фиолетовый.

— Кажется, уговор был об одном вопросе. Заканчивай прогулку и вези меня в машину. Пора уже ехать в этот проклятый университет.

Вскоре профессор уже «разглядывал» пейзаж из окна специального автомобиля, в основном просто представляя себе, как выглядит окружающий мир. И вырисовываемый им пейзаж того стоил! По дороге от удалённого от города дома, а точнее особняка, можно было рассмотреть и бескрайние поля, и небольшую деревушку, и небоскрёбы центра города. Да, это были уже не те пейзажи, которыми он наслаждался в молодости — синтетическая луговая трава имела искусственно-зелёный цвет, деревенские дома больше напоминали работы Ле Корбюзье и этажностью не уступали городским собратьям, а небоскрёбы строили давно уже не из бетона и стекла. Но кое-что не менялось — восприятие всего этого полуторасталетним мозгом.

Например, о том, что уже 30 лет машины умели летать, профессор не знал. Новость об изобретении новых двигателей почему-то обошла его стороной, хотя все вокруг только это и обсуждали. Хотя, возможно, он просто делал вид, что не знал этого? Так он делал вид, что не знает о существовании модных комбинезонов с защитой от жары и холода. Весь мир давно уже отказался от одежды в их пользу, но не наш герой.

У порога университета профессора встретила целая делегация: ректор, деканы, преподаватели, особенно успешные студенты. Всех и каждого ему представляли по имени, перечисляли заслуги и не забывали напоминать, как все они им восхищаются. Стоит ли говорить, что самому профессору было всё равно?

— Я польщён таким приёмом, но давайте поскорее разделаемся с лекцией и я поеду отдыхать. Я сегодня себя не очень хорошо чувствую… — еле скрывая раздражение, прервал он пение дифирамбов.

Сотрудники университета перепугались.

— Но, профессор, врачи сказали мне… — начал Фиолетовый.

— Ох, разумеется, профессор. Аудитория уже готова Вас слушать, — перебил его ректор и широко улыбнулся.

Глава университета повёл всех присутствующих по коридору, Фиолетовый принялся толкать кресло с профессором.

— Замечательно. Давно я уже не общался со студентами. Надеюсь, они простят мне неловкости.

— Непременно! Они ведь понимают, какой величины специалист перед ними будет выступать. Они должны быть благодарны уже тому, что Вы согласились приехать, не говоря о решении поделиться секретами Вашего бессмертия.

— Надеюсь, им будет интересно. Тема чрезвычайно сложна.

— Вот как? У Вашего долголетия так много секретов?

— Очень… подождите! «Моего долголетия»?

— Именно! Это ведь тема Вашей лекции, разве нет?

— Фиолетовый, стоп! — скомандовал профессор, остановив коляску. — Но я думал, что лекция будет посвящена квантовому бессмертию, теме моей третьей диссертации!

— Тише, профессор, — вмешалась секретарь ректора, — в направленном Вам письме речь шла про лекцию о Вашем бессмертии.

— Не указывайте мне, как собаке! Я занимался проблемой квантового бессмертия, и сегодня был настроен говорить об этом. Откуда я мог знать, что Вы не имеете в виду научную тему! — воскликнул профессор.

Вдруг он заметил, что ему действительно становится хуже. Сначала в его голове возникла мысль о том, что сейчас он наконец-то сможет умереть. «Ещё не время», — остановил он себя.

— Фиолетовый, мы уезжаем. Разворачивайся.

— Подождите, профессор! А как же лекция? — вопросил ректор.

— Вам надо, Вы и читайте. А я хочу оставаться кем-то большим, чем морщинистым стариком в кресле-коляске.

— Но что мы скажем прессе и студентам?

— Я думаю, что это не моя проблема! — успел сказать профессор, когда его уже помещали в машину.

Отбившись от уговаривающего его остаться ректора, оскорблённый учёный скомандовал компьютеру возвращаться назад. Он никак не желал принимать факт того, что давно уже интересен людям только как самый старый человек в истории.

— Возмутительно! — принялся оправдываться профессор. — Меня, единственного в истории четырежды лауреата Нобелевской премии! Первооткрывателя шести элементов восьмого периода Периодической системы и группы суперактиноидов! Победителя старости и, возможно, смерти…

— Но Вы ведь сами не рады собственной победе над старостью! — перебил его Фиолетовый. — Зачем Вы гордитесь этим, если хотите умереть?

— Напомни мне тебя уволить. Надоел.

— Чем?

— Своими глупыми вопросами.

— В чём глупость моих вопросов, профессор?! — вспылил помощник, но увидев абсолютное безразличие в лице подопечного, смутился.

— В том, что ты ничего не понимаешь.

— Так объясните мне! Вы хотите умереть?!

— Хочу.

— То есть Вы не рады своей победе над смертью?!

— Да и нет.

— Как? Как?!

— Ты просто не понимаешь, вот и всё.

— Так объясните, чтобы я понял!

— Не хочу.

— Почему?

— Ты слишком глуп, чтобы понять такое.

— Я не глупый!

— Мне лучше видно.

Фиолетовый в бессилии замолчал. Он обиженно отвернулся к окну и, собрав силы, продолжил:

— Признаюсь честно. Я готов терпеть от Вас эту кличку «Фиолетовый», я готов терпеть Ваше ко мне отношение. А знаете, почему? Потому что я читал все Ваши книги, потому что я люблю науку, потому что я хочу поступить на физический факультет, потому что хочу пойти по Вашим стопам. А ещё я хотел быть похожим на Вас…

— «Хотел быть похожим»?.. — повторил профессор.

— Да. И на самом деле я попросил у Вас работы не из-за денег, хотя и из-за них тоже. Я хотел увидеть моего героя! Человека, полтора века служащего человечеству! Я всё моё нищее детство хотел быть похожим на Вас. Но больше не хочу, потому что я вижу, в кого Вы превратились.

— В кого?

— В брюзгу, которому плевать и на себя, и на окружающих. В обыкновенного всем недовольного старика!

Повисла тишина. Впервые за последние три десятка лет профессору будто бы стало не всё равно. Он хотел даже дотронуться до плеча человека, которому дал грубую кличку, но руки подвели.

— В брюзгу, говоришь… Компьютер!

— Что я могу для Вас сделать, профессор? — отозвался мужской синтезированный голос.

— Изменить маршрут. Ввести новые координаты.

Он продиктовал нужные цифры, и машина полетела на повышенной скорости, нарушая все правила воздушного движения — в компьютер его транспортёра такая функция была встроена на случай необходимости экстренно добраться до больницы.

Полдень

Они приземлились в двух сотнях километров от мегаполиса. Помощник вытащил профессора из машины и выкатил на холм, за которым скрывалось болото, окружённое тёмным и каким-то жутким лесом. Лишь лужайка посреди этих зарослей свидетельствовала о постоянных посадках здесь.

— Как же воняет… — не сдержался Фиолетовый.

— Да, воняет.

— Так у Вас есть обоняние?

— Нет, я не чувствую запаха — просто вонь режет мне глаза. Но это сейчас, а когда мы с Люси поднимались сюда, чтобы порисовать, здесь ещё были чистейшее озеро и редкий лесок.

— Кто такая Люси?

— Уж точно не тот агрегат, из-за которого я до сих пор жив… — отшутился профессор и слегка улыбнулся.

Впервые за долгое время он смог сыронизировать. Не ядовито съязвить, а по-доброму подшутить. Может, до этого он действительно был излишне чёрств?

— Люсилль была моей дорогой женой. Мы познакомились ещё в школе, когда она переехала в нашу страну издалека. Мы долго с ней не общались, но однажды она увидела, как я рисовал на полях в школьной тетрадке, и показала свою тетрадь. Мы начали рисовать вместе, подыскивали красивые виды для пейзажей. А потом обнаружили этот укромный уголок на берегу озера и каждую неделю приезжали сюда из города. Здесь я признался ей в любви, здесь мы впервые поцеловались, здесь мы встречали каждую годовщину свадьбы. И всегда рисовали.

— Вы хотели быть художником?

— Вовсе нет. Рисование развивало воображение, да и позволяло отдохнуть. Я-то хотел быть математиком, ещё школьником пытался изучать математический анализ самостоятельно. Понятно, что безрезультатно, но ведь пытался!

— И Люсилль тоже?

— Нет. Она грезила химией, проводила опыты и готовилась стать учёным, — профессор второй раз улыбнулся. — Я помню, как её отец жаловался мне: «У всех дочки просят на день рождения платья, туфли, косметику, а моей три литра серной кислоты подавай!» — я тогда не знал, что сам в честь свадьбы буду дарить ей десять ампул цезия и килограмм ацетата бария. Да… она привила мне любовь к этим колбам и пробиркам, и когда пришло время поступать в университет, я последовал за ней. Мы поступили на химический факультет, и хотя потом я перевёлся на физику, любить её не перестал…

— Химию?

Профессор хотел по привычке съязвить, но остановился и терпеливо продолжил:

— И химию, и Люсилль. Мы поженились на следующий день после выпускного бала. Было много наших друзей, преподавателей… представь себе, прошло больше 120 лет, а ещё помню тот день! Потом у нас родились сын и дочь. Мы не чаяли в них души, любили больше жизни. Как же тяжело было их терять…

— Они рано умерли?

— Нет, это я умру слишком поздно, если вообще умру. Сын прожил почтенные 89 лет, а дочь и вовсе дожила почти до 100! Но эта машина «Lucy» вынудила меня увидеть их смерть…

— Профессор! Вы назвали её… в честь… жены? — наконец додумался Фиолетовый.

— Ты действительно не так и глуп. В честь моей дорогой Люси… мы много вместе работали. Вместе получили Нобелевскую премию по химии за открытие восьмого периода. Затем ей присудили вторую премию за теоретическое доказательство существования суперактиноидов и даже предсказание их молекулярных масс. Позже и я получил вторую премию уже за открытие первого суперактиноида. Нас сравнивали с четой Кюри, нами восхищались и учёные, и журналисты, и обыватели…

— И что потом?

— Она… любила свою семью и так же любила работать с радиацией. Вся эта погоня за открытиями её и погубила. В пылу вдохновения она забывала даже о перчатках! Я впал в депрессию, едва не наложил на себя руки, и если бы не маленькие ещё дети, точно бы ушёл следом…

Профессор замолчал. На душе было слишком тяжело, чтобы продолжать рассказ так легко. Он вспоминал свою жизнь, именно жизнью он считал всё, что происходило с ним до смерти жены — далее было лишь существование.

— И вот я решил, что больше никто не будет терять любимых. Фанатично я начал искать способ остановить смерть, сделать даже самые тяжёлые болезни беспомощными. На помощь мне и пришёл тот самый первый из суперактиноидов, который я назвал в её честь — люсиллий.

Профессор задумался и ухмыльнулся:

— Интересно, что элемент, названный в мою честь, оказался самым бесполезным из всех, которые я использовал в открытиях. У люсиллия крайне нестабильные атомы, он практически мгновенно распадается, но я смог обратить этот процесс и на основе этого создать то, что сегодня лежит в основе машины, поддерживающей жизнь во мне.

— И Вы решили испытать её на себе?

— Да. Я предложил одной компании, которой нет уже лет 70 как, создать прототип и подключить меня к нему. Мне к тому моменту было уже за 60, дети были взрослыми. Терять было нечего. И к моему удивлению всё сработало. Не успел я впервые запустить «Lucy», как она тут же нашла в моём организме раковые клетки и предупредила возможный инфаркт. Я и медики, которые мне помогали, получили тогда Нобелевские премии — я по физике, а они по медицине.

— Они тоже подключились к аппарату?

— Да. Всего было создано 6 агрегатов «Lucy», но остальные отключили себя, когда устали жить — я последний. Почему же я не отключился? Я перешагнул рубеж в 115 лет и стал знаменит. Фирма, которая сейчас создаёт потомков «Lucy», предложила мне договор, по которому брала обязательство содержать меня в обмен на мои рекорды долголетия. Это было весело — каждый день я открывал списки долгожителей и наблюдал за тем, как медленно моё имя поднимается к вершине…

— А потом?

— А потом мне исполнилось слишком много. Сначала умер сын, потом дочь. Вскоре умирать начали внуки, правнуки. Стало уже невесело. Сегодняшний мир — не для меня. Он мне чужой, потому что мой мир закончился десятилетия назад. Я искренне хочу умереть, чтобы прекратить это всё… и не могу.

— И что, во всём виновата бумажка, которую Вы подписали 40 лет назад?

— Конечно же нет. Умирая, Люсилль сказала мне: «Проживи две жизни за меня». Я сказал, что доживу ради неё хоть до 200, а она пошутила: «Давай остановимся на 150 годах».

— И Вы живёте из-за этих слов? Только и всего?

— Да… я не могу подвести её…

Оба замолчали.

— Но завтра Вам исполнится…

— Хватит! Пора возвращаться, пока меня не потеряли врачи. Тебе не за болтовню платят, Фиолетовый!

— А Вы мне только начали снова нравиться… — процедил сквозь зубы Фиолетовый, обречённо покатив каталку.

— Мне тоже…

Закат

Весь остальной день прошёл будто бы в тумане. Дано уже профессор не вспоминал своей семьи, своей прежней жизни. Следом за воспоминаниями общими нахлынули воспоминания отдельных эпизодов. Он вспоминал, как его любимая Люси рисовала, сидя за любимым мольбертом; как ещё маленький сын принёс домой жабу и заявил, что это его лучший друг; как дочь едва не отчислили из школы за выкрашенные в красный цвет волосы. Невольно он перевёл взгляд на своего помощника с фиолетовой причёской и усмехнулся от того, что забыл о собственной слепоте.

— Профессор! Смотрите строго на свет! Компьютер не может мгновенно считать данные! — раздался недовольный голос врача, проверявшего зрение.

Это ненадолго вернуло старика из страны воспоминаний. Неизменно уже десятки лет профессор считал врачей всех мастей шарлатанами. Как бы ни развивались технологии, какие бы точные диагнозы ни ставились, как бы ни проходило лечение — все они были шарлатанами, хоть и владеющими почти совершенной техникой.

Осмотры длились по несколько минут каждый — электроника безошибочно определяла сразу несколько требуемых параметров, выводя результаты в виде голограммы. Это машина «Lucy», собранная 83 года назад, использовала устаревшие давно уже мониторы, пусть и самого последнего образца, и занимала три помещения — новые агрегаты размером не превышали обыкновенный шкаф, сочетая при этом в себе сотни функций.

Профессор хотел едко ответить, но вспомнил слова своего помощника и решил промолчать. Как-то неожиданно для себя он вспомнил старинное выражение о том, что молчание подобно золоту, — так любила говорить его дорогая Люсилль.

Мысли о ней преследовали его теперь на каждом шагу. На вручении учреждённой по его же инициативе премии имени Кюри он и вовсе отключил себе слух. Клишированная речь в честь награждаемого каждым словом напоминала ему обращения, с которыми выступала его жена. Люсилль терпеть не могла все эти пафосные словечки, но вынужденно произносила их с высоких трибун.

Выключенный аппарат сорвал интервью журналу — никто не догадался, что в неисправности техники виноваты не поломки, а нежелание самого гостя разговаривать. Он вспоминал и жену, и детей, и внуков, и друзей. Никак не могло прийти осознание того, что все они умерли полвека назад, а иногда и больше. Вернее — он это осознавал, но принимать отказывался.

Размышления прервались с включением аппарата.

— Профессор, Вы меня теперь слышите? — спросил Фиолетовый, уже укладывавший того в постель.

— Слышу… — ответил профессор, едва сдержавшись от добавления «к сожалению» в конце.

— Скажите, а как давно Вы хотите…

— Умереть? Сколько тебе лет?

— Мне ровно 20.

— Я начал хотеть смерти за 12 лет до твоего рождения. Мой сын умер, когда мне было 118 лет. Тогда же я понял, что живу слишком долго. С каждым годом я терял всё больше близких. Это ужасно — жить и понимать, что ты просто зажился.

— Профессор, а Вы не боитесь?

— Смерти я перестал бояться давным-давно. Гораздо больше я боюсь того существования, которое начнётся завтра.

— О чём Вы?

— Сейчас у меня есть цель. Я хочу дожить до 150 лет, чтобы не подвести мою дорогую Люсилль. Завтра я выполню своё обещание, цель моей жизни исчезнет, а больше всего я боюсь бесцельного существования.

— А если Вы примите целью помощь науке?

— Нужна ли науке такая помощь? Я уже доказал, что «Lucy» работает. Какие данные я могу дать науке? У меня не двигаются почти все мышцы и суставы, половину органов заменяет эта адская машина, я ничего не вижу, а без приборов ещё и не слышу, В конце концов, у меня нет сил, даже чтобы пошевелить языком.

— Неужели величайший учёный в истории не может найти причину жить?

— Кто это здесь величайший учёный?

— Вы! — непонимающе воскликнул Фиолетовый, сев рядом с профессором на кровать.

— Больше нет. Величайший учёный, которому под силу было открывать новые химические элементы, объяснять теорию квантового бессмертия и создавать вещества, способные поддерживать работу машин, останавливающих старение, остался там.

— Где?

Профессор в третий раз по-доброму улыбнулся:

— Я понял! Ты не глупый, ты наивный…

— Это был комплимент?

— Считай так, как хочешь. Величайший учёный заблудился в темноте прожитых десятилетий. Он остался там — он добрый, отзывчивый, любящий. А перед тобой сейчас кто угодно, но не он. Перед тобой, как ты правильно заметил, старый брюзга, ненавидящий всех и всё. Перед тобой — блеклая тень, пустая оболочка, остатки былого величия.

Профессор перевёл взгляд на окно — свет медленно ослабевал, погружая его глаза в темноту.

— Возьми меня за руку! Быстрее!

Фиолетовый выполнил указание.

— Скажи мне, — продолжил он, — ты больше не хочешь быть похожим на меня? Только говори правду.

— Я?.. Я… я не знаю…

— Я скажу тебе только одно. Не будь таким, как я! Не равняйся на меня! Не бери с меня пример!

— Но почему?..

— Не перебивай! Будь таким, каким был он! Он, человек, создавший «Lucy», открывший восьмой период, разрабатывавший теорию квантового бессмертия, получивший все возможные ордена, медали и премии. Равняйся на него. Ты обещаешь мне?

— Д-да…

— Увереннее!

— Да! — буквально закричал Фиолетовый.

— Хорошо. Когда я дал обещание Люсилль прожить 150 лет, она умерла той же ночью. Я очень хочу, чтобы ты тоже дал мне обещание. Обещай мне не совершать моих ошибок! Обещай мне быть действительно великим человеком.

— Обещаю, профессор! Профессор, я Вас не подведу! — кричал Фиолетовый, едва не плача.

— Хорошо…

Профессор повторил ещё несколько раз и замолчал. Фиолетовый попытался встать и уйти, но тут же был остановлен просьбой посидеть рядом ещё и сказать, когда наступит полночь

Минуты тянулись для них обоих невероятно долго. Они оба обдумывали все откровения полуторасталетнего учёного — его помощник пытался понять их смысл, а сам старик пытался поверить в то, что не разучился быть настолько искренним. В конечном итоге они оба были в ловушке: один заперт своими руками в собственном немощном теле, другой — запутан собственной судьбой. Быть может, их объединяло нечто большее, чем воля случая, сведшего их вместе?

Для них обоих жизнь принадлежала некой цели, но один из них цель жизни вот-вот потеряет, а другой её только что обрёл.

— Полночь, профессор! — раздался в один момент возглас. — Вам 150 лет.

— Хорошо… — в точности повторил теперь уже юбиляр.

Его помощник поднялся с кровати, с жалостью посмотрел сначала на профессора, затем с недоверием взглянул на мониторы «Lucy». Выходя, он споткнулся о какой-то её элемент и упал на пол, задев стену. Отсюда картина виделась ещё более странной — сухой старик казался беспомощным рядом с громоздким аппаратом. В этот момент и Фиолетовый возненавидел этот агрегат.

Вдруг рядом сорвалась фотография. С неё смотрели молодые учёные, державшие друг друга за руки и широко улыбавшиеся.

— Профессор, можно забрать фотографию со стены? На память о Вас и Люси…

— Хорошо… — так же проговорил профессор и, кажется, уснул.

Полночь

Сколько бы «Lucy» ни била тревогу и ни пыталась реанимировать своего пациента, ничего не помогало. Целый отряд врачей пытался оживить старика, но тщетно. Все застыли в ужасе — впервые «Lucy» не смогла поставить диагноз, от этого перегрелась и, впервые выйдя из строя, отключилась, во всех смыслах похоронив шансы профессора выжить.

Фиолетовый же шёл по улице, рассматривая фотографию. История одного великого учёного завершилась — началась история другого, не желавшего повторять ошибки предшественника.

«Я Вас не подведу», — прошептал он, решив с этого дня подписывать в будущем свои работы «Доктор Ф.», не смея посягать на звание профессора.