Нож размеренно снимал стружку с будущего древка. В лагере веселились, однако Азим предпочитал сидеть около своего шалаша, увенчанного полумесяцем. Пусть он и сражался вместе с Робином — для его людей всегда оставался чужаком. Да и сам чувствовал себя чужим. Поэтому Азим строгал стрелы и время от времени поглядывал на танцующих. Здесь все было непривычным — музыка, открытые лица женщин, мужчины, чуть ли не бочками пьющие пиво и вино. Впрочем, он дал обет, и выполнит его, даже если придется остаток жизни провести в этой варварской стране.

Зашуршали листья, и Азим поднял голову. Кудрявая девочка лет пяти, сунув в рот большой палец, с любопытством смотрела на него.

— Салям, малышка, — он наклонил голову, коснулся ладонью губ и лба.

— Тебя Бог ласкласил? — девочка улыбнулась во весь рот, продемонстрировав дырку вместо передних зубов.

— Раскрасил ли меня Бог? — переспросил Азим и улыбнулся в ответ. — Думаю, что да.

— Почему?

— Потому что... — он задумался на секунду. — Потому что Аллах любит чудесное разнообразие.

Подбежавший Тук подхватил девочку на руки, злобно сверкнул глазами.

— Держись подальше от невинного дитяти, язычник!

Азим проводил удаляющегося монаха непроницаемым взглядом и вернулся к стрелам. Воистину, если Аллах хочет кого-то наказать, он лишает его разума. Ему было бы интересно побеседовать с Туком, но тот постоянно уходил от дискуссии. А с другой стороны, о чем можно говорить с этим варваром, который носит одежды священника, но при этом невоздержан в пище, питье и речах?

***

— Отец! Мама... Мама умирает! — отчаянный вопль Вулфа перекрыл визг волынок.

— Фанни, ребенок лежит неправильно, — Азим бережно ощупывал огромный живот. Малыш толкался, безуспешно стремясь выйти на свет и причиняя матери невыносимую боль. — Он не перевернулся, без помощи ему не родиться.

— Этот язычник послан, чтобы совратить нас с пути истинного, — встрял Тук, воинственно топорща бороду и потрясая кулаками. — Он убьет ее, не слушайте его!

— Если вы не послушаете меня, то умрут оба, — Азим выпрямился, повернулся к монаху и впервые показал свой гнев. Ноздри его раздувались от ярости. — И мать, и дитя!

«Невежда, что ты вообще понимаешь в медицине, только и умеешь, что глушить пиво», — хотелось сказать ему. Но он проглотил резкие слова и посмотрел на Джона. Потом на Робина. Тот поймал взгляд Азима и едва заметно кивнул, давая разрешение. «Даже если Джон будет против, — читалось в его глазах. — Спаси их».

— Монах сделал все, что мог, — Робин положил руку на плечо Джона. — Позволь мавру попытаться.

Джон наклонил голову, соглашаясь, и Вулф вывел его за дверь. Тук, выругавшись, тоже вылетел наружу.

— Все будет хорошо, Фанни, — Азим отвел со лба женщины слипшиеся от пота волосы. — Обещаю. Верь мне.

Время словно растянулось. Робин беспрекословно исполнял все приказы Азима — сейчас в борьбе за жизнь тот был главным, не он. Марианна держала Фанни за руки, что-то говорила, стирала льющийся по татуированному лицу мавра пот. И вот — первый крик новорожденного, который прозвучал райским пением.

Робин выпрямился, посмотрел на свои руки, по локти в крови, и его внезапно накрыло странным ощущением — будто он только что получил прощение свыше. Или благословение.

— Ты воистину велик, — он сжал плечо Азима и быстро вышел из хижины следом за Марианной.

Азим, устало прислонившись к вековому дубу, вытирал руки чистой тряпицей. Замерший было лагерь ожил — музыка загремела с новой силой, с поляны доносился зычный рев Маленького Джона: «У меня сын! Сын!»

— Господь сегодня преподал мне хороший урок. И хотя я могу считать себя благочестивым, опыта мне не хватает, — раздался рядом покаянный голос Тука. Азим обернулся. Монах протягивал к нему раскрытые ладони. — Пожалуйста, прости меня.

Азим несколько мгновений смотрел на него, а потом сжал протянутую руку.

— Пойдем, друг мой варвар, откроем вместе бочонок лучшего эля!

— Увы, мне запрещено, — Азим поклонился, прижав ладонь к сердцу. Подумалось, что, возможно, эта дикая страна не так уж плоха, раз люди в ней умеют признавать свои ошибки.

— Ну ладно, — Тук радостно сгреб его за плечи и потащил к остальным. — Тогда ты будешь говорить, а я пить.

***

Рана горела, будто шайтан жег ногу раскаленными прутьями, и горячая кровь сочилась через наскоро наложенную повязку. Еще шаг. Два шага. Азим, тяжело дыша, привалился к стене, заново перетянул узел. Он успеет. Шаг. Должен успеть. Еще шаг. Он дал обет. Колени подогнулись, и Азим сполз на пол. Перед глазами висела красная пелена. До него доносились крики Марианны, грохот, звон мечей. До нужной двери осталось всего десяток саженей, но тело будто налилось свинцом и не желало слушаться. Азим прижался затылком к холодным камням, проклиная слабую человеческую плоть. В голове словно грохотал набат, и внезапно сквозь этот грохот пробился голос старого шаира[1]: «Мир лишь луч от лика друга, все иное — тень его...» Азим, цепляясь за выступы стены, неимоверным усилием вздернул себя на ноги. Плевать на обет. Шаг... Мир лишь луч...

Ятаган, брошенный в последнюю секунду, почти с отчаянием, отшвырнул ведьму к стене и пришпилил ее, как бабочку.

— Я выполнил свой обет, христианин, — Азим медленно осел на выщербленные каменные плиты, улыбнулся посеревшими губами. Робину совсем необязательно знать, что он только что принес другой обет. Мир лишь луч от лика друга...

***

— Ну что, ты теперь домой?

Робин, ненадолго оставив Марианну танцевать с Уиллом, подсел к Азиму. Тот держал в руке кружку, притащенную Туком, и с некоторой опаской пробовал эль. Сам монах лихо отплясывал джигу с пухленькой румяной вдовушкой.

— Знаешь, я тут подумал, — Азим поболтал эль в кружке. — Пожалуй, еще задержусь.

— Задержишься? — в голосе Робина зазвучала неподдельная радость. — Надолго?

— Сам не знаю. Зависит от того, сколько у вас с Марианной будет детей, — мавр посмотрел ему в глаза и рассмеялся. — Должен же кто-то учить их. А то в вашей Англии варвар на варваре.

[1]Шаир — поэт-сказитель.