Со стороны все выглядело безобидно, точно с два-три десятка школьных классов собрали вместе, чтобы под руководством учителей отправиться в ознакомительную поездку по другим странам. Так оно все и предполагалось поначалу, родители сопровождали детей, обнимали их, отчего дети морщились: они уже не дети, как все эти нежности воспримут друзья, девочки, учителя, которым лишь дай повод увидеть слабое место ученика. Кто-то из мамочек расплакался, а это заразное действие. И дети этих мамочек тоже взрыднули, все начало походить на мелкое массовое помешательство. Папа Андерса вдруг разрыдался в голос, прикрыл глаза ладонью, чтобы скрыть помешательство, но вздымающаяся грудь все выдавала. Нет причин рыдать, сказал Андерс, всего лишь трип в Лондон и обратно. Вот когда у тебя будет сын, которого ты пошлешь черт знает куда, ответил отец анаса, тогда и будешь рассуждать.

У мамы Августа тоже в уголках глаз тоже назрели слезинки. Уйди, мама, сказал Август, не позорь меня перед классом. Авгушенька, обняла Людмила Августа, слезинки прекратились в слезища размером с два ячменным зерна. Папа не мог проводить Августа, сидел в тюрьме за контрабанду, он был писателем-контрабандистом. Специализировался на сигаретах, водке, тушенке, сгущеном молоке. Порт Кёге был его вотчиной, все интересовались: можно ли что-то купить в твоем порту, Микаэль? Нет, отвечал он, загадите порт, вы же контрабанде не обучемы, не знаете тайных тропинок, красиво сказано, номеров полицайских машин. Скину в море, говорил папа Августа, если ступите на мою территорию. И он не врал, и все же кто-то ступил, наследил, теперь папе Августа сидеть восемь дней. Преступивший преступный закон будет непременно наказан, хотя бы за то, что ему не удалось проводить сына.

Пока Людмила и другие несчастные женщины рыдали, произошло следующее. В зал ожидания-прощания пожаловала группа азиатских туристов: китайцы-японцы-корейцы. Они разбежались по помещению вокзала, принялись все фотографировать, тихо, без криков: щелк-щелк. С каждым щелком их становилось все меньше. Они исчезали будто бы на глазах: перед тем, как Людмила протерла связанные сонные пеленой глаза, китайцев рядом с ней было точно трое, и вдруг ни одного. Муж ее наверняка все бы обьяснил, но он сидел в тюрьме, на данный момент мылся в персональном душе.

Почему папа тебя не провожает, поинтересовался Мартин, одноклассник Августа. Папа сидит в тюрьме, проводить не может, но может встретит. Повезло тебе с папой, говорит Мартин. Да, повезло, отвечает Расмус, еще один одноклассник Августа, сильный боксер. Забежим вперед и расскажем, что он стал чемпионом Дании по кикбоксингу, а стимулом к тому стал я.

Все разговоры, плачи, а ведь азиаты пропали, все до одного, дети расселись по местам, вещи загружены какие на верхнюю полку, другие под нижнюю полку. Спустя несколько станций, которые поезд проскакиват, на некоторых останавливается, все слезы исчезают. Учитель бродит по вагону, перечисляет учеников. Не могут найти ученика Питера Енсена, хоть уже раза три его обыскались. Был на станции, рыдал со всеми, может испугался и решил не ехать? Спрашивают ученики, он и так всегда был нерешительный какой-то, девочек у него точно не было. Учителя все запоминают, записывают, но все равно продолжают искать Питера Енсена.

Забегу вперед и расскажу о том, что Питер Енсен усыпил водителя локомотива и занял его место, и ведет теперь локомотив туда, куда ему вздумается. А управляет им японец, который еще на вокзале вселился в его рюкзак. Они очень скоро подружились, сходные души были: от японца только что ушла жена, он попытался сделать харакири, но это не просто: нужно глубоко вонзить клинок во внутренности, затем сделать им движение вверх, а после движение влево или вправо. Стоила ли его неверная жена всех этих его мук? Изменила она ему с неким Ку-я-цо-вы-ем.

А вам жена изменяла, спросил японец? Нет, ответил Питер Енсен, я пока еще школьник, с женщинами знаком только по интернету. Набери в поиске: худышка, толстышка, вдвоем, втроем, все у меня еще впереди.

Где-то внизу проскочила Великобритания, за разговором это не заметилось. В вагонах все дремали, даже спали, полагая, что утром их ждет туманный Лондон, а ведь остался уже далеко позади. Поезд шел над Атлантикой. Здесь потребуются обьяснения: средства передвижения - это чистой воды условность. В передвижении присутствует некая заданность, не станет ее, и обычная телега полетит со звуковой скоростью. Я все понял, сказал Питер Енсен, скорость прекрасная, с такой скоростью мы скоро минуем все ограничения. И где мы окажемся? В этих ли мирах?

Японец кивнул, в этих. В Ню-Ёрке, сказал он. Нас здесь примерно сотня демонов в этом поезде, мы попробуем изменить в этом мире что-то к лучшему. Будем там примерно через час, попробуем соснуть с полчаса. Мо Питеру Енсену не спалось. ему думалось. Он не чувствовал себя демоном, но и ангелы не особенно отличились в этом миропорядке. Он мог бы отжать все возможные рукоятки на себя, так что поезд нырнул бы вниз, и все, он так же, исчезло бы. Он не стал этого делать.

Где мы, спросили студенты, когда поезд подлетел к гейту номер семь? Вы в Ню-Ёрке, ребята, ответили им два черннокожих таможенника. Есть с собой какая-нибудь гадость из Европы? Травка, кокэйн, колеса. У Мартина нашлась травка, он поделился ею с чернокожими. Забили травку, скрутнули, закурили, вдохнули, закричали: Кристианией пахнет. Весь поезд пропустили под травку без присмотра. Говорят, что Дания хорошая страна, вымолвил один чернокожий. Хочу жить в такой стране, сказал другой. О прошлом говорите, сказал Мартин, сейчас это примерно страна Германия тридцать седьмого года прошлого века. Ни за что в такое не поверю, сказал оптимистичный чернокожий. Какого дьявола вас занесло в Ню-Ёрк, поинтересовался другой чернокожий. Раньше нас звали сочно, неграми, а теперь зовут просто чернокожими. А тебе понравится, спросил он у Мартина, еслия буду звать тебя белокожим? Думаю, что нет, ответил Мартин, лучше обзовите меня каким-нибудь педрилкой, за такое хоть в рожу можно дать. Вот и я о том, заступился за него второй темнокожий. Представ, что мы были бы темнокожими косоглазыми японцами, а звали б нас Иван да Петя, а жены б у нас были Маня и варя, а наутро ели бы борщ с пирожками. И водку бы пили с утра и кричали "На здровье!". А жены бы ходили в рейтузах по колено, а мы бы в семейных трусах. Жена, говорили бы, сунь в тормозок селедку, сладкую, вотки бутылку, луковицу, пиво не забудь, борщ и сало.

Какой красивый этот Лондон, кричат ученики. Ни хрена это не Лондон, говорят чернокожие, смеются, один даже держится за живот, пукает от смеха, я тоже пукаю из солидарности. Друзья, кричу, мы далеко не в Лондоне, мы проплетели Лондон, мы в Мю-Ёрке. Это хорошо или плохо? Спрашивает учитель математики. Нормально, отвечаю, учитель сразу успокаивается, интересуется. на каком языке я беседую с чернокожими. Зовите нас просто неграми, белокожий человек, говорит одим из чернокожих, что повыше, а беседуем мы на русском. Ясно, отвечает белокожий учитель математики, два на два и в Африке четыре. Чернокожие немножко побили учителя, бейте его, кричали ученики, он очень плохой учитель, всем ставит двойки. А вы что преподаете? спрашивает чернокожий, изголяясь черной-пречерной дубинкой по спине математика. Русский, отвечаю, язык преподаю. Вы, может, еще и писатель, интересуется темнокожий, может даже в десятке лучших? Мне остается только кивать головой. Жена вас любит, нет? Вожу головой справа налево, нет, отвечаю, я ж не подлец, а жены любят подлецов. Знаете, говорит темнокожий, когда был подлецом, темнокожие и белокожие в очередь ко мне стояли. А вот стал приличным, с тех пор и дррррррррчу. А вы? Кивнул.

Сколько раз на день? интересуется темнокожик. Минимум раз, отвечаю. А мне в ответ: раза в день мне мало. Так и мне, отвечаю, мало. Раз до завтрака, раз до обеда и раз после обе