Мне досталась по наследству чародейная игла.
Я сперва не понимала, для чего она была:
Рваных платьев не латала, всякий раз теряла нить,
Часто ногти норовила мне от пальцев отделить.

Я устала с нею биться и забросила под стол,
Там в пыли и паутине пробыла она лет сто.
Я взяла другие иглы, вышивала при свечах,
И чудесные полотна окружили мой очаг.

Так, в работе и покое прожила я целый век,
Но однажды летним утром подняла глаза наверх:
В белом пепле, в алой пене с неба падала звезда —
Вот обрушила деревья и свалилась у пруда.

Я оставила работу и отправилась к звезде.
Ручеек багровой крови потихоньку полз к воде.
В буйных зарослях осоки, пав в беспамятстве на мель,
Оглушенный и разбитый, умирал крылатый змей.

Пасть полна кипящей крови, кости выбиты из лап,
Знать, никто на белом свете не видал такого зла.
Ребра вырваны наружу и оплавлены в огне,
Видно, как трепещут жилы в раскаленной глубине.

Шея взрезана крест-накрест, не удержит головы,
Беспощадная расправа — упреждение живым.
Смотрит тупо, смотрит слепо, золотым горят глаза,
В кровянистой лунке зуба копошится стрекоза,

Хвост простерся неподвижно, почерневший от огня.
Повезло еще бедняге, что свалился у меня.

Я прочла над ним заклятье, что упрячет от беды,
Из колодца за избушкой принесла ему воды,
Я лисиц, волков и рысей прогоняла с глаз долой
И сшивала змею раны зачарованной иглой.

Вместо нити я осоку с волосами завила,
Сшила грудь ему и плечи, сгиб разбитого крыла.
Нить ложилась незаметно первый раз за целый век,
Лишь густые пятна крови оставались на траве.

Я поила змея зельем, омывала каждый шов,
На восходе солнца клала в пасть целебный корешок.
За луной луна сменялась, я сидела у пруда,
И цвела росой кровавой полумертвая вода.

***

Нашу дочь зовут Дальянкой, будет двойня по весне,
Я живу в любви и неге, в небывало странном сне.
В сундуке — льняной мешочек, там лежит моя игла,
Что крылатому супругу вновь подняться помогла.