Глава 1

 Ревущий перегретым двигателем и гремящий в тишине заката ящиками с боеприпасами “Урал”, летел по пыльной каменистой дороге Афганистана. Казалось, не будет конца этому пути. Тяжелые облака нависли над самой землей, словно придавленные сверху каким-то невидимым грузом. Они уже, казалось, были готовы разразиться проливным дождем, но вдруг как-то поредели, а вскоре и вообще растаяли. Ветер, поднявшийся в преддверии надвигающейся непогоды резко стих, оставив, как напоминание о себе летающую в воздухе пыль. Гвардии капитан Иван Заречный, сидя рядом с водителем, устало поглядывал сквозь серое от пыли стекло на знакомый и уже ставший привычным ландшафт чужой не приветливой страны. Он слегка расслабил правую кисть, сжимающую приклад АК-74, и прикрыл глаза. В памяти всплыло, как несколько лет назад молодой и полный оптимистических надежд курсант Заречный сидел в кузове такого же грузовика, рядом с товарищами по военному училищу. Глотая пыль, они сидели на жестких деревянных лавочках по дороге к учебному полигону, и весело подшучивали друг над другом вибрирующими от тряски голосами…

“Сколько это мы уже едем? – в который раз задавал капитан себе один и тот же вопрос, – когда же наступит конец этому затянувшемуся путешествию? А ведь нужно непременно успеть вернуться в расположение батальона до наступления темноты”. Однако сумерки неотвратимо сгущались. Минутная стрелка на командирских часах, будто увязшая в густом фруктовом киселе, словно в насмешку лениво перетекала с одного деления на следующее. Лишь надрывное урчание двигателя да постоянное подбрасывание на ухабах автомобиля, пожирающего километр за километром, напоминали, что жизнь не стоит на месте, а неумолимо движется вперед.

Несмотря на напряжение, в котором пребывали все участники этой поездки, Заречный не заметил, как очертания дороги начали расплываться. Он невзначай погрузился в сладкую дрему – две предыдущие бессонные ночи дали о себе знать. Дремота плавно перешла в глубокий безмятежный сон, в котором не было места никаким опасностям. В этом царстве Морфея можно было не думать о том, что будет, если он и в эту ночь не попадет в нужное ему место.

Что вывело его из этого забытья, длившегося так долго, что организм успел достаточно хорошо отдохнуть, капитан сразу не понял. Первое, что показалось необычным, это горизонтальное положение его тела, он почему-то не сидел, а лежал с закрытыми глазами. Почему-то было очень тихо. Не было слышно ни рева мотора “Урала”, ни грохота подбрасываемых в кузове ящиков. Где он, что с ним? Только что вырвавшееся из объятий сна сознание никак не могло понять, куда он попал, и что было сном, наваждением, а что реально происходило с ним до того момента, как он уснул. Полежав еще некоторое время, Заречный пришел к выводу, что Афган, который был уже в далеком прошлом, ему снова приснился, и утро нового дня началось для него так же, как и множество других мирных рассветов в последние годы его жизни. Вот только в этот раз после пробуждения к привычной головной боли, обычно присутствовавшей вследствие систематического обильного употребления крепких напитков по вечерам, почему-то добавилась еще и непонятная, неизвестно откуда возникшая боль в ребрах. За последние годы бывшему разведчику не раз приходилось и самому бить морду и получать по бокам от каких-нибудь обезбашенных подонков, но тогда он хотя бы помнил: где, от кого и почему. Единственным плюсом во всем том негативе, который сейчас болезненно воспринимался всем его телом, была какая-то необъяснимая легкость, которую обычно испытывают, находясь в воде с большим содержанием соли.

Чтобы как-то упорядочить свои мысли, Иван постарался сконцентрироваться именно на этом приятном ощущении. Затем попытался немного проанализировать то, что смог извлечь из закромов своей памяти. Через некоторое время усиленной мозговой деятельности, он пришел к выводу, что виденный им перед пробуждением сон являлся лишь смесью из живых картинок. Это были сюжеты из его “военной жизни”, которым, гудящий сейчас, словно переполненный улей мозг, не мог дать никакого более-менее правдоподобного объяснения. В памяти образовалась дыра, провал который невозможно было преодолеть. Не открывая глаз, а их он все равно вряд ли бы смог открыть из-за больших гематом, Заречный еще раз напряг свое серое вещество. Он еще раз попытался вспомнить, что же все-таки произошло с ним вчера до того, как его мозг отключился от реальности.

Встречу со своими старыми сожителями по подвалу Профессором и Марией Адольфовной он вспомнил достаточно быстро и ясно. Немного труднее было вспомнить, как они вместе распили первую семисотку белой. Затем он, так как был самым молодым, как никак на целых пять лет младше Профессора, сходил за второй. Еще немного поднапрягшись, бывший разведчик все-таки вспомнил как вечером, изрядно захмелевший, он возвращался уже к себе в подвал. Его жилище находилось в старом заброшенном трехэтажном доме, где до того, как вдоль стены образовалась большая вертикальная трещина и всех жильцов в срочном порядке расселили по новым квартирам, они и жили все втроем. Вот тут-то его и встретили трое незнакомых подростков. Лиц этих, по-видимому, обкуренных малолетних бандитов он в темноте не разглядел. Впрочем, даже если бы и разглядел, то, не смотря на хорошую память на лица, вряд ли бы запомнил их в таком состоянии. Один из троицы, видимо главный, что-то спросил, кажется, как обычно, закурить. Так как Иван никогда в жизни не курил, чем немало удивлял, а иногда и раздражал своих теперь уже бывших сожителей, то он естественно отказал малолеткам. Однако тем, как оказалось минуту спустя, нужен был только какой-либо предлог.

Начало драки, которую и дракой-то нельзя было назвать, Иван тоже кое-как вспомнил, хотя и не во всех подробностях. Был бы он трезвым, то бывшему афганцу разведчику, и в придачу разряднику по рукопашному бою, не смотря на старую травму ноги, ничего не стоило бы уложить этих ублюдков за пару секунд на землю. Но… это если бы он был трезвым. Однако после выпитых двух бутылок, практически без закуски, пусть даже и на троих, он оказался легкой добычей для молодых хулиганов. Иван вспомнил непрофессиональный, но довольно чувствительный удар в солнечное сплетение. Так как пресса там уже давно не было, то от боли и сбившегося дыхания он согнулся, после чего кто-то из троицы приложился ногой в лицо, и опрокинул, словно куклу на землю. С этого момента его память дала сбой и в мозгу, словно выхваченные во время вспышки молнии, появлялись лишь отдельные, ничего не объясняющие кадры его избиения. Дальше следовал уже полный провал в памяти.

Теперь вот, как и всегда проснувшись у себя в подвале… “Стоп, а почему у меня в подвале так светло?” – возник в голове вполне резонный вопрос. Сквозь заплывшие от ударов по лицу глаза, Иван не видел, а скорее чувствовал, что находиться в довольно светлом помещении. К тому же... Ну да, и запахи окружающие его, тоже были явно не те, что господствовали в его “опочивальне”. Здесь, где он находился сейчас, не было привычного запаха плесени, смешанного с вонью старого тряпья. Не было и запаха табачного дыма, которым на всю свою толщину пропитались толстые каменные стены старинной постройки, чудом сохранившие в некоторых местах признаки былой побелки. Здесь пахло, скорее всего, больницей. Хотя по больничкам, а Иван после ранения в Афгане пролежал в них не один день и даже не один месяц, пахло тоже не так. Во всех госпиталях, в которых он побывал, пахло всегда одинаково: лекарствами, дезинфекцией… одним словом больницей. Здесь же вовсе не чувствовалось навязчивого запаха хлорки, а наоборот, воздух был наполнен тонким ароматом каких-то трав. Прислушавшись, Иван уловил незнакомые звуки. Видимо кто-то что-то готовил в соседней комнате, постукивая чем-то деревянным о посуду. Но вот звуки стихли, чуть слышно скрипнула дверь, и этот кто-то вошел в комнату. Шаги были легкие и осторожные, хотя и уверенные. Бывшему разведчику не трудно было по шагам определить походку спортсмена. Однако раскалывающийся на части мозг сейчас никак не мог связать воедино все данные, лавиной поступавшие в него от хаотично функционирующих в данный момент органов чувств.

– Очнулся, горемычный?! – услышал Иван где-то рядом сочувственный старческий голос.

Новая информация, поступившая в его испорченный ударами ног главный пульт управления, еще больше внесла сумятицу в сознание. Тот, кто вошел в комнату и говорил с ним, произнес слова на, каком-то похожем на русский языке. И хотя умом Иван осознавал, что слова незнакомые, но в то же время он прекрасно все понимал. “Как та собака, – ухмыльнулся он про себя, – все понимает, только сказать не может”. Старик, словно прочитав его мысли, добавил:

– Ты, мил человек, покуда помолчи, я и так все вижу и понимаю. Отдыхай, набирайся сил. Скоро отвары будут готовы, тогда начнем лечение, Может тебе водички дать?

Иван попытался ответить доброму незнакомцу, но из его пересохшего горла вырвался лишь тихий и не внятный хрип, а челюсть тут же отозвалась сильной болью. Проведя раздувшимся, будто покусанным пчелами языком по зубам, он констатировал отсутствие в своем и так полупустом рту, еще пары зубов. В этот момент на его губы легла мокрая тряпица, от которой шел приятный травяной аромат, и сразу стало немного легче. Мысленно поблагодарив заботливого незнакомца, Заречный вдруг, сам не ожидая того, вновь погрузился в сон. Сколько он проспал на этот раз, определить было невозможно, однако его второе пробуждение оказалось намного приятнее, чем первое. Головная боль прошла, да и ребра болели намного меньше. “Просто волшебник какой-то, – подумал он, – не в пример нашим докторам”. Он, конечно, ничего не имел против современной медицины. Если бы не замечательные хирурги, которые проделали несколько сложнейших операций на ноге, то он вообще мог остаться с небольшой культей и всю оставшуюся жизнь ходить на костылях. Медсестры, которые присматривали за калекой, тоже были добрыми и отзывчивыми, особенно Тонечка из Киевского госпиталя, в котором он лежал, перед тем как его комиссовали. Однако на гражданке было все по-другому. Здесь процветал фармакологический бизнес и без наличия на кредитной карточке, которой у него никогда не было, приличных средств, о хорошем обслуживании можно было только мечтать.

Словно почуяв, что он проснулся, в комнату вновь вошел старик с походкой спортсмена.

– Угу, – буркнул лекарь себе под нос, бросив цепкий взгляд на своего пациента, – совсем другое дело. Ну-ка скажи мне, мил человек, как нынче себя чувствуешь?

Осторожно, чтобы не потревожить ушибленную челюсть, Иван попытался ответить, и, как ни странно, теперь ему это удалось.

– Нормально, – тихо прошептал он и почувствовал, что и челюсть теперь болит намного меньше, и язык приобрел свою естественную величину.

– Вот и любо, – улыбнулся старик. – Тогда поспи еще чуток, дабы живу свою восстановить.

Иван хотел было возразить, что, сколько можно спать, но на его лицо вновь легла пахучая холстина и он, как и в прошлый раз, вновь погрузился в небытие. В этот раз сон, который снился бывшему разведчику, был не фантазией потревоженного травмой мозга и не хаосом сменяющихся цветных или черно-белых картинок. В этом сне он вновь, будто вернувшись на много лет назад, вновь пережил один из самых страшных дней своей жизни, день, который перевернул всю его судьбу, вывернул жизнь наизнанку.

Заречный вновь видел себя внутри боевой машины шедшей во главе колонны грузовиков. Горячее Афганское солнце уже успело прогреть броню и внутри этой раскаленной железной коробки, казалось, что воздуха нет вообще. Местность, по которой сейчас проезжал караван, была довольно открытая, и особой опасности не представляла. Он, исполняя обязанности командира разведроты, открыв люк, внимательно осматривал окрестности, подставляя загоревшее и огрубевшее за короткий промежуток времени лицо горячему степному ветерку. Пот тонкой струйкой стекал из-под шлема на лицо, но его боевой машине, идущей впереди колонны, было немного легче в том, что обжигающий легкие воздух был хотя бы чистым. Те же, кто двигался сзади, за время таких вот переездов глотали, просто, килограммы афганской пыли, поднятой колесами и гусеницами идущих впереди машин. Горы были далеко справа, а на простирающейся впереди равнине, хотя и усеянной мелкими булыжниками и камнями, видимость была довольно хорошая. Капитан не опасался прилета гранаты или притаившегося на вершине скалы стрелка, однако беда подстерегла совсем в другом месте.

Не успела БМП сделать очередной поворот на извилистой каменистой дороге, как раздался оглушительный взрыв замаскированного фугаса. Взрывная волна, словно кувалдой ударила по барабанным перепонкам экипажа. Один край боевой машины подбросило. Взрыв был такой мощности, что словно у игрушечной пластмассовой машинки, легко оторвал часть корпуса бронированного БМП, а башню, будто пробку из бутылки шампанского, вытолкнул вертикально вверх. На некоторое время Заречный был оглушен. Он полностью потерял контроль над всем, что происходит вокруг. Когда же в сознании случилось краткое просветление, капитан осознал, что лежит на земле, однако тут же вновь погрузился в небытие от болевого шока. Согласно закону всемирного тяготения, подброшенная вверх несколько секунд назад, башня изуродованной боевой машины, приземлилась аккурат на его ногу. Яркое, беспощадно палящее солнце, вдруг резко померкло. В затуманенное сознание еще некоторое время изредка врывались беспорядочные короткие автоматные очереди, но нестерпимая боль в ноге и шум в голове все же заставили его отключиться полностью.

– Ваня, просыпайся, – услышал он в мрачной пелене беспамятства тихий голосок медсестры, дежурившей сегодня в госпитале, в котором он уже несколько месяцев лежал после ранения.

Он приоткрыл глаза и удивился. Вместо сестрички на него из-под кустистых белых бровей, растущих на выдающихся вперед надбровных дугах, изучающе смотрели ясные голубые глаза какого-то старика. Его косматые седые волосы были растрепаны словно у сказочной Бабы Яги из детского мультика. На похожем на картошку носу красовалась большая родинка. Узрев, что его подопечный открыл глаза, лицо старика расплылось в улыбке.

– А где сестричка? – все еще находясь под впечатлением сна, спросил Заречный.

– Ишь, прыткий какой, – еще больше просиял старик, показав наличие всех тридцати двух и явно не вставных зубов, – не успел в себя прийти, а ему уже сестричку подавай.

Наконец, окончательно проснувшись и осознав, что он не в госпитале, а в неизвестном ему месте, в котором очутился непонятно каким образом, Иван тоже попытался изобразить некое подобие улыбки. Увиденная после пробуждения картина, немного сбила с толку его сознание, еще не успевшее до конца прийти в свое нормальное состояние. Однако, не смотря на это, лицо лекаря показалось Заречному знакомым. Профессиональная память, которой он всегда мог похвастать, на этот раз молчала и не хотела выдавать нужную ему информацию. Внимательно вглядываясь в невысокого роста коренастую фигуру хозяина дома, совсем не похожую на старческую, он понимал, что, несомненно, где-то уже видел этого человека. Вот только где и при каких обстоятельствах, вспомнить никак не мог.

– Ну, чего зенки-то вылупил, аль не признал меня? – сощурил свои проницательные глазки старик.

И вновь странная речь на незнакомом наречии, которую Иван, изучавший в своей жизни только английский язык, тем не менее, прекрасно понимал.

– Мы уже встречались? – задал он в ответ свой вопрос, так как, не смотря на все усилия, не мог вспомнить, где он видел этого человека.

– Да ты не тужься, не тужься, – проворчал лекарь, – а то вновь головой маяться будешь, придет время, все вспомнишь. Поднимайся лучше с лежанки, трапезничать будем, а то ведь, поди, кишки уж от голода сводит?

Услышав про еду, Заречный действительно ощутил огромное чувство голода. Под ложечкой засосало так, будто он неделю ничего не ел. Живот, который казалось, прилип к позвоночнику, словно подтверждая эту гипотезу, издал характерный протяжный звук. “Сколько же я проспал, что так проголодался”, – подумал бывший разведчик, осторожно приподнимаясь на одной руке. Как ни странно, но покалеченные ребра вовсе не болели. Осознав, что движения не причиняют боль, Иван уже более уверенно поднялся. Он уселся на край деревянной лежанки, поставив босые ноги на темный деревянный, не покрытый краской, пол. Однако от резкого подъема у него закружилась голова. Ухватившись чтобы не упасть руками за доску, из которых была изготовлена лежанка, Заречный виновато взглянул на хозяина дома, который не сводил с него изучающего взгляда.

– Ты токмо, сынок, не поспешай, не поспешай, – ласково предупредил тот, подходя ближе к своему пациенту, – ослаб ты зело, пока исцелялся от недугов своих, тепереча аккуратнее надобно. Вот держись-ка за меня.

Старик протянул руку, показав гостю крепкую мозолистую ладонь.

– Какой сегодня день? – поинтересовался Иван, подсознательно стараясь оттянуть необходимость подниматься на ноги.

Он попытался восстановить в памяти последовательность произошедших с ним накануне событий. И память действительно немного уступила отдохнувшему и окрепшему мозгу, и выдала, что в тот день, когда с ним произошло несчастье, была среда. Среда двадцать второго июня две тысячи пятого года. Не дождавшись ответа и проигнорировав предложенную стариком помощь, бывший разведчик попытался сам встать на ноги. Однако, не смотря на ту непривычную легкость, которая теперь присутствовала постоянно, его ноги, как и все тело, были сильно ослаблены и наотрез отказались подчиняться своему хозяину. Не удержавшись, Заречный шлепнулся пятой точкой на лежанку, и больно ударился копчиком. От неожиданности он ойкнул, а на глазах непроизвольно выступили слезы. Неудачная попытка встать самостоятельно, развеселила наблюдавшего за всеми его потугами старого лекаря, но уже через несколько секунд лицо старика снова стало серьезным, и он вновь молча протянул гостю руку. Теперь тому все же пришлось на нее опереться. Когда его не менее широкая ладонь соприкоснулась с ладонью лекаря, Ивану показалось, что рука попала в стальные тиски. Однако, не смотря на недюжинную силу, старик держал своего пациента очень аккуратно, словно ощущал, в какой момент тому может быть больно. Теперь, имея такую надежную опору, Заречный встал более уверенно и поддерживаемый лекарем, медленно прошествовал в соседнюю комнату. И снова это непривычное ощущение, словно воздух во всех помещениях был намного плотнее и гуще, чем тот, к которому он привык. “Прямо как в барокамере с повышенным давлением”, – мелькнуло в голове бывшего разведчика сомнительное сравнение.

За время своего непродолжительного путешествия из одной комнаты в другую, он успел окинуть взглядом жилище этого необычного человека. На вид это было довольно крепкое каменное строение, со старой, если не сказать древней, и малочисленной мебелью. Впрочем, деревянную лежанку, на которой Иван проснулся, пару скамеек из того же материала, да деревянный же шкаф, заполненный глиняными сосудами, на которых были начертаны непонятные значки, трудно было назвать мебелью в современном понимании.

Комната, в которую они пришли, по-видимому, была кухней, так как в ней кроме массивного дубового стола и четырех табуреток, стояла большая русская печь. В углу вместо привычного глазу иконостаса, находилась полка с красивой резьбой и какими-то деревянными фигурками на ней. Усадив гостя на одну из табуреток, старик достал из печи глиняный сосуд, по форме напоминающий чугунок, и налил из него в кружку пахучий горячий напиток. Затем взял небольшую деревянную ложку, вовсе не похожую на те, расписные и блестящие, что продают в подарочных ларьках. Она была простенькой безо всяких рисунков, лака и прочих изысков, привлекающих глаз современного привередливого потребителя. Лекарь зачерпнул ей из еще одной глиняной посудины, стоящей на столе, меду и, размешав в кружке с чаем, кивком указал на нее Ивану.

– Пей, – приказал он и пояснил, – тебе сейчас нельзя ничего более сытного, так как твоему нутру нужно вначале привыкнуть к жидкой еде, чтобы какой беды не приключилось.

“Странно, – подумал Заречный, – сколько же я все таки проспал, что мой желудок атрофировался до такой степени, что не сможет переварить обычную пищу? А жрать-то как хочется… аж руки трясутся”. Он сделал несколько глотков сладкого и довольно приятного на вкус травяного чая. Почувствовав некоторое прояснение ума вместе с растекающимся по телу теплом, Иван вдруг осознал, что его покалеченная нога вовсе не болит. То, что он пришел сюда при помощи хозяина дома, было не следствием старой травмы, а обычной слабостью, которая ему тоже была знакома по госпиталю. Все это его и удивило и порадовало, но он вновь вернулся к своему вопросу.

– Отец, так какой сегодня день? – спросил он и жадно сделал еще один большой глоток.

– Дак, осьмица нынче, – ответил лекарь, с улыбкой поглядывая на то, как его пациент пьет целебное снадобье.

Заречный не подал виду, что не понял, что такое осьмица, а потому решил уточнить по другому.

– А число какое?

– Число говоришь? – старик лукаво прищурился, видимо почувствовав, что его собеседник не понял ответ на предыдущий вопрос. – Число нынче тридцать шестое сороковника хейлета.

“Ну вот, час от часу не легче, – подумал Иван, опустив взгляд в кружку с чаем, чтобы не показать своего смущения, и делая вид, что всецело поглощен питием, – это ж куда я попал, и что у них за календарь Майя такой? Ладно, допустим сороковник, это месяц в сорок дней, а хейлет, это скорее всего, его название. Вот только мне это ни о чем не говорит. Ну, что ж, судя по тому, что печь топится лишь слегка, только для того, чтобы приготовить пищу, то сейчас теплое время года”. Допив чай он, продолжая сохранять невозмутимое выражение лица, попросил добавки, на что получил вежливый отказ.

– Погоди чуток, – предупредил лекарь, – пусть это питье по кишкам пройдет, Выпьешь чуть погодя.

Не получив добавки, Иван вновь обратился к старику чтобы, насколько это было возможным, все же прояснить ситуацию и задал еще один вопрос:

– А год-то какой сейчас?

Теперь удивился старик.

– Это чего за слово такое – год? Година что ли?

– Ну, не знаю, как там у вас, может и година… – Заречный тоже задумался на некоторое время, пытаясь сообразить, как старику объяснить понятнее, что такое год, так как значения слова година было для него весьма расплывчатым. – А календарь у вас есть?

– Коляды Дар? – переспросил хозяин дома.

– Ну, наверное, – неуверенно ответил Иван, и вдруг, сообразив, продолжил, – сколько сороковников у вас в году и какой сейчас год?

– А-а-а… – улыбнувшись, протянул старик, – вона ты о чем… видать, желаешь знать, какое нынче лето? Так бы сразу и сказал, а то твердишь непонятное: то год, то година… Коляды Дар, несомненно, есть. По нему-то у нас нонче шесть тысяч семьсот семьдесят третье лето от сотворения мира в Звездном Храме.

Эта дата Заречному так же ни о чем не говорила, однако теперь он, наконец, понял, что неизвестно каким образом попал в далекое прошлое. Это ведь только во времена правления Петра Первого, указом императора и было введено новое летоисчисление. Правда, как человек здравомыслящий и не верящий во всякие там чудеса, вначале Иван подумал, что это какой-то глупый розыгрыш. Вот только странная речь хозяина и его самого чудесное исцеление, настойчиво доказывали, что все происходит на самом деле.

Чтобы окончательно разобраться во всем, что сейчас наговорил старик, Заречному не помогли даже его неплохие знания истории, которую он любил. И в школе, и в суворовском училище, в которое поступил после восьмого класса, он всегда имел по этому предмету хорошие отметки. Однако ни в одном учебном заведении и ни в одном учебнике не упоминалось такое вот летоисчисление. То, что по указу Петра Первого в тысяча семисотом году в России перешли на Юлианский календарь он помнил. Возможно, как раз до этого указа, и считали года от сотворения какого-то мира в каком-то звездном храме. Вот только насколько далеко назад от петровских времен его занесло, а главное, каким образом? Этот вопрос был пока открытым. Но тут мысли Ивана, как часто это бывало, вдруг резко перескочили на другую тему. В голове яркой вспышкой пронеслось осознание того, что при пробуждении старик назвал его по имени. Выходит, что хозяин дома, несомненно, знает его, а значит, ему все-таки не показалось, что лицо старика было знакомым?

* * *

Внутри мрачного и всегда сырого подвального помещения, сидели два человека. Это была тесная комнатушка, освещенная еле тлеющей под потолком лампочкой. Она насквозь была пропитана едким сигаретным дымом и прочими зловонными запахами всегда присутствующими в местах обитания бомжей. Одним из присутствующих здесь людей был недавно пришедший с дежурства на автостоянке бывший военнослужащий, а нынче инвалид – Иван Петрович Заречный. Он, склонившись, над приспособленным под стол деревянным ящиком, готовил нехитрый завтрак.

На импровизированном столе, накрытом старой газетой с оторванным уголком, центральное место занимала привычная бутылка водки. Рядом расположились: банка консервов с килькой в томате, булка хлеба, нарезанная крупными кругляшами докторская колбаса, а так же пучок зеленого лука, выпрошенного у торговки на местном стихийном рынке. Придя после дежурства в подвал, Заречный первым делом разбудил своего товарища по несчастью, такого же бомжа, как и он сам, Захара Федоровича Чеснокова. Захар Федорович в прошлом был каким-то профессором. Всю жизнь он преподавал толи в какой-то консерватории, толи в музыкальном училище, и среди местных бомжей ему дали кличку Профессор. Оставшись сначала без работы, а затем и без квартиры, Чесноков два года, как поселился в подвале старинного жилого дома, где к тому времени уже жил Иван. Своим появлением Захар Федорович ни сколько не стеснял бывшего военного, а наоборот немного скрашивал его одиночество. Он всегда с удовольствием составлял компанию Заречному, когда тот хотел “раздавить бутылочку беленькой”. Сейчас, проснувшись в своем углу на куче старого тряпья, служившего подобием кровати, Чесноков что-то бурча себе под нос, сидел и тер красные заспанные глаза.

– Ну что, Профессор, проснулись? – как всегда уважительно на “вы”, обратился Заречный, доставая из пакета одноразовые стаканчики. – Тогда давайте, к столу.

– Побриться бы надо, – прохрипел севшим голосом Чесноков, проведя пальцами правой руки по подбородку.

Немного прокашлявшись, он шумно потянул воздух носом и уже более внятно добавил:

– Но уж больно вкусно пахнет колбаска. Никак вам получку выдали?

Не дождавшись ответа, Захар Федорович, вновь провел пальцами по подбородку. Несмотря на свой нынешний статус, он до сих пор старался сохранять признаки интеллигентности, и всегда поддерживал, насколько было возможно, себя и свое лицо в чистоте и порядке. Для поддержания внешнего вида у него имелись: старая с редкой щетиной одежная щетка, не менее старый станок со съемными лезвиями, и остаток мыла в треснутой от времени мыльнице. Благодаря всем этим нехитрым предметам его не по росту маленький, потертый и зашитый в нескольких местах костюм никогда не был грязным и пыльным, а припухшее по утрам от алкоголя лицо, всегда было чистым и выбритым. Не спеша поднявшись со своей лежанки, Профессор взял стоявшую у стены флакушку с водой, отошел в дальний угол и, обернувшись к Заречному попросил:

– Иван Петрович, будьте так любезны, слейте мне, пожалуйста, – и в который раз проведя рукой по подбородку, добавил, – а побреюсь уже после трапезы.

Обращаться на вы в их небольшом окружении, состоящем из троих человек, как-то само собой вошло в привычку, от чего местные бомжи их троицу называли не иначе, как интеллигентами. Третьим участником, а точнее участницей их небольшого коллектива или, как шутил Заречный “ограниченного контингента”, проживающей в стенах этого подвала, была Мария Адольфовна Монс. Женщина очень добрая, весьма энергичного характера она своим присутствием всегда вносила в их компанию некоторое оживление. При ее появлении двум ее товарищам даже начинало казаться, что все неодушевленные вещи и предметы в их подвале оживают и приходят в какое-то движение. Монс была здесь старше всех и приехала в Нижнереченск из Казахстана. Родившаяся в семье репатриированных немцев, в прошлом она так же была преподавателем в какой-то средней школе, только не музыки, как Профессор, а истории и немецкого языка. Когда же на русскоязычное население началось давление местных националистов, ей с сожалением пришлось покинуть насиженные места. В данный момент Мария Адольфовна отсутствовала из-за того, что осталась ночевать у какой-то знакомой одинокой старушки, с которой подружилась не так давно.

Иван аккуратно полил из флакушки на руки профессору. Тот, фыркая от удовольствия, освежил лицо, вытер его большим носовым платком и, улыбнувшись во весь беззубый рот, сказал:

– Ну-с, теперь можно и колбаски откушать.

Чесноков подошел к своему висевшему на стене костюму, и смахнул ладонью с рукава какую-то невидимую пылинку. Сейчас одевать его он не стал, а натянул на худое тело старый свитер, в котором обычно и ходил в подвале. Закончив свои дела, Профессор уселся возле импровизированного стола. Заречный расположился на противоположном конце и уже взял нож, чтобы открыть банку с килькой, как где-то наверху, у входа в подвал раздался сварливый женский голос.

– Машка, ты кого это еще к себе потащила? Тебе чего, двух мужиков мало, так ты третьего решила завести?

– Светлана Владимировна, ну что вы такое говорите? – послышался в ответ мягкий, слегка обиженный голос Монс, – Как вам только не стыдно?

– Мне стыдно? Ха! Это еще неизвестно, кому должно быть стыдно!

Мария Адольфовна видимо не стала больше пререкаться с ворчливой жительницей их дома, так как дверь в подвал тут же распахнулась и на пороге появилась невысокая суховатая старушка в своем неизменном в любое время года, видавшим виды синем плаще. Вслед за ней показался какой-то вовсе незнакомый крепенький старичок, которого Монс почти втащила в помещение за руку. Улыбнувшись доброй улыбкой своим знакомым, она торжественно объявила:

– Познакомьтесь, это Миша, он немой.

На присутствующих из-под густых бровей молча смотрел бородатый старик. Его лицо было все испачкано грязью, а на растрепанных в разные стороны длинных волосах виднелись прилипшие нити паутины. Несмотря на теплую погоду, стоявшую сейчас на дворе, одет он был в какой-то старый длинный пиджак замысловатого покроя и в, когда-то бывшие светлыми, льняные шаровары. Обуви же на этом странном старике не было вообще. С его появлением и без того тяжелый воздух подвала наполнился еще и запахом канализации. Если бы местная публика не была привыкшей к такого рода запахам, то амбре исходящее от гостя, вполне могло бы подпортить их аппетит.

– Если он немой, то, как вы узнали его имя? – здраво рассудил Заречный, изучающе осматривая пришельца.

– Так это я сама ему имя придумала, – еще шире улыбнулась Монс, – надо же мне к нему как-то обращаться.

– Логично, – согласился Иван. – И как, ваш знакомый отзывается на это имя?

– А, какая разница, – махнула рукой Мария Адольфовна, и продолжила свой рассказ. – Вы представляете, я его совсем недалеко от нас в канализационной яме обнаружила. Видать в потемках туда свалился, сердешный. Когда он оттуда выбрался такой грязный и несчастный, то мне так его жалко стало… Вот я и решила привести его к нам. Голодный, наверное? У нас там найдется, чем его покормить?

Монс участливо взглянула на пострадавшего, после чего перевела взгляд на своих товарищей.

– Ну что ж, раз такое дело… – произнес Профессор, который уже сгорал от желания приступить к завтраку.

Он сглотнул слюну, и, указывая гостю на свободное место у импровизированного стола, добавил:

– Раз так, то конечно поделимся, как говориться, чего Бог послал. Присаживайтесь к нам за стол, и откушайте с нами.

– А я, ведь, тоже не с пустыми руками, – улыбнулась Мария Адольфовна и извлекла из сумки небольшой пакет с пирожками.

– Вот, – гордо сказала она, – домашние с капустой. Подруга угостила.

– Это же просто шикарно, – радостно воскликнул Профессор, откупоривая бутылку водки, – Иван Петрович, доставайте тогда еще пару стаканчиков.

– Есть достать стаканчики, – по-солдатски ответил Заречный, и на столе появилась еще пара одноразовых пластиковых изделий, которые использовались уже далеко не первый раз.

Все кроме “Миши” выпили, и молча, в отличие от заведенного ежедневного обычая обмениваться за завтраком и ужином новостями, принялись за еду. Старик, отрицательно махнув головой на предложенный ему стаканчик с водкой, устремил свой взор на открытый спичечный коробок, в котором лежала соль. Он, словно изучая невиданную до сих пор вещь, всматривался в содержимое коробка, после чего протянул руку, и набрал оттуда хорошую щепотку белого кристаллического вещества. Поднеся соль к носу “Миша” принюхался и, видимо удовлетворившись результатом, высыпал все в рот. На его лице появилась гримаса удовлетворения. Все присутствующие вопросительно переглянулись, но Заречный уже налил по второй, и все внимание хозяев подвала вновь переключилось на еду. Пока старожилы закусывали принесенными Монс пирожками, странный старик, недолго думая, взял спичечный коробок и без зазрения совести высыпал все его содержимое себе в рот.

– Ты это чего делаешь? – начал было возмущаться Профессор, но Мария Адольфовна, одернула его.

– Захар Федорович, тебе чего соли для нашего товарища жалко?

Всегда добродушный Профессор, разгоряченный сейчас алкоголем, хотел было сказать что-то колкое, но ограничился небольшой репликой.

– Такие товарищи в сорок первом мою лошадь съели, – буркнул он, переиначив знакомую поговорку.

На этом инцидент исчерпался. Пришелец кроме соли больше ничего есть не стал, а остальные, за исключением Заречного, быстро справившись с едой и, “приговорив” бутылку белой, задымили сигаретами. Новенькому видимо тоже, как и Ивану не нравился запах дыма, так как он, едва до него доплыло табачное облачко, зашелся продолжительным кашлем, и промычал что-то невразумительное. Однако этот своеобразный протест пришельца был преспокойно проигнорирован курильщиками, как когда-то были отвергнуты все протесты Заречного.

Выкурив по традиционной сигарете, жильцы подвала занялись своими повседневными делами. Иван, после суточного дежурства на автостоянке, куда его по знакомству устроил бывший одноклассник и тоже афганец, лег в свой угол спать. Профессор пошел на обход закрепленной за ним территории, на предмет поиска пустых бутылок, цветного металла, макулатуры и всего того, с чего можно было бы получить хоть какую-то копейку. В его “хозяйство” входили так же и мусорные баки, куда иногда состоятельные жильцы выбрасывали, как довольно приличные вещи, так и вполне пригодную, по его мнению, пищевую продукцию. Мария Адольфовна, прихватив с собой “Мишу”, так же отправилась к месту своей “работы”. Ее место находилось возле одной из автобусных остановок. Там она быстро из живой и неугомонной женщины вмиг перевоплощалась в немощную старушку. Заняв свой пост, купленный когда-то у местных криминальных структур, а теперь еженедельно оплачиваемый в виде взносов их неизменному участковому, Монс просила милостыню. Получалось у нее это довольно неплохо, так как она от природы обладала великолепными артистическими способностями. Теперь же ее талант щедро оплачивался доверчивыми и сердобольными жителями их небольшого городка.

Вечером, когда все вновь собрались на ужин, Монс пришла одна. Сокрушенно вздыхая, она сказала, что выйдя со двора, ее спутник, ничего не объясняя, покинул ее, и направился куда-то в сторону центра города. Больше она его не видела, и ничего о нем не слышала, впрочем, как и все остальные обитатели подвала тоже.

* * *

– Так вы Михаил?! И это вы приходили тогда с Марией Адольфовной в наш подвал? – воскликнул Иван, довольный, что память все-таки его не подвела, не смотря на ее заметные ухудшения в последнее время.

– Ну, слава Богам признал, – улыбнулся в усы старик, – токмо, не Михаилом меня кличут, а Велимудром. Так-то! А сейчас, на-ка выпей еще чайку, да пойдем с тобой в баньку, попаримся.

Опустошив еще одну чашку чая, Заречный, уже без помощи хозяина дома, последовал за ним на улицу. Ему было весьма приятно не чувствовать столько лет мучавшей его и вдруг чудесным образом прошедшей боли в травмированной ноге. Приятно и немного непривычно было на нее опираться, не ощущая при этом никакого дискомфорта. Так же непривычно было ходить босым по деревянному полу дома, а затем и по нагретой за день земле во дворе. Последнее время он не всегда имел на ногах носки, но вот со своими старенькими кроссовками не расставался даже ночью. Снимать обувь в грязном сыром подвале, где проживала их компания, было бы просто странно. Выйдя во двор, Иван огляделся вокруг. Вплотную к избе примыкали, образуя букву “П”, еще несколько кирпичных построек, так, что внутри образовывалось закрытое с трех сторон пространство. С четвертой стороны двор был загорожен высоким деревянным забором с воротами. Одна из построек, видимо, служила сараем или конюшней, так как оттуда было слышно похрапывание лошади. Еще одной – была баня, в ряд с которой была поставлена небольшая пристройка, назначение которой, как и некоторых других, пока было непонятно.

Всю эту заимку, как на скорую руку окрестил поселение Заречный, окружал густой сосновый лес, сразу поразивший пришельца из другого времени своими гигантскими деревьями. За несколькими рядами привычных современному человеку сосен, возвышались настоящие исполины – гигантской высоты деревья, которые своими стволами, казалось, упирались в самое небо. Уставшее за день и уходящее нынче на покой солнце, причудливо раскрасило верхушки этих деревьев в яркие красно-оранжевые цвета. От этого, казалось, что весь лес вспыхнул невероятным сказочным, и совершенно безвредным для всего живого огнем, который беззвучными потоками спускался сверху вниз. Подул легкий теплый ветерок, и по тому, как свободно заколыхалась одежда на теле, Иван сообразил, что она стала словно на несколько размеров шире.

Раздевшись в бане и осмотрев свое некогда крепкое мускулистое тело, он убедился в своей догадке о том, что это, конечно, не одежда увеличилась в размере, а это он за время сна изрядно похудел. Некогда мускулистые руки, свисали, словно тонкие виноградные лозы, а живот действительно прилип к пояснице. По привычке тронув себя за нагрудный крестик, Заречный с удивлением обнаружил, что того на веревочке нет. “Странно, – подумал он, – веревка целая, а серебряного крестика, прибывшего с ним еще из Афгана, почему-то нет. Может старик срезал, когда меня лечил? Так чего не снять было вместе с веревкой?” Немного опечаленный таким обстоятельством, Иван, с подозрением поглядывая на хозяина дома, подошел к деревянной кадке, стоящей в предбаннике, которая до краев была наполнена чистой водой. В едва вздрогнувшем отражении он увидел лицо пожилого мужчины. Его лоб был испещрен глубокими морщинами, которые словно печатями закрепили на лице следы нелегкой жизни, а его широкий волевой подбородок покрылся многодневной щетиной. На голове этого мужика, грустно взирающего из-под широких бровей большими серыми глазами, во все стороны топорщились отросшие и слипшиеся от пота русые волосы. Благодаря их природному цвету, пучки ранней седины не так сильно бросались в глаза. “И до чего я дошел, а мне ведь всего сорок четыре”, – пронеслась в голове скорбная мысль.

Чтобы избавиться от тяжелых дум, Иван решительно шагнул в раскаленное и дышащее словно дракон жаром, отделение бани.

Приятная процедура парения с похлопыванием по телу дубовым веничком, да попиванием все того же чая с медом, придала исхудавшему телу новых сил и желания жить и творить. Бросая короткие взгляды на старика, он отметил, что тот не смотря на свой преклонный возраст, выглядит гораздо лучше, чем он.

– Велимудр, а как вас по батюшке? – вытираясь большим льняным полотенцем, спросил Иван.

– Отца Ярославом звали, да токмо лишнее это. Зови меня просто по имени да перестань мне выкать, чай не к ворогу обращаешься.

Мужчины вышли в предбанник и Заречный поморщился, представив, что на чистое дышащее энергией тело, сейчас придется одевать грязную, пропахшую подвалом и потом одежду. Однако старик и это предусмотрел. Он достал с полки чистую светлую рубаху и шаровары, протянул их своему гостю и сказал:

– Одень покуда это, а свою одёжу завтра выстираешь.

Кинув перед Иваном пару новеньких лаптей, он тоже обулся и повернулся к выходу.

– Спасибо! – поблагодарил Иван, примеряя на себе обновки.

Одежда, если бы не худоба, пришлась бы в самый раз, ну разве, что рукава были чуть короче, а вот лапти были точно великоваты. Велимудр взглянул на гостя и кивнув себе головой, словно с чем-то соглашаясь, коротко сказал:

– Любо!

Одевшись, мужчины вышли на улицу. Солнышко уже давно село и в окутавшей землю непроглядной черноте ночи все, что находилось вокруг: и постройки и окружающий их лес, казались какими-то мрачными и нереальными. Луны видно не было, а звезды, белым сахаром рассыпанные по всему небу, не давали никакого света, так, что Заречному пришлось идти чуть ли не вплотную к Велимудру, чтобы не потерять того из виду.

– А теперь спать, – скомандовал старик, когда они вошли в дом.

В помещении, при их появлении вспыхнул непонятной конструкции светильник. Он совсем не был похож: ни на керосиновую, ни на масляную лампу и, тем более, на свечу. Да и каким образом он зажегся было непонятно, так как хозяин не воспользовался ни спичками, ни чем-либо еще.

– А как…? – Заречный хотел было спросить о неизвестном виде энергии у Велимудра, но услышал уже из другой комнаты его голос.

– Ложись спать, утро вечера мудренее.

Лишь только бывший разведчик добрел до своей лежанки, как светильник тут же погас.

– Спокойной ночи! – кинул Иван в темноту, но ответа не последовало, как и каких-либо других звуков, свидетельствующих о наличии в доме хоть какого-нибудь живого существа.

Не услышав ответа, он, на сколько это было возможно, поудобней улегся на своей жесткой лежанке и закрыл глаза. Однако заснуть теперь так просто не получилось – как обычно в голову полезли разные мысли. Прежде всего, вновь начали одолевать размышления о том, куда и как он попал. Для того чтобы как-то идентифицировать нынешнюю реальность, у него было слишком мало данных. Помучавшись некоторое время этими мыслями, Иван переключился на воспоминания о своей жизни в последние годы. Вспоминал Профессора и Марию Адольфовну, про серые, похожие друг на друга дни, проходящие в пьяном угаре и не приносящие в его жизнь ничего нового. Воспоминания о своем недалеком прошлом навеяли непонятную тоску, и ему вдруг стало стыдно за такое вот свое существование. Последним, что промелькнуло в его голове, перед тем, как он все же уснул, была мысль, что у него не только ничего не болело, но он так же не испытывал никакой тяги к алкоголю, а ведь к этому делу у организма уже давно, как сформировалась устойчивая зависимость.