Саммервол

Мой друг — преступник. Нет, не так.

Мой друг нарушил закон. Снова не то.

Моего друга осудили и посадили в тюрьму. Вот, теперь всё верно.

Вита судили, сейчас он в тюрьме, и скоро его казнят. Но он ни в чём не виноват. Я это точно знаю!

Все кругом говорили, что Вит — злодей. Они называли его магом крови, Витольдом Угрюмым, твердили, что он хотел зла нам с мамой, но это не так. Я знаю, что он добрый.

Да, он редко улыбается, но каждая его улыбка по делу. Я помню три его улыбки — и все важные.

Одна для нашей кошки, Пушисты: она заболела, а Вит вылечил её, когда только приехал в наш городок.

Помню, я нёс Пушисту на руках и плакал, потому что глупый сосед сказал, что она слишком стара и уже никогда не выздоровеет. Я наткнулся на незнакомца и чуть не упал, а тот удержал меня за шиворот и спросил: “Что с тобой?” Я молча глотал слёзы, прижимая к себе кошку. Он долго смотрел на меня, потом забрал Пушисту и велел мне идти домой. А вечером принёс её, живую и здоровую. Я так обрадовался! Незнакомец посмотрел, как важно она умывается, и улыбнулся.

Вторая улыбка для пирога, вернее — для праздника.

После того, как Вит вылечил Пушисту, я узнал, где он поселился, и стал часто наведываться к нему. Мне хотелось сделать ему что-то приятное, отблагодарить за Пушисту. Сначала он гнал меня прочь, но я упорно целых два месяца таскал ему то мамино печенье в корзинке, то красивые камушки с берега реки, то пёстрые птичьи перья. Оставлял на крыльце, стучал в дверь и убегал, а потом следил из-за соседнего забора, чтобы он всё забрал.

В Первый день, когда весь мир отмечает новый год, я на рассвете принёс Виту половину нашего с мамой пирога, самого свежего, прямо из печи. Пирог даже сквозь полотенце был горячий, а утро было такое морозное, что я замешкался, греясь об уютное тепло упрятанной в ткань сдобы, и Вит распахнул дверь раньше, чем я успел убежать. Я сказал ему как полагается: “С Первым днём! Пусть этот мир тебя радует, а я рад тебе!” И он улыбнулся, глядя на пирог в пёстром полотенце у меня в руках.

Третья улыбка для моей мамы.

Вит тогда уже три года прожил в нашем городке. Он научил меня читать и писать. Приносил книги из городской библиотеки и расспрашивал, как я понял прочитанные истории. А иногда рассказывал истории сам, и они были ещё интереснее книжных: о дальних странах и морских путешественниках, о смешных животных из-за моря и заброшенных храмах в чужеземных лесах.

А в середине лета мама заболела: однажды утром просто не встала с постели. Её лоб был горячим, и дышала она с трудом. Я испугался. Позвал лекаря: он выписал ужасно дорогое лекарство, которое совсем не помогло. Потом я позвал травника, но его отвары тоже не помогли маме.

К Виту я всё это время, конечно, не бегал, и через пять дней на рассвете он пришёл сам. Скользнул взглядом по пустым шкафам и столу: еды совсем не осталось, деньги в шкатулке кончились, а где мама берёт новые, я не знал.

Вит выставил меня за дверь и велел не приходить до темноты. Я вернулся вечером и увидел, что они сидят на кухне: мама наливает Виту чай, а он улыбается. И тогда казалось, что всё всегда будет хорошо.

А теперь его увезли в Саммервол, городскую тюрьму, и хотят казнить! Они говорят, что он совершил много чёрных дел, и его надо покарать, но я знаю, что они неправы!

Соседи перестали здороваться с мамой. Косо глядели на меня, когда я появлялся на улице.

Ребята, с которыми я раньше играл, сначала взялись расспрашивать меня о “колдунстве” Вита, а потом Ганс спросил, правда ли, что колдун приворожил мою мать и по ночам к ней в окно залетает?

Я кинулся на него с кулаками: плевать, что он здоровее меня, — нас едва разняли.

Тоже мне, друзья-приятели!

Дни тянулись, пустые и безрадостные. Один, второй, третий, четвёртый... И каждое утро я впустую ждал новостей. Каждый день вспоминал: а вот мы с Витом ходили на рыбалку, а потом он учил меня плавать и нырять. Вит плёл маме красивые венки из первых весенних цветов и тонких веточек. Вит учил меня искать сокровища по нарисованным им картам со смешными значками, которые всегда складывались в подсказки.

От этих воспоминаний делалось разом очень тепло и очень тоскливо.

Утром пятого дня я помогал маме мыть посуду после завтрака, и вдруг услышал, как громко зашипела Пушиста в моей спальне.

Я кинулся в комнату. Пушиста стояла у кровати и казалась втрое больше себя обычной: вздыбленная шерсть превратила её в меховой серый шар. Шар таращился на окно и шипел не переставая.

А на подоконнике сидела птичка. С ней что-то было не так. Я опасливо сделал шаг к окну. Пушиста завыла.

— Сынок, что там? — мама остановилась в дверях.

— Сейчас посмотрю, — отозвался я.

При маме трусить никак нельзя, потому пришлось решительно сделать оставшиеся два шага и посмотреть на птицу.

Это был птичий скелетик в клочках коротких серых перьев. Маленький череп повернулся, словно птица хотела посмотреть на меня пустой глазницей. Затем открылся жутковатый клюв, и я заметил свисающий из него обрывок ткани.

Мёртвая птица неуклюже подпрыгнула и упала горстью костей и перьев вокруг свёрнутой в крохотный рулон тряпочки.

— Что там, Эдди? — повторила мама тревожно.

— Птица, — я смахнул кости с подоконника, а обрывок ткани спрятал в кулаке.

Повернулся к маме и постарался улыбнуться как можно беззаботнее. Врать маме нехорошо, но мне сначала нужно разобраться, что тут творится, а потом я всё ей расскажу.

— Опять вороны дразнят бедную кошку? — рассмеялась мама и погрозила уже успокоившейся Пушисте пальцем.

Я сунул принесённое мёртвой птицей в карман и поспешил на кухню.

Еле дождался, пока мама отправится в мясную лавку, и осторожно вынул ткань. Я почему-то был уверен, что послание связано с Витом.

Развернул обрывок. На нём чем-то неприятно-бурым были нарисованы луна, часы, капли над миской, глаз и несколько стрелочек. Так рисует Вит.

Я задумался. Луна — значит, ночью? Пригляделся к нарисованным часам. На них было отмечено время: полтретьего. Видимо, утра. Иначе рядом было бы солнце. Капли над миской? Набрать воды? Дождаться дождя? Попробую набрать воды: дождя ночью вроде бы не будет.

Дольше всего думал над глазом. Если я правильно понял стрелки, то в набранную воду нужно посмотреть при луне в полтретьего.

На секунду мне стало жарко, а потом вдруг холодно.

Значит, Вит и правда умеет колдовать?

До ночи я извёлся. Как в последнюю ночь перед Первым днём, когда все дела переделаны, еда приготовлена, но есть её пока нельзя. И ты ходишь по дому и думаешь: ну скорей бы уже! А время тянется и тянется.

Вечерело. Я вдруг испугался, что всё просплю, и принялся расспрашивать маму обо всём подряд: о соседях, о дроздах, нагло объедающих наши вишни, о ценах на мясо и о том, почему почти все дома в городе каменные, а церковь деревянная.

Мама рада была поговорить, но едва старенькие часики пробили девять, погнала меня спать.

— Мам, а расскажи сказку, — попросил я.

Сказок я не просил лет с пяти и надеялся, что она не откажет. Так и вышло. Мама улыбнулась и растерянно сказала:

— Ты сегодня какой-то странный, сынок. Всё в порядке?

Я кивнул, и мама вздохнула:

— Наверное, скучаешь... — тут она встряхнулась и весело прошептала:

— А не испугаешься сказки про Чёрную Ру-у-уку?

Я со смехом убежал в комнату, мама за мной.

Часа два мама рассказывала самые разные сказки, потом устала и, поцеловав меня на ночь, ушла к себе. Мне было немного совестно: мама ведь пыталась меня утешить, думая, что я скучаю без Вита. Я, конечно, скучал, но утешать меня было не надо.

Чтобы не заснуть, я выбрался из постели и принялся ходить туда-сюда, припоминая мамины сказки. В них всегда добро побеждало зло. Всех маленьких принцев и зайчиков спасали, а злые драконы и волки или изгонялись, или раскаивались. Интересно, а в жизни так бывает?

Пушиста, свернувшись в кровати, следила за мной прищуренными глазами.

Я уже начал сочинять свою сказку, когда часы пробили два. Вышел из комнаты, прокрался на кухню и вытащил из шкафа миску. Тихо-тихо наполнил её водой и понёс в комнату, стараясь не расплескать.

В спальне поставил миску на пол у кровати и отпер ставни. Пушиста проснулась, спрыгнула и принялась лакать со смешным мерным звуком: так-так-так-так.

Я шикнул на неё, поднял миску и поставил на подоконник. Посмотрел на небо. Огромная щербатая луна глядела прямо на меня.

Я вздохнул и опустил взгляд в миску. Луна тоже заглянула в миску.

Я приготовился ждать и вдруг услышал голос.

— Эд, ты слышишь меня?

Это голос Вита. Тихий-тихий, но узнаваемый.

Я с трудом сглотнул и, наклонившись к самой поверхности воды, сказал:

— Вит, это я!

— О, Эд, рад, что ты получил моё письмо! Надеюсь, птица не слишком тебя напугала?

Я покачал головой и ответил:

— Нет, не напугала. Вит, ты скоро выйдешь? Мы с мамой тебя ждём. Очень.

Он помолчал, затем произнёс, медленно, словно через силу:

— Я не выйду отсюда, мой мальчик. Меня казнят в понедельник. Суд уже был. Я хотел сказать тебе, Эд: не вмешивайся в это. И маме передай, чтобы не заступалась за меня. Она умная женщина — она поймёт. Я...

Вит сбился и снова замолчал.

Я уже хотел окликнуть его, но он заговорил:

— Пусть люди думают, что я её обманул. Не говорите никому, что я лечил её, слышишь, Эд?

Я всё слышал. И думал лишь о том, что сегодня уже четверг. До понедельника четыре дня и четыре ночи, не считая этой. А потом...

— Нет, Вит! Надо всем рассказать, что ты спас маму. И Пушисту. Что ты хороший, тогда они же отпустят тебя. Правда?

Ещё не успел договорить — и уже всё понял: никто не отпустит Вита. Принцев спасают только в маминых сказках.

— Прости, Эд, — снова зашептал Вит. — Я и правда совершил много дурного. До того, как встретил тебя и твою маму. И Пушисту.

Его голос на миг потеплел, но тут же снова стал серьёзным.

— Если кто-то узнает, что я лечил магией твою кошку и твою маму, люди могут решить, что в них теперь есть зло. Понимаешь, Эд? Люди захотят избавиться от того, что их пугает. Я знаю: тебе рано ещё понимать такие вещи. И за это тоже прости меня.

Мы оба помолчали.

— Вит, а ты... Ты и правда колдун?

— Да.

— Тогда, — я собрался с мыслями, — наколдуй что-нибудь, чтобы выйти из Саммервола. Ты можешь?

Он помедлил с ответом:

— Не могу. Тут мощная защита. Чтобы и охрану вывести из строя, и защиту порушить источник энергии нужен... — он словно забыл, что говорит со мной, и что-то пробормотал о каких-то “кофицентах”. — С Сердцем Силы я смог бы, пожалуй, но где оно, и где я?

Вит спохватился и сказал:

— В общем, пустое — забудь. Не могу я. И мог бы — не стал. За всё нужно платить.

Мы проговорили ещё полчаса, а потом Вит сказал, что луна уходит из окошка в его камере, и он больше не сможет поддерживать связь. Воду велел вылить, чтобы никто её не выпил или не умылся ею. Обещал поговорить со мной и завтра, так же, как теперь.

Я свесился из окна и вылил воду на подмёрзшую траву. Закрыл и запер ставни, юркнул в постель, подвинув Пушисту, и тут же уснул.

Утром мама еле меня добудилась. Сказала, что ей нужно сходить по делам и на рынок, и ушла. А я поел, прибрался в доме и крепко задумался. Вит обмолвился о каком-то Сердце Силы. Это, наверное, волшебная вещь: такие часто бывают в сказках. Но с собой у него её нет. Может быть, он её спрятал куда-то?

Днём я пробрался в заколоченный дом Вита. На поиски в тёмных пыльных комнатах ушло полдня, но я ничего не нашёл.

До полуночи мы с мамой сидели и вспоминали смешные истории из моего детства. Потом она ушла спать.

...в полной миске отразилась круглая луна, и я сразу зашептал:

— Вит, слышишь? Вит?!

— Да, мой друг, я слышу.

Сегодня его голос был ещё тише. Наверное, его плохо кормят в этой тюрьме. А может, даже пытают. Мне стало дурно, стоило только представить, что Виту ломают пальцы или отрезают уши. Я слышал: так иногда поступали с преступниками.

— Говори, где твоё Сердце Силы, Вит! Я был сегодня у тебя дома, но не смог найти. У тебя есть тайник?

— Эд, оставь это. Я прошу тебя.

— Я тебя не брошу!

Испугался, что разбужу маму, и повторил шёпотом над водой:

— Я тебя не брошу.

— Эд, даже если ты найдёшь Сердце, ты не сможешь им управлять. Так что это бесполезно.

Я задумался. Думал долго. Вит молчал. Видимо, надеялся, что я ничего не придумаю и сдамся. Как бы не так!

— Я знаю, как передать тебе Сердце. Только скажи, где оно.

— Нет.

На меня нахлынула такая злость, что я чуть не заорал: почему Вит считает меня ни на что не годным ребёнком?!

Вовремя вспомнил о маме и прошипел в миску:

— Я. Тебя. Не брошу. Не скажешь, где искать это Сердце — я пойду к судье, к бургомистру, к кому угодно и всем скажу правду! Буду говорить, что ты — хороший, пока они тебя не отпустят! Вит!

Я зажал рот рукой и опасливо прислушался. К счастью, мама не проснулась.

— Эд, я тебя прошу: не делай глупостей. Подумай о маме. Она...

— Я думаю, — воинственно перебил я. — Она тоже скучает без тебя. А ты предлагаешь нам просто подождать, пока тебя казнят?

Вит замолчал. А я всё представлял тесную холодную камеру и Вита со сломанной рукой. Накатила дурнота, а в груди стало тесно и тяжело.

— Что ты собираешься делать с артефактом? С Сердцем? — наконец произнёс Вит.

— Хм. Я его найду, спрячу и сделаю так, чтобы меня тоже посадили в Саммервол. Там мы встретимся, я передам тебе Сердце, и ты нас освободишь.

Вит издал смешной звук, будто подавился возмущением от моих слов. А я продолжил:

— А что? Я уже не ребёнок — судить меня будут как взрослого. И я сделаю что-нибудь ужасное. О, сожгу старую церковь! Она деревянная! И за это точно сразу увезут в Саммервол.

— Эд, друг мой, обещай мне, что ты этого не сделаешь! Тебе не место в тюрьме...

— Тебе тоже!

— Ты многого не знаешь обо мне, — вздохнул Вит.

— Так расскажи! Пусть у нас будет время узнать друг о друге побольше. Но для этого ты должен быть здесь, а не в Саммерволе!

— Давай договоримся, Эд. Я расскажу тебе, где найти Сердце. Там же лежит мой дневник. Прочти его, а потом, прошу тебя, сожги. Надо было сделать это раньше, но...

Он помолчал.

— Через день, точнее через ночь, снова посмотри на луну через воду. Эту, кстати, не забудь вылить! Если не передумаешь к тому времени, посмотрим, что делать. Обещаешь не глупить до того?

— Обещаю, — проворчал я.

Вит рассказал, как найти его тайник на старом кладбище, и велел ложиться спать.

Я послушался: вылил воду, закрыл окно и, подвинув Пушисту, забрался в постель. Думал: буду до рассвета таращиться в потолок, но тут же уснул.

Утром мама снова ушла. Наверное, ходит к городскому судье, который, как и все, кроме нас с мамой, уверен, что Вит виновен и его нужно наказать.

На старом кладбище было тихо и холодно. Сторож убрёл греться в трактир “Три быка”. Да и чего ему беспокоиться: здесь уже лет десять никого не хоронят.

Серые плиты надгробий и статуи с полустёртыми лицами нагоняли тоску, но страха я не чувствовал. Страшно не суметь помочь Виту, а остальное — ерунда.

Пришлось почти полчаса бродить по кладбищу, но я нашёл приметную плиту. Вытащил из заплечного мешка лопатку, которой мама по весне вскапывает землю в ящиках с цветами, и принялся за работу. Мёрзлая земля поддавалась плохо, но я не сдавался.

Наконец, откопал ящичек. Отряхнул его от земли, сунул в мешок вместе с грязной лопаткой и побежал домой. Бежал со всех ног и на половине пути уже задыхался, чувствуя, как шумит кровь в ушах, а в груди будто что-то хочет порваться. Скорее домой, скорее открыть дневник!

Дома затопил печку на кухне и отогрел замёрзшие руки. Пушиста вышла посмотреть, что я принёс, но не обнаружила ничего съедобного и ушла.

Ящичек открывался хитро, но Вит и про это рассказал. Нужно одновременно нажать на неприметные узоры на деревянных стенках. А потом ещё раз, но на другие.

Сердце Силы оказалось тёмно-красным камнем с голубиное яйцо размером. Всю его поверхность покрывали крошечные значки. Вит не велел их разглядывать, и я убрал камень обратно.

Дневник был толстым: множество листов, собранных в чёрный кожаный переплёт. Листы разные: белые и жёлтые, почти рассыпающиеся от старости; чистые и покрытые странными пятнами; гладкие и измятые, а потом расправленные. Бумага, тончайшая кожа, что-то похожее на чудно выделанную кору, исписанная ткань, встречались и страницы, словно сотканные из паутины.

Казалось, дневник составили из десятков разных книг.

Некоторые листы были исписаны словами на незнакомых языках. На других красовались значки, похожие на те, что рисовал для меня Вит. Наконец я нашёл листы, которые можно было прочесть.

Чёткий почерк Вита складывался в понятные слова, но я никак не мог поверить в то, что видел.

“Подумаешь: дети! Я бы понял ещё, если б они их ценили, но нет же! Бьют, морят голодом, проклинают чуть что, а стоит забрать их для изучения побочных эффектов магии крови, начинаются стенания и завывания. Дурачьё!”

“...ну и рожа у него была! Я давно так не смеялся. Нет, это определённо нужно записать: белый рыцарь продал свою госпожу за вечную молодость, а она его — за вечную красоту!

Убил обоих, и идиота, и дуру”.

“Пять литров смертной крови, сердце священника, глаз вдовы и соль. Да. Всё верно. Интересно, сработает ли с глазом вдовца?”

Снова страницы на непонятных языках. Какие-то списки. Ужасные рисунки с разделанными тушами животных и человеческими телами.

“Скука! Скука смертная!”

“...наконец-то я встретил по-настоящему умного и интересного собеседника! Его увлекают мои идеи и планы, он способен оценить масштаб моих замыслов! Вместе мы перевернём мир!”

И следом кусок тошнотворно тонкой кожи с выжженой надписью “Никому не верить!”

Я отбросил дневник, схватил таз, плеснул еле тёплой воды и принялся отмывать руки. Что-то подсказывало мне: тот кусочек кожи был человеческим.

Я всё тёр и тёр руки, не желая больше трогать дневник.

Что же получается? Вит и правда был злым колдуном? Убивал людей? Творил страшные вещи?

Может, это не его дневник? Да нет, глупости. Зачем бы тогда он стал его хранить?

Что же делать?

Вылил воду, взял дневник за уголок и бросил в ящик, сунул туда же Сердце и отнёс всё в свою комнату.

И всё думал и думал...

Пушиста запрыгнула на кровать. Я бездумно принялся её гладить. Если бы не Вит, Пушиста бы умерла.

Если бы не он, возможно, мама… Даже думать об этом было страшно, и я отогнал мысли. Мама жива — это главное.

Значит, пусть Вит и злой колдун, но мне он делал только добро. И я должен отплатить ему тем же. Я не Ганс с компанией — не брошу друга в беде.

Не помню, как прошёл вечер. Заметил лишь, что мама была непривычно хмурой и молчаливой, но не спросил, в чём дело.

Слишком был занят своими мыслями.

Когда Вит писал всё это, он был злым колдуном. Но теперь он изменился. За четыре года, что мы знакомы, он ни разу никому не сделал ничего дурного.

“Откуда ты знаешь? — шептал гадкий голос внутри. — Может, он притворялся добреньким, а сам продолжал свои тёмные дела? Ты ведь не следил за ним!”

Но я знаю, что он хороший! К тому же, прежний Вит наверняка просто убил бы кого-нибудь, чтобы не попасть в Саммервол. Или чтобы выйти. А нынешний, похоже, и сам считает, что виноват...

“Так, может, он должен поплатиться за то, что сделал когда-то? Тот кусок кожи был человеческим. Те рисунки с разделанными телами, они там не просто так!”

Я заткнул уши, чтобы не слышать голос, но он продолжал звучать у меня в голове. И я знал, что это мой голос, что я спорю с самим собой.

Заснуть так и не удалось.

Всё вспоминал прочитанное и то время, что Вит провёл с нами. Его истории и внимание, с которым он слушал мои рассказы о большом страшном псе с соседней улицы и расписных свистульках-птичках, которые Гансу привёз из соседнего города отец. Свистульку, кстати, Вит мне тоже привёз. И она была ярче Гансовой и свистела веселее.

К полудню я всё решил. Кем бы ни был Вит когда-то давно, сейчас он — мой друг. Я верю в то, что он изменился. И я должен отплатить ему добром за то добро, что он сделал для меня.

Я открою для него двери Саммервола. Во что бы то ни стало!

…луна, немного подтаявшая сбоку, отразилась в миске с водой.

— Вит, я нашёл твой дневник. Мне всё равно. Я тебе помогу! — решительно начал я.

В ответ тишина.

— Вит?! — встревоженно зашептал я.

Вдруг я опоздал и больше никогда его не услышу?

Не выдержал и в голос позвал:

— Вит! Ты меня слышишь?

— Да, я слышу. Сегодня был сложный день, — мне послышалось, что он усмехнулся. Но усмешка была невесёлой. — Ты точно всё решил?

— Да. Ты мой друг, и я тебе помогу, — повторил я. — Ты придумал, как мне попасть в Саммервол?

— Да, — казалось, Виту трудно говорить. — На рассвете, в пять утра, приходи к западной стене тюрьмы. Мой посланец тебя встретит. Я отвлеку стражу, а вы проберётесь в подвалы. Крысы разведали, что к чему. Придётся плыть: иначе никак. Оденься поудобнее и не забудь Сердце. Будет сложно, но ты справишься, Эд. Ничего не бойся.

Он закашлялся и попрощался, сказав, что ему нужно поберечь силы.

Я вылил воду, собрался закрыть окно и тут только понял, что не один. Обернулся: в дверях стояла мама. В белой ночной рубашке, с распущенными волосами.

— Ты говорил с Витом, милый?

Я кивнул. Она зашла в комнату, закрыла окно и обняла меня.

— Нам, наверное, придётся уехать, — сказала мама, не выпуская меня из объятий. — Я слышала: меня хотят отправить в монастырь для очищения. А тебя…

Она всхлипнула:

— Кто-то видел тебя на старом кладбище, Эд. Ты был там?

Мама отстранилась и взяла меня за плечи, пытаясь в темноте комнаты разглядеть моё лицо.

— Да, мама.

Она судорожно вздохнула.

— Для Вита?

— Да. Он хороший человек! Ты веришь, мама?

— Да, милый, я верю. Ты собираешься его спасать? Я слышала, как вы говорили через… миску, — она улыбнулась: я не видел, но слышал её слабую улыбку.

— Я не отступлю!

— Знаю, милый, знаю.

Следующие два часа мы говорили о том, куда уедем и чем там будем заниматься. Может, на море съездим.

Утренний город спал. Холодные улицы пустовали. Даже собаки, и те забились в тёплые будки и дремали, спрятав чуткие носы.

Мрачная громада Саммервола казалась чёрной и зловещей.

Гонец Вита — мёртвая крыса — уже ждал меня. Я медленно вдохнул и выдохнул. Сделал шаг в сторону крепости, и крыса побежала вперёд, указывая дорогу.

Мы прошли вдоль стены и спустились к реке, которая вытекала из подземного тоннеля под крепостью. Края речушки покрылись ледком, и я почувствовал предательское сомнение: смогу ли? От воды воняло, хотелось отвернуться и уйти куда подальше.

Но уходить нельзя.

Я проверил, на месте ли Сердце, упрятанное в мешочек, привязанный к поясу под одеждой, скинул куртку и шагнул в воду. Вонь стала нестерпимой. Дыхание перехватило, но я пересилил себя и поплыл.

В тоннеле царил полумрак. Я еле различал своего спутника. Мы доплыли до решётки, перегораживающей путь.

Крыса-проводник нырнула, всплыла, снова нырнула, опять появилась над водой, явно призывая меня последовать её примеру. Я вдохнул поглубже и погрузился в ледяную воду.

К счастью, плыть совсем немного: вниз, к нижнему краю решётки. Крыса вцепилась в прут, который оказался чуть изогнут. Как узко. Взрослому точно не протиснуться.

А я могу попробовать. Сунулся. Не вышло. Зачем-то подёргал прутья — крепкие.

Пришлось вынырнуть и отдышаться. На воздухе лицо мгновенно заледенело до боли.

Я стиснул зубы и нырнул снова. К решётке. Между прутьев. Давай, ну давай!

Голова прошла, плечи тоже. Получится? Нет, застрял!

Что-то чуть ниже пояса не пускало. То ли мешочек с Сердцем, то ли узел на поясе. Дёрнулся сильнее — никак.

Я испугался, что тут и останусь. Не спасу Вита. Не увижу маму. Так, успокойся! Я уже застревал в заборах раньше, там, на земле. Что я делал?

Осторожно сунул руку между прутом и своим телом. Прижал одежду и потащил пояс к груди. Рванулся между прутьев. Получилось!

В груди горело и рвалось: дышать-дышать-дышать! Я ринулся наверх. Тоннель оказался низким. Свободного места под потолком всего на ладонь, но мне хватило.

Дальнейший путь я толком и не помню.

Приходилось то плыть, и тогда встречное течение толкало меня назад, к решётке, то нырять в густую вязкую жижу, то идти по грудь в чёрной зловонной воде.

Крыса потерялась, и я шёл наугад, просто потому, что чувствовал: если остановлюсь, то больше не сдвинусь с места.

Тоннель ветвился, но я откуда-то знал, куда сворачивать. Не сразу, но я понял, в чём дело. Сердце Силы жаждало найти своего хозяина и вело меня к нему.

Иногда казалось, что я слышу голос Вита. Он говорил, что я справлюсь, что осталось совсем немного.

Тёмный тоннель стал шире, и плыть уже не было нужды. Я шёл и шёл, упрямо переставляя ноги.

Коридоры. Лестницы. Переходы.

На стенах появились факелы. А я всё шёл и шёл.

Кажется, мимо меня пробегали люди, но никто не пытался меня остановить.

Наконец я увидел сверкающую серебром решётку, а за ней — Вит. Я хотел поздороваться, хотел сказать, что принёс ему Сердце Силы, но сумел только улыбнуться и сполз по решётке на пол.

Когда я пришёл в себя, ничего не болело. Вит сидел рядом и держал меня за руку.

— Очнулся? Всё хорошо?

Я кивнул.

— Встать можешь?

Опираясь на его руку, я поднялся.

— Пришлось занять жизненной силы у господина дознавателя, чтобы исцелить тебя. Хорошо, что чары страха, распугавшие стражу, на него не подействовали. И, что бы он там ни думал, убивать его я не стал.

Человек, лежавший в стороне, был определённо жив и очень-очень зол. Он был связан по рукам и ногам, с кляпом во рту и яростно сверлил Вита взглядом.

Я тоже посмотрел на Вита, он похлопал себя по груди, испачканной кровью:

— Сердце Силы здесь — теперь мне хватит сил, чтобы защитить нас, и мы уедем отсюда навсегда. Ты, я, твоя мама. И Пушиста.

И Вит улыбнулся в четвёртый раз. Мне.