1

 Мы засветло свернули с торной дороги в степь. Лошадей не жалели — уйти от возможной погони куда важнее. Прошлая ночь обернулась кровавой бойней — нам пришлось перестрелять всю банду Неугомонного Флойда. Всю, да не всю. Аделинда упустила юного Бейкера. Она уверяла, что в суматохе просто не заметила, как он скрылся в зарослях можжевельника. Но я подозревал, что её женское сердечко екнуло. Пожалела желторотого мальчишку. Злости не было. В отличии от меня, Аделинда ещё хранила внутри иллюзорное представление о чести и справедливости. Может и к лучшему. Рядом с ней я чувствовал себя не совсем пропащим. Но поди объясни это шерифам и ганфайтерам. Семнадцать трупов — верная виселица. Не спасёт и сомнительная репутация убитых. Ребятки Флойда грабили поезда, банки, угоняли скот. А тех же ганфайтеров ненавидели  люто. Случалось, из мести или для устрашения других вырезали семьи слишком ретивых охотников за головами.  Неугомонный Флойд был всего лишь марионеткой. Ярмарочное пугало, витрина банды. Настоящий кукловод спокойно проповедовал в методистской церквушке Арлингтона. Лживая скотина пастор Уает. Безжалостный лицемерный ублюдок. Хорошо устроился, чертов святоша.  Но мы своё дело сделали. Седельные сумки полны золота и долларов, револьверы и ружья заряжены, запасов еды и воды хватит на неделю пути. Выкрутимся. Всегда выкручивались.  К южным отрогам Скалистых гор добрались, когда алеющее солнце уже почти свалилось за изломанный вершинами горизонт. Спешились и провели лошадей вверх по склону в поисках удобного места для ночлега. В жидких сумерках вышли на небольшую, ровную площадку, заросшую кустарником и скрюченными, невысокими соснами. Я прислушался. Так и есть. Где-то неподалёку шумел шустрый ручей. Нам везло.  Напоив животных и привязав их к деревьям, я набрал хвороста. Аделинда обустроила стоянку. Мы подтащили к отвесной каменной стене плоский булыжник и уселись на походные одеяла из толстой шерсти друг напротив друга. Я достал из мешка снедь: вяленую оленину, лепёшку, сыр, два мягких яблока. Аделинда отрешенно отломила кусок хлеба, но есть не спешила. — Так что мы будем делать, Эди?  Я молча поднялся и принялся разводить костёр. Судьба оставила нам лишь два варианта. Мы могли переправиться через Рио-Гранде в Мексику, отсидеться там в какой-нибудь душной, зловонной дыре, а когда шум уляжется и прыть пастора поутихнет, уехать на восточное побережье и зажить королями. С нашими-то деньжищами. Или покончить сначала с Уаетом, чтобы потом  не оглядываться всю жизнь на любой заспинный шорох или косой взгляд незнакомца. Я сильно сомневался, что пастор со временем оставит нас в покое. Он не из той породы. Такие только копят злость и крепче сжимают хватку. Мексику предлагала Аделинда, а я настаивал на убийстве священника.  Хворост занялся рыжим и уютно затрещал. Ароматный дым смешивался с восточным ветерком, пропитанным запахом терпких степных трав. Идиллия. Вчерашняя ночь стремительно теряла  яркость. Превращалась в далекий детский кошмар. Память не хотела себе таких картинок. Подчищала мусор. Выметала плохое прочь.  — Я не знаю, любимая. Я не знаю как поступить.  Мы быстро поужинали и закурили. Аделинда вытащила из широкого кармана плаща, завёрнутую в тряпицу, толстую карточную колоду.  — Хочу погадать.

 Чуть больше года назад, уставший после сопровождения каравана старателей, я заехал в Дожтаун перевести дух. Зашёл в салун одноглазой Мирабеллы в поисках шлюх и виски, а нашёл гадалку и любовь. Свирепая красота Аделинды цепкими коготками вонзилась в моё нутро и больше уже не отпускала. Ни на миг. Она была дочерью немецкого переселенца и скво. Кровь двух народов гармонично отразилась в чертах её лица. Суровых и диких. Обычно спокойные глаза в одно мгновение превращались в жерла вулканов. Степенные манеры благовоспитанной европейки оборачивались несгибаемым натиском страсти женщин Чероки. От старого света Аделинда переняла любовь к оккультизму и Таро, а от нового —  веру в духов и силу природы.

 — Я попробую расклад из усечённой колоды. Только старшие арканы.  Стряхнув с салфетки крошки, Аделинда быстро отсчитала двадцать две карты. Остальные аккуратно завернула в тряпочку и спрятала обратно в карман. Сколько её помню, она ни разу не расставалась с колодой. Моя ведьма.  — Перетасуй ты.  Я взял широкие листы с причудливыми картинками и тщательно перемешал. Толковать расклады так и не научился, хоть Аделинда и пыталась меня накормить этой премудростью. Зато запомнил названия всех старших арканов. Хватило ума.  Костёр разгорелся, сухие ветки почти не дымили. Вряд ли нас заметят. А вот холодную ночь пережить без огня чертовски трудно. Одеяла и плащи не спасали от морозного горного воздуха, они лишь на короткое время оттягивали неудобства. Приходилось рисковать.  Яркие блики шамански выплясывали на строгом смуглом лице Аделинды. Она закрыла глаза и задержала дыхание. Я терпеливо ждал. Через пару минут три карты, решительно вытянутые из похудевшей колоды, легли на ровный булыжник цветастыми рубашками вверх. Аделинда перевернула первую.  “Влюблённые”. Адам и Ева, взявшись за руки, стояли перед двумя могучими деревьями. Познания и Жизни. Но смотрели в разные стороны.  — Это выбор пути, Эди. И мы его уже сделали. Мы выбрали нас. И выбрали зло.  — Но те люди...  — Стой, Эди. Не нужно. Я знаю, что ты скажешь. Они были плохими. Но это их выбор. А мы сделали свой. Убить и ограбить.  Я промолчал. Аделинда все верно сказала. Мы выбрали смерть. Она вздохнула и открыла вторую карту. “Дьявол”. Крылатый Сатана сидит на камне. Между его козлиных рогов перевёрнутая пентаграмма. Все бы ничего, но прикованные цепями к камню, у ног нечистого — Адам и Ева, в точности такие же, как на первой карте. Я мысленно отдал должное мастерству художника и вопросительно посмотрел на Аделинду.  — Поиск истины и борьба с собственными демонами. Легко ошибиться, Эди. Легко запутаться в миражах. Мы можем навсегда потеряться. И исчезнуть. И уже никогда не стать прежними. От этого аркана я и не ждал ничего хорошего. Дьявол он и есть дьявол. Что с него взять? — Давай последнюю, — я перехватил изящную руку — только если откроется что-то мерзкое, не расстраивайся. Это всего лишь карты. Мы сами хозяева своей судьбы. Мы. Слышишь? Мы, а не картинки на дешевом картоне!  Аделинда понимающе улыбнулась и уверенно перевернула последний аркан. “Повозка”. Под, изображающим ночное небо, балдахином возничий в колеснице, запряженной двумя сфинксами. Борта повозки украшали звезды и крылатый член. Эту карту я хорошо знал. И любил. Самая добрая в колоде. Под длинными густыми ресницами глаза Аделинды блеснули радостью. Она довольно затараторила: — Повозка обещает прорыв, Эди. Все у нас получится! Мы обретём мир и гармонию. А может даже откроем для себя что-то новое. Чего мы раньше не знали. Или не замечали. В общем все будет хорошо. Вот увидишь. Обязательно будет. А если ты, Эди, не веришь картам, поверь мне. Я знаю, потому что.  Она крепко меня обняла. И поцеловала. Долго-долго. Успокоенный, я подкинул в костёр дров и проверил лошадей. Отряхнул с себя дорожную пыль, затянул потуже подтяжки, поправил кожаные чапы и ремень, нарвал лапника и застелил его одеялами. — Нужно отдыхать. Решим завтра куда отправимся. На сегодня хватит. Утром я лучше соображаю.  Аделинда согласно кивнула и устроилась на одеялах, вытянув ноги к костру. Я лёг рядом, достал револьвер и крутанул барабан. Тяжелая рукоять с накладками из белой кости удобно покоилась в ладони. Карточная надежда это, конечно, хорошо, но шестизарядная лучше.  — Спи, родная. И не переживай ни о чем.  Аделинда улыбнулась и сонно засопела.

 Тихие ночные звуки не пугали, а наоборот, убаюкивали. Хлопали кожистыми крыльями невидимые глазу летучие мыши, плакали вдалеке койоты, в траве шуршали ящерицы. Мир вокруг жил. И мне казалось, что в целом свете сейчас видит сны одна Аделинда. Только ей позволено гулять с изнанки реального. Бродить нехожеными тропами иных земель. Топтать сапогами звезды и собирать в черных высотах жемчужную росу.  Сон сморил меня перед рассветом, когда полная луна начала медленно таять в сереющем небе.

 Кто-то пел мерзким, шелестящим насекомыми, голосом знакомую с детства песенку.

Веселый висельник кивает башкой, Под ветерком, под злым ветерком, Его недавно вздернул шериф, Закон такой, такой закон.

Пошёл покойник по ранчо гулять, Ни дать ни взять, ни дать ни взять, Тебя с собой желает забрать, Ни дать, ни взять, ни дать, ни взять

Затащит в землю, затащит в ад, Он сам не рад такой судьбе, Не нужно злить плохих ребят, Они на виселицах висят.

— Эди! Эди, проснись же, ну! Это он. Это Уает.  Я разлепил глаза. Встревоженная Аделинда уже собирала пожитки. — Нужно как можно скорее убираться отсюда! Это ведь магия, Эди. Этот ублюдошный пастор самый настоящий чернокнижник. — Так песня мне не снилась? Ты тоже её слышала? — Слышала, слышала. Только он уже не поёт. Он говорит. И это не из Библии, Эди.

Рассветное небо обрастало густыми мрачными тучами, они низко нависали над отрогами, набрякшие ливнем и грозой, зловеще потрескивали быстрыми разрядами. И откуда-то из их чрева вещал надменный, презрительный голос лжепроповедника.

— Долиною смертной тени не пройти душам проклятых мной. Сами они станут тенями бесплотными и неупокоенными. Пополнят собой легион рабов моих в темных пещерах подземного царства моего. Возмездию отца справедливому и милосердию девы не бывать, пока я князь земли сей, а мой господин вечен в мире. Черный тлен насылаю на тела ваши, да обратятся в прах по слову моему. Долиною смертной тени не пройти душам...

 Он повторял  и повторял одно и тоже. В небе нарастал гул. Мы уже хотели бежать к лошадям, когда со свистящим шипением из туч к нам ринулись один за другим три  пыльных клубка-сгустка. Казалось, они кипели внутри от переполнявшей их злости. — Вот дерьмо! Аделинда, прячься! Живо в укрытие!  Я недолго думая два раза выстрелил в ближайший клубок. Ни-че-го. — Оружие тут бесполезно, — она старалась перекричать поднявшийся шум, а сама перебирала в руках какие-то веревочки с кучей узелков.  Первый клубок с треском врезался в скалу над моей головой, обдав нас острыми осколками.                                                                                        — Нужно уходить, — я схватил Аделинду за руку и потащил к лошадям. — Не успеть. И больше он не промахнется.  Она оттолкнула меня, а сама опустилась на колени и громким, полным нечеловеческой силы голосом, закричала:  — Шии’ю хун’юл да зун! Охсда оошун лэй’ии! По второму смертоносному клубку словно врезали огромной дубиной и он, не долетев до нас десятка футов, метнулся в сторону деревьев. Врезался в голову моей кобыле. Та тут же свалилась замертво. Вместо головы — бесформенное бордовое месиво. И пар от ещё горячей крови.  Аделинда рассвирепела и заорала ещё громче. В небо взметнулась рука с зажатыми в кулаке веревочками.  — Ках’го иитс сдии! Гах’ётли хах’унии!  Последний клубок взорвался в небе, распустившись грязным цветком. Его лепестки хлестнули по тучам. Те, словно по команде, ринулись в рассыпную. Гул мгновенно стих, а небо очистилось. “Вот тебе и гадалка из салуна. И где же тебя нашла одноглазая Мирабелла?” — только и успел подумать я. Аделинда обессилев, упала на землю.

Кое-как мне удалось привести её в чувства.  — Родная, нужно уходить. Мне не терпелось оказаться как можно дальше отсюда. Я помог Аделинде забраться на уцелевшую лошадь и залез сам. Бросил последний взгляд на её дохлую компаньонку. Не повезло скотине. Разбросанные вокруг туши мозги напоминали кучки сонных опарышей в томатном соусе. Я сплюнул и прошептал своей ведьме на ушко: — Теперь-то мы точно обязаны поквитаться с Уаетом.

2

Второй раз за утро мы пытались посмотреть лесбийскую мелодраму “Моё лето любви”. Второй раз за утро Эмили Блант играла в теннис со своей экранной возлюбленной.  Меня не впечатлял блантовский зад, но не давал покоя оттопыренный Анин. Он недвусмысленно звал к себе. Сманивал мой взгляд, ревновал к фильму, просил шлепнуть и укусить. Анина грудь вторила заду, значительными шариками круглилась под тесной маечкой, озорно топорщила затвердевшие соски, плавно и упруго дышала моим желанием. Второй раз за утро я торопливо раздевал Аню. Долой хлопковую майку, долой мужские боксеры (что за привычка — носить моё белье?), здравствуй священная нагота. Первым делом, я переворачивал Аню на живот и медленно целовал её татуировки на спине. Проводил кончиком языка вдоль изгибов чернильной каллиграфии, старательно повторял все повороты, все завитки и кренделя искусного узора. Аня приглушённо стонала, уткнувшись в подушку. Исполнив татушечный ритуал, я по-хозяйски осматривал великолепное тело. Выбирал место для своей печати. Осторожным касанием губ я, сантиметр за сантиметром, вдыхал ей под кожу свою личную подпись. Невидимое перо оставляло вечный след на этой женщине. На этой моей женщине.  Потом мы трахались. Задорно. С огоньком и выдумкой. А потом курили. Наверное, это была любовь. Мне хотелось так думать. Я очень надеялся, что того же хотелось и ей.  А вот в том, что нам обоим хотелось убить пастора Уаета я не сомневался ни секунды. Ни одной чертовой секунды. Долбанный пастор Уает!

 Мы вместе приняли душ и я стал бриться, ровняя одноразовым станком небольшую, короткую бородку. Аня с интересом наблюдала за каждым движением моей руки. Заворожённо глядела на сотни мелких волосков, уносимых струёй  воды из-под лезвий в слив раковины. Она смотрела и смотрела, будто изучала некий незнакомый ритуал изолированного от цивилизации племени.  — Ты заметил, что у меня разноплановые щи? — Аня строила рожицы отражению в зеркале. — Один полупрофиль у меня восточный, а другой славянский.  Я отложил бритву и уставился на её лицо. Ему удавалось быть одновременно соблазнительным и обычным. Словно я жил с голливудской актрисой, взявшей длительный отпуск. Одна бровь иронично изогнута, глаза полнятся смыслами, нос на острие интуиции.  Я провёл ладонью по своей щеке, собирая густую пену, звонко чмокнул Аню  в лоб и мазнул по её восточной половине. Она лишь два раза моргнула. — Эту половину яйца мы покрыли блендамедом, а эту обычной пастой. Ещё один звонкий чмок достался славянскому уголку рта. Аня снова моргнула. — Ах ты, зараза такая! Бурные водно-щипательные игры закончились спустя двадцать минут. Вооружившись тряпками и белизной, мы принялись наводить в съемной квартире чистоту. Нам предстояло избавиться от всех биологических следов своего пребывания.

 Пару дней назад пастор Уает чуть не вынул из нас души. Зато теперь необходимость его устранения не вызывала у Ани сомнений. Прежде чем смыться из города, мы навсегда покончим с этим отродьем ехидны.

 В половине одиннадцатого я захлопнул входную дверь, спрятал ключи под коврик и вызвал лифт. Аня держала в руке пакет с мусором. Я — сумку с деньгами. У подъезда ждало такси.

 Подтаявшая мартовская Москва силилась сохранять презентабельный столичный облик. Если в центре она худо-бедно справлялась, то ближе к МКАД попытки выглядеть ухоженно растворялись в слежавшемся грязном снегу. Свернув с Рязанского проспекта на улицу Юности, такси пронеслось мимо, по-зимнему оцепеневшего, Кусковского лесопарка. Через пару минут мы были на месте. Я попросил водителя остановиться в ста метрах от убогой одноэтажной коробки. — Дружище, — сказал я ему, — подожди минут пятнадцать. Поедем на вокзал. Идёт? — Придётся доплатить за простой. — По рукам. Мы скоро.  Здание методистской церкви рыжело потрескавшимся кирпичом. Маленькие окна пялились на округу с немым жалостливым укором. Небольшое крыльцо под пластиковым козырьком, серые металлические перила и непримечательная железная дверь. Если бы не скромная табличка, никто и не догадался бы о том, что это храм божий. Отличное прикрытие. Дураком пастор Уает не был. А вот самоуверенность ему бы стоило обменять на осторожность. Дверь оказалась не запертой. Я достал внушительный Кольт 1911, а Аня изящную Беретту. Скромное убранство церкви намекало на сдержанность и аскетичность прихожан. Ряды простых деревянных скамеек, узкий проход застелен недорогим ковролином, у дальней стены ступенчатое возвышение и огромный деревянный крест. Без Иисуса. Гладкий, того же цвета, что и скамьи.  А на возвышении молился коленнопреклонный Уает. Делал вид что молился, изображая кроткого протестанта. Услышав наши шаги, пастор поднялся и обернулся. Таких удивленных рож я наверное никогда не видел. Эта тварь даже не думала спрятаться от нас. Ему и в голову не пришла мысль, что мы осмелимся нанести визит вежливости. В глазах Уаета шевельнулось понимание происходящего. Он попытался что-то сказать, но тут же получил две пули в голову. Кровь аэрозольно брызнула, мозги заляпали крест. Аня подошла к бездыханному чернокнижнику и кинула на пол карту. Околпаченный “Джокер” пританцовывал и саркастично улыбался. Полицейским будет о чем подумать.  Вдруг, откуда-то сбоку раздался хлопок. Краем глаза я успел заметить, как в потайной двери скрылся невысокий силуэт. Мельком, но мне все же удалось разглядеть его лицо. Я готов был поклясться, что видел Бейкера. Того самого, помилованного Аней мальчишку.  Когда мы выходили из церкви запах пороха все ещё висел в неподвижном воздухе. Едкий, но приятный.  Такси мчало на площадь трёх вокзалов, а в сумке, туго набитой пачками купюр, пряталась наша свобода и новая жизнь.                                                                              3

 Космический транспорт “Техас”  вывалился из прокола Матиевского - Миллера чуть больше недели назад. Почти пятнадцать тысяч пассажиров пронзили пространство, сократив своё путешествие с миллиона лет до восьми унимесяцев. Оседлав энергию струн, проработав научную базу, человечеству наконец удалось вырваться за границы скоростей постулированных Эйнштейном. Бескрайняя галактика стала доступна для освоения и колонизации. Сотни межзвездных кораблей подобных “Техасу” ринулись в разные сектора Млечного Пути, устремились, глотая парсеки, к землеподобным планетам. Мода на переселение моментально охватила метрополию.  После истории с Уаетом мы с Адель сочли благоразумным убраться с Земли. Путешествие в новый мир открывало грандиозные возможности. Не говоря уже о самом приключении. Чтобы не вызывать подозрений, мы, как и многие небогатые пассажиры, нашли на борту непыльную работенку и выбрали каюту среднего класса. Не хотелось привлекать к себе лишнее внимание, транжиря награбленные талеры. Адель устроилась в медицинский корпус, а я в штурманский. Адель — медсестрой, я — помощником астронавигатора. На службе дежурили сутки, а потом три дня наслаждались друг другом, панорамными видами корабельной обсерватории, богатыми библиотечными фондами бумажных книг, оранжереей земных эндемиков. Разгон, как и торможение после прокола, занимал четыре месяца. Затем, мы выйдем на орбиту нашего нового дома — Атрониуса. Прекрасного мира сотен тысяч архипелагов и океана, от горизонта до горизонта.  Неделя реабилитации после прокола прошла в нескончаемых тестах, оздоровительных процедурах, массажных сеансах, психологических группах поддержки. Последние оказались очень кстати. Прохождение прокола Матиевского - Миллера, даже в специальной компенсационной капсуле, странным образом сказывалось на работе мозга. У нас с Адель, к примеру, тесты выявили кучу разных (в общем-то безобидных) психологических отклонений. Я страдал бессонницей, синдромом рассеянного внимания, легкой формой аутизма. Обнаружилась склонность к социопатическому поведению (но тут, я думаю, тест дал маху — социопатия была всегда). Адель теперь страдала сколецифобией, дисморфофобией и рукожопством (симптомы последнего я замечал и до полёта). Врачи утверждали, что проблемы носят временный характер и исчезнут сами, без активного вмешательства специалистов.  Сменившись с дежурства на мостике, я возвращался в каюту, где меня уже ждала Адель. Мы приветствовали друг друга дежурной шуткой. С порога я громко декламировал:    “Привет славянский полупрофиль,     Тебя я видеть очень рад,     А вот восточный я не очень,     Я гад.” Адель неизменно отвечала — “Гад ты!” и запрыгивала на меня, обвивая ногами и руками. Мы завтракали и шли в библиотеку. Я читал Генриха Бёлля, она — Вампилова, я — Джона Апдайка, она — Селина, я — Джеймса Джойса, она — Марселя Пруста. Вместе с километрами космической пустоты текло время нашей новой жизни. Счастье обещало спеленать нас материнским теплом, чтобы больше уже никогда не покинуть.    Сегодня мы договорились прогуляться в оранжерее. Я сдал пост сменщику и вернулся в каюту, но на приветствие ответила тишина. Адель не было. Что-то пошло не так. На журнальном столике я заметил клочок бумаги — вырванную страницу книги. Размашистым, дёрганным почерком, поверх печатного текста, всего одно предложение — “Если хочешь увидеть свою сучку живой, приходи в третий шлюзовой отсек один. Бейкер”  Щенок все-таки сумел нас выследить. Не теряя ни минуты, я ринулся к лифту. Во время манёвра скорости шлюзовые камеры не использовались. Дай бог, по одному охраннику на отсек. Но около входа в нужный мне, на рифленом металлическом полу я заметил темное пятно крови. Тела нигде не было видно. Бейкер догадался спрятать.  Третий отсек тускло освещался дежурными лампами. По левую руку мигали предупредительным красным сенсорные пульты шлюзовых камер. Справа громоздились гравилебедки, магнитные катапульты и куча другого инженерного хлама. В центре зала на простом металлическом стуле сидела, связанная нейроактивной веревкой, Адель. Подле неё, с парапистолетом в хилой руке, стоял потеющий Бейкер. Я ещё раз взглянул на Адель. Неужели? Брови у меня поползли вверх. Щенку хватило сообразительности выследить нас, похитить Адель, убить охранника и спрятать труп. Но он все равно оставался малолетним идиотом. В нашем деле такие долго не живут. Особенно без покровителя. А его покровитель уже давно кормит червей. — Привет, Бейкер. Как ты нас нашёл? — Интересно тебе, да? А ты думал я дурак? Нет уж. Мальчишка нервно облизывал пересохшие, потрескавшиеся губы. Его явно лихорадило. Оно и понятно. Ему едва ли было больше семнадцати лет, а он ввязался в игру с нами, пустившими в расход всю банду. — Расскажи, будь любезен. — Вы оба тупые. Она же родилась в год змеи, верно? Заклинать силу духов способны только женщины рождённые в год змеи. Я это сразу понял, как только пастор рассказал мне о той неудачной попытке покончить с вами. Ваше желание свалить с Земли предугадать тоже не составило труда. И улететь с такими деньгами лучше подальше. Не на Марс или Венеру. В колонии. Подходящий по времени был только “Техас”. А дальше совсем просто. Знакомый таможенник скинул мне все файлы подходящих по возрасту сучек. Биосканеры не обманешь липовыми паспортами. И вот я здесь. Не ожидали вы этого, а? Уроды! — Браво, Бейкер, малыш! Я поражён. Честно. А ведь Уает был твоим папашей, не так ли? Стал бы ты за левого дядю жопу рвать?! — Заткнись, слышишь! Иначе снесу твоей курве башку! — Ты вроде умный, а дурак! Вычислил, выследил, поймал. А вот вставить Адель кляп в рот забыл. Прощай, Бейкер. Папе привет. Мальчишка затравлено посмотрел на мою ведьму и трясущимися руками попытался поднять пистолет. Но не успел. Адель просто сказала три слова: — Талисгохи тсунела саду. Сутулая фигура Бейкера моментально сломалась в нескольких местах, словно кто-то смял ненужную соломинку. Он сдавленно крикнул и навсегда затих.  Я подбежал к Адель и развязал деактивированную веревку. Внимательно посмотрел ей в глаза и спросил: — Чего ты ждала? Ты же в любое время могла разделаться с придурком? — Не в любое. Он оглушил меня чем-то тяжелым, когда я возвращалась с работы. Я отключилась. Очнулась уже здесь. И не знала что с тобой. А он молчал и только мерзко хихикал. Я боялась, что он и до тебя успел добраться. Я обнял Адель очень крепко. Она ответила поцелуем. А мертвые глаза Бейкера безучастно смотрели на нашу любовь.

Мы сбросили тело мальчишки в космос. Шлюзовые камеры послушно открыл ключ, найденный в кармане несмышлёного мстителя. Видимо он снял его с тела убитого охранника. И я примерно представлял для чего.

В лифте я спросил: — Значит, год змеи? Сколько это тебе получается? Тридцатник? Вместо ответа, Адель вырвало. — Бейба, что с тобой? Она вытерла рот рукавом форменной куртки и, устало улыбнувшись, ответила. — Да, любимый, мне тридцать. А ты скоро станешь папой.

Через три с половиной месяца мы прибудем на Атрониус. Мы втроём.