Заратустрица

Послезавтра я узнаю цвет моих новых брюк. Швея в Бельвиле уже взялась за иглу.

А пока я завис вверх тормашками в аквариуме на пять тысяч литров. Скованный по рукам и ногам. Конферансье снаружи кривляется:

– Тридцать два! Тридцать один!

Грим на мне разбух, тушь растеклась и щиплет глаза.

– Двадцать пять! Двадцать два!

Я паникую и пускаю пузыри. Замок открыт, но цепь запуталась.

– Два! Два с половиной... Два с хвостиком...

Дзынь – ! – вдыхаю воды с испугу, но меня уже выплёскивает на арену. Силач Буль стоит над грудой битого стекла с пудовой гирей, а меня выворачивает в лужу. Конферансье вопит:

– С вами был маг Леон Заратустра!

– Заратустрица, – дразнит зал.

Я плохо отрепетировал. После меня выпускают пуделей.

***

– Зря Буль не дал тебе утонуть, – директор варьете распинал меня размалёванным ртом, не снимая клоунского носа и парика. – Мы бы заменили воду на формалин и выставили тебя в холле, разбухшего и синего, как экспонат кунсткамеры!

Мсье Жако любил фантазировать на тему моей скоропостижной гибели. Но его позвали на сцену.

– Не будет номера к послезавтра – катись на улицу. Реквизит добывай сам. Не потрачу больше ни сантима на твои выкрутасы.

Я ему, конечно, поклялся. Но идей у меня, конечно, не было. Дрызгая сырым трико по кулуарам варьете, я глянул на сцену, где скакали учёные пудели. Иветти – худенькая дрессировщица в ажуре и пайетках – никогда не смотрела на меня и вполовину так нежно, как на своих питомцев.

Возвращаясь к вагончику, я надеялся, что Лимпопо не окажется дома.

– За...

– ...рат...

– ...устрица! – каркнули братья, едва я толкнул дверь.

Мы делили закопченный дочерна вагончик с сиамскими близнецами. То был редкий экземпляр уродства внутри и снаружи. Лим рос посредине. Слева – на уровне плеча – почковался По. И ещё один По прилип справа. Вместе они походили на куклу трёхглавого людоеда из сказок про Джека-победителя великанов. Сморщенную, плохо сшитую куклу с желчью и алкоголизмом. Лимпопо собирали до сотни франков за вечер одним своим омерзительным видом. Чудеса. Лично я платил бы близнецам за то лишь, чтоб больше их не видеть.

– Чего дома сидишь? – я знал: обращение в единственном числе их бесило.

Лим рыгнул:

– Наша бабка звала...

– ...таких, как ты...

– ...шакалами!

Левый По хотел бросил в меня бутылкой, но рукой завладел другой брат.

– Слушай, Лимпопо. А говорят, бабка-то ваша была ведьма. Здесь же полно её вещичек. Одолжите мне что-нибудь для номера?

– Только...

– ...через наш...

– ...труп, – огрызнулись братья.

Барахло покойной бабки затопило вагончик. Особенно меня раздражал громоздкий шкаф-домино. Одну его половину усеяли белые ящики разного стиля и фасона. А другую половину – чёрные.

– Ну, хоть шкаф отдай? Я распилю в нём женщину с бородой.

– Да пошёл ты...

– ...на...

– ...пятьсот франков, – ляпнул По.

Близнецы оторопели, взвизгнули – и зажглась потасовка. Правый и левый По хватали Лима зубами за уши. Две ручонки царапали троих без разбора, подчиняясь братьям по очереди. Я плюнул на них. Пнул дверь и вышел. Мне был нужен кислород.

Денег, чтобы просадить их в баре, у меня не нашлось. Тогда я побрёл к вагончику Иветти. Моему личному Мысу Доброй Надежды. На стук никто не открыл, но когда я развернулся, чтобы уйти, смех дрессировщицы раздался из-за угла. Через секунду мы столкнулись нос к носу.

– Леон!.. Думала, ты работаешь над номером.

– С кем это ты хихикала?

– Это что, сцена ревности?

В пергидролевых кудрях блеснула лилия из гагата.

– А это что, новая заколка? – парировал я на тон истеричнее, чем хотел.

Иветти зачмокала, подзывая пуделя, и оттеснила меня с крыльца.

– Слышала, мсье Жако тебя уволил.

– Ещё нет.

– Ну, так послезавтра уволит. Леон, ты обещал, что мы съедемся, а сам теряешь последний заработок!

Она чуть не прищемила мне нос дверью. Пудель облаял меня изнутри.

– Могла бы и посочувствовать! – Я бросил ком земли ей в окно. – Сука.

Плетясь назад к вагончику, я надеялся, что близнецы уже спят. Но вместо звезды удачи мне светила чёрная дыра.

– Леон, душка... – мурлыкнул левый По.

– ...у нас для тебя...

– ...сюрприз.

– Иди к чёрту, урод.

Я был слишком на взводе, чтобы насторожиться, когда Лимпопо не взбесился.

– Мы подумали, ты голоден...

– ...а мы всё-таки соседи, так что...

– ...угощайся.

На столе громоздилась супница. Пузатая кастрюля из фаянса с петушком на крышке. Мелькнула заманчивая мысль, что внутри окажется пудель Иветти. Уж коль близнецы так хотели мне угодить.

Я взялся за петушка и заглянул в супницу. На дне теснились бледные, приправленные имбирём устрицы.

Лимпопо разразились хохотом, запрокидывая головы и хлопая по столу. Звенели блюдца. Но смех уродов глушил нарастающий где-то шум. Он пульсировал и бушевал внутри, пока я сжимал хвост фаянсового петушка. Комната сузилась до обидчиков. Выхваченные софитом моей ярости, пасти изрыгали ненавистное:

– За!..

– ...рат!..

– ...устрица!

Лимпопо ещё хохотали, когда я смёл их с табурета. Я всё бил и бил крышкой супницы по средней голове. Самой мерзкой из трёх. За позор на арене. За выволочку у директора. За ссору с Иветти. За... рат... устрицу.

Очнулся я, когда в пальцах остался петушок. Тяжёлая фаянсовая крышка раскололась, черепки и устрицы валялись повсюду. Лимпопо хватался за скатерть, и звон посуды, что сыпалась на нас, вернула звуки в мою вселенную.

– Лим...

– ...умер!

Я соскочил с их тела. Близнецы не могли встать: одна нога лежала неподвижно, другая сучила по полу, скользкому от крови. Лим таращил глаза и не мигал. Минуту. Две.

– Ты...

– ...его!

Они пропустили то, что предназначалось Лиму: «убил». Правый По затрясся и стал ловить ртом воздух, а левый испугался и заверещал. Он толкался и рвался в сторону, будто пытаясь убежать от братьев.

Стало жуть, как страшно. Я зачем-то бросил фаянсового петушка в шкаф-домино, вывалился из вагончика в густую ночь и припустил вниз по улице.

***

Где меня носило? Помню огни фейерверка, рогатые маски и дьявола на ходулях. Помню холодную воду и пощёчины жандарма. Светало, когда я очнулся на смятой постели, завернутый в кокон пледа. Под пледом я был совершенно голый.

– Тебя выловили из канала на Тюильри, – Иветти взяла меня за руку. У неё раскраснелись и припухли глаза. – Ты здорово напился после нашей ссоры... я так полагаю. Люди видели, как ты шатался по карнавалу сам не свой.

Это не был тон девушки, чей жених обозвал её сукой, надрался и валялся в канаве.

– Почему я здесь?

– Леон, у тебя дома... С Лимпопо беда.

У меня чуть сердце не выскочило. Все уже знают! А я ещё не в тюрьме.

– Он жив? – я молился, чтоб нет. Если хоть один из По заговорит, мне конец.

– Братья как всегда подрались спьяну. Уши покусаны, ногти сломаны. Похоже, кто-то из По разбил Лиму голову крышкой от супницы. И он умер.

Как удивительно логично это звучало со стороны.

– А По?

– Доктор сказал, у Лима и правого По было на двоих одно сердце. Оно остановилось и приговорило обоих.

Иветти рассказала, что левый По спятил из-за смерти братьев и всё выкрикивал: «...устрица! ...устрица!». Само собой, инспектор решил, что братья поскользнулись на устрицах. Моллюски валялись по всему вагончику. Полиция объявила несчастный случай.

Я вернулся домой к полудню. Лимпопо увезли в госпиталь, так что я первым делом бросился к шкафу-домино. Белый ящик, мне был нужен белый ящик... Но фаянсового петушка в нём не оказалось. И в другом тоже. И в большом белом ящике – не было чертового петуха. Что такое? Момент, когда я прятал фигурку, был самым ярким за прошедшую ночь.

Инспектор обыскал шкаф, нашел петушка, измазанного кровью, и заподозрил убийство? Ведь По не мог встать, чтобы положить его в шкаф. Зная, какие злые шутки играет с нами память, я без всякой надежды распахнул наугад чёрный ящик.

Внутри лежал петушок.

Что за...

Дверь – заперта. Ставни – задвинуты. Я – в своем уме. Зажмурившись, я повторил чудовищную сцену от начала до конца. От первого касания супницы до попытки спрятать улику. Я открыл глаза, как только взялся за ручку шкафа. Да, ящик был точно белым! Тогда я бросил петушка внутрь, закрыл, открыл... и кажется, поседел. Фигурка исчезла. Бешеный от догадки, я заметался по вагончику. Хватал всё, что попадалось под руку, бросал в белые ящики и закрывал там. В ту же секунду распахивал дверцы – и предметы испарялись. Трубка. Пенсне. Консервная банка. Появлялись они в чёрных ящиках целыми и невредимыми. Даже наша облезлая кошка.

Да. Уродливый шкаф творил чудеса. А я-то хотел его пилить!

Тем вечером я убеждал Иветти, что никакой это не фокус, и шкаф действительно волшебный. Она поверила, когда мы усадили в белый ящик пуделя. Эта кучерявая бестия тявкала не затыкаясь: когда путалась под ногами, когда я брал её на руки, когда сажал в шкаф. Но как только закрыл за нею дверцу...

– Леон, что такое? – в полной тишине Иветти оттолкнула меня и открыла тот же ящик. – Где Безе?

Собаки внутри не было. Я засиял. Иветти проворчала: «не смешно...» и взялась за ручку чёрного ящика. Только щёлкнул замочек, как раздался визгливый лай. Толкнув дверцу изнутри, на грудь хозяйке выскочил пудель.

– Вот это будет номер! – Восхитился я.

– М-м... Не-а, – возразила Иветти. – Как ты докажешь людям, что собака просто не перелезла внутри шкафа, куда её научили? Это скучно.

Дьявол. Она была права. В телекинез с одной полки на другую никто не поверит. Вот если бы чёрная и белая половины – вход и выход из портала – стояли на разных концах сцены...

– Распилить? – засомневалась Иветти. – А ты его не сломаешь?

– Без этого магия шкафа ничего не стоит. Номер провалится! Рискнём.

К ночи мы аккуратно разделили шкаф на две части, заменив одну из перемычек куском шпона. После мы заново пропустили через ящики едва ли не весь вагончик. Всё, что смогли туда уместить. Даже проклятая гагатовая шпилька вернулась к Иветти. Портал работал, как часы. Разве что петли скрипели, но это придало номеру антураж.

– Не хватает главного, – осенило меня. – В конце мы должны переправить тебя, Иветти.

– Меня?..

– Ну, как же! Величайшие маги пилят, топят и жгут красивых помощниц. Только ради этого папаши и ведут детей на шоу.

Её это подкупило. Вздохнув, Иветти скукожилась в белом ящике и поджала ноги. Я закрыл дверцу. Тотчас распахнул – и живот свело. Чрево шкафа пустовало, как никогда прежде. Казалось, Иветти пропала насовсем. Не умерла, не спряталась – будто и не существовала, только чудилась. Безе скулила, а я вспотел. Спотыкаясь, шагнул к чёрному шкафу. Дёрнул ручку...

– Получилось! У нас всё получилось! Вот это будет номер, – верещал я, кружа Иветти по вагончику. – Что там внутри? Пустота? Полёт?

Она задумалась:

– Ничего. Щёлкнул замок, стало темно – и вуаля, опять ты.

– Я придумал: надо сперва пооткрывать мелкие чёрные ящички. Будто ты можешь оказаться там, ха-ха! Для эффекта.

– Тогда давай ещё.

Мы начали заново. На этот раз Иветти сама вызвалась усадить пуделя в белый ящик. Я изображал магические пассы, когда в дверь вагончика постучали. «Полиция», – струсил я, отпирая. Но пришел мсье Жако:

– Ох ты ж!.. Ваша псина? – буркнул он. – Крутится тут под ногами.

Я узнал Безе. Тварь сбежала из шкафа на улицу, пока мы отвлеклись. Иветти подхватила её и унесла внутрь. Без грима, в свете луны директор был похож на собственный труп:

– Леон, я пришел... сказать: левый По скончался. Лимпопо мёртв.

– Это ужасно, – соврал я. – Он так и не пришел в себя? Говорил что-нибудь ещё?

– Нет. Так и стонал: «...устрица, ...устрица». Боже мой! Какая потеря для варьете. Леон, не подведи завтра, слышишь? Готов номер-то?

– Почти.

После его ухода Иветти расплакалась по Лимпопо, и мы решили, что на сегодня лучше закончить.

А ночью я проснулся от страха. Чёрный шкаф скрипел. Спросонья мне пришло в голову, что он голоден и просит есть, хлопая губами-дверцами. Но спустя минуту тишины я понял, в чём дело. Мы мало репетировали. В прошлый раз беспечность привела к фиаско. Теперь я не мог уснуть, не перепроверив всё заново.

В клетке под потолком спали голуби – из тех, которых достают из шляпы. Я взял одного. Сердечко билось мне в ладонь. Через минуту, совершив обычные ужимки фокусника, я закрыл его в белом ящике.

– Дамы и господа, это не чудо, – я демонстрировал воображаемой публике пустой шкаф. – Чудо ещё впереди! Проверим, куда магия занесла нашу птичку. Может, она... вот тут?

Я подлетел к чёрному шкафу и открыл крошечный ящичек. Меня шатнуло.

Голубь.

Но птица была велика, а вещи не появлялись в ящиках не по размеру. Той ночью что-то пошло не так: внутри лежало пернатое тельце. Без головы. Шкаф выдал мне столько голубя... сколько вместил в первый открытый ящик. Такого не случалось, пока мы не распилили шкаф. Повезло, что я не успел вытворить эдакое с пуделем. Или – господи боже – с Иветти!

Мучимый фантазиями о неслучившемся, я залпом вылакал бутылку пино, недопитую близнецами, и упал в постель.

***

Наутро мы репетировали, и я соврал, что не хочу кривляться, открывая не те ящики. И что в последнее время дал публике лишку поводов для смеха. Леон Заратустра вернется в ином амплуа.

Всё опять шло замечательно. К вечернему выступлению Буль перетащил шкафы на сцену. Иветти и Безе разогревали публику, а я ждал за кулисами.

– За-рат-устрица...

А?.. Далеко в зале старая бонна тащила к проходу тройняшек лет пяти. Меня передёрнуло. Бонна показала два билета и усадила мальчишек втроем в одно кресло. Они начали щипаться и корчить рожи. Я едва не пропустил свой выход.

– Эй, Леон, – директор сцапай мой рукав. – Без Лимпопо программа выйдет короче обычного. Ты не мог бы как-нибудь, ну... растянуть номер? Покажи им кой-чего из старого. Что-нибудь простенькое.

– Да, мсье Жако.

Номер катился, как по маслу. Голуби, диадема, трость господина из первого ряда. Всё исчезало тут, а появлялось – там. Кульминацией стало перемещение Безе. Как и я, зрители обрадовались пропаже визгливой собаки. С галёрки умоляли «не возвращать докучливую шавку», но дети завыли, и по велению мага пудель вернулся.

Я помнил о просьбе директора. Пообещав зрителям невероятный финал, я устроил Иветти в белом ящике и показал, как он в одно мгновение опустел. Но в этот раз Заратустра не спешил. Смакуя интригу, я взял цилиндр и вышел к самому краю сцены. Мне захотелось выдержать паузу вульгарным фокусом. Голубь из шляпы. Я помахал ею перед публикой и откинул невидимый клапан внутри тульи.

Шляпа потяжелела. Я едва не уронил её, но зал решил, что это часть номера.

– Улыбнись, Леон! – Люди впервые звали меня по имени. – Сейчас вылетит птичка!

***

И вот – я опускаю руку в цилиндр и понимаю, как на самом деле пудель оказался за дверью вчера. Дверь вагончика черна от копоти. Магия свихнулась сильнее, чем я думал. Шкаф выдаёт столько, сколько уместится в первый открытый ящик. Но это ещё не всё. Порталом становится любая – открытая мною – чёрная дверь! Шкаф принял клапан в цилиндре за дверцу... маленького чёрного ящика.

Не перьев касаются мои пальцы. Я трогаю локоны на тёплой макушке. И лепестки гагатовой лилии.

А мои новые брюки шьют в Бельвиле, варят в щёлоке и красят кампешевым соком. Мне выдадут их завтра в Les Carmes на рю Вожирар. Совершенно бесплатно. Теперь я знаю их цвет. Полосатые.

Чёрно-белые.