1. Встреча

А вообще-то у нас тут ничего, живенько так. Только темновато, света не хватает.А так - красота! И, главное, проблем никаких! Захотел денег — сунул руку в карман, а там они, родимые. Ни искать, ни зарабатывать не надо. И трать, как хочешь. Все на базаре есть, и выпить, и закусить. Торговцы надрываются, нахваливают, со скидкой отдают. А чего не взять, когда денег не жалко? Поначалу набирал, конечно, потом выбрасывал. Теперь привык, беру, сколько надо.

Занятий масса, времени на все не хватает. И кино, и концерты всякие. Домино во дворе по субботам. Телевизор, конечно, каждый вечер, но это святое. Опять же — бабы на любой вкус, и не ломаются, а так, по простому, по нашему! Пошли, мол? — Да пошли, на здоровье! Иногда прямо на улице вижу, средь бела дня, совокупляются — тьфу, бесстыдники! Но, в основном, все культурно, по домам, значит, а если уж на улице припечёт, так в парке, в кустах или в беседке.

Да, и милиции нет. Совсем! Поначалу даже не хватало. Так и ждешь, вот сейчас свисток с матами-перематами, и сапожищи по асфальту — топ, топ!  Сейчас-то понимаю, что не нужны они здесь. Тут преступников нет, ловить некого. Ни пьяных, ни буйных, скучно даже.

Алкоголь потому что странный. Вроде и вкус похож, и пьется так же, а толку от него никакого, как от лимонада. Ни хмеля, ни похмелья. Только и остается, что холодное пиво сосать под футбол, чисто по привычке.

С мочевым пузырем тоже чудеса. Если не вспомнишь о нем, можешь неделю не отливать. Но если вспомнил — беда, бежишь, как угорелый, Но зато потом такое облегчение, что даже непонятно, чего ж терпел так долго?

Нет, ты не думай, я все понимаю. И где мы, и что мы. Только тут ведь главное что? — Не зацикливаться! Живешь и живешь, и в ус не дуешь. Потому что думать тут совсем не полезно, а очень даже наоборот. Я как-то попробовал, так сразу всякая нечисть из теней полезла, и потемнело не на шутку, как перед грозой. Нет, на фик, от этих мыслей одни проблемы. Идем лучше со мной на рынок, я тебя там с одной продавщицей познакомлю. Огонь, а не баба, ненасытная и без комплексов. Что, не хочешь? Ну и ладно, а я пойду. Как вспомнил, так разохотился. А ты, милок, ранки-то одеждой прикрой, не расстраивай людей своим видом. Никому здесь твои раны не интересны, да и тебе, поверь, тоже. Чем скорей о них забудешь, тем быстрей они у тебя затянутся. Вот, видишь, и не кровит уже! Ладно, я пойду, а ты — того, обживайся тут, в общем. Со свиданьицем!

2. Турист

... А через месяц мне стало скучно.

Нет, можно было и дальше усердно продолжать изучать этот мир, совершая каждый день новые открытия. Но уже укреплялась уверенность, что все здешние чудеса однообразно похожи, картонны. Как будто кто-то щедро набросал игрушек в песочницу, чтобы детишкам надолго хватило.

Старожил Вася, встретивший меня здесь первым, очень мне помог поначалу.  Сам бы я разбирался намного дольше. Зато сейчас мне понятен главный принцип этого места: его пластичность и подчиненность мысли. Кстати, не для всех это доступно. С удивлением обнаружил, что многие местные жители не умеют пользоваться этой возможностью. Так, например, здешний учитель Николай Анатольевич живет от получки до получки, и денег ему постоянно не хватает. На мои попытки обучить его технике добывания денег из воздуха он реагирует нервно-отрицательно, а подарки принимает с явным трудом, смущаясь и явно пересиливая себя. Не знаю, что делать с ним. Он мне симпатичен.

В школе учеников кот наплакал. Человек тридцать, не больше, да и те ходят через раз, когда захочется.

Дети здесь только те, кто перешел вместе с родителями, в основном — в катастрофах. есть с поезда, с самолета, даже с теплохода. Но в основном - автокатастрофы. Наверное, так лучше — вместе всё-таки. Николай Анатольевич занимается с ними всеми в одном классе. С потрясающей изобретательностью изо дня в день он придумывает темы совместных уроков, на которых детям всех возрастов будет не скучно, а, наоборот, интересно. Не всегда у него получается одинаково хорошо, но однажды я присел, прислонившись к школьной стене возле раскрытого окна, и просидел до вечера, слушая завороженно его урок истории. Он умеет играть со словами, а я - с тканью этого мира. Каждому свое.

Натренировавшись на своих ранах, я продолжил мысленные эксперименты с одеждой, залатав и обновив её, а потом, обнаглев, отгрохал себе на пустыре новый дом, практически дворец, с мраморным портиком на входе и внутренним двориком с фонтаном. Портик я снес через два дня, такой он получился топорный, а вот все остальное довел до ума, да так, что не стыдно и гостей пригласить. Правда, приглашать особо некого. В городе тысяч пять населения, но контачат друг с другом мало, в основном сидят по домам.

Так получилось, что, помимо Василия, я общался только с Николаем, да еще с Верочкой, нашей библиотекаршей. Поначалу я старался играть перед ней роль жаркого мачо, пока не сообразил, что никому мои притворяшки не нужны. Позже оказалось, что нам и постель не нужна, и мы остались просто друзьями — впервые на моем веку.

Библиотека, в которой работала Верочка, была местом замечательным во всех отношениях. Во-первых, это было самое большое здание в городе. Напоминавшее формой круглый римский бетонный пантеон, только из белого и розового мрамора, оно вольготно расположилось в самом центре города, посреди громадной, мощеной шестиугольной плиткой, площади. Множество дверей, всегда гостеприимно распахнутых, как бы приглашали – Заходи, не стесняйся! Конечно, я не удержался и в первый же день познакомился с библиотекой и ее хозяйкой.

Щурясь в полутьме, я не сразу заметил Верочку. Она поднялась мне навстречу, одетая в глухой синий форменный халат, похожая на школьницу. Я представился и попросил дать мне что-нибудь почитать. Вера заполнила мой формуляр и провела меня к стеллажам. Народу в читальном зале было немного, человек десять, они совершенно терялись в огромном зале, занимающем весь внутренний объем здания. Книжные стеллажи располагались вдоль наружной стены, между дверями. Ряды полок тянулись вверх, на высоту нескольких этажей. Я заметил металлические передвижные стремянки, забираться не верхние полки. Меня поразил образцовый порядок, казалось, все книги выровняли тщательно по корешкам.

Верочка рассказала мне, как искать нужное.

— Существует несколько способов найти необходимую книгу. Можно воспользоваться каталогами, вон они лежат на столах. Можно ходить, рассматривая корешки книг.

— Но тогда здесь нужен бинокль!

— Не обязательно,- Вера улыбнулась.  Посмотрите внимательней!

Я присмотрелся. Как только я сосредоточил взгляд на обложке книги, она, казалось, увеличилась в размерах и приблизилась ко мне на расстояние вытянутой руки. Я невольно отшатнулся, и понял, что это оптический обман – книга по прежнему стояла на месте.

— Ну и фокусы у вас тут творятся!

Я оглянулся на библиотекаря. Верочка улыбнулась мне ободряюще.

— Это особенность нашей библиотеки. Она устроена так, чтобы помогать читателям.

— А какие еще есть способы поиска?- поинтересовался я.

— Самый эффективный способ не всем, к сожалению, годится.

Она вздохнула.

— Смотрите!

Верочка взяла, не глядя, с ближайшей полки первую попавшуюся книгу. Положила на стол лицом вниз. Взяла мою ладонь и положила на книгу.

— Сосредоточьтесь. Вспомните во всех подробностях книгу, которую хотите найти. А теперь представьте, что это она лежит сейчас под вашей рукой!

Я машинально погладил переплет, и обрадовался, ощутив щекотку велюра под рукой. Засмеялся и поднял книгу. Конечно, это была она, подарочное издание Академии наук, узкий синий томик с иллюстрациями братьев Траугот. Синяя птица Метерлинка, исчезавшая неоднократно у меня из дома и столько же раз возвращавшаяся, как старый верный друг.

— Ну, здравствуй, лягушка-путешественница!

Я прижался к ней щекой и втянул памятный с детства, запах. Раскрыл на середине, любуясь размытыми картинками. Поднял глаза на Верочку.

— Как ты узнала, и как нашла ее?..

От волнения я перешел на ты.

— А я ничего не искала, это все твоё желание сделало. Это самый быстрый способ найти нужную книгу. Только нужно точно знать, что ищешь.

Я недоверчиво посмотрел на нее. Потом протянул руку, вытащил с полки другую книгу, положил на стол, прикрыл ладонью. Задумался, вспоминая. Томик у меня под руками как будто съежился. Все правильно – та книжка была совсем маленькой. Я открыл ее. Двуязычное издание, русский и английский, цветные миниатюры на тончайшей бумаге. Тристан и Изольда. И бедный сэр Марк, и бедный Тристан, и бедная Изольда — все не виноваты и несчастны.Помню, как читал ее в пять лет весь день, спрятавшись за диван на дне рождения моего дяди. Лучшего праздника у меня не было в жизни. Верочка смотрит сочувственно и понимающе. От полноты чувств хватаю ее, обнимаю, крепко целую. Она неуверенно отстраняется, но я уже и сам прихожу в себя. Торопливо от неудобства прощаюсь и убегаю, прижимая к груди два вновь обретённых сокровища.

Верочки и ее волшебной библиотеки мне хватило надолго. Сперва я думал, что — навсегда, но недооценил свою бродяжью жилку. Месяца мне хватило за глаза.

А сегодня я крепко задумался, пытаясь понять, что же это на самом деле за место, и почему я не могу отсюда уйти, несмотря на отсутствие видимых преград? И тут, как предупреждал меня друг Василий, вокруг потемнело, а в  углах дома зашевелились подозрительные тени. Я усилием воли переключил мысли на предстоящее свидание с Верочкой, и все исчезло. Несколько раз возвращаясь к прежним мыслям, я понял важный принцип. Мне удалось нащупать мысленное состояние, позволяющее видеть эти движущиеся тени, но не в полную силу, а неким муаром, тенью. Очень меня заинтересовали эти тени, особенно оттого, что были живыми. Еще они прекрасно видели меня, и были настроены крайне недружелюбно. А самое главное, у них были хвосты и рожки…

3. Гробы повапленные

Проснулся я поздно, и с тяжелой головой. Свесив ноги и утвердив их на крашеном гладком полу, я сел на казенном диване, обхватил голову бережно ладонями, оперся локтями на колени и задумался. Впервые здесь у меня что-то болело. Даже ужасного вида раны, которыми я пугал окружающих в первый день после прибытия, не причиняли мне беспокойства. А тут — чёткое ощущение похмелья. Может, это я потихоньку оживаю — подумалось неуместно, и я не удержался от ухмылки. Нет, следовало поискать менее глобальной причины. Например, особенность воздуха в местной школе или похмельный синдром от вчерашнего чая.

В кабинете я был один. Николай Анатольевич вел урок, и я слышал через открытое окно его голос. Накануне мы засиделись с ним до поздней ночи, обсуждая мое новоприобретенное видение рогатых и хвостатых. Мне не хотелось среди ночи возвращаться к себе, а пребывание в школе почему-то успокаивало. Может, оттого, что учитель оказался неожиданно самым нужным мне собеседником.

Когда я примчался к нему, бешено вращая глазами и руками и силясь объяснить необъяснимое, он, нисколько не удивившись, усадил меня за стол, заварил чай, отодвинув проверяемые тетрадки с домашними заданиями, и стал задавать простые и дельные вопросы.

Успокоившись, я и сам понял то, что ему было ясно с самого начала. Если я хвостатых не вижу, то, значит, и они меня тоже не видят. Значит, нет поводов для беспокойства. Мне решительно полегчало. Мы пили вкусный чай, заедая его баранками. А потом Николай Анатольевич постелил мне на диване, пообещав назавтра ответить на все вопросы. Я заснул легко и сразу, как давно уже не засыпал. С таким же чувством, как засыпал когда-то в родительском доме: все проблемы остались снаружи, а в этих стенах только покой и радость.

Я пошел умываться. В ванной оказался полный гостевой комплект принадлежностей, как в хорошей гостинице. В прозрачном пакете ждали меня полотенце, шампунь, зубная щетка и паста. Под контрастным душем мне полегчало, а после крепкого кофе голову окончательно отпустило. Странно — вчера я не заметил здесь кофейной машины.

Я вышел в город, прошелся по рынку, позавтракал у симпатичной француженки в бистро, просмотрел газету с местными новостями, и пошел в библиотеку. Верочка улыбнулась мне радостно, и предложила свою помощь в поисках. Я пожал плечами:

— Вряд ли у тебя сегодня получится мне помочь. Сам не знаю, что хочу прочитать. Чувствую, что надо, но не могу сообразить, что именно.

Улыбка у Верочки стала еще шире.

— А вот и есть лекарство для тебя! Смотри! – и она потащила меня к полкам.

— Подумай, что ты хотел бы узнать. Только сосредоточься, и постарайся сформулировать поточнее вопрос.

Я постарался. Получилось —  я хочу узнать, как устроен этот мир.

— Теперь, не переставая задавать свой вопрос, посмотри на книжные полки. Ну что, видишь?

— Вижу.

Нижние два ряда книг засияли, будто освещенные ярким солнечным светом. Остальные книги потемнели. Верочка теребила меня за рукав. — Где, где она, та книга, что тебе нужна?

Я честно показал. Вот эта полка, эта, и еще тут немножко. Верочка широко распахнула глаза:

— Что же ты спросил, что получил такой обширный ответ?

Я объяснил. Верочка задумалась, а потом предложила мне сформулировать вопрос по другому. Я решил, что хочу прочитать о месте, где мы находимся. На этот раз дело пошло веселее. Осветились всего три книги, но зато какие! Я разложил их на столе. Божественная комедия Данте, Роза Мира Андреева и Письма живого усопшего Баркер. О последней я даже не слышал.

Верочка оставила меня ради других читателей. Я открыл книгу Баркер, как самую тонкую и незнакомую, и сразу наткнулся на нужный абзац: -

Недавно я попросил моего Учителя показать мне архивы, где могли

бы записываться наблюдения живших здесь, если такой архив существу-

ет. Он сказал:

"Вы были большим любителем книг на земле. Пойдемте".

Мы вошли в большое здание, подобное библиотеке, и у меня захва-

тило дух от удивления. Меня поразила не архитектура здания, а коли-

чество книг и рукописей. Их, должно быть, было много миллионов.

Я спросил Учителя, все ли книги здесь. Он улыбнулся и сказал:

"Неужели вам все еще мало? Вы можете выбрать все, что хотите".

Я спросил, как расположены книги - по предметам или иначе?

"Здесь есть определенный порядок, - ответил он. - Какую хотите

вы?"

Я сказал, что хотел бы видеть книги, в которых записаны наблю-

дения над этой, все еще мало знакомой для меня страной.

Тогда он взял с полки объемистый том. Он был напечатан крупным

черным шрифтом.

"Кто написал эту книгу?" - спросил я у него.

"Здесь есть подпись".

  Я посмотрел в конце книги и увидел подпись, которую употреб-

лял Парацельс.

  "Когда он написал это?"

  "Вскоре после переселения сюда. Это было написано между

жизнью Парацельса на земле и его следующим воплощением".

Я читал до позднего вечера, пока не дочитал эту книгу до конца, и вышел на площадь, как пьяный, от обилия информации. Так вот где я находился, оказывается! Не рай и не ад, а просто тонкий мир.

Смущало одно – в книге говорилось о его бесконечных просторах и разнообразии, а это место было небольшим и изолированным. Во всяком случае, удалиться от городка на мало-мальски приличное расстояние у меня не получилось. Отходя на сто шагов в любую сторону, я натыкался на незримую преграду в виде плотного тумана, не пускавшую меня дальше. Я решил сегодня же спросить об этом феномене Николая Анатольевича.

Поймал себя на том, что ноги сами несут меня к школе, да я и не сопротивлялся им. Тем более, вчера учитель обещал продолжить наш разговор.

Он ждал меня с ужином, накормил, и за чаем начал объяснять мне ситуацию по взрослому.

— Понимаете, Алешенька, этот мир многомерен. Можно представить его громадной луковицей. И на каждой чешуйке условия различаются. И у обитателей этих слоев-чешуек органы чувств приспособлены для восприятия именно своего слоя. Это, как глаз у рыбы или птицы, каждый предназначен для своей среды, и хорош в ней, а в другой среде он незряч и бесполезен.

— Но почему же тогда я видел этих, рогатых?..

— Вы сами демонстрировали мне пластичность вещества этого мира, способность его подчиняться вашей мысли, вашим желаниям. Помните, как вы деньги из воздуха доставали?

— Из кармана, вообще-то. Но по сути правильно, согласен.

Я вспомнил прочитанное днем у Баркер:

Воображение обладает великой силой. Если вы нарисуете картину

в своем уме, вибрации вашего тела могут приспособиться к ней, или

иначе — настроиться на тот же лад, если только воля работает в том

же направлении, как это бывает при мысли о здоровье или болезни.

— Тогда давайте сделаем следующий шаг. Какие-то ваши мысли вызвали изменение свойств окружающего вас пространства, и приблизили их к условиям другого мира, где живут эти ваши … хвостатые.

— То есть, вы считаете, что это не черти?

— Нет, конечно! Как вы можете верить всем этим детским сказкам!

— Значит, ничего этого нет, о чем нам церковники твердят? Ни чертей, ни ангелов, ни ада, ни рая?

— Не так все просто, уважаемый. Причины не любить этот народ у наших предков были. Проблема в том, что они – не ангелы, а просто разумные. У них есть свои представления, убеждения, предубеждения… Наконец, у них есть свобода воли. И вот этим своим интеллектом они трансформируют указания высоких руководителей, упрощают и снижают их до уровня своего понимания. И поступают соответственно понятиям о том, что хорошо, а что – плохо, приемлемо или недопустимо. Со стороны многие действия их могут казаться злыми, но, поверьте, в основе своей они просто неумные и неумелые исполнители.

— Выходит, вы используете иезуитский принцип. Цель оправдывает средства! Пусть и грязными руками, лишь бы дело было сделано!

— Не совсем так. В оригинале девиз иезуитов — «Если цель - спасение души, то цель оправдывает средства». Мы допускаем их своеволие, поскольку оно покрывается куполом нашего понимания целесообразности. Если говорить на языке аналогий, то можете представить себя заготовкой меча. Будущему клинку не нравятся ни удары молота, ни огонь горна, ни холод воды. И тем более не полюбит он шлифовальный камень, обдирающий с него кожу. Но невозможно уговорить меч стать твердым и острым. И стойкость, и остроту, и блеск придают ему именно препятствия, с которыми его сталкивает создатель.

— Это что же получается, все, что происходило со мной – благо? И болезни, и несчастья, и потери, и даже … авария?..

— И даже ваша ужасная смерть, договаривайте уж до конца. Да, Алексей, все эти этапы необходимы взрослеющему духу. Только трудность в том, что невозможно объяснить человеку заранее смысл происходящих с ним испытаний. И большинство, состоящее не из самых умных, решило, что хвостатые – зло. А они просто слуги добра, инструмент эволюции.

— Ваши инструменты сейчас тащат что-то большое по улице – не выдержал я, посмотрев в окно.

Картина была примечательная: дюжина или больше рогатых тащила, шатаясь от тяжести, громадный ящик. В ночной полутьме деталей было не разобрать. Черти, как я их мысленно продолжал именовать, скрылись в направлении центра. Николай Анатольевич отошел от окна и вернулся к столу. Я смотрел на него в недоумении – мне казалось, что нужно куда-то бежать, с кем-то говорить, что-то делать… А Николай Анатольевич, как ни в чем не бывало,  подлил нам в стаканы горячего чая, и стал пить его, громко прихлебывая. Мне показалось, что он смеется надо мной, и я рассердился.

— Вы знаете, что они делают? – спросил я раздраженно. Учитель кивнул, глядя в стакан. Чаинки исполняли там какой-то изысканный танец, тоже не понимая, наверное, своего счастья — отдать лучшее из себя, и быть выброшенными на помойку. Мне стало жалко себя, всех людей, чаинок… У меня засвербило в носу, и я шумно высморкался в вынутый из кармана придуманный только что носовой платок. Николай Анатольевич отодвинул стакан и поднялся.

— Пойдемте, Алеша, мы как раз успеем увидеть результат усилий наших хвостатых друзей.

— Ваших друзей, проворчал я, но тоже встал, чтобы идти. Мне было любопытно, ради чего надрывались эти слуги добра.

До площади мы дошли быстро – школа стояла почти в центре городка. На середине площади стоял давешний ящик. Крышка его была откинута наполовину, и в свете единственного фонаря ясно видны были странные выемки в крышке, похожие на изломанный силуэт человека. Я хотел заговорить, спросить, но Николай Анатольевич опередил меня.

— Пожалуйста, сохраняйте спокойствие и не двигайтесь с места, что бы ни увидели. И молчите – потом я вам все объясню.

Я увидел, как хвостатые тащат мешок с кем-то внутри. Мешок изгибался и ругался знакомым голосом Верочки. Я посмотрел на Николая Анатольевича вопросительно, но он только приложил палец к губам. Я ошарашенно смотрел ,будто загипнотизированный, как черти опустили мешок на брусчатку возле ящика. Верочку высвободили из мешка, и тут же стали засовывать в ящик. Она кричала и брыкалась, но хвостатые, казалось, были привычны к подобному. Они приковали её руки и ноги и накрыли ящик крышкой. Тут же задвинули большой засов и разбежались.

Верочка замолчала. Площадь опустела. Я хотел подойти к ящику, но учитель удержал меня на месте неожиданно сильной, будто стальной рукой.

— Еще не время, погодите, - прошептал он.

И, как будто в ответ его словам, из-под крышки ящика вырвались потоки яркого света, будто внутри взорвали световую гранату. Но не было никакого звука, и оттого зрелище показалось особенно нереальным. Почти ничего не видя от светящихся пятен в глазах, я рванулся вперед, благо, Николай Анатольевич выпустил мою руку. Подбежав к ящику, я с трудом отодвинул засов, ожидая увидеть там что угодно. Но ящик был пуст, и только застегнутые кандалы напоминали о том, что здесь была прикована Верочка. Я обернулся. Учитель подошел, посмотрел, кивнул.

— Пойдемте, Алеша. У нас есть еще о чем поговорить сегодня.

И пошел спокойно обратно, к школе.

4. Сбыча мечт

— Можно привести коня к водопою, но нельзя заставить его напиться.

Николай Анатольевич говорит на ходу, не оборачиваясь, но я его прекрасно слышу.

— Скажите, что случилось с Верой? Вы ведь знаете, правда? Она жива?

— У Веры все в порядке. Уже в порядке. Я не зря вспомнил английскую пословицу. Есть такие люди, которым невозможно поменять мысли…

Он останавливается внезапно, смотрит в темноту между домами, потом идет туда. Из темноты выходят двое хвостатых. Только рядом с Николаем Анатольевичем видно, что как они малы ростом, почти карлики. Руки они старательно держат за спиной.

Николай Анатольевич показывает им раскрытые ладони. Малыши с неохотой достают из-за спин и кладут ему в руки женские босоножки. Я с ужасом вспоминаю, что видел такие на Верочке. Хвостатые исчезают, и мы продолжаем путь к школе.

— Признайтесь, вы наверняка задумывались, что представляет собой это место, в котором мы оказались? Почему оно ограничено и изолировано от всего мира, и кем и с какой целью так устроено? Не отвечайте, это риторические вопросы. Думаю, пришло время узнать вам на них ответы.

— Да знаю я уже. Чистилище это.

Николай Анатольевич останавливается и оборачивается ко мне:

— Неужели Верочка все-таки рассказала? Жаль, я ведь просил ее повременить…

— Нет, я сам догадался. С помощью вашей библиотеки, конечно.

— А, тогда ладно. Самостоятельные догадки приветствуются. Тем легче мне будет объяснять остальное.

Это место – прихожая. Что делают люди в прихожей? Сбрасывают грязную обувь, снимают теплую одежду, причесываются, словом – приводят себя в порядок, перед тем, как войти в дом. То же самое – здесь. Человек, попадая сюда, получает возможность осознать и принять законы тонкого мира.  

— И отрешиться от законов Земли, не работающих здесь.

— Совершенно верно! Вера в земные ограничения – оковы на ногах духа, не дающие ему взлететь.

— Но ведь здесь и взлететь-то некуда! Над головой ни солнца, ни облаков! Днем серое, ночью – черное, вот и все небо. Я здесь один только раз и видел солнечный свет, да и то – в библиотеке. Он мне нужные книги подсвечивал.

— Вот видите, учение – действительно свет! – Николай Анатольевич неожиданно улыбнулся. Я переборол внезапную робость (совершенно перестал понимать, с кем говорю, кто этот человек) и спросил:

— Вы хотели рассказать, что случилось с Верой. Вас перебили…

— Давайте присядем, да хоть на эту лавочку.

Мы садимся на возникшую из ниоткуда старомодную скамейку с чугунными лебедями боковин и деревянными брусками сиденья и спинки. Верочкины босоножки стоят между нами, как меч короля Марка между Тристаном и Изольдой. Я прыскаю, как школьник, от неожиданной мысли, и Николай Анатольевич смотрит на меня серьезно, но в глазах у него прыгают чертики. Мне кажется, что он читает мои мысли.

— Есть люди, воспринимающие мир очень серьезно. Слишком серьезно. Доверяющие его законам, его материальности, жесткости, неизменности. Верочка как раз из таких. Даже видя чудеса, она не позволяла себе усомниться в усвоенных когда-то истинах. Когда я передавал ей библиотеку, то надеялся, что ежедневное наблюдение необъяснимых явлений расширит ее кругозор, заставит искать, изучать, сомневаться… Но я потерпел неудачу. Восприняв, как данность, мои придумки и уловки, она осталась той же советской девочкой, пионеркой и комсомолкой. Да, не смотрите так удивленно, Верочка пробыла здесь дольше всех, еще с советских времен. Она была одной из первых в этом городе. Тогда единственным зданием была библиотека. Все остальное придумали вновь прибывающие.

— Но ведь это большая работа!, – не выдержал я. – Нужно быть гигантом воображения, чтобы так подробно все представить и воплотить!..

— А у меня тут перебывало много народу. Семеро оказались очень способными к мыслетворчеству. К тому же они додумались объединить силу фантазии, и этим многократно усилили её.

— И где же они сейчас?

— Далеко. Они усвоили все, что нужно было понять, и им нечего было больше здесь делать. Я сам проводил их туда, как любимых учеников. Теперь они все вместе учатся в одном интересном мире. Верочка сейчас с ними. Ее встретили с радостью, как любимую сестру. Да она, впрочем, и была им всем сестрой.

— Погодите, значит, вы можете уходить отсюда, куда пожелаете? Почему же Верочку вы отправили отсюда таким странным способом?

— Не я её отправлял. Отсюда можно уйти только самостоятельно. Так уж здесь устроено. Верочка ушла сама.

— Так что, получается, этот ящик, в который ее засунули, нечто вроде лифта? Залез – и полетел…

— Нет, ящик обыкновенный. Это последний способ помочь ей. Я попросил хвостатых осуществить эту мою идею.

— Как? Они подчиняются вам? Значит, вы – повелитель бесов…

Николай Анатольевич отрицательно качает головой.

— У меня с ними сложные отношения. Они воспринимают меня не так, как вы. Для них я  глашатай велений Неба. Они даже видят меня по другому.

— А мне можете показать? Ну, пожалуйста, хоть на секундочку!

Николай Анатольевич пожимает плечами. Вспыхивает почти непереносимое сияние, и сквозь набежавшие слезы я вижу нечетко сияющую крылатую фигуру. Зажмуриваюсь, но вокруг вновь привычная полутьма, а Николай Анатольевич по прежнему сидит, заложив ногу на ногу, и пальцем задумчиво гладит ремешок девичьей сандалии.

— Верочке не подошел путь знания, а путь веры тоже закрыт для нее. Оставался только один, самый тяжелый, путь. Путь отчаяния. После отвратительных похитителей, тряски в мешке, - темнота и духота гроба. Полная безнадежность, толкающая в страх и ужас. Куда можно деться из гроба, к кому обратиться, когда нет никого ,кто способен услышать?

И в полном отчаянии человек взывает к Создателю в смирении и последней надежде. Переплавляет в этой мольбе весь скепсис, весь атеизм и рационализм, преображается, давая раскрыться своей вечной душе. И, преображенный, поднимается в высшие миры, где ему давно приуготовано достойное место.

— А как же свет изнутри? Мне показалось, что там взорвалась граната?

— Скорее, молния. Кстати, не многие из обитателей здешних способны увидеть этот свет. Значит, вы, Алешенька, тоже готовы к тому, чтобы распрощаться и со мной, и с этим местом.

Смысл его слов скользнул по периферии моего сознания. Я сидел, вжавшись в брусья скамьи, с ужасом представлял себе боль и отчаяние моей недавней подруги. Как же ей было там, одной, в темноте и тесноте деревянной могилы!

В глазах у меня потемнело, и голова закружилась. Черные силуэты чертили пространство вокруг зигзагами крыльев, и ледяной ветер пробрал меня до костей.

— Экий вы, батенька, впечатлительный!, – недовольно сказал Николай Анатольевич. Он приложил одну ладонь к моей груди, а голову накрыл другой. Мир просветлел, и крылатые твари исчезли.

— Сон разума рождает чудовищ. Вам нужно быть поосторожней с воображением здесь, в тонком мире. Впрочем, в любом мире следует контролировать, что и как думаешь, — уточнил он.

— Пойдемте ко мне. Дома и стены помогают, и говорить там удобнее.

На этот раз на столе вместо чая стоял коньяк. Бокал благородного напитка взбодрил меня, и вернулась способность думать связно.

— Расскажите, кто вы? Скромный школьный учитель, и он же — создатель библиотеки, повелитель хвостатых, ходок по мирам, сияющее существо…

Николай Анатольевич, поколебавшись, решается.

— Будьте внимательны и спокойны. Мне нужно сосредоточиться, чтобы показать вам нечто важное, но вы не должны мешать своими бурными чувствами. Старайтесь только воспринимать, не рефлексируя, как кинокамера. Обсудить увиденное мы сможем потом.

Он придвигается поближе, берет мои руки в свои и замирает, глядя на стену у меня за спиной. По его лицу и по комнате начинают двигаться волны света. Я оборачиваюсь, стараясь не шевелить руками.

Стены за спиной у меня уже нет. Солнечный день, ветер гонит кудрявые облака, закрывающие временами яркое рыжее солнце. Покатые холмы в зеленой траве, мы на вершине одного такого холма. Внизу роща, зигзаги широкой реки. И везде люди. Или не люди. Крылатые, в сияющих белоснежных одеждах. Кто-то сидит, кто-то лежит на траве. Но в основном они парят в воздухе. Как птицы, но безо всяких усилий. Смотришь на них, и кажется, что так и должно быть — так легки и естественны все их движения. Один подлетел поближе, опустился на траву шагах в десяти. Поприветствовал нас взмахом руки, улыбнулся. В голове у меня раздался его голос.

— Рад приветствовать вас, друзья! И тебя, дорогой Учитель, и тебя, новый друг. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

— Нет, спасибо, друг!

Николай Анатольевич говорит тоже мысленно, продолжая улыбаться. Видно, что такой способ разговора ему не в новинку.

— Я решил показать моему товарищу красоту нашего мира. Спасибо, и до встречи!

Крылатый поднимает обе руки, то ли прощаясь, то ли благословляя. Его мир меркнет и исчезает. Я смотрю на стену, и она расплывается у меня перед глазами. Николай Анатольевич протягивает мне бумажные салфетки, и я долго сморкаюсь и вытираю неожиданные слезы. Не понимаю, в чем прелесть виденного нами места, но расстаться с ним оказалось тяжело. Потом мы долго сидим молча. Я перебираю в памяти воспоминания о красоте и гармонии открытого мне мира. Откашлявшись, хрипло спрашиваю:

— Это был рай?

— Нет, что вы! Это просто другой мир, только находящийся на более высокой ступени развития, чем ваш.

— А тот, с чертями, значит, на более низкой, так?

— Не с чертями, но мысль ваша правильная. У того мира и его обитателей довольно сильно развитая техническая цивилизация. Они обогнали Землю в развитии науки и техники. А их хвосты и рожки – своеобразные органы чувств.

— А почему же столько сказок, легенд, поверий о их подлости и коварстве? Ведь на чем-то они основываются…

— Знаете, человек не всегда способен правильно оценить истинный смысл происходящего. Например, если выдернуть колючку, впившуюся в ногу, человек почувствует мгновенную сильную боль, а облегчение придет значительно позже. Он может даже не связать действия излечившего его с облегчением. И не всегда можно объяснить такому больному, что  и зачем ты ему сделал.

— Кажется, я понимаю. Как у Булгакова – часть той силы, что вечно желает зла, но совершает благо.

— Именно. Только нужно учесть еще кое-что. По своей воле хвостатые на Землю не лезут. У них и так дел хватает. Их мобилизуют, привлекают к выполнению разного рода заданий те, кто не может приблизиться к вашему миру. Есть на высоких мирах те, кому не безразличны земляне. Но сами они не могут прийти и помочь. Слишком разнятся условия жизни на ваших мирах, и , явившись на Землю во плоти, такой разумный может стать причиной гибели всех окружающих. Разность вибраций, как разность электрических потенциалов. Поэтому они используют помощников из миров, где условия похожи на ваши. Хвостатые как нельзя лучше подходят для этой роли.

Впечатляет. Новая картина мироздания вызывала внутреннюю дрожь и головокружение. Я лихорадочно собирал разбегающиеся, как мыши, мысли. Хотелось спросить обо всем и сразу.

— А почему тот, крылатый, назал вас Учителем? Именно так, с большой буквы?

Николай Анатольевич смущен.

— Понимаете, Алеша, я пришел сюда из того самого мира, который показал вам. Именно поэтому мне так легко туда возвращаться, это ведь мой дом.

— И вы променяли такое… такую… такой… - У меня не хватает слов, но он меня понимает.

— Что вы, не променял и не бросил. Просто пришел помочь, поработать тут какое-то время.

— Как врачи без границ – в Африку, к дикарям?

— Нет, скорее, как старшекурсник – на практику, в школу. Я ведь на самом деле тут школьный учитель.

— И давно вы здесь, в лимбо?

— Порядочно. Я ведь сперва библиотеку создал, чтобы каждый мог самостоятельно развиваться. Но не всем, к сожалению, подошел этот способ. Тогда я обучил Верочку, и оставил ее руководить библиотекой, а сам занялся школой. Дети, видите ли, более открыты и смелы, ментально и духовно, и способны многое воспринять и понять правильно. Вот поэтому мой друг называет меня учителем. Думаю, незаслуженно. Я воспринимаю это именование, как аванс. Просто потому, что знаю настоящих Учителей.

— А со мной что вы собираетесь сделать? Вы же сказали, что готовы распрощаться со мной?

— Нет, я сказал, что это вы готовы распрощаться с нами.  Готов ученик, готов и путь для него. Вам, Алеша, я хочу на прощанье сделать один подарок. Исполнение одного, самого сильного, вашего желания. Но, имейте в виду, произносить его вслух не надо. Не стоит даже мысленно пытаться сформулировать его словами. Моя помощь безошибочно выберет его в вашей душе и поможет ему осуществиться. Только сперва выслушайте одну притчу.

Жили на свете два брата, и крепко любили друг друга. И случилось так, что один из братьев заболел – тяжело, безнадежно. А в далеких горах, в пещере, был камень, исполняющий желания. Мало кто до него доходил, потому что труден и опасен был путь, а еще потому, что камень ни с кем не говорил. Никакие просьбы и пожелания на него не действовали, и исполнял он, не спрашивая, только одно, но самое сокровенное, желание. И вот пошел брат просить за брата, не мешкая и не сомневаясь, потому что уверен был в себе и своем любящем сердце. Прошел все испытания, прикоснулся к волшебному камню, и со спокойной душой вернулся домой. А там его встретили крики, слезы, скорбь – брат умер. А дома его ждала комната, полная золота.

Я недоуменно спросил:  

— Учитель, но у меня же нет брата?

— Потом вы поймете смысл моего рассказа. А сейчас вам пора в путь. Прощайте. Желаю вам всего доброго на вашем пути. Возможно, когда-нибудь мы снова свидимся.

Я улыбаюсь блаженно, заранее ощущая себя в прекрасном мире зеленых холмов и высокого неба, с крыльями за плечами…

Учитель обнимает меня, отстраняется, смотрит внимательно в глаза и сильно толкает в грудь. Я от неожиданности теряю равновесие и падаю на спину. Точней, должен был бы упасть. Вместо этого я оказываюсь под потолком операционной. Внизу толпа медиков в зеленых халатах и шапочках суетится вокруг сияющего операционного стола. На столе лежит забинтованный, но с голой грудью, кто-то, и лицо его под кислородной маской кажется мне странно знакомым. Да это же я! – думаю я и чувствую, что лежу на чем-то жестком, а меня теребят с разных сторон настойчивые руки.

— Есть пульс! – слышу я крик из-за спины.

— Отставить дефибриллятор! Дайте еще крови, увеличьте вентиляцию легких. И уменьшайте постепенно дозу наркоза, попробуем привести его в сознание.

— Доктор, он моргает!

— Ничего себе! Он еще и в сознании. Вы меня слышите? Если понимаете, что я говорю, моргните дважды. Так, есть контакт! Очень хорошо! Слушайте меня внимательно, раз понимаете. Мы оперировали вас после тяжелой аварии, вытащили буквально с того света. Операция прошла успешно, но потом ваше сердце остановилось. Мы бились за вас битый час. Вы в рубашке родились, наверное, или ангел-хранитель ваш подсуетился. Еще пара минут – и мы бы совсем отчаялись.

Отчаиваться из-за меня? Подумаешь, невелика потеря, не пропал бы и так, справился. Но как же здорово вернуться и снова жить! Эта мысль растянула мне улыбкой непослушные губы. Жаль было расстаться с мечтой о зеленой планете. Впрочем, не всё ещё потеряно. У меня там, наверху, образовались полезные знакомства.