Наблюдатели

Все это уже было.

О чем ни пиши, какую тему ни бери, об этом уже говорили лучше тебя. Талантливее тебя. Значимее тебя.

Интересно, есть ли такая форма — "значимее". Странно звучит, нужно проверить. Он, не поворачиваясь, зацепил словарь на полке за спиной. Безошибочно вытащил нужный том, потянул на себя. Ворох бумажек (черновики, чеки, рекламные листовки пиццы всех сортов) веером разлетелся по паркету.

"Да дьявол с ними, после подберу".

Тренькнул мобильный.

— Так, не поняла: опять дома заседаешь, чертов ты отшельник? — без приветствия атаковал яростный и звонкий женский голос в трубке.

— Допустим, — мягко ответил он.

— Есть у японцев термин — "хикиккомори". Это такая скотина, которая не выходит из дома, сидит за компом и всех бесит. Никого не напоминает?

— И я тебя люблю, сестра. Что у тебя нового?

— О-о-о, чего расскажу, — удовлетворенно потянули в трубке с интонациями опытного комедианта перед микрофоном, — Государство так бережет детей от алкоголя (молодец), что заодно немного бережет меня. Вчера на углу Петроверигского наотрез отказались продать мне пиво — паспорта, мол, нет. "Посмотрите", — говорю, — "в эти глаза. Вот в них красные капилляры, вот под ними мешки, вот вокруг них лицо цвета "февраль в Мытищах", все это в обрамлении седых на треть волос. Вам не кажется, что композиция в целом намекает: "30 лет, развод, бизнес в России"? А она мне: "Нам ролик показывали, так могут выглядеть семнадцатилетние", ты прикинь?

— Скорбь. Захотелось выпить за семнадцатилетних.

— Мне тоже.

— А потом что?

— Ну, она спросила, есть ли у меня с собой права. Ответила: "Обязанности. У меня с собой только обязанности".

Девушка в трубке певуче рассмеялась.У него в груди, как всегда, потеплело от этого звука. Любимый голос.

— Ты хорошо выглядишь.

— А ты — нет. Ха-ха-ха! Пройдемся, плесень? Только не заводи, пожалуйста, опять свое "чего я там не видел" и мозговой исторической белибердой не грузи. Сегодня хороший день. Воздух как в горах, облака как молочная пенка. Тебе понравится.

— М-м-м.

Он мельком увидел себя в зеркале, вздрогнул. Черные волосы паклей, под глазами сине-фиолетовые мешки. Кожа даже не бледная, серо-оливковая. Вытянутая майка с надписью "Beer Purple", потертые джинсы. Если в рассказе о себе холеная сестра кокетничала, то с ним была прямолинейна как камаз: внешний вид на троечку.

— У твоей двери через 4 минуты.

— Твою мать, Аня.

— Но-но. Маму нашу не трогай. Мигом собрался! У меня есть кофе!

— Ладно…

Сестра не обманула насчет погоды. Теплое лето на закате — нежаркий август, свежий ветер, носящий запахи сдобы, близкой воды и сладкого кальянного дыма. Поляны рыжих "ноготков" на бульварах пахнут детством и карамельными петушками. На Покровке и Чистых гуляют парочки и пьяные компании. Все ловят последние теплые дни.

Хорошо.

А кофе оказался редкостной дрянью.

— Где ты взяла это ведро позора?

— На Яузском, в "Тайм&Лайм". Новая кофейня, все дела. Тебе не нравится?

— Не бери там никогда.

— Неплохое начало, не совсем "спасибо", но лучше, чем ничего, Котян. А че так?

"Котян" хмуро улыбнулся уголком рта. Вот, думал он, смотрясь в витрину, детское прозвище подходит как никогда: драный кот, Костян-Котян. Ане в детстве не давалась буква "с".

— Сейчас там кофейня. До нее был бар. Чуть раньше аптека. Еще раньше — продуктовый магазин. А до революции там была чайная лавка, ее еврейская семья держала. Мне кажется, кофе не приживется — история не та...

— Кто о чем, а лысый все о фене. Кот?

— М?

— Это мне твое прикладное краеведение! Денег хоть приносит? Монетизировать уже, может, талант?

— Мне много не надо.

— Бабу тебе надо, Кость. Ба-бу.

За разговорами дошли до Хохловской площади. Точнее, ямы. Площадь долго копали, докопались до большого, хорошо сохранившегося участка белокаменной стены XVI века. Стену сохранили, вокруг возвели амфитеатр. Теперь на нем круглые сутки сидят, болтают, слушают музыку, едят пиццу (белые картонные коробки не влезают в урны и лежат вокруг, как мозаичные элементы ландшафтного декора). Брат с сестрой посмотрели вниз.

— Обратите внимание, — начала Аня поставленным голосом, — здесь встречаются будущее и прошлое!

— Всюду жизнь, — хмыкнул Котян, глядя на возню кучки малышей у стены, — Здесь раньше…

— Так, стоп. — Аня остановилась, насмешливые зеленые глаза стали суровыми и озабоченными, — у тебя что, опять "эти дни"? Как голова?

— Да нормально. — Костя повел плечом, — Терпимо. Только я…

Костя вдруг встал как вкопанный, изучая фигуру за спиной сестры. Он онемел, ладони превратились в мокрый лед.

— Да что там, тебя ж за ногу?

Аня резко обернулась. Девушка. Серое платье в пол, грубые кожаные сапожки, на голове — платок, схваченный полоской ткани. На плечах плотный шерстяной плащ, сколотый фибулой. Возможно, новгородка, век примерно XIII, отрешенно вытаскивала из памяти лекции по истории костюма сестра.

— Как это вообще, откуда она здесь, почему прямо посреди всего современного?! — в ужасе бормотал Костя.

— Спокойно. Ты не сходишь с ума.

— Ты что, ее видишь?!

— Все видят, дебилушка, — расхохоталась Аня.

Девушка тем временем подошла ближе. Остановилась, достала из рукава мобильный, из-за уха — сигарету. Нетерпеливо переступила с ноги на ногу:

— Алло, привет. Нет, сегодня не заеду. Прости, я говорила, что не обещаю. Ну не надо...

И уже Косте с Аней:

— Огонька не найдется?

Аня полезла в сумочку искать зажигалку, вполголоса выговаривая Косте:

— Дурак ты, Котян, и уши у тебя дурацкие. Тут вчера начался реконструкторский фестиваль, "Временами неплохо", что ли. Не помню название. По всему Бульварному кольцу реконы сидят — кто мясо жарит, кто ткет, кто горшки лепит. Аниматоры, умельцы, креативщики. Алкоголики, тунеядцы, хулиганы. Вот и она оттуда. Видишь шатры?

— Ну.

— Баранки, блин, гну. Черт, аж меня испугал. Они тут еще неделю тусить собираются. Ты при виде каждой девицы в историческом костюме будешь подскакивать? Может, голову, все же, полечить?

"Голову полечить". Костя этот совет получал регулярно, с самого детства. От ребят во дворе — фантазия у маленького Кота была что надо. На полном серьезе — от отца, когда в свои пять лет впервые слег с мигренью на несколько суток. Вначале хотел выть, но, когда свирепый болевой синдром уложил его ничком в кровать, мог только постанывать и время от времени просить: пить, компресс, говорить тише, не включать свет.

Тогда бабушка решительно взяла все заботы на себя. Оббежала дружественных медицинских светил, выхлопотала исследования и лекарства. И раздраженного отца, которому болеющий Котян мешал декламировать очередной монолог, отчитала беспощадно:

— Это тебе не со сцены языком трепать! Ребенок с бесами сражается! Оставь его в покое и вали в свой театр, своей головой займись.

Отец патетично раздувал ноздри, но отступал.

Бесы скоро начали волновать и самого Котяна. Голова болела регулярно — не хотелось ничего, даже умереть. И — как будто этого было недостаточно — он начал видеть разную ерунду.

Впервые это случилось вскоре после приступа. Костя, которого едва уговорили выйти на прогулку, понуро переступал по бульвару, стараясь не топтать солнечных зайчиков. Каждый шаг отдавался гулким стуком в виски. На долю секунды, сощурившись от очередной волны боли, он выпустил бабушкину руку.

Обернулся — рядом никого.

Бульвар смотрелся пустым и будто осиротевшим, только навстречу шли девушка и девочка, видимо, мама с дочкой. Мама, стройная блондинка, отчитывала дочь за пятно на платье. Необычным казался не разговор, а собеседницы. Здесь они были чужеродными, как наклейки в альбоме с акварелями: будто их вырезали из другого материала и шлепнули посреди рисунков. Прически, платья — такие Котян видел только в старых мультиках. На девочке было коричневое платье и фартук, два банта, гольфы, на шее повязан красный платок с острыми уголками. Вдобавок ко всему, казалось, и воздух вокруг них был другой: тянуло сыростью, высоко в кронах блестело желтым. Листья мокрыми золотисто-рыжими тряпками лежали на асфальте, где — Костя точно знал — их только что не было, на улице лето. Котян снова сощурился, прижал ладошки к лицу.

Они прошли мимо, не обращая на мальчика никакого внимания, старшая при этом не прекращала читать нотации. Миновали еще несколько метров — и как будто растворились. Шли два живых человека, и вдруг ни следа.

— Костя! — оказалось, бабушка все это время стояла рядом и трясла обалдевшего Котяна за плечо.

— Подожди, ба.

Костя рванул вперед. Пробежал пару десятков метров. Попетлял вокруг деревьев, посмотрел под лавками. Никого. Совершенно сухая, прокаленная июльским солнцем, дорожка. Как это? Что это?

— Костя-я-я, я ухожу, — настойчиво повторяла бабушка, втайне радуясь, что внук ожил и чем-то заинтересовался — вот уйду, а ты один останешься, и тебя дядя милиционер заберет.

— Ба! БА!!!

Много лет спустя на какой-то студенческой посиделке Котян снова их увидел — маму и дочку — улыбающимися с фотоснимка в пыльной раме. От удивления забыл о стакане в руках, чуть разжал пальцы (пенная коричневая жидкость тонкой струйкой пролилась на кафель кухни).

— Аккуратней давай, рукожоп! — гоготал из-за плеча однокурсник Тема, который давно уже выпил свою меру.

— Эт кто? — Костя изо всех сил делал вид, что спрашивает из вежливости.

— Эт мама моя, — Артем, пошатнувшись, ткнул пальцем, — мелкая. Идет с б-бабулей в первый класс. Хы-ы. Рассказывала, что хотела перед школой научиться писать, нашла в столе чернила и пятно на платье посадила. Везуха? Перед линейкой!

— Тем, а она…

— Чё?

— Прости, она умерла? Мама?

Тема на секунду попытался сфокусироваться, чтобы понять, шутит ли странный однокурсник Костян и хочет ли тот сам умереть — желательно, прямо здесь, от его, Артема, рук. Не смог. Прорычал туда, где по его мнению, должно быть котяново лицо:

— МАМА МОЯ?! Да пошел ты…! Мама в командировке! Ты ударенный, что ли?!

И, сопя, утопал в комнату, свирепый и белобрысый, как викинг.

***

— Ко-от, — Аня слегка раздраженно махнула у него перед носом.

— М?

— О, ты здесь! Мило. А я подумала, уехал в чертоги разума, меня пригласить забыл. Съедим по пицце?

— Не. Мне домой надо. Работа.

— Ну тебя.

На том и расстались.  

Сестра побежала "рулить проектами", сути которых Котян не понимал, подозревая только, что там надо смеяться, пить вино и очаровывать современных художников — или чем обычно занимаются амбициозные столичные дизайнерши?

Костя зашел в подъезд, устало поднялся на третий этаж. Ключ в замке провернулся с привычным скрежетом (надо менять), дверь, шурша и подтаскивая за собой комки пыли, уползла внутрь.

— Костенька, — скрипуче позвали откуда-то из-за спины.

Он вздрогнул всем телом.

— Доброго вечера, ИннСергевна.

— Доброго и тебе. Что, снова нездоровится?

— Ну-у…

— Давление шалит, — соседка уверенно кивнула, — ты б высыпался, а то голова гудеть будет. Как ни иду утром под окнами, у тебя еще свет! Ты бы поберег себя-то.

— Спасибо, Инна Сергевна. Но дела.

— Себя, себя бы пожалел, дорогой мой. ВерМихална как померла, так некому и позаботиться о внуке. Эх, народ. Вот, держи, — она торопливо сунула ему в ладонь лист из блокнота, исписанный аккуратным учительским почерком. Крупные буквы с завитками ложились в идеальные, как кованая ограда, ряды, — рецепт отвара от мигрени. Держи-держи.

Поковыляла к себе, что-то бормоча под нос. "Милая она, хоть и не всегда меня узнает уже. Бабушка была бы рада, что мы иногда разговариваем", — неожиданно подумал Котян, вежливо сжимая бумажку, — "впрочем, в одном она права: спать".

Идея отложить работу и вздремнуть казалась очень заманчивой. Костя тоскливо оглядел завалы бумаг: письма (одно из архива, посмотреть в первую очередь), два приглашения на встречи любителей истории, одно — на митинг за сохранение особняка. Гора рекламы. Изучение электронки дало примерно те же результаты, плюс четыре письма от заказчика, минус моток нервных клеток. Работать надо, и срочно. Может, сестра права? И сигареты кончились, черт бы их побрал.

Минуту спустя, гонимый никотиновой ломкой Костя бодро галопировал вниз по лестнице. Круглосуточная "шавермошная" — до угла и налево. Взять пачку и обратно. Интересно, это можно считать "выходом в люди"? В полутемном подъезде нашарил кнопку домофона (тревожный писк), толкнул дверь…

— Простите. Вы не могли бы мне помочь? Это срочно!

Голос врезался в костин невыспавшийся мозг. Парень сощурился — против света было плохо видно — девица, лет 25, пышная фигура, одета элегантно, но не по погоде — тонкое шерстяное пальто, кокетливая беретка на бок. "Сестра была бы в восторге", — отрешенно думал Котян.

— Простите, пожалуйста, вы должны мне помочь! Вы поможете мне? — настойчиво повторила она. Голос дрожал, серые глаза, по-лисьи очерченные ресницами  смотрели в упор.

— Что случилось?

— Мне кажется, там человеку плохо. Он на стене.

— Вы вызвали "скорую"?

— Нет, — она на секунду замялась, — понимаете, я не уверена…

— В чем?

— Да, в общем, ни в чем.

Несколько секунд Костя молча смотрел на нее.

"Не может быть".

— Вы имеете в виду, что там, возможно, просто спит пьяный?

— Да! — незнакомка оживилась, как будто схватилась спасительную идею, — возможно, пьяный. Мне нужен кто-то, чтобы помог его осмотреть. Знаете, ложный вызов стоит немалых денег...

Сотню метров до площади со старинной стеной Котян и незнакомая барышня шли в молчании. Демонстративно-расслабленном для Кости, напряженном для девушки. Она прерывисто вздыхала.

— Видите? Вот он!

— Где?

— Да вот же. Прямо на стене. В красной куртке.

— Простите, но я никого не вижу.

— Ой, — девушка вымученно хихикнула.

—"Ой"?

— Тень от фонаря так падает, как будто силуэт человека. И свет еще от вывески. Неловко получилось! Простите. Надеюсь, я вас не слишком сильно отвлекла?

Костя пристально смотрел на нее и молчал, держа долгую паузу — пожалуй, лучшее, чему научился у отца. Не торопясь, прикурил, затянулся, наслаждаясь моментом, — внутри его трясло. Не было никаких теней. И по тому, как собеседницу било крупной дрожью, как неумело она изображала улыбку и какая паника была написана на ее лице, он знал ответ на свой вопрос.

— Скажите, как часто вам показывают такие картинки?

***

Они разговаривали вполголоса в уголке круглосуточного кафе. Было тихо, бариста сопел за кассой, уронив голову на руки.

— Если с тобой такое случалось, странно, что ты не знаешь, как это дальше работает — Лиля хмыкнула. — Ладно. Начнем с начала. Представь, что у нас лекция.

— О, боги.

— Так вот. Каждый в мире зачем-то нужен…

— Продолжайте, капитан. Очевидные острова уже на горизонте, прямо за проливом Банальности.

Лиля немного нервно прикусила край бумажного стаканчика, оставив черешневый след от помады.

— К сути. В любом столетии рождаются Исследователи, Воины, Землепашцы, Художники, Врачеватели, Мастера, Менторы, Разрушители — и так далее. Заранее предопределено, что в мир придут люди с теми или иными склонностями. Нужные миру люди.

— Попахивает какой-то сектантской версией индуизма, сейчас ты должна предложить мне наркотический чай и печеньки. Ересь! Сжечь! — нервозно веселился Котян.

Лиля скосила глаза.

— Все рассчитано. Эволюционно или, может, волей какого-нибудь там Высшего разума. Встроенный механизм, программа против конкуренции и для выживания — каждый человек несет в себе зерно того или иного таланта, нужного для решения основных задач его времени. И развивает его. Ну или не развивает.

Фразу Лиля закончила, скептически разглядывая собеседника.

— Ладно. И кто я, по-твоему? — костина фирменная кривая ухмылка должна была изображать неверие, но колени по-честному тряслись.

— Ты — как и я — Наблюдатель.

— Я — кто?

— Нас еще называют Летописцами.

— Отлично. Правы были родители — видно, судьба моя быть бесполезным нищим филологом. С уклоном в историю! — Костя запрокинул голову и расхохотался.  

Лиля хлопнула себя по лбу. В темно-серых глазах начинался шторм.

— То есть, ты ничего не понял. Скажи мне: как часто ты видишь эти "картинки"?

— От пары раз в месяц до пары раз в день.

— И что видишь?

— Разное. Всегда прошлое. Кто-то ругается. Кого-то бьют. Кто-то врет. Кто-то играет или спит, или ест. Или пишет письма. Кто-то…умирает. Прочий бред.

— Костя. — Голос Лили звенел. — Думай, что хочешь. Что фантазируешь, болен или сошел с ума. Это не важно. Умоляю — продолжай смотреть.

Домой Костя добрался ближе к восьми утра, под гул мечущихся в пробках машин и звяканье трамваев. Рухнул на застеленную кровать. Отключился, но всего на мгновение. В дверь скреблись.

— Костенька! — Инна Сергеевна, судя по звукам, была настроена решительно, — Костя!

С трудом поднялся, взглянул в глазок, снял бесполезную цепочку, уперся взглядом в явно встревоженную соседку.

Протечка была ерундовой — Костя мигом устранил течь, затянул хомут.

— Ох, Константин Львович, — вздыхала Инна Сергевна, ставя на плиту чайник, — и откуда в тебе такие таланты?

— А что тут особенного?

— Не чета папе Лёве-то, ценный парнишка! — она хрипло засмеялась, —  Что будем к чаю? Сейчас посмотрю, что есть из сладкого.

Оставшись в одиночестве, Котян тоскливо огляделся, предвкушая вечер мемуаров сомнительной ценности. Хоть бы сбегать покурить, пока она ходит. Решительно взялся за ручку балконной двери, но жгучая боль резко (хоть и привычно) стянула его виски.

Скрючился, шипя.

— Ну и дрянь же ты! — решительный девичий голос швырнул эти слова с такой ненавистью, что Котян подскочил.

Резко развернулся. За его спиной в изменившейся до неузнаваемости кухне стояла высокая девушка в пестром платье. Ее руки были скрещены на груди, глаза, казалось, готовы метнуть молнию. Лицо, как и голос, казалось невозможно знакомым.

— Ой, Верка, прекрати, ну, — из комнаты лениво вышла вторая девушка, вылитая Инна Сергеевна, только на полвека младше, — вреда ей от этого точно не будет.

Костя вжался в стену. В ушах стучало.

— Если думаешь, что так ты добьешься своего, ты сильно ошибаешься! — Верка не соизволила повернуться к вошедшей. — И я очень советую перестать заниматься этими гнусностями. Иначе тебе же мало не покажется!

С этими словами она выскочила из кухни. Шарахнула дверь.

До Кости медленно доходило: бабушка! только что он видел живую, молодую бабушку! Как же смутно он ее помнит — детские воспоминания, все же, пластичная штука. Но что они не поделили с Инной Сергеевной?

Инна прошлась по кухне, что-то напевая под нос. Вытащила из-за чашек тетрадь и карандаш, прикусила губу. Вырвала листок. Недрогнувшей рукой вывела:

"Уважаемый Михаил Михайлович!

Пишу по Вашей просьбе. Довожу до Вашего сведения, что проживающая в данный момент на одной жилплощади со мной, дальняя родственница, Скопцова Полина Сергеевна семнадцати лет является не…"

Задумчиво отложила записку, крадучись отогнула край обоев над плитой, достала из открывшейся ниши шкатулку. Открыла. Внутри сверкнул гранями крупный перстень с прозрачным голубым камнем и цепочкой бриллиантов вокруг. Молодая Инна покачала его в руках, улыбаясь своим мыслям.

— Есть, говорю, в шифоньере шоколад, а есть где-то тут овсяное печенье... Костюш! Ты о чем задумался? — Инна Сергеевна, как всегда услужливая, дошаркала до кухни и остановилась в дверях.

Костя поднял глаза.

— Скажите, а вы давно здесь одна?

— Давно, Костенька! Со мной сестренка жила, троюродная. Да недолго. В 39-м забрали. Время, знаешь, было: кто-то из соседей косо посмотрел, кому надо стукнул — и нет человека. Красивая была девка-то. Так я по ней плакала..! Куда ты засобирался-то?

***

Лиля встретила спокойно — как будто ждала.

— У меня совсем нет времени, я продолжаю видеть херню, смысла которой не понимаю, и на которую я никак не могу повлиять, и мне нужна твоя помощь. Я готов.

На девушку сбивчивый рассказ впечатления не произвел. Сходила в кухню, принесла Косте воды. Удобно устроилась в кресле, поджав ноги в тряпичных домашних сапожках. Запрокинула голову и, казалось, отключилась на добрые полчаса.

— Смотри, какая история. — Лиля открыла глаза. — Девушки (их фамилия Вульф) дворянки немецкого происхождения. Они родные сестры, родители погибли во время гражданской войны, детей спасла прислуга. Чтобы найти концы было сложнее, их записали под разными фамилиями и внушали, что они дальние родственницы. Инна жила в Москве у дяди по матери, он как-то ловко перекинулся, сдал кучу людей — очень важный был человек. Вторая девушка — ее звали Полина — выросла в Вологде, у друзей семьи.

— Как ты все это узнала?

— Хорошо натренированный наблюдатель может вызывать "картинки" с подробностями в нужный момент. Я могу посмотреть, что за люди, где они жили, как их звали, чем они занимались — разные детали для восстановления событий.

— А перстень?

— Их прабабки. Золото, редкой чистоты топаз в обрамлении бриллиантов. Бесценная вещь, чудом уцелела. Мать Инны и Полины берегла ее, но недолго — сердечный приступ. После перстень забрала Инна. Полина, зная о нем, приехала обсудить, кому он достанется и что с ним делать.

— Не договорились?

— Как понимаешь, нет. Полина нашла для него покупателя из доверенных лиц — понимала, что это опасно, но была готова рискнуть. Она собиралась уехать из страны, деньги бы ей пригодились. Хотела звать сестру с собой.

— А Инна?

— Почему-то была уверена, что сможет выслужиться перед местным начальством, если отдаст перстень им. Глупо, да?

— Особенно для девушки, которую с детства учили прятаться.

— Твоя соседка была избалованной девицей и не дружила с реальностью. Потому она и написала этот бредовый донос на сестру. Возможно, была уверена, что невиновных не забирают — и тем более, что никто всерьез не возьмется за юную провинциалку из семьи вологодского учителя! Наверное, хотела убедить ее, что бежать опасно и бессмысленно, а сделка не состоится.

— Полина погибла?

— Да, почти сразу. Заболела тифом и умерла, еще на этапе, совсем одна. Страшная смерть.

— Страшно жить, зная, что ты в таком виноват.

Костя потер переносицу.

— Ладно. Чертовски печально и поучительно, но я все еще не понимаю, что мне делать с этой информацией.

Лиля придвинула к себе чашку и обхватила ее пальцами.

— Знаешь, а я тебе не скажу.

— ?

— Не из вредности. Просто не знаю. Как раз тут тебе предстоит разобраться, ты же это почему-то увидел. Я вижу очень далеко (до стрельцов под стенами и соляных бунтов), но вижу лоскутами, вспышками — и не всегда отличаю от реальности. Ты видишь очень подробно. Пользуйся талантом.

— Наверное, сначала нужно найти перстень. Но куда он делся?

— Отдали какому-то человеку. Мужчине. Дальше все обрывается, я ничего не вижу.

***

Наблюдатели нужны, чтобы зло не оставалось без шанса на исправление, а добро — без шанса на защиту. Чтобы нельзя было подменить одно другим. Чтобы перекраивать историю было сложно. Без свидетельств — пусть молчаливых, вынесенных за скобки, отстоящих по времени на десятки и сотни лет, ткань мироздания рассыпалась бы под пальцами чуть ли не в прямом смысле. Рождается мало наблюдателей (или они не выживают, или отказываются видеть) — жди войн и катастроф.

Лилька сыпала терминами из квантовой физики о влиянии наблюдателя на ход экспериментов. Костя честно засыпал над блокнотом.

— Год назад я была в тысяче километров отсюда. Городок маленький, картинок много. Увидела события, наверное, сорокалетней давности: на пустыре подростки лет 13-ти жгли костер, дурачились, пекли картошку. Платье одной из девочек вспыхнуло. Дешевая синтетика — плавится, припекается к голым ногам. Дети разбежались. Мимо шел парень, молодой пограничник. Задержался в гостях, торопился на автобус. Но пошел на вопли, увидел ребенка — рванул к ней, сбил пламя, помчал в больницу. Спас.

— И?

— Сейчас этому парню 74. Тринадцать лет сражается с саркомой. Из городка давно переехал поближе к детям, в московскую область. Незадолго до моего видения от него отказались врачи — говорили, ну все, иди домой умирай, больше ничего предложить не можем.

Потом всплыла та история. Ее должны были лучше помнить и он сам, и спасенная, но почему-то забыли. А я увидела. И оказалось, у него есть малюсенький шанс, дополнительный камешек в чашу весов на его стороне. Совершенно случайно нашлась квота. А еще — молодой и дерзкий врач, который взялся оперировать, чтобы позлить бывшее начальство.

Лиля улыбалась.

— Когда мы что-то видим, оно как будто уплотняется. Забыть, проигнорировать уже не выйдет даже если свидетелей не было или они лгут: раствор крепко схватился, зубами не отдерешь. Поэтому надо видеть. Надо высвечивать. Всем людям, конечно, не нам одним. Но иногда есть только мы.

— Было бы удобнее думать, что все это совпадения, а мы с тобой уютные шизофреники. — Костя остановился в дверях. — Хорошая история про пограничника, но что мертвые? В смысле, им-то что до наших наблюдений?

— Выспись, — Лиля покачала головой.

Он ворочался в кровати так, что несколько раз плотно замотался в простыню, — все без толку. Что-то в истории с Инной и ее несчастной сестрой не клеилось. Сон не шел. Вздохнув, Котян пошлепал в кухню попить воды и выкурить пару сигарет. Что-то упругое, шуршащее, на секунду оказалось под босой ногой. Смятая бумажка.

"Три столовых ложки корня валерианы с горкой...", — прочел Котян старательно выведенные буквы.

Стоп.

СТОП!

Вчитался еще раз:

"Три столовых ложки корня валерианы, цветков пижмы одна ложка..." — волевые, аккуратные, крупные буквы. Яростный нажим. Почерк человека, который привык получать, что хочет.

Что угодно, но не бисерные буковки из инниного доноса. "Может быть, с возрастом изменился", — вскипевший мозг Котяна судорожно искал какое-то логичное объяснение.

Господи. Ну конечно. Как можно было сразу не догадаться!

Час на поиски в интернете. Три минуты на сборы. Полторы секунды на прыжок к соседней двери и протяжный металлический треск звонка. Из глубины коридора зашаркали старческие шаги.

— Ну, здравствуй, Полина.

***

— Как ты понял?! Как ты это понял?! — орала, подпрыгивая от восторга, Лилька.

Костя возбужденно бродил по комнате в ее квартире и жестикулировал, как опереточная прима.

— Не складывался у меня паззл. Мечтательная дева, живет на всем на всем готовом, дядя высокопоставленный — и вдруг донос на родную сестру, которая заехала повидаться. Зачем? Глупость же. Тем более, с мотивом "испугать". Понятно же, что при таком анамнезе замели бы стопроцентно, концов бы не нашли. А Инна не дура. В видении нигде не было именно доноса. Было подозрительное письмо ее авторства с "довожу до Вашего сведения". Да мало ли что и кому!

— Так?

Костя прыгнул в кресло. Кресло качнулось, но устояло.

— Так вот, — отозвался он, сверкая глазами, — совершенно понятно, что Инна донос не писала. Я посмотрел еще три партии новых "картинок", получилось вот что: скромная девочка Полина приехала в гости к сестре с мыслью уговорить ту поделить перстень и свалить из страны успешной плановой экономики. Сестра Инна — мечтательница и богемная умница, огражденная от грязи могучим дядей — идею не поддержала. Наоборот, стала уговаривать скорее перстень отдать кому следует, чтобы у мятежной без пяти минут эмигрантки не возникло проблем. Как будто после их сразу простят и полюбят какими есть. Ха!

И вот сестры ругаются, конечно. Масла в огонь подливает Вера, моя бабушка. Ее страшно злила Полина, которая предлагала оскорбительные для комсомолки вещи — а Инна не отказалась от продажи кольца наотрез, взяла время подумать.

Инна чувствует себя со всех сторон виноватой и пишет другу дяди, главному редактору "Вечерки" Михаилу Позднову: мол, довожу до вашего сведения, что нашла помощницу-стажерку для Вас, Вы искали. Вот, родня моя вологодская, прошу любить, жаловать, оклад не нужен, дайте опыт. Живет со мной, не привлекалась, не замечена, толковая, рекомендую.

Лиля подалась вперед, переплетя и сжав пальцы до побелевших костяшек. В профиль она напоминала хищную птицу с гравюры. Костя продолжил:

— Хотела устроить ее в Москве. А у Полины случается кровавая пелена перед глазами. Она вспоминает все: как жила у чужих людей, пока сестра в огромной квартире красивым мужикам из театров модные пластинки ставила. Как подрабатывала, пока Инна без спешки себе факультет выбирала, как в огороде копалась с рассвета до заката, пока... В общем, вызверилась на "подачку", припомнила родственнице все, чего была лишена: от круга общения до жемчугов с кружевами.

А дальше — Шекспир нервно курит — сестра Полина стряпает безобразный документец, в котором придумывает такое, что у прожженных чекистов волосы на головах шевелятся и кожаные кепки прокалывают. Причем про себя, Полину Сергеевну Скопцову. Мол, приехала тут, собрания организует, и прямо сейчас устав контрреволюционной организации составляет. После переодевается в блузу и шикарное пальто сестры, берет ее документы и спокойно уезжает в театр. Нужные недописанные "доказательства" уже рассованы по квартире в стратегически важных местах.

— Почему ее саму не поймали? Почему она не вызвала подозрений?

— Она и вызвала. На допросе рыдала и говорила, что ничего не понимает: приютила мол, девочку из провинции, все ей дала, а она, она! В общем — то же, что делала в соседней камере по-настоящему страдавшая Инна. По-хорошему, в истории разбираться бы никто не стал. Сыграли два фактора…

— Дай угадаю — дядя вмешался?

— Мог бы, не успел. О нем после. Сначала был перстень — первая причина, почему одна из сестер уцелела. А перстень Полина дальновидно увезла с собой в театр в ридикюле.   

Лиля пригладила пальцами копну волос. Сощурилась подозрительно.

— Ладно купленные чекисты. Ладно дядя, который ничего не смог сделать. В это я еще могу поверить. Но друзья? Но соседи? Неужели никто не увидел разницы?

Костя вспомнил, как исказилось лицо старухи, когда он назвал ее настоящим именем. Столько лет притворяться тем, кем не являешься, уже наказание.

— А вот дальше самое интересное. Инна с дядей до приезда Полины успели пожить в этой квартире около месяца, не больше. Деятельная Инна, конечно, успела примелькаться. Но время было такое: жильцы менялись по щелчку пальцев, то въезжая целыми семьями, то уезжая ночью на неприметных машинах в один конец. Никто из соседей ничего не спросил, все побоялись. Какая-то девочка приезжала и пропала? Мало ли куда она делась. Тут вчера семьи из шести человек не досчитались, а вы говорите. К тому же, сестры (они погодки) были очень похожи, просто изумительно. Но главное не это. Помнишь мужчину, которому она якобы отдала перстень? Чекист. Он жил с ней потом и был прописан, я проверил. То есть, эта история была заранее продумана, понимаешь? И подозревать девицу было некому: у нее все было схвачено.

— Но твоя бабка…

— Знала. И презирала. Была уверена, что Полина найдет средство, чтобы отомстить — мало ли, кто их друзья. Дядя, кстати, тоже пропал. Бабка боялась за семью. А кто бы не стал?

***

Автомобильное радио зашипело, защелкало, выцепив неизвестную волну:

— ...по сообщению главного археолога столицы, год выдался чрезвычайно урожайным, — бравурно забасил диктор, — на днях бригада строителей, работавшая над реконструкцией одного из домов в Варсонофьевском переулке, неподалеку от Большой Лубянки, передала ученым любопытную находку: шкатулку со старинным золотым кольцом и документами довоенных лет. Специалисты пока не готовы с уверенностью сказать, кому принадлежали ценностей. Предположительно, хозяин был репрессирован.

Волна затрещала.

— Спасибо, Алексей. Немного о происшествиях, — бравурный бас сменился тревожным сопрано, — в центре Москвы по обвинению в мошенничестве и подделке документов задержана пожилая женщина. Следователи признаются — такого они еще не видели: обвиняемой без малого 96 лет! Обман вскрылся совершенно случайно, и помог в этом работник архива, который...

Шипение.

— Знаешь, Ань, — Котян повернулся к увлеченной дорогой сестре, — мне кажется, все уже когда-то случалось, и повторяется снова.

— Да? Не замечала.

— Похоже на то.

— И что нам всем с этим делать?

— Не знаю, честно говоря. Например, следить, чтоб не повторялось слишком сильно.

* **