ДРЯНЬ

В окна стучался ветреный февральский вечер. Товаровед обходила свою вотчину в последний раз, давая короткие указания продавцам: «Витрину помыть… Битые яйца распределить по решеткам с целыми… Да не так, не так. Трещиной вниз. Вот… У холодца продлить срок годности…». Нина рассеянно слушала, кивала и думала о том, что приготовить завтра: гороховый суп или кашу. От постоянного созерцания витринного изобилия, бессовестно хотелось мяса, желательно телячью вырезку, в семейный же бюджет вписывались только поджарые бледные куры, поэтому работать в мясном отделе с хорошим настроением было особенно трудно. Она занялась просроченным холодцом, тихо ругаясь и мысленно пытаясь накормить им надоевшего за день товароведа, а рядом дама в песцовой шубе до пят придирчиво выбирала бифштексы. «Вот бы мне такую!» – залюбовалась Нина, ожесточенно отдирая наклейки от банок и приклеивая новые. Мех манил, завораживал, приглашал прикоснуться, приобщиться к белой роскоши, навечно ощерившаяся голова на шикарном воротнике злорадно тряслась, издевалась и все смотрела, смотрела, смотрела прямо в Нинину нежную безволосую душу…

*   *   *

           Город швырнул в лицо пригоршню ледяной крошки, стиснул в каменных объятиях разгулявшуюся вьюгу, заставив ее застонать, и утащил на окраину последний переполненный автобус. Нине, распятой на холодном заднем окне, хотелось петь псалмы и изо всех сил лягаться. Вероятно, тогда это и произошло. Нине в сумку что-то подбросили, но обессилившая от борьбы с другими пассажирами сразу она ничего не заметила. И только дома открыла, чтобы достать пакет молока, и обомлела. Из дерматиновых недр выпрыгнуло что-то маленькое, черное и мохнатое и боком, боком убежало под диван.

         Стараясь не разбудить сына и мужа, Нина на цыпочках прошла в единственную комнату, служившую и залом, и спальней, и детской, и заглянула под диван.

– Эй, – шепотом позвала она. – Иди сюда.

         В дальнем темном углу что-то шевелилось и вздыхало. «Кошка что ли?» – мелькнуло у Нины.

– Выходи, – повторила она.

– Куда? – спросили грубым мужским голосом.

         Нина похолодела от ужаса.

– С-сюда, – сказала она, пятясь назад.    

– Нельзя. Дрянь только под диваном живет.

– К-какая такая д-дрянь?

– Я.

– Ты – дрянь? – промямлила Нина, чувствуя, что теряет сознание.

– Еще какая! – донеслось из угла.

         Очнулась на диване – отдохнувшая, выспавшаяся и, что удивительно, все помнящая. Вскочила, заглянула – в углу, действительно, что-то было. Она приготовилась завизжать и позвать мужа, который гремел на кухне чайником, но в этот самый момент увидела на стуле песцовую шубку. Не веря глазам, подошла и, как завороженная, погладила мех. Накинула на плечи, закружилась. Каждая шерстинка заблестела на воскресном солнце. Такая же, как у той! Только намного короче, выше колен.

– Тебе! – объявили из-под дивана.

         Нина готова была снова испугаться, но сердце, согретое дорогой и от того еще более чудесной теплотой, подсказало: «А что, хорошая дрянь. Нужная. Пусть живет». После она все выложила супругу. Тот, стоя на четвереньках, долго вглядывался в пыльную темноту, но так ничего и не заметил.

– Ну ты и выдумщица, Нинок! – пожурил он. – Так и скажи, что в кредит шубку взяла. Что я, не пойму?

– Да вон же оно! Вон! Черное такое! – тыкала она пальцем в угол. – Как же ты не видишь?!

– Ух, Нинок! Ну и актриса! – смеялся муж.

         Она обижалась. И потом, когда готовила гороховый суп, все заходила в комнату и заглядывала под диван, – и видела! видела! А они нет, ни муж, ни сын – весь какой-то впало-вогнутый и большеголовый. Шубу – да, а дрянь нет.

         После обеда шуба попросилась на прогулку. «Заодно проветрюсь, может, и правда, показалось все», – размышляла Нина, одеваясь. Как назло, было безлюдно, серые дома спали крепким зимним сном, и лишь на пустыре подвывала собака. Нина подошла к газетному киоску и стала рассматривать девушек на обложках журналов, и одна ей понравилась, потому что была похожа на нее, только глаза другие. Не такие, как у Нины, – небольшие, карие, уставшие, а ярко-синие, широко расставленные, с уверенностью взирающие на холодный мир.

– Вот бы мне такие, – прошептала Нина и повернула к дому.

         Первым изменения заметил сын.

– Ма-а-м, – протянул он, – что с тобой?

– Что со мной может быть? – потрепала его по щеке Нина. – Уроки сделал?

– У тебя с глазами что-то, – не отставал он.

         «Блестят, наверное. Еще бы, такая шубка!» – радостно затрепетала Нина и уставилась в зеркало.

       На лице ее произошли существенные перемены. Теперь у нее были разные глаза. Левый – свой, карий, а правый, как у той, с журнала, – синий, наглый, чужой. Нина истошно закричала. Прибежал муж, долго разглядывал новое око, разводил руками и утешал:

– А что, мне нравится. Это линза? Да, Нинок?

– Тебе! – раздалось из-под дивана.

– Ты слышал? – схватила она за руку супруга.

          Тот покачал головой.

– Ну как же! Только что! «Те-бе»!

– Может, по телевизору…

         И тут она догадалась, побледнела, в сердцах оттолкнула мужа и крикнула, просовывая кулак под диван:

– Ах ты, дрянь! Наполовину исполняешь?! Шубу короткую, глаз один?! – и зарыдала.

– Тебе! – только и ответили ей.

       И была пахнущая валидолом сизая ночь, и тополь царапал голой лапой стекло, и быстрая конница мыслей кружила по комнате. На рассвете Нина приняла решение.

– Ничего больше не пожелаю! – твердо пообещала своему разноглазому отражению в зеркале. – Вот же дрянь!

– Еще какая! – пробасили в ответ.

       Утром город загремел, проехал звенящим трамваем по последнему зазевавшемуся сну, выпустил тяжелый дым из заводских труб. Начался новый день. Коллеги воздали почести всему: и нужному, и ненужному. Гладили мех и заглядывали в глаз. Нина врала: шуба в кредит, в глазу линза. Зачем? Ну как же! Песец! Ах, глаз? Да так, прихоть, мода, знаете ли…

         А после была ревизия – коварный аспид, вылезающий из толстых папок с актами, прячущий банки с печенью трески в недосягаемое место, иссушающий розовые балыки раскаленным дыханием и заставляющий обшарить нижние полки в поисках недостачи. Стройными рядами цифр маршировали товарно-материальные ценности, и казалось, вот-вот и появится нужная сумма, но ныло сердце, предчувствуя беду.

– Раскидаю на всех поровну. В следующий раз внимательнее будете, – подвела итог товаровед.

       От зарплаты откололся огромный кусок и уплыл в небытие. Запахло гороховым супом с конечностями бледной курицы, привиделся впало-вогнутый сын с голодными глазами и муж, выносящий приговор: «Придется продать шубку-то». «Вот сука!», – не выдержала Нина. – «Конечно, если бы у меня была такая зарплата, тогда на эту недостачу – тьфу!». И пока тряслась полчаса до своей окраины, все думала, что доходы товароведа могли бы даже решить проблему с наглым чужим глазом.

– Тебе! – раздалось под диваном, едва Нина переступила порог.

         Но увлеченная мотовством денежных средств начальства она ничего не услышала.

         Несколько дней пролетели без сюрпризов, дрянь сидела тихо. Пока не подошло время зарплаты. На Нину низверглись самые ужасные немилости – получать было нечего. Кроме того, она осталась должна.

– Почему, почему?! Здесь где-то ошибка! – взывала она к совести бухгалтера.

         Та просила успокоиться и ссылалась на сумму, прописанную в договоре. Зарплата Нины была ровно в два раза меньше зарплаты товароведа.

– Это вам раньше почему-то больше платили, – пояснила бухгалтер.

        Муж снова не поверил и попросил прекратить орать «дрянь» и орудовать под диваном шваброй. Сын действовал на нервы, понуро повесив большую голову и сокрушаясь о невозможности дальнейшего существования без велосипеда. Чувствуя, что еще немного и она вышвырнет из дома всех: и то – черное мохнатое, и мужа с сыном, Нина позвонила подруге и напросилась в гости.

         Город смеялся над ней, являя на каждом углу ярко-освещенные рекламные баннеры, обещающие сытую беззаботную жизнь, и довольные лица прохожих.

        У подруги было тепло, уютно и пахло геранью. Нине показывали комнаты после ремонта и золотую медаль сына, в прошлом году окончившего школу.

– Сколько у вас квадратов? – поинтересовалась Нина.

– Почти шестьдесят. А у тебя?

– Тридцать шесть.

– Тесновато втроем-то, – заметила подруга. – Вам бы такую квартиру, как у нас…

– Если бы, – вздохнула Нина и представила, как бы хорошо, чтобы у сына своя комната, а она с мужем в зале, и кухню хоть немного бы побольше.

         «Наверняка и учиться лучше бы стал, может, тоже с золотой…» – прикинула Нина, но тут же спохватилась, вспомнив про выходки дряни.

        Вернулась она поздно, домочадцы уже спали. Легла рядом с посапывающим мужем и тут же отключилась.

– Тебе! – шепнули в темноту и тихонько засмеялись.

        Первым убыль в жилплощади обнаружил муж.

– Проснись, – тряс он Нину. – Ничего не понимаю, квартира что ли меньше стала?

         Через несколько минут Нина обнаружила, что комната потеряла квадратов семь, и теперь вся мебель стояла вплотную друг к другу; от кухни же оттяпали метра три, зайти в нее, и до того шести метровую, не было никакой возможности.

– Я же говорила, это все дрянь! – закричала Нина. – Отодвигай диван!

         Но двигать диван было некуда. Прыгая с кровати на стол, со стола на комод, с комода на пуфик, еле-еле собрались на работу и в школу. Вечером обмерили квартиру. Получилось квадратов двадцать шесть, не более.

– Сколько, сколько у тебя площадь? – терзаясь нехорошими сомненьями, позвонила подруге Нина.

– Почти шестьдесят, – ответила та.

– А точнее?!

– Пятьдесят два, – призналась подруга. – А что?

– Да я из-за твоего вранья лишних четыре метра потеряла! Ты такая же дрянь! – и Нина бросила трубку.

         На этом неожиданности не закончились.

– Ты только посмотри, что у него в дневнике! – возмущался муж.

         Нина посмотрела. Впало-вогнутый отпрыск клялся, что учил и понятия не имеет, почему все учителя сегодня поставили ему два с половиной балла.

– Вот как она вылезла, медалька золотая! – истерично захохотала Нина.

– Тебе! – радостно подтвердили знакомым голосом.

         «Что же делать?» – схватилась за голову Нина. – «Ведь должен быть какой-то выход».

       Город притих, зажал белый рот неугомонной вьюге, подмигнул сотнями желтых глаз и насыпал свежий снег на пустырь, словно пытаясь что-то подсказать.

         И вдруг ее осенило: спасение могло даровать лишь само мохнатое нечто.

– Может, часть мебели выкинем? – муж тоже не терял времени даром.

– Не отвлекай! – кинула Нина, загибая пальцы и что-то высчитывая.

        А после громко сказала:

– Эх, вернуть бы все дней на шестнадцать назад!

         Под диваном завозились, зашептали: «на два… восемь» и, как всегда, заверили:

– Тебе!

*   *   *

В окна стучался ветреный февральский вечер. Товаровед обходила свою вотчину в последний раз, давая короткие указания продавцам: «Витрину помыть… Битые яйца распределить по решеткам с целыми… Да не так, не так. Трещиной вниз. Вот… У холодца продлить срок годности…». Нина вздрогнула, провела рукой по лицу, будто смахивая паутину, достала из кармана зеркальце, посмотрелась и счастливо выдохнула:

– Карие. Оба. Ну и почудится же такое!

            Позже она занялась просроченным холодцом, а рядом дама в песцовой шубе до пят придирчиво выбирала бифштексы. «Дрянская шубейка, дрянская» – так, на всякий случай, подумала Нина и погрозила кому-то невидимому пальцем.

             Город одобрительно кивнул верхушками деревьев и стал искать новый приют своему маленькому черному слуге.