В поисках почившего автора. Постмодерн в литературе

Постмодернизм – философское течение, возникшее в 60-80-х годах ХХ века на Западе. П. выступает против идей и ценностей, выработанных в эпоху Модерна, т.е. Нового Времени, обвиняя их в интеллектуальной и нравственной несостоятельности. П. подвергает критике духовно-исторические основы европейской культуры, связанные с идеями прогресса, разума, истины, цивилизации, гуманизма, порядка и т.п. Для П. характерен крайний нигилизм и релятивизм, отрицание разумных границ во имя «полной» свободы.                  

(Философский словарь)

Вначале была традиция. Просто традиция, и этим всё сказано.

Делай, как папа велел, и будет тебе счастье. Не римский, конечно, а настоящий, родной твой папа.

Папа тоже делал, как дедушка велел, а он – как прадедушка и т.д.

Это и есть традиции.

Тогда всё было просто и понятно: вот так рисовать нельзя, поскольку отцы отмечали, что это не художество, а мазня. А вот так никто не пишет, не принято.

Просто и понятно.

Потом жизнь начала усложняться. Началась индустриализация. Появились просветители, операторы машинного доения и осветители. Они уже не хотели слушаться пап и, тем более, дедушек, все были сплошь нигилисты, но всё-таки ломать рамки в искусстве ещё не спешили.

Сначала художники испробовали робкий разрыв устоев дедовского реализма в импрессионизме, экзистенциализме и сюрреализме.

Мне возразят, дескать, были и раньше всякие там «Золотой осёл» Апулея, «Божественная комедия» Данте или «Тартарен из Тараскона» Альфонса Доде… Мол, сколько угодно мистики.

Какая мистика? Это самый, что ни на есть, гольный реализм. Оболочка только псевдомистическая, но жизнь изображена рациональней некуда. Человек ещё не готов был расстаться с великим демоном Лапласа [1], который царил над миром аж до конца XIX века. Но лёд тронулся, господа присяжные заседатели, и если уж ты скинул свой старый ЗАЗ-968 в пропасть от греха подальше, передумать и вернуть падение вспять уже никак не получится, даже если внезапно узнаешь, что следователь из Росгосстраха всё это время стоял у тебя за спиной.

Появился, например, великий сказочник Гофман. Ему приписывают немецкий романтизм, а по мне – это самый что ни на есть сюрреалистический модерн. Просто время ещё не пришло так его обозвать.

А Льюис Кэрролл? Это уже не просто модернизм, тут попахивает зрелым постмодернизмом. Абсурд и деконструктивизм в одном флаконе. Смерть автора, смерть структуры сюжета. В его «Алисе» нет чёткой сюжетной линии, это уже ризома. Чем не постмодерн? Ан нет. Время ещё не пришло, потому почесал наш уважаемый товарищ Льюис Кэрролл репу и решил: «Да ну его на фиг, какой постмодернизм? Побуду-ка я пока романтиком. Не поймут-с, Англия-с».

А как по мне, так чистейший постмодерн.

 «Победа революции в сотрудничестве рабочих и крестьян, Черемных М.М., «Окна РОСТА»

Но вот река времени зажурчала горной бешеной речушкой, и писательские форельки запрыгали по порогам вверх по течению.

– Так жить нельзя! – завопили в народе.

– Новой жизни – новое искусство! – мудро вторили им писатели.

Кто-то пытался спорить и бормотать о вневремённости классики, но было уже поздно. Поезд нёсся на всех парах, забыв тормозные башмаки на тихом перроне веймаровско-викторианской Европы.

Разрушим до основанья и что-нить построим взамен!

«Окна РОСТА» хором кричали с пустующих витрин о рождении нового мира на руинах старого. Но романтизм так просто не сдавался. Сначала даже пытался покусывать декадентов. Декаденты робко потоптались тогда ещё эстетскими викторианскими полусапожками по романтизму, в итоге Оскар Уайльд и компания подготовили неплохую стройплощадку с руинами старой литературы для модернизма. И тогда декадентство перестало считаться оскорблением.

Злые языки поговаривают, что во всём виноват Ницше. Это он якобы заметил, что Бог умер. Кто-то вспомнил Достоевского – «Если Бога нет, то всё дозволено». И пошло-поехало.

Пришел модерн. Не скромненько постучался, а вломился, сорвав дверь с косяка уходящего романтизма. Дошло до серьёзных инцидентов. Например, известен случай, когда некто Маяковский и Хлебников, одетые в вызывающе красные футуристические штаны, сбросили Достоевского, Пушкина и Толстого с парохода.

Что, удивлены?

Да нет же, вы не поняли. С парохода истории.

Но и это ещё не всё! Некий художник Петров-Водкин беспардонно перекрасил колхозных лошадей в красный цвет. Вот такие пироги.

«Купание красного коня», Петров-Водкин К.С.

Борьба была не шуточной, модерн победил, но ненадолго. На горизонте уже показался Весёлый Роджер на мачте тихо подплывающего постмодерна.

«Призыв к альтернативе», Йозеф Бойс

И это неудивительно. Народ устал от модерна. Круглолицая доярка и кузнец брадатый ещё как-то выдерживали Фицджеральда, Хемингуэя и Ахматову. Даже Кафку и Хаксли ещё можно было читать для повышения производительности труда на кузне и удоев на ферме, но вот Фолкнер с Марселем Прустом уже вызывали лёгкое несварение и завихрение мозгов,  а когда дошли до Вулфа и Джеймса Джойса, то не выдержали и возрыдали. Дескать, мочи нет терпеть, простодушия не хватает продираться сквозь дебри элитарной мысли, хочется чего-нибудь лёгонького под напевы Хулио Иглесиаса (не путать с Энрике).

Может быть, всё и обошлось, если бы не бесстыжий журнал «Плейбой». Да-да, вы не ослышались, именно с эпохальной статьи в этом журнале началась эра литературного постмодерна. Некий Лесли Фидлер так и написал: «Пересекайте границы, засыпайте рвы». А поскольку люди приличные «Плейбой» не читают, данную статью прочитало практически всё просвещённое общество, и рвы между жанрами, эпохами и границами дозволенного начали потихоньку засыпать.

Итак, что-то я увлёкся предисловием.

Что такое постмодерн? Постмодерн – это который после модерна, потому так и называется. Только это совсем другое. Я бы даже сказал, что это антимодерн. Постмодерн – это не продолжение модерна, это его отрицание. Всё разрешено. Нет автора, нет жанров и стилей, нет строгих правил. Есть только талант, который писатель, он же читатель, поскольку нет никакой разницы.

Перечислим основные признаки постмодерна.

1. Перформанс. Если в модерне есть цель, начало и конец, то в постмодерне главное – процесс, перформанс, игра.  Какая разница, что в конце? Надо расслабиться и получать удовольствие. Анархия – мать порядка. Всё, что вокруг и внутри нас, есть искусство.

Был такой случай. Некий бомж не знал, где бы притулиться на ночь, украл торговую тележку и улёгся рядом на выставке постмодернистского авангарда. Три дня жил припеваючи, его даже кормили, поскольку считали экспонатом. А чё, ведь искусство! Мусорное ведро на выставке не было экспонатом – так и им восхищались. Ведь действительно: как реалистично, от настоящего не отличишь!

2. Десакрализация, то есть демифологизация и дегероизация – это тоже постмодерн.

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона? – с пафосом спросил Романтизм.

– Мочилась, господин, – без намёка на пафос ответило глуховатое дитя постмодерна.

Отсюда и ненормативная лексика, стёб, глумление над сакральным… в посмодерне всё сгодится, ведь это и есть наша жизнь без прикрас.

3. Плюрализм. Нет одного варианта интерпретаций. Правы все.

– Это мой телёнок, его родила моя корова.

– Ты прав, – ответил мировой судья.

– Но как же, господин судья, я брал эту корову в аренду, значит телёнок мой, как и молоко.

 – Ты прав, – ответил мировой судья.

Истец и ответчик недоумённо переглянулись:

– Как же так, ведь мы не можем быть оба одновременно правы?

– Вы правы, – ответил судья.

Это и есть плюрализм, все правы. Художник нарисовал дерево, а посетитель решил, что это автопортрет художника. Спорить – моветон. Зритель всегда прав.

Как-то повесили картину Матисса под названием «Лодка» верх ногами. Точнее, вверх килем. Она провисела сорок дней, и все восхищались, пока ошибку не обнаружил один из посетителей. И не где-нибудь висела, а в Нью-Йорке, на «Выставке современного искусства» на Манхэттене. Думаете, зрители дураки? Нет, это и есть плюрализм. Как видишь, так и понимай.

«Лодка», Анри Матисс

4. Интерактивность сюжета (Interactive fiction или текстовые квесты). Автор окончательно панибратствует с читателем. Теперь читатель может даже участвовать в развитии сюжета. Есть такие фильмы и литература – у тех же Пелевина или Стивена Кинга. Можно найти электронные книги или интерактивное кино, а можно – обсуждать с автором каждую следующую главу по Интернету.

5. Доступность. Массовая культура – это вам не красивая фразочка в учебнике по обществознанию, а данность нынешней жизни. Искусство стало истинно народным, народ не хочет ждать, когда литературовед в пенсне им объяснит всё, что они только что прочитали. Народу надо  подавать в уже разжёванном виде. Но чтобы вкусно и не приторно, как от рыцарских романов или любовной лирики критического романтизма.

И вот пришла новая литература под лозунгом «Смерть автора». Теперь автор – это уже не некий член союза писателей, с эстетской бородкой. Народ начал понимать, что вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет.

Писать непонятно стало моветоном – точнее, ты можешь писать непонятно, но так, чтобы твоя непонятность была понятна. Вот как у Малевича квадратура черноты или «Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения» у Дали. Согласитесь, нихрена ведь не понятно, а как всё, в то же время, близко и понятно. А вот с Джокондой наоборот: всё, вроде, понятно, а чего она лыбится – до сих пор ни один суперумный эксперт не понял.

«Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения», Сальвадор Дали

6. Ризома (фр. rhizome «корневище») – определение Ж. Делёза и Ф. Гваттари, согласно которому в  постмодерне развитие должно описываться не линейно, а путём переплетений линий, срастания двух или нескольких в одну, возврата и т.д. – как у Джозефа Хеллера в «Поправке-22». Вот где настоящий постмодерн. Налицо все признаки. Разбитый сюжет, та самая ризома вместо дерева событий. Нет структуры, нет хороших и плохих героев, нет даже логики. Есть только идея, которая очень глубока, как и всё в постмодернизме, и звучит примерно так: «Да катись-ка всё оно к чертям собачьим!».

7. Нарративизм. Вот, ты говоришь, литература. А чего она, особенная, что ли? Зеркало и есть.

Был такой философ-постмодернист Лиотар, он часто просыпался утром: ещё даже тапочки не успеет нашарить босыми ногами, а уже начинает старую песню, мол, надоели метанарративы, давайте вернёмся к нашим маленьким жизненным нарративам. И так каждое утро. Надоел всем, мочи нет. Ведь никто же не поймёт, что это за нарративы такие. Оказалось, всё просто.

Метанарративы – это Большая история, а нарративы – это наши маленькие жизненные истории, и нет между ними никакой логической связи, вот и вся недолга. Но постмодернисты любят непонятными словами умничать о том, как надо в постмодерне быть простым в доску и ближе к народу. О чём это я? Ах да, о метанарративах. Так вот, в литературе метанарративы – это большой сюжет (метатекст), а нарративы – это маленькие минисюжетики. Зачем нам эти большие сюжеты? – ведь в жизни всё просто: завязка, развязка, кульминация, а эпилог всем известен и так. Длинные романы стали неактуальными, а если и пишут их, то разбивают на кучу параллельных сюжетов. Думаете, это писатели чудят? Не при чём они. Это жизнь стала такой клиповой, а писатели – что писатели? – они лишь зеркало новой реальности.

8. Симулякр. Классическая картина: автор с чувством выполненного долга пришёл в редакцию с портфелем, заполненным засаленными листочками рукописи романа «Шея» в трёх частях. А редактор ему и сказал:

– А в чём фабула, каков главный замысел вашего романа?

Автор озабоченно почесал затылок, ведь гад к стенке припёр, не переписывать же всё. Дай, думает, новое слово сочиню, всё равно редактор не признается, что не понял, – и выпалил с умным видом:

– Симулякр.

Редактор удивлённо вскинул брови, но вовремя опомнился, снова принял солидный вид эксперта и отвечает:

– Ну так бы сразу и сказали. Ладно, сгодится.

Автора звали Жан Бодрияр, он тоже был философом-постмодернистом. Симулякр, по его мнению, – это фантом реальности. Это то, чего не может быть, как у Филатова. Вот писали вы раньше о чём-то реальном – пусть даже сказку или фантастику – но всё равно реализм из всех дыр бесстыдно просвечивал. А тут пришел бодренький дядечка по имени Жан и сказал: «Бросьте ваши сказочки, всё в мире симулякр». Сказал, как отрезал. Даже операцию Пентагона «Буря в пустыне» назвал симулякром. Вот такой постмодерн, уважаемые читатели, моего научного, но, вместе с тем, постмодернистского, и потому истинно народного трактата.

9. Интертекстуальность. Всё смешалось в доме Облонских: эпохи, жанры, герои… Заходишь на кухню в малогабаритной хрущёвке, а там шестикрылый Серафим ест яичницу с лифтёром Петром с третьего подъезда, а тем временем в туалете громко справляет нужду маркграф Роланд, который не может понять, отчего не щербится его меч Дюрандаль. Ничего святого. Причём в тексте запросто могут присутствовать элементы других произведений, не обязательно с указанием первоисточника (отсылки).  Даже слово для этого умное придумали – интертекстуальность. Кстати, данный текст тоже не исключение.

***

А что же у нас? Да всё то же. «А почему надо рисовать именно так, а писать вот так и никак иначе?», «Я знаю парня, у которого валяется в подвале настоящий подлинник Моны Лизы», «Толстой – отстой, даёшь Нью-Васюкинскую литературу». И пошла-поехала гаврилиада. Тихо и незаметно на сцену литературного пространства выплыли «Москва-Петушки» Ерофеева. Слава Лён приписал это эпохальное произведение к новому жанру – рецептуализму. Только вот не прижилась его идея, ведь какая разница, рвы между жанрами всё равно читатели «Плейбоя» уже закопали.

Теперь и у нас постмодернистская литература стала истинно народной. Захожу как-то в платный туалет. Бабушка из окошка не торопится давать сдачу и спрашивает:

– А как вы относитесь к Довлатову?

Поняв, что просто так мне не отделаться от бабушки, я отвечаю:

– Довлатов – это сила, но за одного Битова двух Довлатовых дают. – Увидев брезгливую гримасу, поспешил добавить:

– Зато Ерофеев – истинно народный писатель-алкоголик.

Бабушка изобразила категорическое «фи» и сразу вспомнила, что зарплату ей не за Довлатова платят. И тогда я понял, что постмодерн проник во все сферы жизни.

Всё начало успокаиваться, и народ уже готов был принять новую реальность, но тут произошло великое событие, которое перевернуло сознание мировой общественности. Некий художник Павленский прибил свои тестикулы к брусчатке. В мире назрела культурная революция. Народ вопрошал: «Доколе?». И действительно, народ начал сомневаться, не психи ли самые обыкновенные все эти постмодернисты? «Да что вы понимаете в перформансе?!»  – вторили им другие. Мир разделился на два лагеря. Одни всё ещё верили в деконструктивизм, другие тихо, ненавязчиво намекали, что не мешало бы декоструировать и сам деконструктивизм уже. Достаточно вроде как уже додеконструировались, пора бы уж что-то и конструировать.

И вот бреду я, задумчивый, по городу и никак не могу понять, умер ли постмодерн или жив ещё? А в голове – мысль – простая, как всё гениальное.

Предупреждение! Простые и гениальные мысли в эпоху постмодерна чреваты вывихом сознания.

Конструктив неконструктивен. Конструктивна деконструкция для реконструкции метанарративов. Проще говоря, дисконтинуитет метатекста есть суть проекции отнюдь не дивергенции событий, а типичной ризомы. А иллюзия рациональной редукции реальности есть симулякр.

А если серьёзно… Творите, и вам воздастся. Ведь не жанры делают человека человеком и даже не искусства, а сам человек, его душа. А где талант – там больше души и больше благости. Что мы ищем в чтении? Благость духовную, а в каком она жанре написана и какие метанарративы выражает – да какая разница? Была бы благость, всё прочее – симулякр.

[1 ]Демон Лапласа – мысленный эксперимент, согласно которому некий демон, знающий абсолютно всё, сможет предсказать будущее с исчерпывающей точностью. Отсюда следует, что если мы что-то не можем точно предсказать, то лишь потому, что нам не хватает знаний.

Экспериментальная проза и поэзия. Программа принудительного просвещения