Плюшевые друзья

Пролог

Это история о мальчике, который никогда не боялся темноты. Одним поздним февральским вечером он брел по дороге из старого леса к дому и встретил своего первого друга – крохотное зернышко тьмы, поселившееся затем в его сердце.

Мальчик с любопытством рассматривал его, заботился, прятал от людей, изредка обращавших на него внимание, и обнаружил, что приятель стал больше и сильнее, чем он. Из зернышка выросла бесконечность. Скрытый ото всех мир, рожденный из темноты.

Тьма показала ему, как по-настоящему вкусно есть и как для этого охотиться, как путать след и претворяться, чтобы их не нашли. У нее были на мальчика далеко идущие планы.

***

Интроспекция

Туман лежал на побережье так долго, что очертания бухты и погибших кораблей, превративших песчаную отмель в кладбище, утратили остроту и материальность. Здесь никогда не наступало утро. Только сумерки, время от времени сгущающиеся до темноты.

Начался прилив, и первая робкая волна лизнула плюшевую лапу, застрявшую в расщепе гнилого бревна. Шоня был потрепанным игрушечным медвежонком в зеленом вязаном жилете, который считал себя двухлеткой гризли, и предпочитал делать вид, что у него все хорошо.

— Что тут? Обед или опять пустышка? – неожиданно из сизой дымки выскочил комок грязных перьев, схватил медвежонка за пуговицу и начал трепать во все стороны. — Фу, гадость! Что это такое? Это твои кишки?

— Ааааааа! – набрав воздуха, Шоня заголосил, стал вслепую молотить темноту вокруг себя и заехал лапой в черный уставившийся на него глаз. Возмущенный птичий крик пронесся над бухтой, и черные скалы, поднимавшиеся над океаном, ответили долгим печальным эхом.

Испугавшись по-настоящему, медвежонок освободился из ловушки, и, подхваченный течением, поплыл все дальше от берега в залив. В отчаянии он приподнял голову над водой и не успел сообразить, что случилось, как огромный клюв раскрылся, схватил его и швырнул на песок.

— Прошу прощения, что это было? — фыркнул Шоня и попытался вскочить, чтобы продолжить обороняться, но промокшее отяжелевшее тело его не слушалось, и он рухнул обратно, чувствуя себя одновременно униженным, разъяренным и напуганным.

— Хм, оно живое! Тогда я оторву ему уши и съем! – приземлившись неподалеку, чайка ворчала глухим низким голосом и изгибала мощную шею.

— Меня нельзя есть! Я против! – пропищал Шоня, искренне жалея, что до двухлетки гризли он так и не дорос.

— Тысяча чертей! Что это за адское пекло? Ни еды, ни выпивки не достать! Вечность уже пытаюсь отсюда вырваться! Эй, куда это ты пополз? – она была в таком гневе и печали, что проглатывала целые слова, щелкая вместо них клювом, пока медвежонок незаметно отступал, держа курс на заросли чертополоха, за которыми поднимался лес.

— Извините, но мне пора – тьма наступает, а я не хочу встретиться с тем, кто в ней живет.

Чайка вытаращилась на него, снедаемая удивлением и любопытством.

— Я же не могу отпустить единственное живое существо, которое здесь есть кроме меня, и опять остаться голодной? – спросила она себя и взмахнула крыльями, поднимаясь в воздух.

Шоня закрыл глаза-пуговки лапами и задрожал. Длинной цепочкой по берегу бродили пустоголовые игрушки, и все они вдруг стали надвигаться на медвежонка. Ближе всех подобрался пластмассовый пупс с огромными глазами, окруженными длинными ресницами, в которых появилось сознание. Холодное и злое, оно было повсюду – в сломанных игрушечных телах и в темноте, которая их обволакивала. Только Шоня и чайка не принадлежали ему.

Пожиратель оттягивал сладкий момент нападения, когда хрупкая оболочка души лопнет, и восхитительные, никогда не повторяющиеся счастливые воспоминания, скопившаяся в них любовь детского сердца, тепло солнечных дней, уютный запах объятий и воздушные поцелуи – все это хлынет в его пасть и исчезнет во тьме. Ничего вкуснее в этом мире для него не существовало.

— Прочь! – огрызнулась чайка, ударила пупса в выпуклый лоб, проделав в нем дырку, схватила медвежонка за загривок и в несколько сильных взмахов крыла поднялась на головокружительную высоту.

Кукла бросила на нее гневный, но в тоже время испуганный взгляд и затопала дальше по песку. Крошечная блеклая монетка солнца показалась над горизонтом, и чайка полетела за ним, отталкиваясь не только мощными огромными крыльями от тьмы, но и сердцем от опротивившего ей мира.

— Вы все еще планируете мной пообедать? – прошептал Шоня, пытаясь отвлечься от парализовавшего его страха. — Не обижайтесь, но я все-таки скажу – вы ошибаетесь. Нам не нужна еда. Каждая игрушка знает: мы живы, если нас помнят и любят. Поэтому ваши привычки мне кажутся ужасно странными… Ааааа! – заголосил медвежонок, когда чайка раскрыла клюв от удивления, и он свалился в темноту.

— К-к-как это так? – она перестала работать крыльями и, кувыркаясь в воздухе, полетела вниз. — Ерунда какая, я не игрушка, я – настоящая птица!

Зацепившись за вывернутое под странным углом крыло, медвежонок потянулся к птичьей голове и закричал.

— Машите крыльями! Вы забыли, как это делается? – он попытался показать ей, но вместо этого прижался всем телом к жестким грязным перьям. — Смотрите, мы движемся навстречу солнцу! – в его голосе послышались нотки восторга.

— Ты - гадкий обманщик, — из черного глаза скатилась слеза, — как ты мог так со мной поступить? Я была настоящей! А теперь я не могу летать! Отцепись от меня! – она сделала крен, чтобы смахнуть прилипалу.

— Ваши крылья никуда не делись, работайте ими, и все получится, — пробурчал медвежонок.

— Ха-ха-ха! – горько рассмеялась. — Да ты совсем глупый! Чтобы летать, нужна свобода! А ты отнял ее у меня!

— Я не хотел… Как я мог это сделать? Давайте вернем все обратно?

— Ты сказал, что я подделка, — грустно ответила она и добавила, немного поразмыслив. — Свобода живет только там, где не претворяются. Честность дает крылья, а обман их забирает…

— Так не верьте мне! Вы же сами знаете, кто вы такая! Какая разница, что я сказал, — возмутился медвежонок, окончательно запутавшийся в ее рассуждениях.

— Да вот не могу, гадость ты плюшевая! Ты единственный, кто заговорил со мной за долгое время. Хочу или нет – я тебя слышу. Берегись! – направив все усилия, чтобы вернуть контроль над непослушными крыльями, чайка развернулась, и солнечный диск оказался сбоку. Медвежонка стало затягивать в круг слепящего холодного света.

— Что это такое? – пискнул Шоня, отчаянно сопротивляясь притяжению.

Чайка задрожала. Словно из ткани или картона, ее крылья бесполезно хлопали по воздуху, лишь имитируя полет - это были потертые крылья никому не нужной игрушки.

— Он выследил нас, — задыхаясь, прокаркала она. — Провалиться мне, это не солнце – это его глаз! Мы внутри Пожирателя!

Пустота, в которой они падали, стала наливаться силой. Ее цепкие щупальца потянулись к ним, но, выдернув из хвоста чайки пару-тройку перьев, с шипением растворились. Светящийся диск сжался, превратившись в далекую едва различимую точку, и только зловещий недовольный гул напоминал о том, что хищник остался голодным. А Шоня и чайка скользили навстречу неизвестности.

Иногда падать – это все, что остается.

***

Августовский вечер на побережье

— Сашенька, пора домой! Скоро стемнеет! – женщина в кухонном переднике поправила золотистые волосы и свесилась с веранды, пытаясь разглядеть сквозь буйную поросль деревьев полоску пляжа.

Гладь океана сверкнула в лучах послеполуденного солнца, ослепив ее на мгновение, но она успела заметить макушку сына, согнувшегося над каким-то бревном, и вернулась к раскаленной сковороде, где бекон уже подрумянился и довольно шкварчал. Последние дни лета выдались прозрачными от холодной утренней росы и счастливыми. В сонном воздухе опустевших на время каникул улиц уже слышался шум подступающих школьных будней и осенней суеты. Все было почти идеально, только пропавший плюшевый медвежонок вносил нотки разлада и грусти.

— Мам, он должен быть где-то здесь! – крикнул в ответ растрепанный мальчишка. — Завтра вернусь, — буркнул он и окинул пустую прибрежную полосу подозрительным взглядом.

Огромный топляк, заросший водорослями, ничего не ответил. В длинном остром расщепе на его боку торчал обрывок зеленой шерстяной нитки, почти незаметный среди пахнущих рыбой и сыростью водных лиан. Впереди, где за линией горизонта скрывался грузовой порт, над волнами парили чайки, изредка бросаясь вниз за добычей. Их крики, смешиваясь с гулом грузовых механизмов, наводили на Сашу тоску, и он поспешил домой.

Солнце незаметно поползло по безоблачному небу вниз. Отовсюду потянулись запахи свежеприготовленного ужина и дымок разогретого гриля. Среди свай старого пирса прятался худенький оборванный ребенок. Устраиваясь на ночлег в спальном мешке, он наблюдал за миром, который его не замечал, со стороны и раньше - часто плакал, но теперь, вместе со своим другом-тьмой они охотились и выжидали.

Мальчик втянул океанский бриз своей впалой грудью, в животе заурчало, и он сглотнул выступившую слюну. Не осознавая, он долго рылся в потрепанном рюкзаке, пока не вытащил странную уродливую игрушку, напоминавшую птицу.

— Фу! – мальчик швырнул ее в воду, но как только волна прилива подхватила ее и понесла вглубь океана, бросился за ней и, схватив, крепко прижал к себе. – Это неправильно, что у тебя и у меня нет имени, — его голос был похож на скрип несмазанного замка. — Просто я очень давно не слышал, как меня зовут, поэтому и забыл. Я слышал, как охранник супермаркета орал на одного мерзкого старика: «Пошел отсюда, Джона!» Пшел отсюда! – мальчик закричал и рассмеялся. — Ты будешь – Джонки! – заключил он. – Больше не показывайся мне на глаза, Джонки, иначе мне придется с тобой разобраться! — пригрозил ребенок, подражая голосу отца, и лицо его скривилось от страха.

— Т-ты знаешь, она мне никогда не нр-равилас-сь. Меш-шает! От нее вся пищ-ща гор-рчит.

На песчаную отмель, окутанную легкой дымкой тумана, медленно опускалась ночь, накрывая побережье черной лапой в крапинках мерцающих звезд, но здесь, в тени одряхлевшего пирса расправляла перепончатые крылья тьма и, положив тяжелую голову на когтистые лапы, уставилась на ребенка бездонными глазами-колодцами.

— Я не брошу ее, — прошептал мальчик и почувствовал, как тьма прикасается к нему, ласкает и согревает сердце ледяным огнем голода. — Я люблю тебя, — мальчик улыбнулся, повиснув в воздухе над мокрым песком и нежась в лапах темноты.

— Д-да, я з-знаю, мальчик, — ответила она, — и я поняла, зачем нам эта отвратительная птица, — ее голос, чуть громче океанской пены, стал тише, и слова проникали сразу в душу ребенка. — Вы удивительно похожи, и она поможет нам выйти! Только представь – что такое игрушки? Жалкие крохи чувств, которые передает ей человек. Какие же вкусные тогда должны быть люди! Подумай, мальчик! – ее голос сделался слаще меда, а забота об их будущем выглядела такой искренней, что он открылся ей полностью, позволяя тьме сочиться сквозь его хрупкое детское тело. — Эта ужасная чайка нам поможет! В ней заперто очень много боли, разочарования, но, соединившись с твоей силой, она позволит нам охотиться сначала на детей, потом, когда мы пресытимся ими — на взрослых… Никого! В этом жалком мире не будет никого, равного нам! Мы будем делать все, что захотим! – она поцеловала его и отстранилась, довольная собой.

— Мне придется ее съесть, — задумчиво сказал мальчик. — Я не смогу - даже когда прикасаюсь к ней, меня жалит, — недовольно продолжил он, но тьма тут же нашла выход.

— А нет ли тут поблизости кого-то, которым ты хотел бы пообедать? – ехидно заметила она. Мальчик молча кивнул и поджал губы.

— И он, и его дурацкий медведь, который столько времени претворялся пустышкой. Они целиком из любви и солнечного света.

Волна наслаждения прокатилась по тьме. Черный туман закипел, сжимая мальчика за горло так, что он захрипел он боли и рухнул на жесткий песок. Удивленный, он посмотрел в полуприкрытые глаза тьмы, и ему впервые захотелось сбежать.

— Как зовут мальчика? – прогремела тьма, сотрясая подгнившие сваи так, что те заходили ходуном.

— Саша, — ответил он, и тут же пожалел.

— Пр-рекрасно! Саш-ша!

Потрескавшиеся доски настила затрещали от напряжения. Издали одинокий пирс стал похож на выбросившегося из воды кита, сотрясаемого в предсмертных муках. В разлитой над побережьем летней ночи прогремел взрыв. Пирс взлетел на воздух. Какая-то невидимая сила разорвала его на щепки, подбросила и швырнула обратно наземь. Заголосила сигнализация потревоженных автомобилей и воцарилась краткая тишина, в которой робко гавкнул малыш-бигль, прячась за ногу любимого хозяина — Саши.

***                    

Интроспекция

— Зачем мы вообще куда-то идем? Тут ничего нет! Я устала, — в отчаянии прокаркала чайка и, запрокинув голову, издала громкий раздраженный вопль. — Давай подождем, что будет дальше.

— Я для себя направление выбрал! Нам - туда! – медвежонок продолжал уверено шагать в темноте.

Подкравшись, чайка схватила его, подбросила вверх и швырнула в противоположную сторону.

— Ну и куда ты, говоришь, идешь? – усмехнулась она.

— Крайне невежливо так делать! – Шоня неожиданно прикрикнул на нее. — Туда! – он ткнул лапой перед собой и двинулся вперед. — Я думаю, здесь вообще нет направления, — он начал рассуждать вслух. — Это такое место, где нет обычного верх-низ или право-лево. Тут все измеряется намерениями, понимаешь? Я не иду на север или юг, я иду к своей цели. А наша цель – выбраться отсюда и спастись. И если я, в отличие от тебя, продолжаю движение, приближая нашу цель, то делаю эту работу за двоих! Могла бы хоть немного мне помочь! – медвежонок искренне удивлялся неизведанным новым переживаниям – гневу и упорству.

— Ни дьявола непонятно, что ты несешь, но хочешь – топай! Мне и тут неплохо, — огрызнулась Джонки и добавила, — мало ли кто там притаился, впереди.

— Тогда нужно решить это дело! – Шоня остановился и, уперев лапы в бока, развернулся к птице. — Значит, мы разрываем нашу дружбу! Выбраться отсюда и приложить хоть немного усилий ты не хочешь, а нас двоих моя воля не вытянет. Каждый сам по себе, согласна? – вместо тонкого детского голоса, медвежонок заговорил басом и в конце, не удержавшись, рыкнул на Джонки.

— Что?! – заголосила чайка. — Да как ты смеешь? Друзья?! С тобой? Нужен ты мне больно! Даже съесть тебя не хочу уже, противно! – взмахнув ослабевшими крыльями, она поднялась над медвежонком и полетела прочь, пока не растворилась в пустоте.

— Ну, вот и все, — грустно произнес медвежонок и сел, — почему-то мне больше не хочется никуда идти.

Сколько он провел в одиночестве, уставившись на свои лапы, медвежонок не знал. Времени тоже не существовало там, где они оказались, поэтому их расставание было одновременно мгновением и вечностью.

— Подумаешь, какой нашелся! — ворчала чайка и сложила крылья, — устала. Может быть, упаду куда-нибудь, только бы отсюда выбраться. Проклятье! Сейчас бы хоть два глотка горло промочить! А еще бы вдохнуть соленый океанский воздух… — неожиданно ее падение ускорилось. — Все парни такие – умные, правильные, а по сути – предатель! Как он мог меня бросить! Видите ли, ему тяжело идти за нас двоих! Так ты сам это решил, меня не спросив. Может я бы совсем другое направление выбрала! У меня, например, другая цель! – чем дольше она рассуждала, тем сильнее выходила из себя и превратилась в несущийся со скоростью света шипящий комок растрепанных перьев. —Ха-ха-ха! Я – настоящая пуля! Нет никого быстрее меня! — она хохотала, давясь потоком воздуха, и продолжала кричать. — Куда тебе до меня, крошечный двуногий! Нам нужна цель, чтобы идти, бла-бла-бла! – передразнила его Джонки. — Нам нужно чувство! Желание, страсть! Нужно что-то, что будоражит кровь, отчего голова идет кругом, и тогда мы летим к этому! Йоху! – неожиданно Джонки запела, и ее хриплый противный голос обрел мягкую пластику звучания. — А ты продолжай идти пешком, посмотрим, кто быстрее выберется! Я лечу! Лечу-у-у!

— Скоро ты разобьешься, не пора ли остановиться? — прошептала тьма.

— Кто это сказал? – всполошилась Джонки и перевернулась в воздухе, — ой мамочки! – пискнула она, вдруг испугавшись скорости, с которой неслась в неизвестность. — Я не могу затормозить… Не умею! Помогите!

— Кого ты просишь о помощи? Тут никого нет, — тьма лукаво улыбнулась.

— Но ты же тут! Протяни мне руку, — возмутилась Джонки.

— Это так не работает - твои чувства, ты их и останови. А меня ты только утащишь за собой. У меня же нет таких безумных эмоций, чтобы потушить ими твои. Я же нормальная, — тьма наслаждалась, втыкая все новые и новые иголки в сознание чайки.

— Тогда дай совет, — каркнула Джонки.

— О! Раз ты теперь слушаешь советы, скажу. Тебе нужна мечта. Сильнее этого только любовь, но ты не знаешь, что это такое. А вот мечту вполне сможешь освоить. Ну, так что? Согласна? – тьма парила над ней, жадно вглядываясь в трепещущую душу Джонки. — Чего бы ты хотела больше всего на свете? Забудь обо всем! Где ты сейчас и что происходит – все это ерунда. Представь что ты – это не ты, а та, которая может стать счастливой. Ну! – надавила тьма, сгорая от нетерпения.

— Я – настоящая, живая птица! – прошептала Джонки, оцепенев от страха и прораставшего внутри нее ростка вдохновения.

— Глупость! – перебила ее тьма. — Такая птица умрет, и ее останки выбросят в мусор. Туда же, где подобрали и тебя. Думай!

— Я… Я больше, чем обычная птица, я бессмертное существо, рожденное, чтобы летать над миром, — звенящим голосом ответила чайка и расправила в тот же миг выросшие до гигантских размеров крылья.

— Лучше, — довольно заметила тьма, — теперь лети к этому, к настоящей себе! И не позволяй никому встать у тебя на пути! А я помогу, подскажу, что нужно для этого сделать, — подхватив чайку, тьма понесла ее вперед, вплетаясь в каждое перышко, забираясь все глубже и глубже в ее переполненное болью сердце.

***    

Переплетение миров

— Геракл, где ты, малыш? – проснувшись от громкого лая, стихнувшего так же внезапно, как появившегося, Саша вывалился из гамака на дощатый пол, запутавшись спросонья в колючем шерстяном пледе. — Ко мне! Геракл? – он поднялся, окинул растерянным взглядом веранду и темную полосу океана вдалеке.

Что-то было не так. Неправильно, словно в окружающий мир закралась ошибка или вирус, который может уничтожить все. Саша не смог бы объяснить это маме, но безошибочно почувствовал, что надвигается зло, и щенок предупредил его об этом.

— Джона, вы еще здесь? – перегнувшись через перила, он позвал старика, однако в высокой траве гулял только ветер. Остался или ушел, он вряд ли поможет. Такие, как он, могут и не заметить чужую беду – слишком заняты своей печалью.

— Кто здесь? – Саша потребовал ответа и отступил, протягивая руку к двери в кухню.

— С-солнечный мальчик, — пронес ветер со стороны океана, — мальчик потерял с-своего др-руга, — следом за шепотом, ползущим, словно змея, сквозь непроглядную тьму, раздалось испуганное – гав! и все снова стихло, — хочешь его спасти?

— Отдай мне щенка, — Саша говорил уверенно, но глаза его расширились от испуга.

Перед ним на деревянные перила со скрежетом опустилась огромная тварь, прячущаяся в сумерках. Ее мощные крылья не помещались под крышу веранды. Где-то во мраке, окутывавшем чудовище, беспомощно барахтался, поскуливая, Геракл.

— А кого бы ты хотел спасти? Кто тебе дороже – этот жалкий комок мяса и костей или вот он?

Закричав от ужаса, Саша отшатнулся и повис на креплении гамака. Рука, высунувшаяся из темноты и сжимавшая его потерянного плюшевого медвежонка, была, несомненно, человеческой. Детской, бледной, будто бы безжизненной – рукой мертвеца.

— Он же просто игрушка, — всхлипнул Саша, — верни Геракла, пожалуйста…

— Слышал, ты ему не нужен, — рассмеялся мальчик во тьме и сжал медвежонка так сильно, что тот раскрыл свою маленькую пасть и завопил от боли.

— Шоня! – не веря своим глазам, Саша побледнел как полотно и бросился освободить друга.

— Боюсь, я не смогу с ней справиться, дружок, — прошептала чайка медвежонку. — Она не отпускает меня, вцепилась когтями в сердце и грозит разорвать, если я не буду ее слушаться! Но она оставит нас в покое, если я, — неожиданно ход мыслей Джонки изменился, и она посмотрела с колючим оценивающим прищуром на Сашу. — Просто маленький человек. Их и без того слишком много… Хм, странно, он такой красивый и теплый. Я что, краснею?!

— Нет, не отдавай меня тьме! Я не позволю, чтобы исчезло столько счастливых дней из его памяти. Прошу тебя, чайка, — Шоня запрокинул голову, чтобы посмотреть на нее, но смолк и отвернулся.

В том, что он увидел, не осталось ничего от его друга. Из сгорбленной детской спины выросли гигантские крылья, черные, как смоль, и острые. Вместо носа из лица торчал длинный клюв, блестевший в оранжевом свете лампочек, словно приготовленный для нападения нож. Тонкие слабые руки выгнулись под странным углом и заканчивались когтистыми лапами вместо кистей. Для этой новой Джонки медвежонок был чуть больше, чем пыль под ногами, но она услышала его просьбу. И выполнила. Внезапно и быстро, пока тьма не разобрала, о чем они перешептывались.

— Не смей! – задыхаясь от волнения, Саша бросился на чудовище, протягивая руки к любимому медвежонку, но Джонки была быстрее. Ей хватило мгновения, чтобы разорвать его мягкое набитое ватой тело и швырнуть в заплаканное лицо мальчика. На мордочке Шони застыло искреннее удивление. Лапы безвольно повисли, и как будто издалека он услышал, как зарыдал Саша. И кто-то невидимый, но почему-то хорошо знакомый захлопал крыльями в опускавшейся темноте.

Словно подкошенное неожиданным ударом, чудовище свалилось с перил Саше под ноги и стало извиваться, отчаянно шипя, будто огромная птица сражалась со змеей. Тяжелые крылья стали биться о деревянные перекрытия и притулившийся в уголке забитый книгами шкаф, оставляя глубокие царапины повсюду. Плед, гамак и новенькая корзинка Геракла мгновенно превратились в ошметки. Гирлянда замерцала, пульсируя в такт рвущемуся из груди Сашиному сердцу. Никто не пришел на помощь, не звонили телефоны экстренных служб, не визжала сигнализация уснувших по улице автомобилей, ни одна дверь не распахнулась, и не хлопнуло раскрытое окно. Ткань реальности вокруг них пошла рябью и натянулась до предела. Для тех, кто мирно коротал августовскую ночь в своих постелях, они были не более, чем привидевшийся кошмар.

— Я разберусь с тобой, с вами обоими после, — рявкнула тварь и, поборов прокатившуюся по телу судорогу, уставилась красными горящими глазами на Сашу, прижимавшего к груди искореженного медвежонка, — иди ко мне, — прошелестела тьма листьями старого вяза под крышей, — я отпущу их всех за одного тебя…

Зачарованный, Саша сделал шаг на встречу твари, и в тот же миг она набросилась на него, придавила к полу и впилась острыми клыками в хрупкую детскую шею. Ослепительный белый свет наполнил его тело и полился сквозь прозрачную кожу во вне, в жадно прильнувшую к нему тьму. Словно миражи веранду и улицу возле дома заполнили картинки прошедших счастливых дней, запахи, звуки, призраки запечатленных в его памяти людей. Все это было пронизано чистым ярким светом такой силы, что тьму отбросило назад. Захлебнувшись, она отступила в спускавшиеся на побережье заросли, и задрожала, но скорее от наслаждения, чем от испуга.

Поддавшись искушению, тьма сбросила сдерживающие ее голод оковы и отделилась от истерзанного ребенка, в чьем сердце нашла себе дом, и от полоумной чайки – ее внутренняя сила была ей больше не нужна. Она насытилась на столько, что рискнула выйти в реальность, не скрывая своей сущности. Тягучее облако мрака накрыло залив и стало расти. Своей тяжелой лапой она надавила на своих жертв, послуживших ей невиданным лакомым угощением, выжимая из них остатки нектара с такой алчностью, что не заметила, как по усыпанному звездами куполу неба побежала трещина. Там, за завесой реальности кипел хаос, для которого тьма была лишь блохой, и он уже запускал свои тонкие щупальца в этот мир.

— Я не стану делиться, — прогрохотало зловещее облако над бушующим океаном в то время, как Геракл, бесцеремонно выброшенный в заросли крапивы, очнулся, набрал полные легкие воздуха и залился таким пронзительным лаем, что немного, совсем чуть-чуть приблизился к одноименному герою мифов. На смерть перепугав задремавшего под лестницей старика, щенок начал рвать крошечными зубами его куртку и тащить наверх.

— Святые угодники, — выдохнул старик, предполагая, что успел преставиться во сне, раз на него лает окутанная ярким радужным светом собака, а раз такое дело, надо слушаться – заключил он, глядишь, наверх заберут, и, подобравшись, со скрипом, полез на веранду, схватив радостно визжащего щенка в охапку.

На последней ступеньке Геракл вырвался из его рук и яростно виляя хвостом подбежал к Саше. Мальчик лежал неподвижно, бледный, словно вся кровь вытекла из него, он сам напоминал сломанную большую игрушку. Но щенок не подал виду и принялся яростно вылизывать лицо любимого хозяина. Тусклое свечение, окутывавшее Сашу словно туман, стало сильнее, а Геракл превратился в маленькое довольно ворчащее и поскуливавшее от удовольствия солнце. В его крошечном щенячьем сердце была бездонная пропасть любви и обожания, которой он щедро делился с миром, довольный и счастливый, что выполняет свое предназначение.

Шоня поморщился, когда влажный жесткий язык Геракла прошелся по его затылку, и почувствовал, как жизнь возвращается к нему. Это было не тоже самое, что чувствовать себя новеньким медвежонком с биркой, тем более, когда в кишках гуляет ветер.

— Все из-за тебя! – мальчик, брошенный тьмой, забрался на веранду следом за стариком и, оттолкнув его, бросился к Саше, сжимая в руке крупный, найденный на берегу, камень. — Она бросила меня из-за тебя! – закричал он и замахнулся, пока Саша по-прежнему неподвижно лежал на полу. – Теперь я умру с голоду! У меня никогда больше не будет такой вкусной еды, таких сладких воспоминаний! — по его исхудавшему грязному лицу бежали слезы, обида и отчаяние душили его. Геракл с рычанием напал на исцарапанную ногу мальчишки, но тот как будто и не почувствовал. Его рука, сжимавшая камень, стала опускаться, и вдруг что-то больно ударило его по глазам. Вскрикнув от неожиданности и прижимая ладонь к окровавленному лицу, мальчик отступил и упал, споткнувшись о разбросанные повсюду книги. Камень вывалился из его пальцев и откатился в сторону, а странная игрушечная чайка продолжала назойливо кружить над его головой, время от времени нанося удары пластмассовым, но острым клювом.

— Что тут происходит? – сорвался старик, хватаясь за седые вихры, — милостивые боги, неужели я впрямь так упился, что мне это мерещится! Мальчика нужно спасти! – прихрамывая на левую ногу, он приблизился к Саше и опустился на колени, пытаясь нащупать пульс. — Тебя я тоже знаю, — рассеяно обронил он, скользнув взглядом на сжавшегося в комок за шкафом мальчика, брошенного тьмой. – Ты – Антон, твоя семья живет на другой стороне леса. Да, да… Жалко тебя, плохая семья, — ворчал старик себе под нос, успокоенный, что нащупал слабый нитевидный пульс.

— Антон, — неуверенно повторил мальчик, пытаясь распробовать собственное имя, а раз было имя, должно было быть и все остальное. Он перевел загнанный тревожный взгляд над старика, склонившегося на Сашей, вставшего в оборонительную стойку щенка бигля и плюшевую чайку, неловко ковыляющую к ним по дубовым доскам пола. Они смотрели на него настороженно, но без осуждения, и он глубоко вздохнул, так свободно, что легкие отозвались болью с непривычки.

Земля заходила ходуном и начала ползти наверх, одновременно небо спускалось с другого края. Возмущенный всем этим, Геракл стал носиться по веранде, взбираясь и перепрыгивая через скользящие на него книги и клочки подушек.

— Мы – стая, и мы не сдадимся! – рычал он. — Мы – одно целое! Настоящая грозная стая!

Хвост разноцветного теплого света струился за ним, превращая щенка в заблудившийся во дворе метеор.

— Давай же, разбуди его! – нетерпеливо бросила чайка, кивая медвежонку на все еще неподвижного хозяина. — Чего же ждешь? Без него мы погибнем! Все погибнет! – раздраженно каркала она. — Я тебе сейчас уши оторву!

— Опять ты за свое, — рыкнул Шоня и забрался Саше на голову, раздвигая лапами выгоревшие на солнце пряди словно заросли полевой травы. — Просыпайся! – позвал он, засунув голову в Сашино ухо, но ничего не произошло. – У меня не получается? – испуганно спросил медвежонок сам себя вслух.

— А поверить в себя ты не можешь? – Джонки начала снижаться, всерьез опасаясь, что ее друг не сумеет этого сделать.

— Но он же выбрал щенка, я не нужен ему больше, — едва слышно произнес Шоня и прижал лапы ко рту, будто бы сказал неприличное слово.

— Иногда дело не в том, нужны ли мы кому-то, плюшевый, — ответила чайка, — а в том, нужен ли кто-то нам самим. Ведь ты же отдал свою жизнь, чтобы сохранить несколько счастливых дней в его памяти, разве этого не достаточно?

— Если я снова живой, это считается? – недоверчиво уточнил Шоня. – Ааай! – он отмахнулся лапой от надвигающегося клюва.

Слабое желтое сияние вокруг медвежонка вдруг полыхнуло ослепительной апельсиновой вспышкой и, поглотив их всех, стало расти. Оно выплеснулось с веранды в сад, разлилось по песчаной косе и тихой спящей улице. Живое и теплое, он вспыхивало разными цветами, вмещая в себя свет каждого, усиливало оттенки и играло ими. Бесстрашно схлестнувшись с тьмой, сияние отбросило ее к разлому и прижало к своду ночного звездного неба. Медленно и постепенно земля стала возвращаться на прежнее место. Пелена оскалившегося разъяренного мрака ссыхалась в размерах, пока не превратилась в крошечную трепещущую точку тьмы.

— Этот мир принадлежит свету! – закричал Саша, надеясь, что она услышит, и перед тем, как проскользнуть в закрывающийся разлом между мирами, она услышала и усмехнулась.

— Надолго ли?

С громким хлопком трещина срослась и исчезла, оставив лишь горстку звездной пыли, рассыпавшуюся над присмиревшей океанской гладью. Завизжали сразу несколько сигнализаций, в домах по всей улице стали включать свет и распахивать окна, пытаясь понять, что так громыхнуло и разбудило их.

— На вот, — стесняясь чего-то, старик затолкал чайку в руки Саше и отвернулся, — пусть они оба у тебя будут.

Саша стоял неподвижно, оглядывая своих новых друзей, и светился от счастья, только теперь его сияние пряталось в глубине серых улыбающихся глаз.

Эпилог

Это история о дружбе, какой бы странной она не была, способной прогнать любую тьму.

N.B. Наличие щенка при этом обязательно.