Его звали Кудесник

Почему бы и нет, подумал резной лист клёна и, раскинув прожилки, сорвался с ветки.

В тот день я пришёл на работу раньше обычного. Ночью не спалось. Аня не пришла ночевать, осталась у мамы, а я плохо сплю, когда она не со мной. Её ровное дыхание рядом успокаивает. Вот уже несколько лет. В такие ночи мне ничего не снится. Ну, или почти ничего, что тоже неплохо.

В ту ночь я постоянно просыпался, долго не мог снова уснуть. Было то душно, то холодно. Часов в пять я плюнул и решил начать этот день.

Попеременно холодные и горячие капли воды стекали по мне и, создавая у ног маленький водоворот, исчезали в недрах канализационных труб. Мне было необходимо делать это каждое утро, чтобы проснуться. Чтобы окончательно понять, что я на самом деле пробудится ото сна. И что это реальность, а не продолжение сна. Я как-то раз попытался объяснить это Ане. Она сказала, что разницы нет. Она сказала: «Если ты открыл глаза, значит, проснулся. Вот и всё», — сказала она.

Наверное, поэтому мне с ней так спокойно.

Обернувшись полотенцем, поплёлся на кухню. «Странно, — думал я, наливая себе кофе. — Как странно, ты творишь свои обычные дела, а память время от времени подкидывает тебе воспоминания, не пойми зачем. Вот зачем я сейчас вспомнил о том, какие тёплые мама вяжет свитера. Наверное, потому что сегодня будет холодно. А может, просто нужно ей позвонить».

Я встал и подошёл к окну. На улице просыпалась осень. Небо затянуло серой бесцветной ерундой. Да, именно ерундой, так как ни тучами, ни облаками это не назовёшь. Столбик термометра упал почти до нуля. Осенняя утренняя ерунда. Хмарь и грязь.

Но маме тоже стоит позвонить.

Допив кофе и посмотрев на часы, я решил собираться на работу. Ну и плевать, что приду раньше. С кем не бывает. Высушив волосы, оделся: бельё, брюки, рубашка, свитер. Почистил ботинки. Натянул пальто. Долго рассовывал по карманам проездной, деньги, ключи, телефон и ещё какие-то мелочи. Вышел из дома. «Надо было взять зонт», — подумал, спускаясь на лифте, но возвращаться не стал.

Поэтому в тот день я пришёл на работу раньше обычного.

Больница. Место, где много боли. Мне всегда хотелось называть это место богадельней, хоть это и неправильно. Дела божьи, вершимые людьми. Этому жить, этому умирать. Хотя зачем? Кому сколько отпущено, тот столько и проживёт. Нет, нет. Зря я так. Врачи на то и врачи, чтобы людей от смерти спасать, а иначе зачем сюда переться. Через грязь, трупы, копание в кишках, запах формалина.

Я подошёл к воротам. Остановился. Посмотрел на часы — времени ещё навалом. Подумал, может, пошататься по городу, в парк ближайший сходить, посидеть на лавочке. Пнул комок грязи — испачкал ботинок. Да ладно! Какая разница, во сколько начнётся рабочий день, раз уж сам день начался непозволительно рано. Я решительно шагнул за ворота навстречу больничной дорожке.

Поэтому я ещё застал в коридоре того санитара.

Хирургия. Собственно, место моей работы. Когда поступал в институт, хотел работать именно здесь. Всё остальное казалось мне не таким интересным. Место, где стирается грань между жизнью и смертью. Так мне думалось. Пока учился, пока работал на «скорой помощи», пока не попал сюда. Потом я часто думал о том, люблю ли я свою работу. И вообще, что это такое любить свою работу. Люблю ли я смотреть, как оперируют людей? Нет. Смотреть на здоровых людей — да. Вот вы когда-нибудь держали чужое сердце в руках? Нет, это не форма речи. На самом деле сердце в руках. Нет? Собственно, я тоже.

— Здравствуйте, Виктор Александрович!

— Здравствуй, Петя. Что, ночь была тяжёлая?

— Да не то чтобы. Но не спокойная. Вот сейчас этих дотолкаю. Сто грамм приму и спать поеду.

— Ну, давай.

Молодой санитар по имени Петя очень торопился домой. Видимо, поэтому он вёз в морг не одну каталку, а сразу три, связав их между собой поясами от халатов на манер паровозика. Петя торопился, я его понимаю. Я стоял у лестницы и ждал, пока Петя прокатит мимо меня свой скорбный транспорт. Вдруг как будто ледяная рука прошлась у меня по затылку, на долю секунды мне стало чертовски холодно… и отпустило.

— Стой. А этого — когда привезли! — я ткнул пальцем в третью каталку.

— Наверное, часа полтора назад. С аварии. Там машины столкнулись, живых нет. Вот и этого парня не довезли. Дежурный сказал — его в морг. Ну, я всех по отделению собрал и повёз.

— Он ещё жив. Отвязывай.

— Но дежурный сказал...

— ОТВЯЗЫВАЙ!!!

Посмотрев на меня, Петя стал нервно отвязывать каталку. Узел не поддавался. Мне снова стало плохо. Тряслись пальцы, и холодный пот приклеил к телу рубашку. Найти объяснение тому, что со мной происходило, я не мог. Опыт, интуиция — все к чёрту. Просто я был абсолютно уверен, что человек, лежащий на этой каталке, жив, и в морг ему ещё рано. Узел наконец сдался. Я ухватился за каталку и покатил по коридору. Покатил его головой вперёд — так, как везут живого. Суеверный.

— Беги. Зови бригаду!

— А эти?

— Потом.

— Ага.

Петя со всех ног бросился впереди меня.

— Держись, парень! Я знаю — ты ещё жив. Теперь докажи это остальным.

Возможно, именно для этого я пришёл в тот день на работу намного раньше обычного.

***

Мы лежали в темноте обнявшись. За окном то вспыхивали, то гасли огоньки семейного уюта в доме напротив. Справа в наше окно робко заглядывал свет уличного фонаря, и по двору изредка проезжали машины.

Мы лежали в темноте. Анюта уткнулась мне носом в ложбинку между плечом и шеей. Я обнимал её за плечи. Лежать так мне было неловко и неудобно — рука стала затекать, но двигаться не хотелось. Я смотрел в окно и пытался сложить мигающие огоньки в картинки, но картинки распадались, не успев сложиться.

Сквозь вечерний шум пробивалось мерное дыхание ночи.

Сон не приходил. Я пошевелил затекшей рукой.

Захотелось поговорить.

— О чем ты думаешь?

— О снах, — с готовностью сказала Аня, словно только и ждала этого вопроса. — Мне редко снятся сны. А вот тебе снятся сказки, истории всякие, кошмары… Конечно, мне бы не хотелось, чтобы мне снились кошмары… Но почему так?

— Мне часто снятся очень странные сны. Истории, как ты говоришь. Только иногда кажется, что они реальные. Ну, во сне кажется, что они реальные. Просто есть сны, когда ты их видишь и понимаешь, что спишь, а бывают, что понимаешь, что это сон, только когда проснёшься. Сначала я их боялся, а потом привык. Свыкся, наверное. Да всем снятся сны и тебе тоже, просто ты их не помнишь.

— Ты никогда особо не рассказывал о своих снах.

— Случая не было… да ты и не спрашивала.

Анюта повернулась на спину, высвободив мою руку. Я устроился поудобней.

— Да… Сны — это ещё ерунда, вот события со мной происходят. Хочешь расскажу?

Аня с готовностью закивала головой. В отсвете уличного фонаря её лицо казалось нереальным полузабытым воспоминанием, бледной тенью, а рыжие волосы — пепельными, с пробегающей искоркой, когда она кивала или поворачивалась.

— Хм. Вещи всякие вижу, беда просто… Вон, например, сегодня в больнице…

Было слышно, как по двору опять проехала запоздавшая машина. В доме напротив потухли почти все окна, и только пять-шесть квадратиков, как ночные мотыльки, горели тут и там на тёмном исполине-доме. Яркая искорка опять пробежала по Аниным волосам.

— Ты никогда мне об этом не рассказывал…

— Знаю, заяц.

— Не называй меня заяц. Это как-то безлико.

— А он не называет тебя зайцем?

— Кто — он?

— Ну, тот замечательный парень, к которому ты уходишь.

— Кто разболтал?

— Никто. Я просто знаю.

— Не-ет. Это Ленка. Точно, Ленка!

— Да никто мне не говорил. Я просто знаю, что ты завтра от меня уходишь.

— И что ты скажешь?

Я чувствовал, как она напряглась. А ещё я понимал, что для неё всё уже решено. Да и для меня тоже.

— Ничего. Хочешь — уходи. Я знал об этом ещё в день нашего знакомства.

— И ничего не сказал мне!

— Тебе было хорошо со мной?

— Да.

— Если бы я сказал — этого бы не было.

— Ты странный, Витенька.

— Знаю. Спи, заяц, тебе завтра вещи собирать.

«Значит, она на самом деле уходит, и это был не сон… или не совсем сон… или просто интуиция», — я усмехнулся и уставился в потолок.

Утро не принесло ничего нового. Анна уходила, и всё. Сначала она очень долго разговаривала по телефону. Потом стала собираться. Я по мере сил и находчивости старался помочь, ощупывая при этом внутри себя появившуюся пустоту. Пустота появилась на уровне солнечного сплетения, и вначале я даже не заметил её, а потом она стала расти. С каждой убранной вещью, с каждым сказанным словом маленькая горошина пустоты росла.

Мы пообедали.

Потом поужинали.

Пустота росла. Она питалась мыслями и чувствами, она была всеядной, и поэтому всё шло ей на пользу. Всё в рост.

Приехало такси. Я помог вынести вещи и уложить их в багажник. Аня поцеловала меня в щеку и пообещала как-нибудь позвонить.

Я поднялся в квартиру. Походил по ней как старый брошенный пёс, тыкаясь во все углы, и, устав, сел на кровать.

Пустота выросла до моих размеров. Она стала звенящей. Пугающей. И готовой раздавить.

Я закрыл глаза.

Где-то, похоже, в прихожей, сухо треснуло зеркало.

***

Больничный запах не спутаешь ни с чем. Привкус натужной стерильности, помноженный на тошнотворный запах лекарств и растворов, плюс шлейф чужой боли и мочи и вынесенная за скобки отчужденная замкнутость медсестёр. Кафель, старающийся быть белым, и пыльные листья искусственных растений. Все больницы пахнут одинаково.

Молодой человек в больничной пижаме и клеёнчатых тапках без задников осторожно приоткрыл дверь в отделение. Оглядевшись, он удовлетворённо кивнул головой, словно отвечая самому себе на какой-то вопрос, и проскользнул в холл. В холле спинкой к окну стоял диван, обшитый белой искусственной кожей. Рядом высилась большая пальма с опилками в кадке.

Потоптавшись на месте, словно решая, куда ему теперь идти, молодой человек в конце концов сел на протертый диван, закрыл глаза и как будто застыл. Время от времени по коридору с деловой отрешенностью проходили врачи и медсёстры. Молчаливая нянечка прогромыхала вёдрами и, пытаясь вымыть полы, разводила мокрые полосы по светлому поцарапанному линолеуму. Молодой человек сидел, откинувшись назад, и казался нелепым разноцветно-полосатым пятном на матовой в царапинах и грубых швах поверхности больничного дивана. Так прошел час, может, два, а может быть, только полчаса — время вокруг молодого человека текло медленно, тягуче и неуловимо. Оно было наполнено серым, скучным, но настойчивым ожиданием. Он прислушивался к голосам.

— Вы кого-то ждёте?

Молодой человек медленно, словно нехотя открыл глаза и внимательно посмотрел на девушку в белом халате. Девушка ответила ему строгим взглядом и, засунув руки в белые карманы, повторила свой вопрос:

— Вы кого-то ждете?

— Да, — взгляд молодого человека равнодушно скользнул по фигуре медсестры вниз, снова вверх и наконец в сторону на кремовую шероховатость стены.

— Кого? — не отставала девушка.

— Врача.

— Какого? — девушка терпеливо и настойчиво вела свой допрос, поставив целью узнать все подробности.

Молодой человек задумался, потом, словно вспомнив нужное слово, слегка улыбнулся и ответил:

— Минашева.

Девушка улыбнулась и, неуловимо оттаяв, весело сказала:

— А Виктора Александровича сегодня нет. Он завтра будет. Завтра и приходите.

— Хорошо, — молодой человек нехотя встал и, шаркая тапками, направился к выходу из отделения.

— А вы по какому вопросу? — спохватившись, спросила медсестра.

Остановившись, парень повернулся и, скользнув по девушке взглядом, молчал, словно обдумывая ответ. Потом вздохнул и ответил:

— По личному, — и, подумав ещё немного, добавил: — Я завтра приду.

***

День выдался на редкость тёплым и солнечным, как последний привет от давно ушедшего лета и ласковое напоминание о будущей встрече. Сегодня я вполне мог себе позволить не только выспаться, а даже проваляться в постели столько, сколько влезет и ещё чуть-чуть. Во всяком случае, вчера намерение было именно такое. Я представлял себе, что проснусь совсем поздно, примерно тогда, когда люди обычно садятся обедать, а может быть, и ещё позднее, потом немного поваляюсь в постели и только после этого соизволю встать. Как бы не так. Удивительно яркое солнышко разбудило меня уже часов в десять, просто-напросто запустив в мое жилище шустрых осенних солнечных зайчиков. А уж они расстарались, чтобы я проснулся и понял, что день слишком хорош, чтобы провести его бездарно. Сладко потянувшись и всё же повалявшись ещё минут пятнадцать, я решительно встал и начал новый день.

Беспечно улыбаясь своим беспорядочно бестолковым мыслям, я неторопливо совершал утренний обряд превращения сонного человека в бодрствующего. На сковородке пыхтела и шкварчала яичница с луком и помидорами. Предвкушая вкусную трапезу, я намазал маслом большой ломоть хлеба и налил чай в любимую кружку. Мысль об Ане, что подарила мне эту кружку с двумя взлохмаченными лошадками, как резкая боль пронзила затылок и разлилась по телу тихой тоской. Я сделал осторожный глоток горячего чая и, развернув кружку, прочитал на ней надпись, которую знал наизусть: «На меня всегда можно положиться». Встряхнув головой, как собака, я попытался расплескать из себя эту боль и тоску. Удивительное дело — у меня получилось. Хорошее настроение вернулось ко мне, как преданный послушный пёс, и мысленно пожелав Анюте счастья, я принялся уминать свой завтрак. Насытившись, я задумался о том, как провести этот день. Был выходной, а значит, я предоставлен самому себе, своим желаниям и капризам. Для начала я решил прогуляться, так как ничего путного в мою голову не приходило. Прогуляться, а там… а там видно будет. «Пришло время ловить последних солнечных зайчиков, — подумал весело я и расплылся в самой беззаботной улыбке. — Последних зайчиков в этом году».

Блуждая по городу в состоянии щенячьего восторга, я вовсю глазел на разноцветные витрины, дома, людей, старательно обходил лужи и подставлял лицо свежему ветру. Мысли мои носились как суетливые бурундуки, временами делая внезапную стойку — короче, ни о чём конкретном и важном думать я просто не мог.

«Как странно иногда воспринимается время, — думал я, вышагивая по бульварам, — один и тот же временной промежуток для обычных дел — много. Для того, чтобы заглушить боль разлуки — мало». Мне в глаза светило холодное, но яркое солнце, легкий ветерок кидался под ноги вместе с клочками бумаги, сломанными сучьями и пустыми жестяными банками. Осень задумчиво шагала вместе со мной по городу, тихонечко снимая на ходу последние листья с деревьев, попадающихся ей навстречу. Временами она ностальгически улыбалась, иногда хмурилась каким-то своим мыслям. Ей было немного грустно, так как этот день был последний в череде солнечных осенних дней, как подарок от уходящей осени. Уже временами чувствовалась тяжёлая поступь зимы.

***

Каждый день, торопясь со станции на станцию, находясь под землёй в переходах из мрамора, камня и бетона, втайне уповая на надёжность конструкции, а чаще даже не думая об этом, мы мерно чеканим шаг под сводами метро, мимо отчаянно фальшивого «Полёта шмеля» и безмолвного причитания нищих.

Я вышел из вагона и влился в эту массу марширующих людей. В голове вертелся неспешный мотив, и я то и дело невольно замедлял шаг, получая при этом удары налетающих на меня людей. Захотелось выбраться отсюда, глотнуть пусть грязного, городского, но воздуха, однако я ехал на работу, а это ещё один переход и пересадка и ещё две станции в набитом вагоне — час пик, и всем надо успеть. И мне тоже. И значит, надо терпеть и ехать, и торопиться со всеми.

— Ну что, девушки! Чайком напоите бедного, невыспавшегося кудесника? — это я уже на работе. Впереди сутки дежурства, а я на самом деле сегодня не выспался, да, в принципе, как и в предыдущие дни, хотя хорошего настроения у меня от этого не убавляется. Вот сейчас нахально припёрся к медсёстрам и требую не только внимания к себе, но и чаю. Готов светиться улыбкой и рассказывать байки.

— Что это Вы не выспались, чем всю ночь занимались? — игриво отозвалась Карина, красивейшая девушка, за которой ухлёстывает весь медперсонал мужского пола и выздоравливающие пациенты со всех этажей.

— А занимался я, Кариночка, тем, — говорил я, усаживаясь поудобней на узенький диванчик — и как только они на нём умещаются! — тем занимался, что всю ночь думал о вас.

Девчонки заулыбались.

— Думал, — продолжил я, — думал, как же вы тут без меня. Вот так думал, думал и решил приехать. Тем более, что всё равно на работу пора. А вам без меня, наверное, скучно.

— Скучно, — подтвердила Маринка и несколько раз легонько качнула головой, скорчив смешную рожицу.

— Так вы будете поить доктора чаем или нет? — сердито воскликнул я и тут же рассмеялся.

— Будем! — девчонки засуетились.

Потом они рассказали мне последние больничные сплетни и истории. Карина вспомнила, что несколько дней назад меня в коридоре дожидался очень странный пациент. Она так и сказала — «ОЧЕНЬ странный».

— Он приходил несколько раз и всё время не в Вашу смену. Садился в коридоре и, закрыв глаза, как будто прислушивался к чему-то.

— Действительно странный. Ну ладно, пора и поработать, с вами хорошо…

Договорить я не успел, с шумом распахнулась дверь, и в комнату влетела Света — постовая сестра. Показывая трясущейся рукой в сторону больничного коридора, она, глотая от волнения слова, выдавила: «Там… там… в мужском… он… врача… он убьёт его сейчас!!!»

Нас смело в коридор.

Мы бежали по больнице, и Света, задыхаясь от бега, отрывисто пыталась рассказать, что происходит.

— Это тот… что Вас… искал… Мне Карина… рассказывала… Пришёл… Вас спросил… а потом… Сергей… Акимович… пришёл… мы поговорили… тот за ним… пошёл… а теперь убивает… я услышала… и…

Мы влетели в мужской туалет.

Я узнал этого парня сразу же, такое не забывается, и в моей тупой голове наконец-то сложился ребус из высказываний медсестёр, кто тот парень, что меня искал, и кого он искал на самом деле. Серёгу нужно было спасать, он уже даже не сопротивлялся, а только поддавался ударам, как тряпичная кукла. В голове в бешеном ритме пронеслись выдержки из истории болезни, а также личного дела пациента. Я очень интересовался этим случаем и старался как можно больше узнать об этом человеке, а потом другие дела, заботы навалились гурьбой, и я забыл.

— Каталку! Живо! — прекрасно понимая, что самому не справиться, я лихорадочно соображал, что же делать. Парень был боец. Из тех, кто прошёл ад, в который очень любят играть политики, прошёл насквозь и вышел с искалеченной судьбой и психикой. — Готовьте первый бокс.

Кто-то из девчонок с грохотом прикатил каталку, и я, налегая на неё всем своим весом, толкнул металлическую конструкцию в их сторону. Прекрасно понимая, что могу задеть Сергея, я не видел другого выхода, мне нужно было сбить с ног профессионала, оторвать его от растерзанного врача и остановить. У меня получилось; навалившись на парня всем телом, зачастил: «Тихо, тихо, тихо, тихо». Серёжа кулём упал на руки сестёр.

Это потом, у следователя, парень с сильным именем Никита будет говорить, что он хотел только поговорить, он хотел только узнать, почему его живого отправили в морг. Это потом он расскажет, что он слышал голос врача, и как очень долго, прислушиваясь ко всем голосам, искал именно этот. Именно этот голос. Искал этого человека, чтобы узнать, чтобы посмотреть в глаза, чтобы спросить. Это потом он поделится, что там, где он был, в боевом госпитале его собирали по кускам, и все верили, что он будет жить, а здесь! Через столько лет! А когда он его нашёл, то врач его просто не узнал. И его уже не волновало, что у Сергея было тяжёлое дежурство и многочасовая операция. Да и кого это уже волновало. И это потом невыносимо долго копались в больничных бумагах для того, чтобы выяснить, кто же был прав в тот день, а кто ошибался. Что я мог сказать, я сам не знал.

Всё это было потом, а сейчас на измазанном кровью кафеле сидел Никита и, раскачиваясь, как китайский болванчик, упорно повторял: «Врач так не должен, врач так не должен…»

***

Вернувшись домой, я первым делом поставил греться чайник. В зимний вечер горячий чай, да ещё с малиной или медом — это ж милое дело. А если ещё закутаться в мягкий плед, уютно расположиться в кресле-качалке и тихонечко раскачиваться, почитывая интересную книжку… М-м-м… Я сладко потянулся в предвкушении. Вот это я понимаю — зимний вечер. Когда-то я только мечтал о таком сладко-ленивом времяпрепровождении. И всё потому, что у меня не было этого самого кресла-качалки. Но месяца два назад я таки сподобился его приобрести. И теперь… Сегодня… мне оставалось только дождаться, как закипит чайник… Я прошёлся по комнате. Так, нужно поближе пододвинуть лампу, принести плед, положить пульт от телевизора под руку, вдруг расхочется читать. Осталось найти только книжку поинтересней. Перебирая корешки книг на полке, я вдруг краем глаза заметил странное шевеление у стола. Домашних животных у меня не было, тогда что же это? Я стал медленно поворачиваться всем корпусом…

Моя квартира не отличалась изяществом и многообразием обстановки: одна комната практически без мебели. Раскладной диван, телевизор на тумбе, книжные полки во всю стену, да так, чтобы солнечный свет на книги не падал, рабочий стол, старый торшер, ещё от мамы, да, и кресло-качалка — вот и вся обстановка. Всё, что нужно, и ничего лишнего.

…Я стал медленно поворачиваться всем корпусом. То, что я увидел, а точнее, разглядел, заставило меня судорожно сглотнуть и закрыть глаза. Захотелось перекреститься. «Не поможет», — подумал я и открыл глаза. Видение не пропало. Оно деловито выбиралось из крышки стола, в которую вляпалось, видимо, не рассчитав траекторию. Оно, это видение, было похоже на плотный сгусток желе со слабыми очертаниями какого-то лица. Я ещё раз закрыл глаза и даже для верности их протер. Открыл. Не помогает. «Желе» наконец-то выбралось и рвануло к окну. Влетев со всей дури в стекло, оно растеклось в блин и стало медленно сползать по поверхности, снова собираясь в комок. Я смотрел на всё это в странном оцепенении и не знал, что мне делать. Подойти, взять в руки и выбросить в окно? А смогу ли я взять «ЭТО» в руки? Забиться в истерике от страха или вызвать психиатрическую помощь? «Алло, у меня по квартире летает бесцветный комок желе, что мне делать?» — «Спокойствие, выезжаем». И вместо охотников за привидениями ко мне вломятся бравые ребята в белых халатах. А тем временем моё «привидение» снова собралось в комок и отправилось в новый полет. На этот раз оно пролетело рядом с моей головой и врезалось в книги. «А летать-то мы ещё не умеем», — подумал я и стал разглядывать своего гостя, благо теперь оно пыталось отлипнуть именно от той книги, что я собирался прочитать. При ближайшем рассмотрении желе оказалось совсем не желе, а чем-то плотным, но вместе с тем невесомым, как облако. Наверное, так и выглядят привидения. И черты лица, которые проступали на этом комке, были очень похожи… От неожиданности я даже подошёл поближе и постарался повнимательнее вглядеться в расплывающиеся черты. Да! Очень похоже! Но этого не может быть!!! Сбросив оцепенение, я кинулся к телефону и, путаясь в цифрах, стал набирать давно известный мне номер. После нескольких попыток, справившись с пальцами и мыслями, я набрал номер до конца и, замерев, стал слушать гудки вызова. «Возьми трубку, — молил я. — Только возьми, ведь этого не может быть!» Мысль билась в голове, как дикий зверь о прутья клетки.

— Алё, — до одури знакомый сонный голос.

Я быстро посмотрел в сторону моего «привидения». Оно стало медленно, очень медленно таять.

— Проснись, — тихо сказал я в трубку и вдруг почувствовал, что сейчас закричу.

— Что? — ответила она.

— Проснись! Немедленно! Проснись! — закричал я, уже не сдерживая, выплёскивая в крик весь свой страх и внезапную боль от того, что я подумал, что её уже нет. Ну и пусть она ушла, пусть только живёт. Пусть где-то далеко, пусть я её не вижу, но она должна жить.

— НЕМЕДЛЕННО ПРОСНИСЬ! И ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!!!

***

Чем больше я думал о том, что со мной происходит, тем больше запутывался. Я никак не мог поверить, что всё это реально, а не плод моего, безусловно, больного воображения. И вместе с тем, сегодня я размышлял о том, что, читая книги о всяких приключениях и фантастических событиях, я много раз недоумевал, почему главные герои так настойчиво отвергают, не верят в очевидные вещи. Что-нибудь происходит необычное, и оно отвергается, пока это самое «необычное» жареным петухом не клюнет героя сами знаете за что. Туда, куда сможет дотянуться. Вот так и я объясняю всё болезнью сознания вместо того, чтобы принять «очевидные вещи».

Вот с такими мыслями я шагал по коридорам больницы. Вчерашний визит Ани в виде «привидения» выбивал меня из привычной колеи. Успокоившись к утру, я позвонил ей и попытался выяснить, как это у неё получилось. Выяснять пришлось обходными путями и наводящими вопросами, помня её истерические реакции на всё, что я пытался ей рассказать о себе. О том, какие странности со мной происходят. Собственно, поэтому она от меня и ушла. Ну, в общем, по итогам опроса выяснилось, что перед тем, как уснуть, она думала обо мне, и ей хотелось узнать, как у меня дела, и как я живу. Обдумав наш разговор, я понял, что и мне очень хотелось, чтобы она пришла. Вот она и пришла…

Мимо меня на каталке провезли девочку.

— Да не бойся, всё будет хорошо. Врачи у нас отличные. Операция пройдет быстро, ты ничего не почувствуешь. Всё хорошо, — говорила медсестра, что везла девочку.

«Хорошая медсестра, — подумал я, — Девочку успокаивает. Хорошая». Успокаивает. Хорошая. Я сбился с шага. Я отчетливо понял, увидел, почувствовал, что девочка не переживёт операции. Да, и врачи хорошие, и операция, скорее всего, пустяковая, но не переживёт. Потому что всё. Срок, отпущенный ей, иссяк. Закончился. Я как намагниченный увязался за каталкой. В операционную меня не пустили. Можно было бы попросить. Но я не стал этого делать. Я могу подождать и здесь. «А чего подождать?» — вдруг спросил я самого себя. Чего я хочу подождать? Посмотреть, оправдался мой прогноз или нет? Потешить своё самолюбие? Убедиться в собственной правоте? Поставить самому себе диагноз «паранойя» и выметаться из больницы? Чего я жду? Я ходил из угла в угол по коридору, как будто бы там, в операционной, был самый дорогой для меня человек. Я решил, что если она выживет, то значит, я всё выдумываю, значит, завтра же я пойду к специалистам, пойду к психиатру. Всё расскажу — пусть лечат. Остановившись у окна и немного успокоившись, я с ужасом понял, что жду её смерти. Я не знал, сколько прошло времени, на стене висели большие часы, но когда началась операция, я не посмотрел. Время тянулось вязко и медленно. Я ждал. Сидел на стульях, листал журналы, смотрел в окно. Ждал. Как ждут приговора.

Было тихо. Иногда проходили медсёстры. «Не входить. Идёт операция».

И вдруг стало очень тихо. В этот момент я опять стоял у окна и смотрел на зиму, что уже давно вошла в свои права на улицах города и засыпала снегом небольшой парк больницы. Тишина обрушилась внезапно. Это было настолько неожиданно, что я даже слегка струхнул и осторожно повёл головой из стороны в сторону, как будто проверяя подвижность шеи. Тут я понял, что пропали всё звуки, что это не просто тишина, это как будто заложило уши. Я перестал слышать. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я перестал дышать. А потом я услышал шаги. Да, именно шаги, тихие, шаркающие, как будто тот, что шёл, был невыносимо стар. Это было равнодушное шарканье разношенных тапок. Я посмотрел в сторону шагов, там должен был кто-то появиться, но никого не было. А потом шаги стихли. И вернулись звуки. А минут двадцать спустя из операционной вышел хирург, и по его лицу я всё понял.

Я уходил из больницы. Я всё равно уходил из больницы. Вероятно, я ещё вернусь. Но сегодня я уходил. Страшный дар для врача. Сладостный, манящий и страшный. Ненужный. Уже у самых больничных ворот я обернулся и посмотрел на серый массив здания. Возможно, я вернусь. Возможно, я слаб. Я даже не знаю, что теперь буду делать. Но ничего, Бог не оставит вольнодумца, как говаривала моя бабушка. Я усмехнулся своим мыслям. Поднял воротник пальто и, засунув руки в карманы, решительно вышел за ограду больницы.

***

Местные следаки называли его Кудесником и разве что не молились на него. Золотые руки, божья искра и невероятное чутьё в судмедэкспертизе. Про него говорили, что раньше он был хирургом, но произошла какая-то тёмная история, и вот он здесь. Но никто не задавал лишних вопросов. А сам Кудесник молчал.