Снежок

Мир изменился. Оказалось, Снежок всю долгую жизнь мыслил слишком узко. Трава взошла на заднем дворе, где раньше чернела голая земля, а ещё раньше лежал холодный и мокрый белый снег. Или сосед поменял забор, заколотил дыру, через которую Снежок наведывался к миске соседской крысо-собаки. Или закрылась закусочная на углу, где работал черноволосый парень и угощал пушистого белого кота кисловатым фаршем. А может, просто поменялся наполнитель в лотке.

Настоящие изменения коснулись старого персидского кота слишком поздно, чтобы суметь адаптироваться. К тому времени он потерял половину зубов, в пасмурные дни болел крестец (или, может быть, почки?). Снежок помнил траву, снег и игрушки на заднем дворе, и шумного младшего человека, который дёргал длинные усы, сбрил четыре раза шерсть на боках и однажды раскрасил белые уши розовым маркером. Снежок делил с ним место для послеобеденного сна, воду в жестяной миске и хрустящие подушечки. Шаловливый и весёлый человек, счастливый в своём детском мирке, где для старого кота отводился самый важный угол.

Так вот…

Мир изменился. И Снежок давно забыл дорогу к дому человека. Старался как мог выкинуть из памяти пятнадцать лет тихой, размеренной жизни. Сейчас на месте двора, дома, даже закусочной, зиял кратер с осыпающимися краями. Упади туда, несчастный, и можешь забыть обо всех девяти жизнях. Котлован неимоверных размеров кипел иножизнью и посмертием. Из него лезли, несмотря на осыпающиеся края и торчащие трубы, неумершие. Лезли второй год…

Побег длиной в четыре дня закончился на холодном балконе мёртвого дома с зияющими провалами окон. Над ночным городом, будто над печкой, дрожал и шипел смрадный воздух. Покрасневшая луна, бессменный зритель изменений, тонула в густом смоге.

Снежок притащился сюда, на вершину издохшего Мира, через осколки лестниц, стен и потолков, вслед за молодыми, но измотанными товарищами. Среди наступивших переменчивых дней, когда утро и вечер разделяет погоня за едой, а ночь проходит в гонке со смертью, двое юных созданий приспособились выживать куда лучше, чем проспавший собственную старость персидский кот.

Снежок пристроился на плоском камне. Гудели натруженные лапы, обломанные когти болезненно втянулись. Розовые когда-то подушечки почернели. Шерсть сыпалась клочьями – ещё немного, и обнажится каждая складка обвисшей кожи и острые углы скелета. Страшно зудело откусанное ухо, которое едва начало заживать – небольшая цена, чтобы спастись от позорного посмертия…

Запыхавшаяся Мурка привалилась рядом. Её чубарая шкурка почернела на бёдрах – гнилая чужая кровь запеклась, но для наведения чистоты Мурка слишком утомилась. Устала, маленькая. Родившаяся уже в этом безобразии, несчастная кошка сжалась в комочек и тихонечко мурчала. Снежок опустил лапу и погладил понурую головку. Мурка вскинулась. Не знала мелкая ни любви, ни ласки. Её мир не менялся…

Васька стремительно обшарил уголки, глянул вниз и наверх, спрыгнул на торчащую выше крышу – и только потом успокоился. Сел на зазубренную бетонную кромку, обернул черные лапы обрубком хвоста. Крепкий кот, серый, почти белый из-за дурацкой муки из пекарни, водил ушами, выискивая среди шороха звуки угрозы.

Васька Чернолапый отличный кот, если разобраться, смелый без безумства. Жаль, что в юности Снежок не имел такого товарища. С другой стороны, Васька родился, кажется, тогда, когда у Снежка от старости выпал первый зуб. Крепкий, надёжный товарищ, вытащивший одуревшего от страха перса за плешивый, посеревший загривок из того самого безумства, коим стал двор и улица, знакомые до звона в ушах. Тогда, в первые дни, Снежку ещё чудился крик младшего хозяина и запах подтухшего фарша из закусочной.

– Чтоб вас мыши съели! – выругался внезапно Васька. Весь подобрался, поджал лапы и отчаянно забил толстым хвостом.

– Идут? – обречённо и с мольбой прошептала Мурка. Опираясь о стену, она выпрямилась, принюхалась.

Снежок предостерегающе поднял лапу. Лишний шум ни к чему. Чем там шатающиеся распознают движение, так и оставалось загадкой. Проклятые неумершие со звериным упорством пёрли в направлении малейшего звука – скрипа, шёпота, стона… Только и слышно днём и ночью, как лишённые гибкости тела отвратительно громко скрипят, потрескивают и хлюпают, заглушая тихий шелест затухающей жизни. Быть может, иных звуков больше не было: ни чириканья нахальных воробьёв, ни курлыканья тупых голубей, ни писка мышей и крыс… Всё, что двигалось, неумершие сжирали.

– О Пресвятые Коты!

Мурка тут же сунулась под лапу Васьки, но отпрянула, зажав лапкой дрожащий рот. Снежок оттеснил струхнувшую кошку и выглянул поверх Васькиной головы.

Внизу на большом перекрёстке вывалила орда шатающихся. Их посмертие оказалось унизительно-печальным. Клочья шерсти свисали с боков, глаза затянуло пеленой, а когти навечно замерли наизготовку. Раскрыв до вывихнутых суставов челюсти, чудища, пёрли на двоих – ещё живых – котов.

Один крепко лупил лапами нежить: раздирал морды, распускал лоскутами гнилую кожу. Второй, хромая, уворачивался от жёлтых клыков. С трёх сторон их окружили; с четвертой безучастно возвышалась глухая к происходящему стена. Прыгнуть бы с разбега, взобраться до второго этажа. У знакомых котов не было ни единого шанса, разве что взлететь птицей…

Отчаянное, надрывное шипение резануло бульканье не-смерти. Снежок прижал уши к голове. В тот момент, когда над безумной расправой пронёсся пронзительный вопль боли, отразился от мутного неба и заглох среди руин, в плечо Снежка требовательно и жёстко вцепилась когтями Мурка…

Да, мир изменился. Слишком быстро для Снежка. За предыдущие пятнадцать лет произошло не так много, как за последние два года. И для старого перса это было чересчур. Чересчур быстро, много, сильно. Мог ли он подумать, что в старости, когда в дождь ломит хвост и гудит в ушах, придётся нестись, не разбирая дороги, за полосатым хвостом крепкого кота?

Васька поднажал. Бок о бок со Снежком летела яркая, как весна, Мурка. Бежала, скользила на мягких лапках по скату крыши и выла не по-кошачьи. Иной раз казалось, что малышка умудряется зажмуриться на бегу. А Снежок чувствовал конец: крыши – и всего остального.

Провал появился быстрее, чем хотел бы Снежок. Васька сиганул вперёд и вверх, зацепился за карниз, царапнул бетон и исчез. Снежок ожидал, что следом пролетит над крышей маленькая Мурка, но чубарая шкурка пропала из поля зрения. Потребовалось слишком много времени, чтобы остановиться, – Снежок изменился, как и мир, не в лучшую сторону. Разинув пасть, неприлично высунув язык, он глотнул спёртый воздух. Сердце, усталое, износившееся, трепыхалось в саднящих рёбрах. По языку катилась розовая слюна.

Старый перс, глухой на одно (откусанное) ухо, зацепился взглядом за пёструю шкурку в изломе крыши. Мурка плакала, забившись за слуховым окошком. А по жестяной кровле грохотали, скрипели и шипели неумершие: безразличные к бесконечной погоне, одуревшие от запаха живой плоти.

Снежок подскочил к Мурке в три удара сердца, дёрнул за шкирку клыками, потащил, совсем как мама-кошка тягала дитя.

– Я не могу! Не могу! Не могу-у-у! – тоненько выла несчастная Мурка, безвольно волочась между дрожащих лап Снежка.

Он напрягся, толкнулся – и выпустил мягкую шкурку. Мурка сжалась на самом краю. По другую сторону провала нервно бил хвостом Васька.

– Смоги, – обратился к ней Снежок: хрипло и надсадно, глотая предсмертный кашель, подступающий из горящих лёгких к липкому горлу. – Смоги, милая. За нас обоих.

Он потёрся щекой о коричневое пятнышко под жёлтым глазом, легко прикусил белое ушко. Позади грохнуло – один из нежити споткнулся о слуховое оконце и покатился вниз. Кошка зашипела, мгновенно сжалась в комочек и тут же взмыла. Она нелепо шлёпнулась животом на торчащий карниз и неумолимо заскользила вниз. Васька вцепился когтями в нежные лапки, чтобы удержать молодую кошку. Изогнулся, потянул…

Мурка сгинула за краем. Следом, обождав секунду, юркнул Васька. Молодые и сильные, чей мир ещё успеет в очередной раз измениться. Им ещё удастся нассать в тапки тому, кто в ответе за весь этот бедлам.

Снежок уронил костлявый зад на тёплое железо, подобрал обрубок белого хвоста, зажмурился. И представил, что сидит на том самом крыльце, а маленький человечек несётся к нему, чтобы прижать ручонками к груди. А с улицы пахнет протухшим мясом…