Найди меня у демонов в плену,

Найди распятым на железных сваях,

Где страх рождает пелена густая

И тонет крик в отравленном дыму...

Найди меня в тени своей мечты,

В своих простых неистовых желаньях,

В иллюзиях, несущих воздаянья

На алтари опасной красоты.

Не верь зловещим тихим голосам,

Что шепчут клятвы вежливо и строго,

Найди меня за пазухой у бога,

Когда весь мир провалится к чертям...

Илья Липкин

ЧАСТЬ I

Свободно служим из любви свободной,

Ведь мы вольны любить иль не любить,

Сберечься или пасть.

Джон Мильтон, «Потерянный рай» (пер. Н. Холодковский)

I

Локсли, Ноттингемшир, год 1175 от Р.Х.

— Я сколько раз тебе говорил: не связывайся с Бренданом! Он же тебя старше на пять лет, этот лось здоровенный, да и дерется нечестно, — раздраженно выговаривал Гай, промывая Робину ссадины смешанной с вином холодной водой и прикладывая к ним размятый подорожник. Робин сидел на бревне, без рубахи, с закатанными штанами, и кусал губы, изо всех сил стараясь не разреветься. На левой скуле наливался внушительный синяк, костяшки пальцев были сбиты. Гай накрыл листком глубокую кровоточащую царапину на посиневшем опухшем колене, и Робин все-таки всхлипнул. Гай тут же перестал ворчать и ласково взъерошил его светлые волосы.

— Очень больно?

— Не особо, — соврал Робин и вытер ладонью глаза. — В глаз что-то попало.

— В следующий раз я буду драться вместо тебя, — Гай размял еще два листка и осторожно прижал к царапине. — Хотя лучше просто не связывайся. Брендан — подлая дрянь.

— Тогда скажут, что я трус. Если за меня выходит мой вассал.

— Ну, вообще-то, я не твой вассал, — усмехнулся Гай и щелкнул его по носу. — Это мой отец — вассал твоего, а я хоть и оруженосец лорда Малкольма, но сам по себе. Точнее, буду, когда получу шпоры. И разумная осторожность — не трусость.

Робин упрямо выпятил подбородок.

— Я лорд и должен сам разбираться. Даже если противник сильнее. Он оскорбил Мэриан! Сказал, что только дочь шлюхи будет бегать с мальчишками и лазить по деревьям, чтобы ей могли заглянуть под юбку!

— Но ты ведь знаешь, что это неправда. Брендан злится из-за того, что она пошла на ярмарку с нами, а не с ним. Я сам слышал, как он ее звал, а она отказалась, — Гай оторвал от подола камизы¹ полосу ткани и примотал подорожник к колену Робина. — Хочешь, скажем сэру Эдварду или твоему отцу? Тогда Брендану влетит. Может, его вообще отошлют домой, вот будет позор.

— Жалуются только трусы! — Робин схватил перепачканную землей и кровью рубаху и принялся ее натягивать, от злости путаясь в рукавах. — Ничего, он еще у меня попляшет!

— Ну, хорошо, — Гай вздохнул. — Давай так... Я попрошу Сима поучить тебя драться на палках. И когда ты победишь меня, то снова вызовешь Брендана.

Робин взглянул на него исподлобья.

— А если я не смогу тебя победить? И почему ты сам меня не поучишь? Я же просил.

— Я... не умею учить, злюсь и ору, а на тебя орать не хочу, — Гай отвел взгляд. — Вот будешь драться не хуже Сима, тогда...

Робин еще больше насупился.

— Ты же все равно на меня орешь. Сегодня орал. И вчера. И позавчера тоже.

— Это другое. Я орал, потому что ты опять натворил дел. Вчера на спор полез в стойло к быку, — начал перечислять Гай, — позавчера — на спор прыгнул с обрыва в Трент и угодил в омут. Слава святому Дунстану, я рядом оказался. Третьего дня спрятал в ризнице поросенка, отца Феодосия чуть удар не хватил, когда тот во время службы выскочил.

— Вечно ты придираешься по пустякам, — угрюмо пробубнил Робин и замолчал. Затем решил сменить тактику.

— Вассалом моим ты быть не хочешь, учить меня не хочешь, — хлюпнув носом, он укоризненно посмотрел на Гая мокрыми зелеными глазами. — Друг, называется.

— Именно что друг, между прочим, — сурово произнес Гай, но все-таки сдался: — Ладно, так уж и быть. Но сначала пусть Сим. А потом уже я.

— Обещаешь? — Робин тут же повеселел.

— Обещаю.

— Но вассалом моим все равно не будешь?

— Не-а, — Гай ухмыльнулся и потрепал его по голове. — Ты ж тогда совсем обнаглеешь, сопляк.

***

— Гай, Гай, ты где?! — запыхавшийся Робин взбежал по лестнице. Его темно-синяя котта² и штаны были забрызганы грязью. — Ну Гай же!

— Чего вопишь, как оглашенный? — Гай, босой и взлохмаченный, вышел из своей спальни. Он держал несколько пергаментов и явно был недоволен тем, что его отвлекли от чтения. — У нас пожар? Наводнение? Епископ Йоркский преставился? Голые ведьмы прилетели и пляшут на крышах?

Робин захихикал, потом перевел дыхание и выпалил:

— Брендан пропал! Говорят, его со вчера нет, собираются в лес, искать. Отец сказал, мы тоже идем, надо больше людей.

— Пропал? — удивленно переспросил Гай. — Странно. Я вчера утром его видел... тискал какую-то девчонку. Еще дразнился, мол, он уже мужчина, а у меня женилка не выросла, у тебя и подавно. Хотел ему врезать, но девчонка его увела. Может, спит где в амбаре?

— Точно не спит, обшарили уже все. И в Дэйборо, и в Найтоне. Даже в Ноттингеме искали, сэр Эдвард приехал с дюжиной стражников, — Робин выглянул в окно и подергал Гая за рукав. — Вон они, смотри. И Мэр здесь. Все жители Локсли идут, и дети, кто постарше. Брендан, конечно, скотина, но бросать его в беде нельзя.

— Ты будешь хорошим лордом, — серьезно произнес Гай. — Погоди, оденусь и пойдем.

Он вернулся в комнату, положил пергаменты на стол, быстро надел сапоги и подбитую беличьим мехом безрукавку. Оглянулся на Робина и кинул ему свой плащ.

— На вот, а то замерзнешь еще.

— А ты?

— Мне и так хорошо.

Робин с хмурым видом протянул плащ обратно.

— Я не неженка.

— Я и не говорил, что ты неженка, — Гай подошел, сам набросил плащ ему на плечи и застегнул у горла серебряной фибулой в виде волчьей головы. — Но ты недавно болел, а я нет. Если снова сляжешь с лихорадкой, мы не поедем на охоту с твоим отцом и сэром Эдвардом.

— Ну, я же один заболею, — проворчал Робин, нерешительно теребя застежку. — Ты-то все равно сможешь поехать.

— А я не хочу ехать без тебя, — Гай улыбнулся. — И Мэр наверняка расстроится.

— Ладно, — Робин тоже улыбнулся. — Только ради Мэр.

— Конечно, ради Мэр, — Гай сунул за пояс ножны с кинжалом. — Идем.

— Ты должен сказать сэру Эдварду, что видел Брендана вчера, — произнес Робин, когда они вышли во двор. — И про девушку. Узнаешь ее?

— Девчонку вряд ли узнаю, она все время отворачивалась. Волосы темные, платье голубое... с вышитыми на подоле цветами, кажется. Таких полно. Вообще я больше на сиськи смотрел, если честно, — он покосился на Робина и сделал такой жест, словно обводил женскую фигуру. — Ого-го!

— Ну, по сиськам точно не опознать, — Робин ухмыльнулся.

Гай развел руками.

— Я ведь не знал, что он пропадет, иначе запомнил бы ее. Пойду к сэру Эдварду, покажу, где они обжимались.

***

Лес был полупрозрачным. Листья уже облетели, и лишь сосны с тисами и падубами зеленели среди серых стволов. Под ногами шуршал желто-коричневый ковер из палой листвы. Собакам дали обнюхать вещи пропавшего. Люди растянулись цепью, каждый взял с собой факел — солнце клонилось к закату, а поиски могли затянуться затемно. Впереди пошли лесничие, лучше всех знавшие местность, тоже с собаками на сворках. Подростки, гордые тем, что участвуют в таком важном деле, старались подражать взрослым — звали Брендана, обыскивали кусты и овражки. Никто не бегал, не дрался, даже между извечными врагами на время установилось перемирие.

— Вдруг его утащила Дженни Зеленые Зубы?³ — прошептала Мэриан и поежилась. Она шла между Гаем и Робином, держа на поводке бигля. — Вчера же воскресенье было... А если и нас схватит?

— Мы с Гаем тебя защитим, — Робин сжал ее локоть. — У нас есть холодное железо, а у меня еще серебро. И он знаешь как дерется на палках? Хоть кого уложит.

— К тому же у тебя собака, — Гай погладил Мэриан по плечу. — Нечисть их не любит. Не бойся.

— Я не боюсь... — она вздернула нос, но затем призналась: — Ну, может, совсем капельку. Изабелла говорила, что Дженни крадет рыжих, а Брендан рыжий. И я тоже немножко рыжая.

— Никто тебя не украдет, мы не позволим, — Робин взмахнул рукой, словно мечом. — Правда же, Гай?

— Точно, — подтвердил тот. — Вот мама с Беллой вернутся из Йорка, расскажешь ей, как мы ночью в лесу были, обзавидуется. Хотя ее все равно не взяли бы, маленькая еще.

— Давайте еще позовем, — Мэриан набрала в грудь побольше воздуха. — Бренда-а-ан!

Ее звонкий голос разнесся по лесу, Робин и Гай присоединились. Слева и справа тоже окликали, но ответа не было. Начало смеркаться, и Малкольм Хантингтон, возглавлявший поиски вместе с сэром Эдвардом, велел всем остановиться, чтобы зажечь факелы, а заодно выпить по глотку разбавленного вина.

— Я горжусь тобой, — Малкольм положил руку Робину на плечо, и тот зарделся от похвалы. — Я знаю, что вы с Бренданом не ладите. Но ты все равно помогаешь его искать. Ну, ступай к друзьям, пойдем дальше.

Поиски возобновились. В свете факелов тени вытягивались, и казалось, что по земле и стволам ползают черные змеи. Мэриан ни на шаг не отходила от Гая с Робином, а они ободряюще улыбались ей и развлекали смешными историями. Вдруг ее пес засуетился, нюхая воздух, и с лаем ломанулся в кусты, вырвав сворку из рук хозяйки.

— Харт! Харт, стоять! — Мэриан кинулась следом, Гай и Робин припустили за ней, стараясь не терять из виду белый хвост и задние лапы бигля, хорошо различимые даже в полумраке.

— Отец! — крикнул на бегу Робин. — Мы что-то нашли!

Не заметив торчащий корень, он споткнулся и полетел носом в землю, едва не выронив факел, но Гай успел поймать его за шиворот.

— Смотри под ноги, — он отвесил Робину легкий подзатыльник, крепко сжал его ладонь и потянул за собой, туда, где мелькала светло-зеленая накидка. — Бежим, а то Мэр уже вон где!

Мэриан вдруг остановилась и истошно завизжала. Ее факел погас, видимо, она его бросила. Гай с Робином помчались к ней, обогнав взрослых. Мэриан продолжала кричать, и Гай, не выпуская руки Робина, отшвырнул факел и выхватил кинжал, готовый схватиться с неведомым врагом. Мэриан обернулась на топот их ног. Лицо у нее было белое, как полотно, губы дрожали, в глазах плескался ужас. Она хотела что-то сказать, но только всхлипнула. Бигль у ее ног заскулил.

— Мэриан, что... — Робин и Гай одновременно шагнули вперед, загородив ее собой, но осеклись и замерли, будто натолкнулись на невидимую стену. Мэриан вцепилась одной рукой в плащ Робина, второй — в безрукавку Гая, зажмурилась и разрыдалась.

— Пресвятая Дева... — прошептал Робин и сглотнул, борясь с тошнотой.

Он поднял факел повыше, и желтоватое пламя озарило жуткую находку. Брендан, в изодранных рубахе и штанах, лежал на спине меж двух деревьев, невидяще уставившись в темное небо пустыми глазницами. Желтые листья вокруг побурели от засохшей крови, а от смрадного запаха испражнений выворачивало наизнанку. Руки и ноги мертвеца были разведены в стороны и прикручены к стволам тетивами, которые глубоко врезались в плоть. Ребра, вывернутые наружу из вскрытой груди, делали его похожим на кошмарный цветок. Вывалившиеся из вспоротого живота внутренности влажно блестели в свете факела. Гениталии были отрезаны и засунуты в распахнутый в беззвучном вопле рот.

Подоспевшие люди окружили тело. Десятки факелов осветили мертвеца, и Робин с Гаем разглядели, что руки его перебиты в нескольких местах, и осколки костей торчат наружу.

— Не смотри, — глухо произнес Гай, до боли сжав ладонь Робина, и тот, вздрогнув, с трудом оторвал взгляд от трупа. Мэриан так и стояла, цепляясь за них ледяными пальцами, и плакала навзрыд.

— Иисусе... — сдавленно выдохнул кто-то.

Бигль Мэриан завыл, к нему присоединились остальные собаки.

— Уведите детей! — велел сэр Эдвард. — Мэриан, милая, посмотри на меня.

— Папочка? — Мэриан открыла глаза, заморгала, потом взглянула вниз и снова закричала — мыски ее бежевых сапожек были в крови.

— Мы позаботимся о ней, — Робин прижал Мэриан к себе. В левой руке он все еще сжимал кинжал. — Выполняйте свой долг, шериф. Вам ведь нужно осмотреть... — голос у него сорвался, но он сделал глубокий вдох и договорил, — тело.

— Благодарю вас, мастер Роберт, — сэр Эдвард снял плащ, набросил на плечи Мэриан и повернулся к лорду Хантингтону. — Малкольм, отправь детей в Локсли, пусть слуги побудут с ними. И прикажи осмотреть все вокруг с собаками.

***

В поместье всех троих напоили горячим вином. Кухарка разогрела пирог с олениной, но есть никто не смог. Мэриан больше не плакала, только дрожала, как в лихорадке, поэтому с ней в комнате осталась служанка. Управляющий на всякий случай послал за лекарем, и теперь они сидели на кухне, обсуждая случившееся.

Гай и Робин, побыв немного с Мэриан, разошлись по своим спальням. Однако вскоре дверь в комнату Гая приоткрылась, и на пороге возникла фигура в белой ночной сорочке и со свечой в руке.

— Можно к тебе? — тихо попросил Робин, переминаясь с ноги на ногу на холодном полу. — Не могу спать один.

Гай молча откинул одеяло и шкуры. Робин закрыл дверь, быстро пересек просторную комнату, поставил свечу на сундук и забрался в согретую постель.

— Я... нав-рное, проклят, — он уселся спиной к изголовью, обхватив руками колени. Язык у него слегка заплетался от выпитого.

— С чего ты взял? — Гай тоже сел, натянул на них обоих одеяло и подоткнул по бокам шкуры. — То, что именно мы нашли... Брендана, просто случайность.

— Не в эт-м дело, — Робин шмыгнул носом. — Это же не... не перв-й раз...

— Что «не первый раз»? — удивленно переспросил Гай.

— Ну... люди ум-рают...

— Робин, люди не так уж редко умирают, — Гай погладил его по волосам. — Ты-то здесь причем? Смерть — естественный ход вещей, как и рождение.

— Н-нет, не просто умирают, — Робин придвинулся ближе и уткнулся носом ему в плечо. — Помнишь пажа, Уилфрида?

— А должен? — Гай почесал в затылке.

— Ну... того, в з-замке, — Робин икнул и продолжил: — Он моему пони колючку под седло сунул.

— А, придурок, из-за которого ты голову расшиб. Вспомнил. Его выпороли тогда при всех за эту колючку.

— Через месяц он свалился с замковой стены.

— Я и не знал, — Гай пожал плечами. — Ну, свалился и свалился, всяко бывает. Жалеть о нем я точно не буду, он был маленькой дрянью.

— Еще Никлас... Лесничий, который застрелил моего Ригби, приняв за собаку одноглазого Томаса.

— А с ним что?

— Упал в волчью яму, прямо на ко... колья, — Робин снова икнул и сполз на подушку, завозился, как щенок в корзине, устраиваясь поудобнее.

— Туда ему и дорога, — буркнул Гай. — Ты месяц убивался по своему псу. А Никласа еще обвиняли, что он младшую дочку шорника изнасиловал. Он откупился, но девчонка-то уже удавилась... Может, его вообще шорник и прикончил, я бы не удивился.

— И Джеремайя, — вздохнул Робин. — Его нашли в медвежьем капкане.

— Каноник-то? — Гай скрипнул зубами. — Ублюдочный старикашка, который лапал тебя под любым предлогом, а нам никто не верил, что он это делает? Я б ему сам яйца оторвал! Отец тебя тогда отругал за вранье, но ты же не врал.

— Ну... ему кто-то и оторвал, — пробурчал Робин Гаю в подмышку. — Или отгрыз. Сказали, что он в капкане не сразу помер. Звери еще до живого добрались. А теперь вот Брендан. Он был сволочью, да. И наверняка от него было бы много неприятностей... Я слышал, как Данкан говорил Мартину, что это порченый род, и они за выгоду предадут, не задумываясь... Но все равно... такая смерть...

Робина затрясло так сильно, что было слышно, как он выбивает зубами дробь. Гай обнял его крепче, согревая.

— Ты не проклят. Скорее, наоборот. Помнишь, как отец Феодосий сказал, что тем, кто чист сердцем, Господь посылает самых сильных ангелов-хранителей?

— Угу...

— Ну вот. А у тебя самое чистое сердце из всех, кого я знаю, — Гай все гладил Робина по спине и плечам, и постепенно тот успокоился, перестал дрожать. — Наверное, тебя бережет сам архангел Михаил. На месте Бога я бы точно отправил его тебя охранять.

— Тогда уж Азраил,⁴ — невесело пошутил Робин. — Гай... А если умирать начнут все подряд? Любой, кто рядом со мной? Что тогда?

— Этого не будет. Сегодня был тяжелый день, и тебе просто мерещится невесть что. Еще и вино было крепкое. Спи.

Робин завозился, устраиваясь поудобнее, и перетянул на себя большую часть шкур.

— С тобой же ничего не случится? — сонно пробормотал он.

— Все со мной будет хорошо, — Гай задул свечу и тоже улегся, придвинувшись к Робину, чтобы сохранить тепло. — Обещаю.

***

Через несколько дней убийцу Брендана повесили после краткого суда. Им оказался Иаков, старший сын мельника из Лэмли. В его сундуке обнаружили кошель и кинжал погибшего, а в амбаре, под сеном, собаки нашли окровавленную одежду. Он все отрицал, но доказательства были неоспоримы, и приговор привели в исполнение, как только сэр Эдвард произнес «виновен».

После казни Робин сразу же ушел, и Гай отыскал его лишь через несколько часов, на берегу Трента, там, где обрыв над омутами. Он сидел на краю, свесив ноги, и швырял камешки в темную воду.

— Это Иаков меня подбил тогда прыгнуть, — Робин бросил очередной камешек, и снизу донесся негромкий всплеск. — Они с Бренданом смеялись, говорили, что я как девчонка, неженка и трус.

— А ты дурак, что прыгнул, — Гай сел рядом. — Не окажись я поблизости, ты бы утонул.

— Но ты успел, ты всегда успеваешь, — Робин вздохнул. — А Иаков теперь тоже умер. Почему он убил Брендана? Да еще так... Они ведь дружили.

— Откуда мне знать? Может, из-за девчонки? — Гай пожал плечами. — Они вроде из-за какой-то даже подрались. Да и вообще, Иаков всегда был с придурью, он же повесил кота аптекаря, хотел проверить, правда ли, что у кошки девять жизней. И ему нравилось забивать свиней. Кто знает, что у него в голове творилось? Увидел Брендана с той девушкой, приревновал и взбесился. А когда человек бешеный, то способен натворить что угодно. Или когда одержимый. Отец Феодосий же сказал, что в Иакова вселился бес, священники в таких делах разбираются.

— Ну, да... Может, и правда бес, — Робин кинул последний камешек и поднялся. — Ладно, пойдем, пока нас не хватились. И ты меня все равно поучи на палках драться, хорошо? Сам. Можешь даже орать.

— Поучу. Только потом не жалуйся на синяки, — Гай привычно растрепал ему волосы, и Робин, наконец, улыбнулся.

II

Локсли, Ноттингемшир, год 1176 от Р.Х.

Гай, ступая по-звериному бесшумно, крался за женщиной в темном плаще, спешившей по едва заметной тропинке. Вот она остановилась на прогалине, озираясь, и он тоже замер, прижался к стволу кряжистого дуба так тесно, что, казалось, слился с ним. С другой стороны зашуршали кусты, и появился мужчина. Женщина подбежала к нему, обвила руками за шею, и он крепко прижал ее к себе. Капюшон упал с ее головы, черные волосы рассыпались по плечам.

Гай скрипнул зубами и осторожно, припадая к земле, подобрался ближе, чтобы лучше слышать разговор. Мужчина слегка отстранил женщину, заглянул ей в лицо.

— Гислейн, ты должна оставить его, люди уже судачат, что он не выходит из дома, а вскоре кто-нибудь заметит и бинты.

— Я не могу, — она покачала головой и вытерла глаза рукавом. — Малкольм, я не могу. Роджер вернулся, чтобы провести остаток дней с семьей. Он сказал, что заболел в Святой земле. Я считала, что он погиб, мы оба так считали. Но сейчас...

— А что еще мы могли подумать? — Малкольм Хантингтон снова обнял ее, гладя по волосам. — Тот рыцарь сказал, что видел его тело среди мертвецов.

— Но он жив, и мы женаты.

— Роджер все равно что мертв. Он прокаженный, и это со дня на день станет известно. И тогда выгонят вас всех, — лицо Малкольма исказилось как от боли. — Я не могу потерять тебя, не хочу!

— Есть еще кое-что... — Гислейн отступила на шаг и распахнула плащ.

— Боже, — Малкольм положил руку на ее округлившийся живот. — Теперь ты просто обязана уйти, чтобы не подвергать опасности нашего ребенка. Когда Роджера признают прокаженным,⁵ ты объявишь себя вдовой, и после окончания траура мы поженимся, как и хотели.

— Но ребенок... наша связь раскроется, и это будет позор! Роджер ведь вернулся недавно, а люди умеют считать! — Гислейн заломила руки. — Что нам делать?

— Тогда ты родишь тайно. Я отвезу тебя в Йорк, — Малкольм взял ее ладони в свои. — Я найду кормилицу, и мы оставим ребенка там на время. Месяц, не больше. А потом я привезу его обратно и скажу, что это мой сын от какой-нибудь женщины, признаю его. И мы сможем стать семьей, настоящей семьей. Робин не будет против, ведь они с Гаем выросли как братья, Изабеллу он тоже любит...

Дальше Гай уже не слушал. Тем же путем, каким пришел, он скользнул обратно, но тут между деревьев мелькнул темно-синий плащ. Гай метнулся в ту сторону и прежде, чем человек скрылся в зарослях, успел разглядеть лицо Питера Лонгторна, помощника шерифа.

***

Он стоял позади матери, сжимая ледяную ладошку Изабеллы, и смотрел как его отец, объявленный мертвым, уходит в сторону приюта для прокаженных. Гислейн рыдала, опустив голову и зажимая рот рукой, но Гай был почти уверен, что в душе она торжествует. В собственных чувствах он разобраться не мог, в голове царил сумбур. Сначала Гай обрадовался возвращению отца, решив, что это положит конец связи матери с Малкольмом Хантингтоном. Ему давно было известно об этих отношениях, но он молчал — ради Робина, уверенный, что для того новость станет серьезным ударом. Болезнь лорда Роджера перевернула все с ног на голову, как и беременность Гислейн.

— Пойдемте, нужно забрать ваши вещи и сегодня же перевезти вас в Локсли, — Малкольм положил руку Гаю на плечо, и почему-то это вывело того из себя.

— Никуда я с вами не пойду, — огрызнулся он, отступая.

— Гай! — Гислейн всплеснула руками. — Как ты можешь!..

Гай глубоко вдохнул, подавляя рвущееся из груди рычание, и криво улыбнулся.

— Простите, милорд, я... мне тяжело сейчас.

— Конечно, я понимаю, — Малкольм сочувственно сжал его локоть. — Если хочешь, мы справимся без тебя, а вы с Робином поезжайте в манор.

— Нет, не надо, — Гай наклонил голову и направился к привязанным в стороне лошадям. Ему стоило большого труда сдержать желание что-нибудь сломать или разбить. А еще лучше — подраться, с кем угодно, лишь бы сбросить напряжение, от которого в левый висок будто воткнули раскаленный гвоздь.

— Я не хочу в дом прокаженного! — звонкий голос Робина больно резанул по ушам, и Гай медленно обернулся. Внутри словно сворачивалась тугая пружина, перед глазами сгущалась красная пелена.

— Робин! — одернул сына Малкольм.

— Но это правда, — Робин надулся и смотрел на отца исподлобья. — Почему мы должны туда ехать? Зачем Гаю старые вещи? Вдруг на них зараза? В Локсли у него будут все новые и...

Договорить он не успел. Гай одним прыжком оказался рядом, схватил его за ворот рубахи, встряхнул и отвесил оплеуху. Робин от потрясения онемел и замер — никогда прежде Гай не поднимал на него руку, — а затем вцепился в него, как дикий кот, и они покатились по земле. Изабелла заплакала, Гислейн принялась утешать ее, а Малкольм кинулся разнимать драчунов.

Гай вскочил на ноги первым, вид у него был такой, точно он встретил собственную смерть. Несколько мгновений он смотрел на сидящего в пыли Робина, потом перевел взгляд на свои руки, глаза у него расширились.

— Гай, я все понимаю, Робин был не прав... — Малкольм шагнул к нему, но Гай попятился, мотая головой, и бросился прочь. — Как ты мог сказать такое! — он повернулся к сыну. — Ты хоть представляешь, каково ему?!

Робин всхлипнул, прижимая ладонь к расквашенному носу.

— Догони его и извинись! — сурово велел Малкольм и, больше не глядя на него, принялся вместе с Гислейн утешать Изабеллу.

Гай этого разговора уже не слышал. Он залез в первый попавшийся сарай и забился в угол между оглоблей и сломанным колесом. Его трясло, под руками он до сих пор чувствовал горло Робина. Один удар — и перебил бы ему гортань. Он ведь уже почти замахнулся... Голова раскалывалась от боли, Гай сжал ее ладонями, раскачиваясь вперед и назад. Этого не должно было случиться никогда. Робин, его ангел, его свет — как он мог причинить ему зло, как посмел пролить хоть каплю его крови?

— Гай! — раздалось снаружи. — Гай, ты где?

Он вцепился зубами в рукав рубахи, чтобы не заорать, из горла вырвался сдавленный хрип.

— Гай? — Робин все-таки услышал его и вошел в сарай. Постоял на пороге, подошел и присел рядом на корточки. — Прости меня, я дурак. Марта с Данканом говорили, что проказа может прицепиться к чему угодно, и я испугался. Но это все выдумки, точно. Иначе отец нас туда не пустил бы, и дом приказал бы сжечь... Мне просто стало страшно. Пойдем, а? Заберем твои вещи. Поедем вперед всех в Локсли и сразу в лес, уток на болоте постреляем, хочешь? Гай, ну скажи что-нибудь...

Тот поднял голову, и Робину стало жутко. Синие глаза Гая потемнели почти до черноты от расширившихся зрачков, губы побелели, на бледных щеках полыхали алые пятна.

— Я тебя ударил, — сипло произнес он, протянул руку и осторожно коснулся наливающегося на скуле Робина синяка, провел пальцами ему под носом, стирая кровь. — Боже, я мог тебя убить...

— Скажешь тоже, — Робин с деланным спокойствием пожал плечами. — Ну, подрались. Мы же мужчины, это нормально. А теперь помиримся.

— Ты не понимаешь, — Гай тяжело дышал, как после долгого бега. — Не понимаешь. Я правда мог тебя убить. Я чудовище...

— Никакое ты не чудовище, — Робин придвинулся вплотную, обнял Гая за плечи, так же, как тот всегда обнимал его, утешая. — Ты мой друг, самый лучший. Единственный настоящий друг. Ты мне ближе родного брата. А я трепло... и заслужил, чтобы ты мне врезал.

Гай со стоном скорчился на полу и уткнулся лицом ему в колени, содрогаясь в беззвучных рыданиях.

— Ну, подумаешь, синяк и разбитый нос. Это ведь ерунда, — Робин растерянно гладил его по спине. — Ты только прости меня, ладно? Пожалуйста...

***

Гай оглянулся. Над Локсли все еще висело облако дыма. Сизо-серые клубы постепенно таяли, но Гай знал, что запах гари останется надолго не только в поместье, но и в его памяти. Где-то там сейчас Робин наверняка ищет его, зовет, проверяет каждый сарай, каждый закоулок, возможно, даже плачет. Он едва заставил себя идти дальше вместо того, чтобы развернуться и кинуться обратно. Но возвращаться было нельзя, Гай не мог так рисковать. Не мог рисковать жизнью Робина. За ним есть кому присмотреть. Сэр Эдвард, Мэриан, отец Феодосий, Данкан, Марта, Дэн, Матильда и остальные — все они любят Робина и не оставят одного. А Гаю лучше держаться от него подальше. Будет лучше, если Робин сочтет его предателем и вскоре забудет.

— Гай, почему мы уходим? — Изабелла, всхлипывая и размазывая по щекам слезы, брела за братом. — Что с мамой? Я к маме хочу... И к Малкольму...

— Мамы больше нет, Колокольчик, — Гай остановился, присел и вытер ей лицо рукавом своей рубахи. — Не бойся, я о тебе позабочусь, все будет хорошо.

— Но мы могли остаться, Робин ведь нас не выгонял, он хороший! — Изабелла снова разревелась. — Он нас любит!

— Не могли, — Гаю пришлось прилагать усилия, чтобы голос не дрогнул. — Пожар начался из-за меня, и отец Робина погиб в огне, как и мама. Не думаю, что мне простят такое. Да еще и тот выстрел, из-за которого чуть не умер отец Феодосий...

О том, что стрелял на самом деле Робин, а не он, так никто и не узнал. Гай не выдал, а Робин промолчал. Видимо, решил, что раз священник выжил, не стоит и признаваться. Гай не злился на него, правда, сказать об этом так и не успел — из-за пожара. А сейчас уже было поздно, да и незачем. Он поднялся, крепко сжал руку Изабеллы.

— Доберемся до постоялого двора, и ты передохнешь. На первое время у нас есть деньги, а дальше как-нибудь справимся.

***

Питер Лонгторн, чертыхаясь, запустил пустым кубком в стену. Проклятый щенок Хантингтон! Выставил его на посмешище перед толпой грязных вилланов, перед теми, кто должен был подчиняться, а не тыкать в него пальцами и кричать вслед: «Убирайся!» И отец Феодосий, чтоб ему пусто было, донес шерифу о наемниках. Теперь еще и должность висит на волоске. Сэр Эдвард всегда был на стороне Малкольма и уж точно будет горой стоять за его сына.

В доме было тихо, слуг Лонгторн прогнал — ему казалось, что они смеются у него за спиной. Цокая когтями по каменному полу, в комнату вошла сука мастиффа, заскулила, глядя на стол, где валялись кости с остатками мяса.

— Хантингтоны в родстве с шотландцами и Плантагенетами,⁶ — пробормотал Лонгторн, покачивая пальцем перед собачьим носом. В голове у него шумело от выпитого вина. — Старый хрыч Найтон знает, где выгода, он будет плясать перед сопляком на задних лапках. Но я получу свои земли, да, получу... У меня есть козыри в рукаве! Мы еще поглядим, кто кого... Вы тоже не вечны, сэр Эдвард, а шерифская цепь⁷ подойдет мне больше, чем вам...

Логнторн смел кости со стола, собака схватила самую большую, улеглась в углу и с довольным ворчанием принялась грызть. Он поднялся, шатаясь, и неровной походкой направился во двор. Едва бормотание стихло, как в приоткрытое окно проскользнула темная фигура в плаще с низко надвинутым капюшоном. Собака подняла было голову, верхняя губа дрогнула, обнажая клыки, но человек опустился перед ней на колено, откинул капюшон и, стащив перчатку, протянул руку.

— Тихо, Быстрая, тихо, это я.

Собака обнюхала его и лизнула пальцы.

— Хорошая девочка, — Гай погладил собаку и поднялся.

Нужно было торопиться. Изабелла осталась на постоялом дворе одна, хоть и под присмотром доброй старой служанки. Да и лошадь, которую он тайком увел у какого-то йомена, лучше было вернуть поскорее. Гай подошел к столу, проверил кувшин. Затем вытащил из-за пазухи мешочек, а из мешочка — серебряный флакон, осторожно открутил крышку и вылил четверть содержимого в вино. Старая карга из прокаженных, у которой его мать взяла отраву, сказала, что десяти капель хватит, чтобы взрослый мужчина умер через два дня, а ребенку довольно и пяти. Значит, Лонгторн отправится на тот свет очень быстро. Гаю было безразлично, что помощник шерифа хотел заполучить земли Гисборнов. На такую мелочь он закрыл бы глаза, особенно теперь, когда они с Изабеллой все равно покидают эти места. Но Лонгторн посмел угрожать Робину, и этим подписал себе смертный приговор.

Гай жалел только, что не удалось дать яд Гислейн. Жалел, что она не прочувствовала на себе то, что собиралась сделать с Робином. С той ночи, как Гай подслушал разговор матери с мерзкой старухой, он следил за каждым ее шагом. Дважды она пыталась подлить яд в отвар, который давали Робину на ночь — он до сих пор кашлял после той лихорадки. И оба раза Гай спутал ей планы. Потом Гислейн слегла с болями в животе, и лекарь запретил ей вставать несколько дней. И при ней постоянно находилась служанка, так что на какое-то время Робин был в безопасности.

Гай как раз собирался забрать флакон, но помешал злополучный выстрел. В случае смерти отца Феодосия ему грозила казнь, однако тревожило его лишь одно: как спасти Робина, не подставив при этом Изабеллу. Сестра не виновата в том, что Гислейн решила избавиться от наследника Хантингтонов, чтобы все досталось ее детям. А кто возьмет замуж дочь отравительницы, если это раскроется? Когда стало понятно, что отец Феодосий останется жить, Гая выпустили. Робина в поместье не было, сразу после происшествия его отправили в Найтон-холл, к сэру Эдварду.

Десять плетей Гай выдержал молча, тем более что выпороли его не прилюдно — Малкольм не стал позорить своего оруженосца. Возможно, еще и потому, что мучился угрызениями совести за связь с Гислейн. Вечером Гай пробрался к матери и выкрал флакон. Но применить яд по назначению не сумел: появился Роджер, и ему пришлось спрятаться за сундуком... Потом все случилось так быстро, что Гай не успел остановить отца.

Гислейн бросилась между Роджером и Малкольмом, кто-то из них оттолкнул ее. Падая, она сбила со стола канделябр. Занавеси и гобелены загорелись, пламя перекинулось на балдахин. Дом, где до свадьбы жила Гислейн, был небольшим, и спальня занялась мгновенно. Не обращая внимания на потерявшую сознание мать, Гай вылил на себя воду из кувшина и кинулся к раненому Малкольму, чьей смерти вовсе не желал, но рухнувшая балка отрезала их друг от друга. А в следующий миг начала обваливаться крыша. Гай едва успел выскочить наружу, когда услышал дикий вопль Гислейн. Со всех сторон бежали крестьяне и слуги с ведрами воды и песка. Никто не заметил скользнувшую в темноту фигуру...

Гай тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и криво усмехнулся. Гислейн мертва. А скоро не станет и Лонгторна. Робину ничто не будет угрожать.

Снаружи донесся грохот и ругань. Гай тщательно закупорил флакон, спрятал обратно в мешочек и метнулся к окну. Он едва успел перемахнуть через подоконник, когда скрипнула дверь. Чуть позже послышалось бульканье и причмокивание — похоже, Лонгторн пил прямо из кувшина. Еще какое-то время раздавались шаркающие шаги, бормотание, пьяная икота, а потом на пол грузно рухнуло тело. Гай заглянул в окно. Лонгторн корчился на полу и хрипел, царапая горло и грудь непослушными пальцами. Собака забилась в угол и скулила. Дожидаться конца не было смысла.

Гай сунул руку в карман, вытащил горсть темного порошка, бросил немного под окном, где стоял и, пятясь, направился к конюшне, продолжая посыпать за собой. Ему совсем не нужно было, чтобы его выследили, а эта адская смесь отбивала нюх лучшим ищейкам. Поначалу он не собирался заниматься конокрадством, но раз уж никого из прислуги не было, счел это знаком свыше. Тем более Лонгторну лошади точно уже не понадобятся.

Взнуздать, оседлать и обмотать двум смирным кобылам копыта мешковиной, чтобы не проследили по следам подков, было делом нескольких минут. Гай вышел из конюшни, ведя их в поводу, рассыпал остатки порошка и оглянулся на дом. Труп вряд ли обнаружат раньше завтрашнего вечера. Смерть помощника шерифа наверняка спишут на кого-нибудь из его врагов, а пропажу коней — на разбойников, которые воспользовались случаем. Лонгторн стольким насолил, что даже искать убийцу будут не слишком тщательно, с расчетом: найдут — хорошо, не найдут — ну и ладно.

Лошади спокойно шли за Гаем, и он быстро добрался до перелеска, где оставил коня, на котором приехал. Уже выезжая на тракт, он невольно остановился на развилке, ведущей в Локсли. Робин наверняка уже спит... на него столько навалилось в один день. Гай разрывался между желанием проверить, как он там, и пониманием, что делать этого нельзя. Стоит сейчас увидеть Робина, и уйти уже не получится. Он стиснул зубы и натянул повод, направляя лошадь в противоположную сторону. Все мосты были сожжены.

III

Торнтон-холл, Западный Уилтшир, год 1182 от Р.Х.

Гай спешился и бросил поводья подбежавшему конюху. Обычно он сам расседлывал и чистил коня, но иногда изменял привычке, например, как сейчас. Они с Изабеллой не виделись месяц, пока он ездил по поручениям лорда Роджера Торнтона, и ему не терпелось отдать подарок — черепаховый гребень. Конечно, муж не держал ее в черном теле, у нее были платья, подбитые мехом накидки, драгоценности, расшитые золотой и серебряной нитью головные покрывала, собственная лошадь, карета и паланкин, личные служанки и пажи — в общем, все, что только могла пожелать женщина. Правда, Торнтон делал это не для того, чтобы порадовать Изабеллу, а не желая ударить в грязь лицом перед соседями. Молодая красивая жена была для него куклой, которую можно нарядить и выставить напоказ. Но до тех пор, пока Изабелла была довольна, Гая тоже все устраивало.

Торнтона дома не оказалось — он пропадал на охоте, которая была его единственной настоящей страстью, — и Гай сразу поспешил в покои сестры. Попадавшиеся по пути слуги быстро кланялись и отводили глаза, но он не обратил на это внимания. К его удивлению, навстречу никто не вышел, а в комнатах Изабеллы было тихо и сумрачно — все занавеси задернуты, ни служанок, ни менестрелей. Это было странно. Она любила свет, могла подолгу слушать какие-нибудь баллады, вышивать и шутить с камеристкой, читать о приключениях благородных рыцарей — Гай привез ей из Вестминстера две книги, потратив на них почти все отложенные деньги. Торнтон отпускал на этот счет язвительные замечания — в основном, про глупости, которыми забита красивая женская голова, но не вмешивался. Было принято обеспечивать супруге подобные развлечения, а сохранение лица перед соседями для него стояло на втором месте после охоты. На третьем были шлюхи, способные удовлетворить любое извращенное желание.

Изабеллу Гай нашел в спальне. Она сидела в кресле у окна, где занавеси были чуть приоткрыты, на подставке перед ней лежала раскрытая книга. При звуке шагов она вздрогнула, неловко поднялась, задев подставку, обернулась, и Гай резко остановился. Левая сторона ее лица превратилась в сплошной кровоподтек, бровь была рассечена, глаз заплыл, на шее и запястьях виднелись лилово-черные синяки. Гай втянул воздух сквозь зубы, глаза его сузились. До сего дня Торнтон ни разу не поднимал на жену руку.

— Что случилось? — спросил он, подходя к окну и отдергивая занавесь.

При свете все выглядело еще хуже. Гай осторожно приподнял за подбородок лицо молчавшей Изабеллы и облегченно выдохнул, когда понял, что глаз не поврежден, а рана на брови неглубокая, и если обратиться к знахарке за нужными травами, то шрама не останется.

— Что случилось, Белла? — повторил он, обняв сестру, но тут же отпустил, потому что она дернулась от боли и всхлипнула. — Ну, расскажи мне!

Губы Изабеллы задрожали, она вцепилась руками в его пропыленный камзол и разрыдалась. Постепенно из ее сбивчивого рассказа Гай сумел собрать цельную картину. Торнтон вернулся с охоты с двумя приятелями и пожелал, чтобы жена присутствовала за ужином. В этом не было ничего необычного, она привыкла, что ею хвастаются. К тому же, когда мужчины выпивали и переключали внимание на девок, она могла уйти к себе. Однако на этот раз Торнтон не отпустил ее, вместо этого принялся тискать при всех, задрал юбку, разорвал шнуровку платья и хотел завалить на стол. Изабелла оттолкнула его, впервые пойдя наперекор, и заявила, что она благородная леди, а не шлюха, с которыми он привык развлекаться. Муж озверел и, подогреваемый смехом собутыльников, сначала отвесил ей оплеуху, а затем дважды ударил тяжелым рыцарским поясом. Она вырвалась и побежала, но Торнтон догнал ее, за волосы отволок в спальню, где продолжил избивать, после чего швырнул на кровать и грубо овладел, причем не только так, как предписано Господом мужу сходиться с женой, но и способами, говорить о которых Изабелле было стыдно. Впрочем, Гаю вполне хватило сказанного, чтобы понять. Камеристка, обнаружив госпожу без сознания на запятнанных кровью простынях, тайком от хозяина привела знахарку. К счастью, переломов не оказалось, но на теле Изабеллы не осталось живого места, а из-за разрывов ей было больно ходить по нужде. Кроме того, она боялась, что понесла, считая, что ребенок, рожденный от насилия, будет проклят.

— Я попросила травы... — прошептала Изабелла. Ее била дрожь. — Чтобы... избавиться от плода, если... Теперь я тоже проклята, Гай?

— Нет, ты не проклята, — Гай бережно помог сестре сесть обратно в кресло, опустился на колени, сжал ее ледяные пальцы. — Прости, меня, Колокольчик. Я обещал позаботиться о тебе, а получилось, что отдал этому... животному. Думал, он будет относиться к тебе с уважением. Я все исправлю, клянусь.

— Но как? — у Изабеллы вырвался болезненный вздох. — Развод я не получу. У нас нет родственников, к которым мы могли бы пойти за защитой, а если я обращусь в суд графства, Роджер меня просто убьет... Мы с тобой оба от него зависим. Без него тебе не стать рыцарем.

— Тебе не нужно об этом беспокоиться,— Гай поднял голову, и она вздрогнула. Такого взгляда у брата ей раньше видеть не доводилось — холодного, пустого. Изабелла словно заглянула в бездонную могилу, из которой на нее смотрела сама смерть. — Торнтон обещал, что через полгода я получу шпоры и пояс. Возможно, даже раньше. Но тебе придется довериться мне и потерпеть.

— Я тебе доверяю, — Изабелла кивнула и поморщилась.

— Тогда слушайся Торнтона, чтобы он был доволен тобой, — Гай погладил ее по дрожащей руке, вложил в ладонь привезенный гребень и поднялся. — И как бы я себя ни вел, что бы ни делал и ни говорил — просто верь, что все будет хорошо.

***

Роджер Торнтон вернулся к ночи в прекрасном расположении духа — собаки загнали оленя-двухлетка, а на постоялом дворе подвернулась сговорчивая служанка. Гай дождался, пока егеря и слуги уведут коней, свору, снимут и унесут добычу, и перехватил его по пути к покоям.

— Милорд, я сделал все, как вы велели.

— Да, отлично, — махнул рукой Торнтон. — Завтра доложишь подробно.

— И я хотел еще поговорить насчет Изабеллы, милорд, — Гай заступил ему дорогу, вынудив остановиться.

— Вот как? — Торнтон хищно улыбнулся, положил ладонь на рукоять меча. — И что же ты хотел мне сказать, щенок?

— Всего лишь, чтобы в следующий раз, наказывая ее за непослушание, вы не били по лицу, — безразличным тоном ответил Гай. — Вдруг приедет барон Левленд с супругой или лорд Бадлмер, или еще кто-нибудь? Она не сможет выйти к столу и развлекать их беседой. Было бы неприлично выпускать ее в таком виде, но если она совсем не появится день, другой, люди наверняка начнут болтать. Вы ведь сами знаете, им только дай повод почесать языки, тем более когда есть, чему завидовать. Конечно, всегда можно сослаться на то, что она в тягости... А позже — что скинула плод, — он пожал плечами. — Жену следует учить, милорд, но портить свое имущество... нерационально. Она ведь еще не родила вам наследника.

Торнтон какое-то время молча смотрел на него, а потом расхохотался и хлопнул по спине.

— Похоже, я тебя недооценил, мой мальчик. Думал, ты слюнтяй, который от женской юбки не отходит.

— Женщин нужно баловать, чтобы они были послушными и вовремя раздвигали ноги, этому научил меня отец. Поэтому я делаю сестре подарки, — Гай усмехнулся. — Я ценю Изабеллу, как ценил бы гончую суку, которая хороша в охоте и дает приплод. Но вы ее муж, милорд, и в своем праве.

— Вот это уже слова мужчины, а не сопляка, — Торнтон одобрительно улыбнулся. — Пойдем-ка, согреемся вином, и расскажешь мне о поездке.

***

За четыре месяца Гай стал доверенным лицом Торнтона, а также постоянным участником охот, попоек и буйных развлечений. Из маленькой комнаты в восточной башне, где жили оруженосцы и стража, он перебрался в просторные покои неподалеку от хозяйских комнат. Торнтон разрешил выбрать любое оружие из обширного арсенала и подарил коня, не уступавшего статью его собственному. Гай ни в чем не отставал от своего лорда, будь то неумеренные возлияния, шлюхи или затоптанные лошадьми сервы, на свою беду не успевшие убраться с дороги. Участвовал он и в вооруженных стычках с соседями, которые случались у Торнтона из-за спорных земель, и на его счету было уже больше дюжины убитых. Слуги и остальные оруженосцы теперь боялись Гая не меньше, чем господина, и старались не попадаться под горячую руку. Изабелле тоже доставалось — в основном насмешки, хотя дважды, когда она пыталась спорить с Гаем, тот отвесил ей оплеуху. Конечно же, так, чтобы не оставить следов на лице.

Торнтон гордился Гаем, словно сотворил его из ничего, как господь бог сотворил Адама. И едва настали холода, сам заговорил о том, что пора бы ему получить пояс и шпоры, не дожидаясь Рождества.⁸ Гай, понятное дело, не возражал, и было решено, что дня Святого Климента⁹ для посвящения вполне достаточно.

Ночное бдение стало для него настоящим испытанием — тишина пустой церкви, запах ладана, пляшущие на стенах тени растревожили воспоминания, которые он со дня ухода из Локсли старался заглушить, не выпускать на свободу.

— Гай, Гай, иди сюда! — заговорщицки шепчет Робин, выглядывая из ризницы.

Отец Феодосий, который, грешным делом, не прочь приложиться к церковному вину, как убитый спит на лавке среди утвари и пропахших ладаном одежд. Гай прокрадывается между скамьями, проскальзывает в ризницу, и они с Робином, давясь смехом, натирают священнику шею и щеки цветками зверобоя. Тот икает, бормочет молитву, отгоняющую нечистого, но не просыпается. Вечерняя проповедь сорвана — прихожане начинают смеяться, едва отец Феодосий, разукрашенный синюшного цвета пятнами, поднимается на амвон...

— Ах вы, нехристи!

Пожилой остиарий,¹⁰ размахивая кадилом, гонится за мальчишками, которых застал после повечерия¹¹ на заднем дворе в нужнике, где они сбрасывали в дыру хлебную закваску с отрубями. В темноте он не разглядел лиц, к тому же закрытых повязками, но твердо намерен поймать паршивцев, которые проделывают это уже второй раз. Две седмицы назад, в жару, из нужника хлынуло непотребное, и пришлось сгонять сервов вычищать, но все равно ветер успел разнести вонь на полдеревни.

Остиарий останавливается отдышаться, и этого шалопаям хватает, чтобы перемахнуть через забор и удрать.

— Вот же бесовы отродья! — орет им вслед остиарий. — Я вас ужо найду! Постоите на горохе-то!

В ответ из кустов раздается уханье и вой.

— Как думаешь, не узнал? — шепчет Гай, стаскивая с лица кусок синего шелка, который еще недавно был камизой Малкольма Хантингтона.

— Не-а, — Робин избавляется от своей повязки. — Он и не подумает, что его лорд может ночью делать опару из дерьма в церковном нужнике!

Они несколько мгновений смотрят друг на друга, а потом хохочут до слез...

— Вот это елдак!.. — потрясенно бормочет Гай, во все глаза таращась, как отец Абундий, присланный епископом вместо занемогшего отца Феодосия, прямо в пресвитерии¹² сношает пухленькую миловидную кухарку. Юбки кухарки задраны почти на голову, блуза расшнурована, пышные груди с крупными темными сосками колышутся в такт толчкам. Она ахает и повизгивает, поддает округлым задом навстречу могучему орудию. Отец Абундий довольно рычит, звонко шлепает ее по ляжке и продолжает размеренно вколачиваться в истекающее соками лоно.

— Как у жеребца, — шепчет в ответ Робин, глаза у него такие же круглые, как и у Гая. — Как он ее не порвет, таким-то?..

Они прячутся в исповедальне, куда пробрались после службы, чтобы дождаться, пока все уйдут. Накануне Гай стащил у лекаря порошок из высушенных листьев молочайника, а Робин уволок из кладовой в поместье немного размолотого перца. Этой смесью, которая вызывала сильную чесотку, они собирались обсыпать подризник нового священника. Однако сразу попасть в ризницу им не удается — отец Абундий, отправив остиария и викария с какими-то поручениями, торчит в церкви. Затем приходит кухарка с корзинкой пирогов, и начинается...

— У женщин там хорошо растягивается, — тоном знатока сообщает Гай, не отрываясь от щели в стене исповедальни. — Как-то ведь они рожают?

— Да-а... — тянет Робин, а потом внезапно краснеет. — Слушай, у меня, кажется, того...

— Стоит, что ли? — Гай поворачивается к нему и ухмыляется. — И у меня, орехи можно колоть.

— Что делать-то? — бормочет Робин, его уши полыхают так, что видно даже в полумраке исповедальни. — Мы ж в церкви...

— Ну и что? Эти вон тоже, — Гай кивает на стену, стоны и взвизги за которой становятся все громче. — И ничего, огонь небесный их не поразил. Видимо, Господь как раз отвернулся и не смотрит.

— Думаешь? — в голосе Робина слышится сомнение, но пальцы уже теребят шнуровку штанов.

— Уверен. Ну, покаешься потом, если захочешь.

Гай немного отодвигается, чтобы Робину было удобнее. У него самого тоже чуть не лопаются штаны, но можно и потерпеть.

— А давай вместе? — вдруг предлагает Робин. Зеленые глаза хитро блестят, как всегда, когда он задумывает очередную сумасбродную выходку.

— Давай! — весело соглашается Гай, тоже как всегда. Разве он может отказать Робину?..

Гай не заметил, что наступило утро. Из прошлого в настоящее его вернули скрип дверей и шарканье сандалий. Старый подслеповатый викарий прошелся по церкви, убирая свечной нагар с кануна¹³ и подсвечников, поправил алтарное покрывало. Гай вздохнул и повел плечами. Тело затекло от долгого стояния на коленях перед алтарем, но помимо ноющих мышц была еще тяжесть в паху, доставлявшая гораздо больше неудобств. Гай дернул головой, чтобы стряхнуть наваждение, однако перед глазами как наяву упорно всплывал член с розовой влажной головкой, которая то появлялась, то исчезала в крепком кулаке. И собственная плоть отзывалась на эту картину предательским возбуждением. Гай зажмурился и принялся ровно дышать — не хватало еще опозориться на собственной акколаде, представ перед всеми с мокрым пятном на штанах. Отойти от алтаря он не мог, пока не получит разрешение священника встать и занять отведенное ему на время мессы место.

Церковь постепенно наполнялась звуками: шагами, шорохом одежд, бряцаньем оружия, шепотом. Гай слышал громкий голос Торнтона, отдававшего приказания, затем что-то сказала Изабелла, ей ответила другая женщина. Когда священник наконец подошел к Гаю, он уже справился с собой. В ушах звенело, голова слегка кружилась после поста и бессонных суток, но ему удалось подняться, не пошатнувшись, а затем твердым шагом дойти до первых рядов скамей, где сидели лорд и леди Торнтон и несколько старых рыцарей.

Месса прошла как в тумане, однако заготовленную для исповеди речь Гая не забыл, и священнику вполне хватило перечисления грехов, обычных для юноши. Епитимья была простой — десять Аве на ночь в течение седмицы и пожертвование в храм. Причастие, возложенный на алтарь меч, благословение... И вот уже бедра Гая охватывает тяжелый пояс с серебряными накладками и ножнами, а Торнтон наносит ему ритуальную пощечину, первую и единственную в жизни, которую рыцарь может получить, не возвращая.

Он обернулся и на миг встретился взглядом с Изабеллой. Ее уложенную короной косу украшал черепаховый гребень. Гай едва заметно кивнул и отвернулся к Торнтону.

IV

Окрестности Хилпертона, Западный Уилтшир, год 1184 от Р.Х.

Свора преследовала матерого быка.¹⁴ Четверо всадников на взмыленных лошадях мчались параллельно с гончими, отрезая его от королевского леса.¹⁵ Смеркалось, но Роджер Торнтон не обращал внимания ни на это, ни на оклики приятелей и оруженосца, отставших на несколько десятков ярдов. Поворачивать назад, пока добыча не убита, было не в его привычках. Он готов был гнать зверя хоть всю ночь, тем более на прихваченном легким морозцем тонком снежном покрывале следы при почти полной луне отлично видны даже в темноте.

Олень отчаянно затрубил и ломанулся через голые заросли орешника. Наконец собаки окружили его, крупная сука с испещренной старыми шрамами шкурой прыгнула первой и повисла у него на боку. Олень мотнул головой, пытаясь ее стряхнуть, и другая гончая, получив острым концом рога в грудь, с визгом отлетела в сторону, пятная кровью снег.

Роджер дважды свистнул, и остальные псы, уворачиваясь от копыт и рогов, кинулись вперед, принялись хватать оленя за ноги. Еще две собаки вцепились ему в шкуру сбоку. Роджер поднял взведенный заранее арбалет, спустил тетиву, и болт пробил глаз оленя. Тот взвился в последнем прыжке и рухнул на землю.

— А вы хотели возвращаться! — насмешливо произнес он, оборачиваясь.

Но спутников рядом не оказалось, в пределах видимости их тоже не было. Позади, сколько хватало глаз, простирался темный лес, луна серебрила верхушки сосен, елей и тисов. Роджер снял с пояса рог и протрубил. Ответа не последовало. На второй и третий призыв тоже никто не отозвался. Собаки, разгоряченные долгой погоней и взбудораженные запахом крови, с рычанием рвали шкуру оленя, выхватывали куски мяса. Чертыхнувшись, Роджер протрубил еще раз. Снова тишина. Бросать добычу не хотелось, но если заночевать здесь, можно было самому стать добычей волков, которые зимой сбивались в крупные стаи и вполне могли разорвать и псов, и охотника.

— Трусливые твари, — пробормотал Роджер в адрес пропавших спутников.

Он сунул арбалет в седельную петлю и уже хотел отозвать собак, когда слева послышался стук копыт. Роджер усмехнулся, развернул коня. Из-за деревьев появился всадник на вороной лошади, в котором он с удивлением узнал Гая. Видимо, что-то случилось в замке, раз тот отправился на поиски c вывихнутой лодыжкой. Роджер помахал ему, но Гай остановился поодаль и махнул в ответ. В лунном свете что-то блеснуло. В левый бок словно ткнули раскаленным прутом. Роджер посмотрел вниз и увидел торчащую над поясом короткую рукоять метательного ножа. Все еще не веря собственным глазам, он потянулся, чтобы выдернуть клинок, но тут по телу прокатилась волна жгучей боли, а за ней пришло оцепенение. Конечности будто налились свинцом, язык и гортань онемели, голова не желала держаться прямо. Роджер захрипел и начал сползать с седла. Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в темноту, была заляпанная грязью мешковина на копытах вороного.

***

В себя Роджер пришел на земле. На губах восковым налетом ощущался отвратительный сладковато-едкий привкус. Роджер попытался пошевелиться, однако тело было тяжелым, как мешок с песком. Он лежал на спине, руки и ноги были разведены в стороны и к чему-то крепко прикручены. Похоже, вся одежда была на нем, даже подбитый волчьим мехом плащ — он чувствовал под затылком сбившийся капюшон. Но при этом холод пробирал до костей. Он скосил глаза вниз. Дублет, котта и нательная рубаха были распороты. Судя по тому, что и ниже пояса все заледенело — шнуровка штанов и брэ¹⁶ тоже. Левый бок жгло так, словно в рану налили кипящего масла. Неподалеку скулили собаки и, с трудом повернув голову, Роджер увидел ярдах в двух Гая, который гладил привязанных к деревьям гончих, а те норовили лизнуть его в лицо. Чуть поодаль горел костер.

— Ах ты ублюдок... — прохрипел Роджер и судорожно закашлялся. Ему казалось, что язык распух и еле помещается во рту. А может, так оно и было. — Что ты... задумал?

Гай обернулся и подошел к нему, ступая на мысках, чтобы попадать в следы копыт. Он слегка прихрамывал на левую ногу, но двигаться ему это не мешало.

— Догадайся, — сказал он с усмешкой. — Ты ведь умный.

— Тебе... это с рук... не сойдет, — Роджеру приходилось с усилием выталкивать из саднящей глотки каждое слово. — Я с тебя... шкуру сдеру... заживо...

— Вообще-то, я с тебя, — Гай присел на корточки, в руке его, затянутой в черную перчатку, блеснул длинным лезвием кинжал. Тот самый, который Роджер подарил ему на следующий день после посвящения, когда они проснулись в постели, где помимо них обнаружились три шлюхи и два оруженосца. — Ну, может, не совсем шкуру. Ты в любом случае умрешь, — он провел острием по груди Роджера, оставив неглубокую царапину. — Нож был отравлен. Но я влил в тебя противоядие, которое позволит тебе жить, пока я не закончу. Возможно, ты даже успеешь ощутить, как собственные псы будут жрать твои внутренности. И волкам тоже что-то останется. Они сейчас голодные.

В том, что волки доберутся до тела — до того, что от него останется после своры — Гай не сомневался ни на йоту. По пути он слышал вой охотящейся стаи, а запах крови разносится далеко.

— Ты... ублюдочный сучонок... — прокаркал Роджер, и его вырвало желчью. — Барон Левленд... и его сын... и Освальд... найдут...

— Увы, все трое пали жертвами разбойников, — Гай с притворным огорчением развел руками. — Застрелены и ограблены. С них сняли даже исподнее, а обглоданные зверьем тела дровосеки найдут, наверное, дня через четыре. Будет очень печально провожать их в последний путь. И тебя, конечно же.

Он поднялся и шагнул к правой руке Роджера.

— Тебе не надо было так обращаться с моей сестрой, — мягко произнес Гай. — Не надо было причинять ей боль.

— Ты... — начал Роджер, до сих пор не желая верить, что все это происходит с ним, что он лежит посреди леса, а его внутренности разъедает отрава. И что все это сделал юнец, которого он считал не то чтобы глупцом, но и не слишком далеким. Ведомым, которого нужно направлять и, естественно, использовать в своих целях. Юнец, который смотрел ему в рот и разве что не ел из его рук.

— Тебе необязательно было любить Изабеллу, — продолжал Гай. — Достаточно было относиться к ней с почтением и уважением, как того заслуживает верная супруга лорда. Она ведь выполняла свои обязанности, не отказывала тебе от ложа, принимала и развлекала твоих гостей, не возмущалась, что ты привозишь шлюх... — он поднял ногу и, примерившись, резко впечатал подкованный каблук в запястье Роджера. Раздался хруст, Роджер взвыл и рванулся в путах. Гай перешагнул через него и проделал то же самое с левой рукой. Лицо у него при этом было отрешенное, как во время молитвы. — Но не нужно было ее бить. И насиловать.

Роджер дергался и хрипел, потом замер, судорожно хватая ртом воздух. Зверская боль в перебитых запястьях на время заглушила огонь в боку. Боль — и липкий леденящий страх. И добавляло жути то, что взгляд Гая был ласковым, даже безмятежным. Точно так же Гай смотрел на женщину, которой собирался овладеть. На собаку, которой перевязывал пораненную лапу. На приглянувшегося ему пажа. На кобылу, когда вместе с конюхом помогал ей разродиться, развернув неправильно лежащего жеребенка.

Гай опять присел на корточки, теперь между его разведенных ног, и приподнял лезвием кинжала мошонку. Роджера затрясло уже не только от холода и боли, но и от нечеловеческого ужаса. Если до сего мига он еще думал, что сумеет спастись, что никакого яда на самом деле не было, то теперь, наконец, признал чудовищную правду. Его ждала мучительная смерть, к тому же он умрет презренным скопцом.¹⁷ Роджер был грешником, но верил в загробные страдания и в спасение от них, если постараться. Он жил по принципу «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься», исправно ходил к исповеди, делал крупные пожертвования церкви. Даже получил у епископа Шрусберийского индульгенцию.¹⁸ Это обошлось в цену среднего поместья,¹⁹ зато он избежал вечных мук. А сейчас, невзирая на все ухищрения, райские врата перед ним закрывались.

— Н-нет... — выдавил он умоляюще. — Пожалуйста...

— Ты порвал ей все, когда насиловал, — тон Гая в противовес словам был ровным, синие глаза смотрели все так же мягко. — Она месяц плакала, справляя нужду. Она ведь тоже просила отпустить ее. Ты кусок дерьма, Роджер. И не стоишь грязи под ее ногами.

Свободной рукой Гай перехватил мошонку вместе с членом, оттянул и полоснул кинжалом. От дикого вопля задрожал воздух. Роджер бился, пытаясь разорвать веревки, но промасленная пенька, переплетенная с кожаными полосами, могла выдержать медведя. Гай поднялся и швырнул псам окровавленный кусок плоти — этим не отравятся. Завязалась драка за добычу, но он не смотрел туда. Роджер не потерял сознания и надсадно подвывал на одной ноте. К металлическому запаху крови примешивалась омерзительная вонь рвоты и испражнений.

— Фу, от тебя разит, как от навозной кучи, в которую наблевала рота солдат, — Гай, брезгливо морщась, наклонился над ним и провел кинжалом по животу, до окровавленного лобка, не спеша заканчивать. Ему хотелось, чтобы Торнтон на краю могилы узнал еще и то, что смерть его никогда не будет отомщена. — Я ведь для всех в замке и никуда не уезжал. Я заранее спрятал лошадь в лесу, ту, которая меня позавчера сбросила и сбежала. Вышел потайным ходом, который ты показал мне. Вывиха у меня нет, как видишь, всего лишь небольшое растяжение, и оно совсем не мешает. А убедить твоего тупого лекаришку, что я едва могу ходить, было проще простого. И на всякий случай я прихватил плащ Квентина, он же частенько сбегает к девкам, это никого не удивит. Наш красавчик-менестрель и сейчас у шлюх, а если кто-то увидит его вернувшимся дважды — что ж, всякое может померещиться. Ну, мне пора. Прощай, Роджер.

Гай вогнал кинжал ему в живот, провернул и рванул вверх под углом, вспоров до грудины. У Торнтона вырвался сорванный хрип, тело дернулось и обмякло. Гай прижал пальцы ему к шее, нащупал тонкую ниточку пульса. Кивнув своим мыслям, он достал из кармана флакон с противоядием и вылил все содержимое во вскрытый живот — травить собак у него желания не было. Потом перерезал и снял с Торнтона путы, выдернул колья, к которым тот был привязан и, наступая в свои прежние следы, отнес все это в костер. Вытащил из седельной сумки плотно закрытую бутыль с приманкой, которой пользовались охотники, когда ставили капканы или силки. Тошнотворно вонючая для человека, для волков и лис эта смесь обладала чудесным ароматом. Зверь шел на запах, словно околдованный, не замечая стальных челюстей, пока те не смыкались на лапе или на шее. Если же приманкой поливали отравленное мясо, то лиса заглатывала его, как изысканное лакомство, и вскоре подыхала.

Два месяца назад Гай проверил приманку на собаках — действие оказалось таким же. Он тогда якобы случайно неплотно закупорил бутыль, и несколько капель попало ему на дублет. Торнтон несколько дней язвил, что теперь его можно использовать вместо приманки, а Гай поддакивал, смеясь над собственной неуклюжестью. Сейчас он с предельной осторожностью, чтобы не пролить зловонную жидкость на себя, выдернул просмоленную пробку и прошел от собак до распростертого тела, оставляя дорожку из капель. Налив немного на живот Торнтона, он тщательно вставил пробку обратно, убрал бутылку, вернулся к деревьям и спустил собак. Те, повизгивая от возбуждения, уткнулись носами в землю, принялись кататься по приманке, заметались, хватая пастью снег и затаптывая все следы Гая. Ждать до конца он не собирался. Нужно вернуться затемно и сжечь окровавленную одежду, выбрасывать ее было опасно. Он специально не стал надевать бригандину,²⁰ а взял старый камзол самого Торнтона, его же штаны и сапоги. Этих вещей никто не хватится. А если по следу пустят ищеек, Гай позаботился, чтобы те быстро его потеряли.

Когда первый пес сунул морду в распоротый живот хозяина, до Гая донесся едва слышный хриплый мучительный стон. Он обернулся. Собаки сгрудились вокруг Торнтона и рвали политые приманкой кишки так же, как недавно оленя. Тело содрогалось в последних предсмертных конвульсиях, но Гай был уверен, что Торнтон успел почувствовать, как его внутренности выдирают из брюха.

V

Торнтон-холл, Западный Уилтшир, год 1184 от Р.Х.

Изабелла не спала. Она не стала менять вишневое блио²¹ из тонкой шерсти на ночную сорочку, отослала служанок и какое-то время сидела в кресле у камина, глядя в огонь и поглаживая пальцами резьбу на черепаховом гребне, с которым не расставалась ни на миг даже в постели. Муж еще не вернулся с охоты, но это ее не беспокоило. Зато отсутствие Гая, обнаруженное случайно, пугало так, что в животе все скручивалось узлом, а по спине тек холодный пот. Никто в замке не знал, что Гая нет. Потому что никто не посмел бы сунуть нос в его покои, когда он велел не тревожить его. Никто, кроме нее. Несмотря на то, что уже больше года Гай обращался с ней так же, как и Торнтон, Изабелла помнила его слова: «Как бы я себя ни вел, что бы ни делал и ни говорил, верь, что все будет хорошо». И она верила. Но чем дальше, тем тяжелее становилось, и сегодня днем она не выдержала, пошла к Гаю под предлогом, что хочет взять у него роман Кретьена де Труа,²² недавно привезенный из Шампани. Все знали, что они оба любят читать. Изабелле нужно было поговорить, получить подтверждение, что на самом деле у него есть какой-то хитрый план, и все наладится. Но Гай пропал, хотя накануне не мог даже наступить на вывихнутую ногу. Изабелла не знала, что и думать. Потому что взгляд его — пустой, мертвенный — она не забыла тоже.

Постепенно тревога переросла в панику. От предчувствия, что происходит нечто страшное, ее затрясло, как в лихорадке. Изабелла вскочила с кресла, заметалась по спальне. В голове теснились мысли одна тяжелее другой: вдруг он уехал, бросил ее одну с Торнтоном, навсегда? Или с ним случилось что-то ужасное? Нужно было что-то делать, и единственное, что пришло в голову — вновь отправиться в покои Гая и все там осмотреть. Однажды он показал ей тайник под одной из плиток пола, куда прятал часть получаемых от Торнтона денег. Изабелла решила, что даже если он уехал, то наверняка оставил ей письмо. И лежать оно может только в этом тайнике.

Жизнь с Торнтоном научила ее осторожности, и она закуталась в темный плащ из грубой шерсти, оставленный камеристкой: так можно сойти за служанку, которую Гай пожелал взять в постель. Изабелла подвернула длинные рукава блио, низко надвинула капюшон, чтобы скрыть лицо, и выскользнула из спальни.

На галереях было сумрачно, факелы в бронзовых подставках потрескивали и чадили от гулявших по замку сквозняков. У лестниц и кое-где в нишах между узкими стрельчатыми окнами стояла вооруженная до зубов охрана — Торнтон держал отряд наемников. Несколько раз у него случались стычки с соседями из-за спорных земель, а в таких делах в выигрыше оказывался либо тот, у кого были покровители при дворе, и кто вовремя обратился с прошением, либо тот, у кого больше опытных воинов. Торнтон выбрал второе. После трех лет периодических сражений, он увеличил свои владения на десять гайд²³ и обзавелся двумя смертельными врагами, которые тоже не гнушались кровавыми методами решения споров и могли внезапно напасть.

Неподалеку от покоев Гая Изабеллу окликнул один из наемников, молодой датчанин.

— Эй, красотка! — он шагнул вперед и схватил край ее плаща. — Иди ко мне, согрею!

Сердце у нее ушло в пятки. Немудреная маскировка сработала. Наемник решил, что перед ним служанка, с которой в отсутствие хозяина вполне можно развлечься на посту. Конечно, Изабелла могла открыться — заигрывать с леди Торнтон солдат не посмел бы — но предпочла этого не делать. Если выяснится, что она прокрадывалась в спальню брата тайком, ночью, прикидываясь девкой — сплетен о греховной связи не избежать, и тогда им обоим не поздоровится.

— Меня сэр Гай ждет, добрый сэр, — пробормотала Изабелла, подражая простонародному говору, выдернула плащ и бегом бросилась к двери.

— Так приходи потом! — весело крикнул ей вслед наемник. — Я никуда не денусь! Вся ночь впереди!

Изабелла влетела в спальню Гая, захлопнула за собой тяжелую дверь, прислонилась к ней спиной и прижала руки к груди. Ноги у нее подкашивались, сердце бешено колотилось. Постояв немного, она откинула капюшон и прошла в полутемную комнату, освещенную только пламенем камина и двумя почти прогоревшими свечами.

Балдахин на кровати был задернут не полностью, и там кто-то лежал. Вернее, создавалось такое впечатление. Изабелле знала, что под одеялом не человек, а свернутые плащи, какая-то одежда и две подушки. Она взяла канделябр со стола и посветила на пол около украшенного резьбой сундука, отыскивая плитку с треугольной щербинкой.

Поставив канделябр на сундук, Изабелла сняла со стойки с оружием длинный кинжал, вытащила его из ножен и опустилась на колени, собираясь открыть тайник. Но не успела она вставить лезвие в щель, как со стороны камина донесся тихий скрежет, шаги, и одну свечу задуло сквозняком. Догадаться, что это открылся потайной ход, не составляло труда. Но Изабелла знала лишь об одном, который вел из охотничьего зала за стены замка, в небольшую рощу — его показал Торнтон после свадьбы. Что есть другие, а тем более — в покоях Гая, она и не подозревала. Она в ужасе обернулась, выставив перед собой кинжал, хотя понимала, что вряд ли сумеет защититься, если в замок проникли убийцы.

Гобелен, на котором Давид повергал Голиафа, был отодвинут, часть стены повернута наподобие двери. Высокая широкоплечая фигура в плаще и шапероне²⁴ загораживала собой темный проход. У Изабеллы пересохло в горле, руки дрожали. Она медленно поднялась, попятилась к кровати, прикидывая, успеет ли добежать до двери и позвать на помощь. Кричать было бесполезно — услышать-то наемник услышит, но вряд ли обратит внимание. Воплями девки, с которой развлекается господин, никого не удивить.

— Белла? — произнес человек удивленно.

При звуке его голоса на Изабеллу нахлынуло такое облегчение, что подкосились ноги. Она выронила кинжал, осела на пол и разрыдалась. Гай повернул рычаг, закрывая проход, и опустил на место гобелен. Потом стащил шаперон и сделал несколько шагов к Изабелле, но близко не подошел. Она заметила, что он почти не хромает.

— Что ты здесь делаешь?

Изабелла подняла на него глаза.

— Я хотела днем поговорить с тобой, пришла, а тебя нет, — она потеребила рукав блио. — Решила, ты уехал... бросил меня...

— Кто еще знает, что меня не было? — напряженно спросил Гай.

— Никто, — Изабелла покачала головой. — Клянусь, я никому не сказала. Я подумала, что если ты уехал, то мог оставить мне письмо... в том тайнике. Но я надела плащ Милдред, меня приняли за служанку, никто не знает, что я здесь.

Гай медленно выдохнул сквозь зубы.

— Хорошо. А теперь закрой лицо и возвращайся к себе. Утром поговорим.

— Где ты был? — Изабелла поднялась с пола, но не уходила.

— Ступай к себе, я сказал! — прикрикнул Гай, отворачиваясь. Под плащом мелькнул окровавленный рукав камзола.

— Ты ранен! — она бросилась к брату, схватила его запястье. — Покажи! Надо позвать лекаря, перевязать...

Гай вырвал руку и оттолкнул Изабеллу. Та не удержалась на ногах и упала, больно ударившись плечом о кресло.

— О господи, Белла, прости! — Гай кинулся к ней.

Она вскрикнула и попыталась отползти, закрыла руками голову в ожидании удара.

— Прости, милая, прости, я не хотел, — Гай помог ей подняться, прижал к себе, погладил по волосам.

Изабелла уткнулась ему в грудь, но тут же отодвинулась — в нос ей ударил сладковато-металлический запах, который ни с чем не спутать.

— Ты весь в крови, — прошептала она, раздвигая полы его плаща. — Но это же не твоя кровь, да? Будь она твоя, ты бы уже умер... Матерь Божья, Гай, что ты натворил?

Несколько мгновений, которые показались Изабелле вечностью, Гай смотрел на нее, а потом криво усмехнулся.

— Я ведь обещал все исправить, помнишь? Вот и исправил.

Он скинул плащ, и Изабелла зажала рот ладонью, заглушая вопль. Светло-коричневый камзол и штаны были не просто забрызганы кровью, а залиты ею. На холоде бурая корка схватилась и заскорузла. Однако руки Гая были чистыми. Он шагнул к камину, расстегнул камзол, стащил его, выдернул из-за пояса перчатки и бросил все в огонь. Потом отошел к кровати, стянул сапоги и с размаху зашвырнул их в зияющую огненную пасть. Выглядело так, словно он хотел прибить крысу, но промахнулся и сапоги улетели в камин. Следом отправились рубаха, штаны и брэ.

— Как... исправил? — срывающимся голосом спросила Изабелла, хотя уже все поняла.

— А ты как думаешь? — пожал плечами Гай, совершенно не смущаясь того, что стоит перед сестрой голым. В конце концов, она отлично знала, как устроен мужчина. — Прими мои соболезнования, ты вдова.

Откинув одеяло, он достал из кучи сваленной там одежды исподнее и оделся.

Изабелла молча смотрела, как скукоживается и обугливается тщательно выделанная кожа камзола и сапог — три громадных полена давали сильный жар. Лицо ее походило на восковую маску, губы были твердо сжаты. Подождав еще немного, она взяла кочергу, выгребла на решетку сапоги, а остатки одежды затолкала поглубже в пламя. Потом сунула кочергу в стойку, переставила на стол кувшин с водой для умывания и таз, и повернулась к Гаю.

— На тебе кровь осталась, — сказала она так спокойно, будто каждый день только и занималась тем, что помогала убийцам уничтожать улики и умываться. — И концы волос слиплись. Иди сюда, надо смыть.

Гай молча подошел, сел на табурет. Изабелла, намочив полотенце, тщательно стерла брызги крови с его лба и щек.

— Ты уверен, что тебя не выследят? — спросила она, принимаясь за волосы. С мокрого полотенца на плечи Гая стекали холодные струйки, камиза намокла.

— Уверен, — кивнул Гай. Удивление в его взгляде постепенно сменялось восхищением. — Я все предусмотрел. Взял одежду Роджера. Плащ не мой, а Квентина. Барон Левленд, его сын и Освальд мертвы, примут за нападение разбойников. Их коней я отвел подальше и привязал, волки мимо такой добычи не пройдут. А собаки и лошадь Роджера сами найдут дорогу. Если их тоже не сожрут, конечно.

— Но когда найдут... — Изабелла запнулась, — тело...

— Решат, что его разорвали звери. И я позаботился, чтобы ищейки не взяли след, кроме следов самого Торнтона и волчьих, — Гай забрал у нее полотенце, скомкал и запустил в камин. Потом встал, обнял Изабеллу и поцеловал в макушку. — Не бойся. Все знают, что он с гостями часто пропадает на охоте по два-три дня. Когда вернется свора, ты обратишься к шерифу. Я организую поиски, буду лично обшаривать каждый куст. А там кто-нибудь наткнется на останки и сообщит.

— Вдруг я не смогу?.. — Изабелла высвободилась и прошлась по комнате, нервно потирая ладони, словно от холода. — Вдруг я чем-нибудь себя выдам? И люди поймут, что мне все известно? Тогда мы погибли.

— Сможешь, — уверенно сказал Гай. — Ты моя сестра, ты сильная, и ты — богатая вдова, ведь у Торнтона нет других наследников.²⁵ Молодая, красивая, свободная. Теперь ты сможешь все.

— Свободная... — повторила Изабелла, остановившись. — Его больше нет... Иисусе, его нет! Я свободна!

Она упала в кресло и истерически рассмеялась. Изабелла понимала, что, наверное, как добрая христианка и жена должна испытывать ужас и отвращение к тому, что сделал Гай, но вместо этого чувствовала себя счастливой и опустошенной одновременно. Неимоверное напряжение последних месяцев выплескивалось из нее вместе со смехом и рыданиями. Она вытирала мокрые глаза и щеки рукавом, но слезы продолжали катиться градом. Гай терпеливо ждал, пока Изабелла выплачется. Когда рыдания сменились сдавленными всхлипами, он налил в кубок вина, подошел к ней и сел на подлокотник кресла.

— Вот, глотни-ка, — Гай взял ее за руку, сомкнул пальцы вокруг ножки кубка и придерживал, пока она пила. — А теперь слушай, — он взял Изабеллу за подбородок и повернул ее лицо к себе. — Мне нужно отнести плащ Квентина к нему в комнату. Многие помещения здесь соединяются потайными переходами, в твоих покоях тоже есть, потом покажу. Ты пойдешь к себе...

— Тот наемник, что стоит за поворотом, предлагал развлечься с ним... после, — Изабелла нахмурилась. — Ну, он же считает, что я служанка.

— Хм... — Гай задумался. — Не волнуйся, сейчас я с этим разберусь. Допивай вино и надевай плащ.

Он сгреб вещи с постели, убрал их в сундук. Вытащил из-под подушки скатанные льняные бинты и ловко наложил повязку на лодыжку и ступню. Изабелла тем временем взяла таз, вода в котором порозовела от крови, и выплеснула в камин. Дрова зашипели, пламя упало, но быстро разгорелось снова.

— Умница моя, — Гай одобрительно улыбнулся и подошел к двери. — Выйдешь, как только он войдет.

Изабелла стала рядом, но вдруг дернула его за рукав, а когда он повернулся, обвила руками за шею, заставила нагнуться и поцеловала между бровей.

— Для тебя я что угодно сделаю, — серьезно сказала она. — Хоть короля отравлю.

— Ты лучше просто будь счастливой, Колокольчик, — Гай крепко прижал ее к себе, открыл дверь и рявкнул так, что у Изабеллы зазвенело в ушах: — Альгер!

Послышался топот и бряцанье ножен, и наемник, подбежав к порогу, вытянулся перед Гаем. Изабелла тут же выскользнула за дверь, получив от него на прощание игривый шлепок. Хихикнув, она припустила по галерее, но успела услышать, как брат раздраженно приказывает позвать кого-нибудь из слуг, чтобы принесли вина, потому что от боли в ноге ему не спится.

***

Поредевшая свора вернулась вечером. Судя по глубоким рваным ранам у трех псов и следам укусов у остальных, они дрались с волками. Лошадь не появилась, видимо стала добычей хищников. Сенешаль тут же бросился к Гаю, которого застал в постели с девицей. Но поскольку дело было серьезное, ему даже не прилетело сапогом или еще чем-нибудь тяжелым. Гай быстро оделся и, припадая на «больную» ногу, поспешил поднимать слуг на поиски, а сам собрался за шерифом. Но едва ему заседлали лошадь, как примчался паж с сообщением, что прибыл гонец от леди Левленд: ее муж и сын до сих пор не вернулись.

Роджера Торнтона — вернее, то немногое, что от него осталось — обнаружили через два дня. Все, включая шерифа, сошлись во мнении, что он стал жертвой волков, и нужно устраивать облаву, пока не погиб кто-нибудь еще. А еще через день отыскали обезображенные трупы барона Левленда, его сына и Освальда, оруженосца Торнтона.

Изабелла при виде тела мужа побелела и вцепилась в руку камеристки, но в обморок не упала. Она приблизилась к телеге, сдернула с мертвеца грубое полотно, накрыла его своим плащом и слабым, но твердым голосом принялась отдавать распоряжения насчет похорон, чем вызвала уважение слуг, которые не ожидали от нее такой силы духа. Шериф, доставивший тело, подошел к ней выразить соболезнования.

— Ваш брат сопровождает останки барона и его сына в Левленд. Он взял эту скорбную обязанность на себя, а меня просил остаться здесь до его возвращения.

— Сэр Норберт, я хочу посодействовать поимке негодяев, убивших друзей моего мужа и его оруженосца, — Изабелла сцепила дрожащие пальцы. — Пусть объявят, что я назначаю награду в десять солидов за сведения и в десять фунтов²⁶ — за доставленного вам живьем хотя бы одного разбойника.

— Это благородный поступок, леди Торнтон, и очень щедрая награда, — шериф почтительно наклонил голову. — Мои люди уже занимаются поисками, нам известно об одной шайке, которая орудует здесь и в Сомерсете. Последнее время они сидели тихо, но, видимо, просто сбивали нас с толку и выжидали. Обещаю, мы поймаем их и вздернем.

— Надеюсь, их повесят медленно,²⁷ — жестко ответила Изабелла. — Мой муж не был святым, и у нас случались ссоры. Уверена, вы знаете об этом, прислуга любит почесать языки. Но я уважала и почитала его.

— Я буду сообщать, как продвигаются поиски. Но вы замерзли, миледи, — шериф заметил, что Изабеллу трясет. Он поспешно снял плащ и закутал ее. — Пойдемте, вам нужно согреться.

— Благодарю, сэр Норберт, — она благодарно улыбнулась и направилась к донжону.²⁸ — Я прикажу подать ужин и горячего вина. И у меня есть к вам дело касательно тех земель, из-за которых мой муж был не в ладах с лордом Лифхельдом и лордом Кричтоном.

— Слушаю вас, миледи, — шериф шел рядом, приноравливаясь к ее шагу, чтобы не обгонять.

— Я совсем не разбираюсь в законах, а брату сейчас будет не до этого, он намерен помочь вам ловить убийц. Поэтому хочу попросить вас взять на себя передачу обратно спорных владений, — Изабелла вздохнула. — Эти земли были одной из причин наших разногласий с Роджером. Я не раз просила его отказаться от претензий, но он был таким упрямым... — она вдруг всхлипнула, пошатнулась и упала бы, не подхвати ее шериф.

— Эй, сюда, быстро! — он взбежал по лестнице, держа Изабеллу на руках. — Леди Торнтон плохо, позовите лекаря!

***

Через три месяца схватили шайку, о которой говорил шериф. Двоим удалось уйти, но девятерых повесили на главной площади Троубриджа, и тела их несколько дней расклевывали вороны и растаскивали бродячие псы.

Спорные земли вернулись к прежним хозяевам, благодаря чему вражда прекратилась, а оба лорда превозносили до небес благоразумие и великодушие молодой вдовы, которую, к тому же, каждый из них был не прочь однажды заполучить в жены — вместе с замком, владениями и доходами, конечно же. Шериф тоже не остался внакладе: вознаграждение за поимку убийц досталось ему, хотя десятую часть он разделил между помощниками.

Весна вступала в свои права. После праздника первой борозды²⁹ пролили дожди, но вскоре установились солнечные дни, и поля снова стали пригодны для вспахивания. Вернувшиеся с зимовки птицы пировали, выклевывая червей из жирной черной земли. В церкви Святого Томаса почти каждый день звонили свадебные колокола — все спешили остепениться до мая.³⁰

Изабелла посмеивалась над Гаем, вынужденным с утра до вечера принимать просителей, решивших пожениться, выдать замуж старшую, а через два дня внезапно и младшую дочь, женить сыновей.³¹ Часть земель она отписала брату, но как женщина не могла выдавать крестьянам разрешение на брак, поэтому тяготы по данному вопросу полностью легли на него. Гай ругался и заявлял, что уедет куда-нибудь подальше, пока этот свадебный кошмар не закончится. Сама Изабелла повторно замуж не торопилась, с претендентами на ее руку держалась вежливо, но отстраненно. В любом случае, положенный срок траура еще не истек, а Гай, который по закону был ее опекуном, без ее согласия даже слушать никого не стал бы.

— Сам-то не присмотрел кого-нибудь? — шутливо поинтересовалась Изабелла, когда очередной виллан с дочкой, кланяясь, покинул замковый двор, и они с Гаем поднялись на стену, где каменщики укрепляли подрасшатавшуюся кладку. — На тебя тут многие девицы засматриваются, причем с одобрения родителей. Вот, например, дочка лорда Хелмслея, Эвелин. Хорошенькая. И в лошадях разбирается.

— А еще она слишком впечатлительная, — Гай рассмеялся. — Едва не лишилась чувств, когда я подсаживал ее в седло. Что я буду делать с обморочной женой? И потом, неужели ты хочешь поскорее от меня избавиться?

Он отошел к зубцам. Положив на них руки, подергал, но все держалось крепко. Ни один свежеположенный камень не шелохнулся — мастера поработали на совесть.

Изабелла поджала губы. Она слишком хорошо знала брата, поэтому уловила в его смехе невеселые нотки, которых никто другой не заметил бы.

— Скучаешь по Ноттингему? — тихо спросила она, подходя вплотную. — Может, по кому-то особенному? По Мэриан?

— Мэриан была еще курносой соплячкой, когда мы с тобой ушли, — усмехнулся Гай. — Не думаю, что я был в нее влюблен. Мы дружили, с ней было весело. Конечно, я скучаю по Локсли, и по Шервуду, и по Ноттингему, но не настолько, чтобы возвращаться. У меня есть ты, есть земли, которыми надо управлять. Может, когда-нибудь...

— А по Робину разве не скучаешь? — Изабелла стала так, что касалась Гая плечом, и почувствовала, как он вздрогнул. — Вы же были как братья.

— Были, — Гай криво усмехнулся. — Но ты же помнишь, что случилось. Из-за меня Малкольм погиб в пожаре вместе с нашей матерью.

— А еще он тебя подставил, да? — Изабелла тоже усмехнулась, в это мгновение стало заметно, как они с братом похожи. — Тот выстрел, из-за которого чуть не умер отец Феодосий... Это ведь не ты стрелял, а Робин.

— Да, — после недолгого молчания ответил Гай. — Откуда ты знаешь?

— Я сидела в кустах рядом, хотела облить вас грязной водой, когда вы пойдете мимо. Ужасно злилась, что Мэриан вы взяли с собой проверять силки, а меня нет. И все видела, — Изабелла положила руку ему на локоть. — Мы еще и поэтому ушли? Потому что Робин так и не признался, предал тебя?

— Нет, — Гай покачал головой. — Я на него не сердился. Он же был совсем мальчишкой и просто испугался того, что натворил. Мы ушли из-за пожара. И из-за того, что я навещал отца в приюте для прокаженных. Это могли заметить и выгнать нас — а вдруг я заразный. Но все в прошлом, Белла, — он обнял сестру за плечи, притянул к себе и поцеловал в висок. — Наш дом теперь здесь. Иди, а то слуги наверняка сплетничают вместо того, чтобы заниматься делом. Вечером же гости приедут. И этот... как его... — Гай пощелкал пальцами, притворяясь, будто не может вспомнить имя. — Ну, рыжий с томным взглядом.

— Ничего он у Конрада не томный, и не делай вид, что забыл, как его зовут! — Изабелла возмущенно фыркнула, но тут же рассмеялась. Гай явно не хотел говорить о прошлом, о тех, кто был ему дорог тогда, и наверняка — до сих пор. Лучше отложить разговор, иначе он надолго замкнется в себе. Теперь, после всего, она о многом догадывалась и была намерена вернуться к этой теме позже. Упрямства им обоим не занимать, но на ее стороне еще и женская хитрость. Гай помог ей, а она должна помочь ему — или забыть все, или вернуться в Ноттингемшир. Если и было что-то, способное разбить Изабелле сердце, так это его боль, особенно тщательно скрываемая. — Ладно, пойду, гляну, что там Бетти готовит на ужин. И ты приходи.

Она поспешила к лестнице, и уже спускаясь, оглянулась. Гай стоял неподвижно, устремив взгляд на север, и порывистый сырой апрельский ветер трепал его отросшие ниже плеч волосы. Изабелла не могла видеть лица брата, но почему-то была уверена, что глаза у него тоскливые, как у брошенного пса.

ЧАСТЬ II

И ничего изменить не дано,

Все пропадет, если я ослабею...

Все это правда — с одним только «но»:

Я не могу без тебя, но — умею.

Роберт Грейвз

I

Ноттингем, Ноттингемшир, год 1189 от Р.Х.

На городской площади было не протолкнуться, впрочем, как и всегда во время казни. Простолюдины падки до хлеба и зрелищ. Публичные наказания были не только устрашением, но и развлечением для народа. Обычное дело, когда свист кнута и вопли приговоренного сопровождались скабрезными шуточками. Зрители наперебой заключали пари: на каком ударе вор потеряет сознание; оскопит ли палач насильника сразу или в два приема; как долго при медленном повешении проживет убийца; сколько дней в колодках назначат торговцу зерном за обвес покупателей. Девицы угощались орехами в меду и стреляли глазками по сторонам, парни красовались перед ними, затевали потасовки. Если же кого-то обезглавливали, замужние женщины старались повернуться так, чтобы брызги крови попали им на платье — это считалось верным средством от измены мужа. Торговцы предлагали сласти, пироги, лепешки, сушеную вишню — угощение на любой кошелек. В толпе сновали карманники, самых неуклюжих хватали стражники. Причем нередко схваченный воришка тут же и попадал под плеть.

Вот только нынешнее зрелище не слишком-то развлекало собравшихся: мрачных лиц было явно больше, чем любопытных. Гай стоял в тени навеса оружейной лавки, откуда был хорошо виден эшафот и возвышение слева от него, где восседал шериф — немолодой, с редкими седыми волосами и колючим взглядом. На черном бархате камзола поблескивала золотая цепь, украшенная рубином, но не та, что была когда-то у сэра Эдварда. Около кресла шерифа замер паж в черно-желтой ливрее, с кувшином и серебряным кубком на подносе. На помост поднялся глашатай, развернул длинный пергамент и принялся зачитывать имена обвиняемых и назначенное им наказание. В толпе зароптали, но обнаженные мечи в руках стражников заставили всех замолчать. Мужчины украдкой сплевывали под ноги и ругались шепотом, женщины всхлипывали.

— Повешение за кражу шерсти на четыре пенса? Колесование за неуплату запашного налога?³² — потрясенно сказал Альгер, стоявший позади Гая. — Да он спятил! Уж на что сэр Норберт на расправу скор, но это...

— Этот Вейзи — ставленник принца Джона, вот и творит, что вздумается, — процедил сквозь зубы Гай. — При лорде Найтоне все было по закону.

— Да уж, а сейчас тут закон — что дышло, как шериф повернет, так и вышло, — пробормотал Альгер.

Глашатай тем временем закончил читать, и шериф махнул палачу. Стражник выволок на помост приговоренного к повешению — совсем еще мальчишку, не старше пятнадцати. В толпе заголосили женщины, одна из них, видимо мать, с воплем кинулась к эшафоту, но ее оттащили.

— Пойдем отсюда, — Гай передернул плечами и быстрым шагом покинул площадь. Лошадей они оставили на постоялом дворе неподалеку, и комната была оплачена на два дня вперед, но теперь ему хотелось немедленно убраться из города, который он когда-то любил.

Со стороны помоста раздался стук — палач вышиб из-под ног осужденного подставку, — и женские рыдания превратились в душераздирающий вой.

— Куда теперь, господин? — Альгер шел чуть позади Гая, привычно держа ладонь поближе к рукояти кинжала.

— В Локсли, — бросил тот и прибавил шаг. В конце концов, не было никакого смысла откладывать неизбежное.

***

Троубридж, Западный Уилтшир, тремя неделями ранее

— Гай, какой цвет мне больше к лицу? — спросила Изабелла, набросив на левое плечо темно-синий отрез, а на правое — изумрудный.

Торговец тканями рассыпался в похвалах своему товару и прекрасному вкусу леди Торнтон. Гай постарался стереть с лица страдальческое выражение и обернулся.

— Мне кажется, тебе к лицу все, Белла, — уклончиво ответил он. — Возьми оба.

Поездка за покупками с сестрой каждый раз превращалась для него в пытку. В тканях и женских нарядах Гай разбирался примерно так же, как в родах или пахоте, то есть никак. Обычно их сопровождала Милдред, камеристка Изабеллы, и он отделывался малой кровью. Но сейчас Милдред была на сносях и осталась в замке, поэтому все тяготы легли на Гая. Альгер, стоявший у входа в лавку, хмыкнул. Гай из-за спины показал ему кулак.

— А зеленый точно хорошо? — Изабелла придирчиво пощупала тафту, но изъянов не обнаружила.

— Точно, — Гай понадеялся, что Милдред вечером подтвердит его слова.

— Ну, тогда оба, — Изабелла кивнула торговцу, и тот принялся отмерять ткань. — И мне нужно зайти к кружевнице.

Гаю чудом удалось не скривиться. Еще и кружевница! За один день это уже слишком.

— Я хотел заглянуть к Селвину за новым кинжалом. Может, сначала туда?

Он решил прибегнуть к обманному маневру — оружейные лавки не любила уже Изабелла. Конечно, жена хозяина составляла ей компанию и угощала сидром, пока Гай обсуждал с мастером баланс и заточку клинков, пробовал их в деле и выбирал что-нибудь по руке.

— Не сегодня, — Изабелла наморщила нос. — Аннест варит отличный сидр. Но она наверняка завалит меня советами, какие травы привязать Милдред к животу, какие повесить в изголовье, какую повитуху пригласить. Мне и так уже Бетти и леди Эрмина все уши прожужжали.

— Ну, тогда Альгер останется с тобой, а я потом подойду.

— Знаю я тебя. От Селвина прямой путь к Маддоку, — Изабелла фыркнула. — Иди уж. Встретимся в «Мече и короне», я тоже не откажусь от тамошнего эля. Да и заказать бы надо бочонок или два.

Гай чуть ли не бегом выскочил из лавки, но еще успел услышать тяжкий вздох Альгера.

У оружейника Гай не задержался надолго: забрал кинжал, получил от Аннест мешочек с травами и наказ непременно положить их под подушку роженице.

В «Меч и корону» он пришел первым, как и следовало ожидать. С порога махнул подавальщице и устроился в свободном углу. Гая здесь знали, и вскоре к нему подошел сам хозяин, дородный рыжебородый детина.

— Как здоровье леди Торнтон? — спросил он, поставив перед Гаем оловянную пинту, до краев полную густого темного эля. — Слыхал, она бешеного кабана застрелила, того, что хромого Мартина убил.

— Скорее, выстрелила первой, а там уже добили, — пояснил Гай. — Мы гнали косулю, а тут выскочил этот секач. Трех собак порвал, остальных стряхнул и кинулся к леди Эрмине. Изабелла оказалась ближе всех. Заодно и арбалет опробовала, который я ей подарил. Отличный арбалет, надо сказать.

— Храбрая у вас сестра, — уважительно пробасил Маддок. — А Милдред что? Срок-то когда?

— Я в женские дела не лезу. Но вроде скоро уже.

— Оно и правильно, наше дело засеять да вырастить, — ухмыльнулся Маддок и поскреб в рыжей шевелюре. — Моя Энни тоже вот-вот. Ох, и боюсь я за нее, сэр Гай... Ничего не боюсь, а как подумаю, вдруг что не так пойдет, прям в дрожь и кидает.

Гай понимающе кивнул.

— Я бы тоже боялся, будь у меня такая жена.

Он привык к подобным разговорам. Их с Изабеллой приняли здесь как своих, и это стало обычным делом.

— Вы бы себе подыскали девицу хорошую, сэр Гай, — подмигнул Маддок.

— Я подумаю, — Гай усмехнулся. — Да, кстати, Изабелла хотела купить два бочонка эля. Можно даже три, по два галлона каждый.

— Схожу в погреб, налью.

Маддок поспешил вниз по лестнице, а Гай сдул с кружки пену, отхлебнул и довольно сощурился. Эль в «Мече и короне» по праву считался лучшим не только в Троубридже, но и во всем графстве. До прихода Изабеллы можно было спокойно пропустить пинту-другую, а заодно послушать, о чем болтают посетители.

Народу в таверне было немного. В противоположном углу не спеша уговаривал свой ежедневный кувшин сидра аптекарь — при виде Гая он приветственно поднял кружку. Двое подмастерьев что-то отмечали, но без лишнего шума. А за соседним столом расположились трое приезжих, похоже, торговцев шерстью — специфический запах пробивался даже сквозь аромат баранины с чесноком. В общем, ничего интересного не предвиделось.

Спокойная жизнь временами вгоняла Гая в тоску. Конечно, дел хватало, были и поездки к соседям вместе с Изабеллой, и сэр Норберт регулярно приглашал на охоту, к которой питал не меньшую страсть, чем покойный Торнтон. Несколько раз, когда что-то всерьез выбивало из равновесия, и боль в виске становилась невыносимой, Гай устраивал свою «охоту». Он был осторожен, выбирал тех, кому все равно грозила виселица, и чью смерть никто не стал бы расследовать. Знала об этом лишь Изабелла, а она скорее откусила бы себе язык, чем проболталась. Сестра всегда понимала, когда с ним было неладно, и даже сама намекала, что пора «развеяться».

— ...При лорде Найтоне-то все было честь по чести, — уловил Гай обрывок разговора за соседним столом. — И при молодом Хантингтоне. Уж они бы такого не допустили. А теперь хоть беги. Налоги новые чистый грабеж, а чуть что не так, в петле спляшешь.

— Да уж, граф Роберт и против самого принца Джона не побоялся бы выступить. Он такой был, страха не знал.

— Граф Роберт не побоялся бы, да где он? Нет его. А у лорда Найтона дочка, ему супротив шерифа идти нельзя, все ж понимают... Но и впрямь, хоть беги.

Гай медленно опустил кружку на стол, чтобы не расплескать — руки задрожали. Дышать стало тяжело, в груди будто ворочался огромный кусок льда с длинными колючками. «Граф Роберт не побоялся бы, да где он? Нет его». Нет. Это какой-то другой Роберт. Не его... Робин. И вообще, может, померещилось. Ему так часто хотелось услышать это имя, просто услышать от кого-нибудь, что он мог ошибиться. Гай поднялся, шагнул к торговцам.

— Послушайте... — голос прозвучал хрипло.

Торговцы обернулись, лица у них стали испуганные.

— Мы уплатили пошлины, милорд, — осторожно произнес один, постарше. — И за ввоз, и за продажу. Сэр Диллон, помощник шерифа, все записал, и разрешение у нас есть...

— Пошлины меня не касаются, — Гай перевел дыхание. — Вы сейчас говорили о сэре Эдварде Найтоне?

— О нем, милорд, — кивнул торговец. — Вы его знаете?

— Знал... когда-то. Достойный человек и лорд. Тогда он был шерифом Ноттингема. Что с ним?

— Жив, да только вот... не шериф он больше, — встрял второй торговец. — Новый у нас теперь шериф, Вейзи. Принц Джон назначил. Пока король в Святой земле гроб Господень воюет, братец его своих людей везде ставит и на трон метит. В ваших-то краях земли ее величества Алиеноры, дай Господь ей долгих лет здравия, принц Джон сюда не сунется, и люди верны королю.

— Дьявол этот Вейзи, — мрачно добавил третий. — Если вы сэра Эдварда знаете, милорд, так сделайте благое дело, заберите его оттуда. И дочку его. Хорошая она, добрая, людям помогает. Пропадет же, как пить дать, с таким-то характером. Язык что осиное жало, да и вообще... А милорд Вейзи такого долго терпеть не станет.

— А Робин... Роберт... Хантингтон? — Гаю казалось, что имя обжигает ему горло и язык. — С ним что?

— Так нет его, благодетеля нашего, — старший торговец покачал головой. — Локсли, новый шериф к рукам прибрал, и другие владения графа тоже как липку обдирает. Он как... король... да и...

Торговец говорил что-то еще, но сквозь рев крови и оглушительный звон в ушах до Гая долетали только отдельные слова. Воздуха не хватало, и он рванул ворот камзола, рубаху. Перед глазами повисла алая пелена, а в висок впилась раскаленная игла. Потом через звон пробились голоса. Гай стиснул руками голову. Он должен ехать в Ноттингем. В Локсли. Но сначала нужно заставить замолчать голоса, чтобы утихла боль.

— Держи его, Альгер! Гай, Гай, посмотри на меня!

— Сэр Гай, что с вами?!

Голоса визжали, вбивались под череп острыми гвоздями. Сквозь пелену Гай видел несколько силуэтов. Он выбросил вперед руку, под пальцами оказалось чье-то горло. Сжать сильнее — и один голос заткнется. Под дых врезался кулак, он захлебнулся воздухом, а в следующий миг его окатило холодной водой.

— Гай, это я, Изабелла!

Перед глазами прояснилось, и Гай увидел сестру — бледную, напуганную. Сам он был весь мокрый, а на полу растекалась лужа. Рядом с Изабеллой стоял Маддок с пустым ведром в руке.

— Ну и хватка же у вас, сэр Гай, — просипел сбоку Альгер.

Гай повернул голову. Датчанин сидел на краю стола и потирал шею. Кроме них четверых в зале никого не было, даже служанки.

— Да уж, чуть глотку парню не вырвали, — покачал головой Маддок. — Я боялся, придется вас по голове того...

— Что случилось? — Изабелла взяла Гая за руку, и тот невольно зашипел — костяшки были сбиты.

— Где трое, тут сидели? — непослушными губами выговорил он.

— Да сбежали они, как только вы этого... взбесились... — сказал Маддок. — Монеты на стол кинули, больше, чем надо, да и деру. Вот я думаю, колдун там был. Седой который. Сразу он мне странным показался. Вы с ним говорили, а потом побелели, что стенка, и глаза как после дурмана стали. По перилам саданули аж до крови. Колдуны-то, они такие, порчу враз могут наслать. Надо бы шерифу сообщить...

— Не надо шерифу, — Гай тяжело опустился на скамью. — Они не колдуны. Они... просто рассказали кое-что. Белла, мне надо ехать в Ноттингем. Сейчас. Робин...

Договорить Гай не смог, но Изабелла все поняла. Она охнула и прижала ладонь ко рту.

— Прямо сейчас вам нужно в замок, переодеться. И леди Торнтон тоже, — Альгер слез со стола. — Я приведу лошадей.

— Парень ваш дело говорит. В мокром-то ехать, лихоманка еще прохватит, — Маддок поставил ведро. — Рубаху вам принесу сухую.

Изабелла дрожащей рукой погладила Гая по волосам, и он с глухим стоном уткнулся ей в живот.

— Робин умер, Белла. Я хотел его защитить, а получилось, что все равно убил.

— Ты не мог знать, — Изабелла продолжала гладить его по голове. — И никто не мог.

— В Ноттингеме новый шериф, человек принца Джона. Сэр Эдвард и Мэриан в опасности. Я должен помочь хотя бы им.

Гай говорил ровным тоном, но Изабеллу это не обмануло. И она испугалась — за него. Иногда ей удавалось немного разговорить брата: капля по капле она вытягивала из него истории об их с Робином детских проделках, и постепенно кусочки мозаики сложились в цельную картину. Но даже той ночью, когда он пришел весь в крови Торнтона, ей не было так страшно.

— Пообещай, что вернешься, — она потянула Гая за волосы, заставив поднять голову, и вздрогнула. Такие пустые, мертвенные глаза были у него лишь однажды. Изабелла знала о головных болях, и знала, что нужно сделать, чтобы боль отступила, знала обо всех отлучках Гая. Но прежде его взгляд оставался спокойным и безмятежным, как гладь лесного озера. Кроме того раза. Она наклонилась, поцеловала Гая между бровей и настойчиво повторила: — Пообещай мне.

— Я вернусь, — со вздохом произнес он. — Обещаю.

Больше за весь вечер Гай не сказал ни слова. Сон не шел, и он до утра пролежал с открытыми глазами. В голове набатом билось «нет его». И виноват в этом он, Гай. Будь он рядом, уберег бы, а теперь... Свет, который все эти годы теплой искрой тлел глубоко в сердце, сдерживая демонов, погас. Осталась одна тьма.

II

Найтон-холл, Ноттингемшир, год 1189 от Р.Х.

Знакомые места будили воспоминания, от которых в груди снова начинал ворочаться острый кусок льда. Гай был бы рад не думать, вырвать из памяти картины прошлого, но не получалось: слишком многое здесь было связано с Робином. Излучина Трента, где они удили рыбу. Расщепленный молнией старый тис, который частенько служил им укрытием от дождя и от взрослых. Не одну ночь они провели на настиле среди ветвей, поедая пироги и мечтая, как отправятся за море. Овраг у поворота на мельницу — там они ставили силки на кроликов. В полумиле от оврага — Утиная заводь, откуда они всегда возвращались, увешанные добычей. Робин уже в десять стрелял так, что мог состязаться с любым взрослым, и успевал подбить трех уток, пока Гай целился в одну. Амбар на краю монастырского поля. Тайник в дупле «друидского» дуба. Поляна с заброшенной хижиной углежогов. Крест Висельников... Каждое место отзывалось уколом в сердце и всепоглощающей виной.

На развилке у креста Гай придержал коня. Налево — Локсли и фамильное кладбище Хантингтонов. Направо — Найтон-холл. Альгер остановился рядом, но вопросов не задавал. Несколько бесконечно долгих мгновений Гай смотрел на верстовой столб: на потемневшем от времени и дождей буке до сих пор читались буквы Р, М и Г. Робин вырезал их чуть ли не полдня. Они тогда поссорились из-за призового ножа. Робин пообещал не участвовать в состязании, а сам явился на стрельбище и, конечно же, победил. Гай в сердцах наорал на него и уехал в Гисборн. Помирила их Мэриан — рассказала, что нож Робин выиграл, чтобы подарить ему на день ангела. Эти буквы были клятвой всегда стоять друг за друга. А он эту клятву нарушил.

Гай втянул воздух сквозь зубы и повернул коня направо. Смотреть на могилу Робина сейчас выше его сил. Он придет туда потом, когда хоть как-то свыкнется с этим.

К Найтон-холлу они подъехали уже на закате. Встречные крестьяне провожали всадников любопытными взглядами — видимо, последнее время у сэра Эдварда нечасто бывали гости. Манор выглядел так же, как и много лет назад, разве что ставни на втором этаже покосились, и слуги не сновали по двору. Навстречу с заливистым лаем вылетели два щенка бигля, и Гай невольно улыбнулся. Похоже, Мэриан осталась верна своей любви к этим собакам.

Из амбара, прихрамывая, вышел пожилой человек в темно-коричневой одежде. Судя по зажатым под мышкой пергаментам и чернильнице у пояса, управляющий. Рядом с чернильницей висели ножны с длинным кинжалом. Лицо его было Гаю знакомо и, присмотревшись, он вспомнил имя — Ховард. Четырнадцать лет назад служил десятником в ноттингемском гарнизоне.

— Дома ли лорд Найтон? — спросил Гай, спешиваясь. Альгер последовал его примеру.

— А вы кто будете, господин? — Ховард окинул обоих не слишком приветливым взглядом, прохромал к дому и стал между ними и дверью. — Хозяин не говорил, что ждет гостей.

— Так он дома? — повторил Гай.

— Нет, — нехотя ответил Ховард. — Вернется через несколько дней.

— А леди Мэриан?

— Миледи дома. Но она тоже не ждет гостей.

Ховард явно не был намерен пропускать подозрительных незнакомцев. Он как бы невзначай поправил чернильницу и оставил руку на поясе, поближе к кинжалу. Гай не сомневался, что старый вояка костьми на пороге ляжет, если придется. Альгер, нахмурившись, шагнул вперед и откинул плащ, чтобы показать меч.

— Мы не враги ни твоему хозяину, ни хозяйке, — Гай вытянул руку, преграждая Альгеру путь. — Я хочу разузнать о людях, которые жили здесь когда-то, и мне сказали, что лорд Найтон и леди Мэриан их знали.

— О каких людях? — Ховард по-прежнему не убирал руку с пояса.

— О Гисборнах. Мы... родня. По отцу.

— О Гисборнах? — Ховард покачал головой. — Давнее дело... Скверная была история. Но вам сказали правду, хозяева их знали.

— Так я могу увидеть леди Мэриан? — Гай опустил руку.

— Я сообщу миледи, — управляющий покосился на Альгера и убрал ладонь от кинжала. Датчанин в ответ запахнул плащ. — Как о вас доложить?

— Скажи, лорд Торнтон из Уилтшира. И позови кого-нибудь расседлать лошадей.

— Если хозяйка разрешит вам остаться, то позову, — буркнул Ховард. — Подождите здесь, господин.

— Суровый какой, — усмехнулся Альгер, когда тот скрылся в доме. — Цепной пес.

— Сэр Эдвард всегда отличался великодушием, и слуги ему преданы, — сказал Гай. — Ховард раньше служил в замковом гарнизоне. Может, его ранили, может, еще что. А должность управляющего для хромого солдата дорогого стоит.

Он подошел к бочке у крыльца, взял лежащий на ней ковш и сдвинул крышку. Зачерпнул воды, сделал большой глоток и передал ковш Альгеру.

— У сэра Эдварда сейчас не лучшие времена, так что...

Гай не договорил — дверь открылась, и на пороге появилась невысокая стройная девушка в красном платье. Ее темные локоны спадали ниже плеч, голубые глаза смотрели настороженно. На тонком плетеном поясе висели ножны с тяжелым боевым кинжалом. Нескладная смешливая курносая девчонка с вечно поцарапанными коленками, которая носилась с ним и Робином по лесу, лазила по деревьям и залихватски свистела, превратилась в красавицу. Позади нее маячил Ховард.

— Лорд Торнтон? — Мэриан окинула Гая пристальным взглядом. — Мне сказали, вы хотите узнать о...

— Мэр, — хрипло произнес он, шагнув к крыльцу. — Мэр... Это я.

Мэриан ахнула, глаза ее округлились. В следующий миг она слетела по ступеням и повисла у Гая на шее. От нее пахло чабрецом и лавандой, эти запахи, такие знакомые, возвращали его в прошлое, где еще не было горечи утрат. У Гая болезненно сжалось сердце. Если бы время можно было повернуть вспять, изменить все, исправить! Он осторожно обнял Мэриан. Робина он потерял, они оба его потеряли. Но Мэриан жива, и он не допустит, чтобы с ней что-то случилось. Убережет хотя бы ее.

— Гай... — Мэриан всхлипнула. — Пресвятая Дева, Гай!

Он смог только кивнуть, горло перехватило. Но тут Мэриан вывернулась из его объятий, отскочила, размахнулась и врезала ему в челюсть. В точности так, как он сам когда-то учил ее. Рука у нее оказалась твердая, а удар — выверенным и сильным. У Гая аж искры из глаз посыпались. Он покачнулся и наверняка свалился бы, не подхвати его Альгер.

— Ты!.. — Мэриан замахнулась снова, однако на сей раз Гай перехватил ее запястье, а затем и второе. Она дернулась, но он держал крепко. Мэриан гневно топнула ногой и завопила: — Пусти меня, ты... ты!.. Сукин сын! Отрыжка кастрата! Козлиное дерьмо!

Гай, открывший было рот, поперхнулся и едва не выпустил ее — услышать от леди отборную площадную брань он совсем не ожидал. Мэриан пнула его в колено, и он чудом увернулся. Со стороны дома донесся сдавленный смешок, из-за спины Гая ему вторил такой же.

— Велю-ка я ужин подогреть и гостевую спальню протопить, — сказал Ховард и махнул Альгеру. — Идем со мной, парень, небось, горло с дороги пересохло. Лошадьми вашими сейчас займутся.

— С вороным осторожнее, кусается. И лягнуть может, — предупредил тот, взбежав по ступеням. — Правда, до вашей хозяйки ему далеко.

Снизу раздался вскрик и новый поток ругательств, уже от Гая — Мэриан наконец удалось приложить его по ноге.

***

Гай открыл глаза и не сразу осознал, где находится. В первое мгновение ему показалось, что он в своей спальне в Торнтоне, но потолок был деревянным, а свет падал с другой стороны, прямо на старый гобелен с изображением охоты на оленя. Очень знакомый гобелен, который висел здесь еще...

Найтон-холл. Вчера вечером они с Альгером приехали в Найтон-холл, встретились с Мэриан, которая наорала на Гая и трижды ему врезала. Потом они ужинали вдвоем, пили, разговаривали, снова пили... Напиваться в компании леди Гаю было непривычно и странно. Но когда он сказал об этом Мэриан, та отмахнулась, заявила, что хоть и злится на него, но ведь они друзья, а друзьям можно. И велела открыть еще бутылку, седьмую по счету. Как добрался до постели, он помнил смутно.

Гай сел и поморщился: голова раскалывалась. А еще до сих пор ныли колено, челюсть и ребра — Мэриан била от души.

— Вина? — раздалось от двери. — Я добавила мёду, твой слуга сказал, что тебе с мёдом лучше помогает.

Он поспешно натянул на себя одеяло.

— Мэр, я не одет.

Мэриан фыркнула, прошла в спальню, села на край кровати и протянула Гаю полный до краев кубок. Судя по бледности и теням под глазами, ее тоже мучило похмелье.

— Я уже видела тебя голым.

— Мне было двенадцать, а тебе восемь, — проворчал он, забирая вино. — Спасибо.

— Да уж, — Мэриан улыбнулась и отпила из своего кубка. — Холодно было — жуть.

— Ты ревела и говорила, что мы умрем и попадем в ад.

— Ничего я не ревела! — она возмутилась. — Ну, может, чуть-чуть. Мне было страшно.

— По-правде говоря, мне тоже. За тебя, — Гай сделал большой глоток. — Повезло нам, что наткнулись на ту хижину.

— Робин тогда ужасно обиделся, что мы пошли следить за ведьмой без него...

Рука у Гая дрогнула, и вино расплескалось на постель. Накануне он расспрашивал о Ноттингеме, о сэре Эдварде, о шерифе, а имени Робина упорно избегал. Старательно выстраивал стену между собой и знанием о его смерти — и отчасти это удалось. А Мэриан одним словом разбила эту стену вдребезги. Дышать стало тяжело, будто на грудь положили каменную плиту.

— Гай, что с тобой? — встревоженный голос Мэриан пробился сквозь звон в ушах, а потом на лоб ему легла прохладная ладонь. — Может, знахарку позвать?

— Не надо знахарку, — Гай мотнул головой и опрокинул в себя остатки вина. Звон утих. — Съездишь со мной в Локсли?

Просить Мэриан об этом было малодушно, но он не мог заставить себя отправиться туда один. Гаю нужен был кто-то близкий. Кто-то, за кого можно уцепиться, чтобы подступающая тьма не вырвалась на свободу. Он выпустит ее потом. Не сейчас.

— Зачем? — Мэриан разжала его судорожно стиснутые пальцы, забрала кубок. — Там заправляет человек Вейзи, я ведь говорила. Что бы ты ни задумал, забудь. Я не хочу, чтобы ты сделал что-нибудь... непоправимое.

— Пока я не собираюсь ничего делать. Мне просто нужно на кладбище, — Гай избегал смотреть на нее. — На... могилу Робина.

Ну вот, он это произнес.

— На какую могилу? — недоуменно переспросила Мэриан. — Ты о чем? Робина никто не хоронил. Хотя иногда мне очень хочется закопать его по шею, чтобы не мог сбежать, и надавать по голове. Вдруг ума прибавится.

На Гая обрушилась оглушающая тишина, в которой где-то очень далеко шелестело «нет его...» Он ошибся? Не так понял слова торговца?

— То есть, Робин... жив? — собственный голос тоже казался Гаю далеким, искаженным.

— Ну да, когда отправлялся с королем в чертову Святую землю за чертовым гробом Господним, был живее живых, — теперь Мэриан говорила сердито, и у Гая снова заныло ушибленное колено. К тому, что она ругается, он уже почти привык. — И надеюсь, что он проживет как минимум до того, как я сломаю ему нос. Ему славы захотелось, а нам с отцом приходится справляться со всем этим... Гай, ты чего?

Гай со стоном откинулся на спину, закрыл лицо руками. Тишина с треском лопнула, словно рыбий пузырь в огне. Каменная плита на груди рассыпалась, и ледяные когти на сердце разжались. Робин жив. Не в Англии, но жив. Святая земля — проклятое место, и нужно вернуть его оттуда, но главное, что он жив.

— Гай, — Мэриан отвела его руки в стороны. — Что случилось? На тебе лица нет.

— Я думал, Робин мертв... — пробормотал он. Глаза щипало, и перехватывало горло, но теперь от неимоверного облегчения. — Тот торговец сказал, что его нет, и я решил, что он умер.

— Иисусе! — во взгляде Мэриан читалось сочувствие. — Так ты поэтому приехал?

— Да, — у Гая вырвался сдавленный вздох.— Хотел с ним... попрощаться. И помочь тебе и твоему отцу.

— Робин жив, — Мэриан погладила его по плечу. — И обязательно вернется. И тогда я сломаю ему нос.

***

В Ноттингем Гай не поехал: Мэриан настояла, чтобы они с Альгером пожили в Найтон-холле хотя бы до возвращения сэра Эдварда. Спорить он не стал, тем более что и сам не хотел в город, где слишком многое изменилось. И он не мог спокойно находиться неподалеку от человека, которому с радостью выпустил бы кишки. Гай понимал, что убивать шерифа нельзя, по крайней мере, сейчас — Вейзи был ставленником принца Джона, а тот милосердием не отличался. По словам Мэриан, против короля плели заговор, и шериф играл в нем не последнюю роль. К королю Гай тоже любви не питал, а с той минуты как узнал, что Робин отправился в Святую землю, с удовольствием спровадил бы его величество в ад вместе с гробом Господним. Но заговор мог привести к смуте, а люди до сих пор не забыли, сколько крови и горя принесло противостояние Стефана и Матильды. Спустя тридцать лет многие семьи, сражавшиеся по разные стороны, не оправились от потерь, не могли отринуть вражду. И если огонь разгорится вновь, страна утонет в крови.

Однако в первую очередь Гая удерживало не это, а опасение навредить Найтонам. Сэр Эдвард, которому во времена смуты выпала честь служить оруженосцем у Джона Фиц-Гилберта³³ и получить из его рук рыцарские шпоры, вместе с ним примкнул к войску императрицы Матильды. Впоследствии он присягнул ее сыну, Генриху II, а затем — его сыну Ричарду. Сэр Эдвард отказался служить принцу Джону, не предал своего сюзерена, из-за чего потерял должность шерифа. Он оставался в совете лордов графства, и его слово все еще имело вес, но положение это было шатким. Шериф Вейзи хоть и не был дворянином, но получил от принца почти неограниченные полномочия. Выступи сэр Эдвард против него открыто — обвинение в измене короне не заставило бы себя ждать, ведь в отсутствие брата Джон был регентом. Такое обвинение означало лишение титула, шпор, имущества и виселицу. Мэриан в лучшем случае отправили бы в монастырь, а в худшем — казнили вместе с отцом. Но ни угроза смерти, ни страх за жизнь дочери не заставили старого рыцаря поступиться честью, и он, как мог, пытался помешать заговору. Сэр Эдвард тайно заручился поддержкой Джеффри, архиепископа Йоркского, которому передавал сведения, и взял с него обещание, если дела будут плохи, позаботиться о благополучии Мэриан. Об этом, кроме самого сэра Эдварда, знали только она и Ховард. А теперь и Гай.

Правда, Гай считал, что на обещания архиепископа полагаться не стоит. Он не особо разбирался в хитросплетениях политики, зато знал одно: рассчитывать нужно в первую очередь на себя. Ну, еще на тех, к кому готов повернуться спиной — то есть на людей, чья верность неоднократно подкреплена не словами, а действием. Может, Джеффри Йоркский и был на стороне короля Ричарда и королевы Алиеноры, но вот останется ли он там же, когда запахнет жареным? Обо всем этом Гай и сказал Мэриан за ужином, и в очередной раз попытался уговорить ее уехать в Торнтон, а позже привезти туда сэра Эдварда.

— Его преосвященство Джеффри — человек чести, и я в нем не сомневаюсь, — возразила Мэриан в ответ на слова Гая. — Он верен королю и королеве-матери. Но без доказательств измены принца Джона он не может сообщить Ричарду о заговоре. Голословные обвинения король не примет и от брата.³⁴ А Ноттингем — краеугольный камень. Если принц Джон подкупом или угрозами заставит лордов графства поддержать его, большинство баронов сделает то же самое. И даже ее величество мало что сможет ему противопоставить.³⁵ Опять начнется братоубийственная война.

— А доказательства эти честный святоша хочет добыть чужими руками, — раздраженно произнес Гай. Этот разговор возобновлялся уже третий вечер и сводил его с ума. — Руками твоего отца, в частности. Конечно, не на его епископскую шею в случае чего накинут петлю!

— Гай, ну как ты не понимаешь, — Мэриан вздохнула. Ей тоже не нравились эти споры, но рассказать все она не могла. И не потому, что не доверяла, а чтобы не подвергать Гая опасности. Она видела его стремление защитить ее и ее отца, и со своей стороны тоже старалась защитить вновь обретенного друга. — Мы не можем уехать. Робина сейчас здесь нет, кто-то ведь должен противостоять шерифу. Хоть как-то! И помогать людям...

— Кроме вас есть другие лорды, — Гай вскочил и зашагал по зале. Он терпеть не мог тупиков, а сейчас попал именно в него. Мэриан с детства была упряма, как сто ослиц. — В конце концов, не вы одни верны королю.

— Да, не мы одни. Но многие боятся возражать шерифу, это ведь все равно, что возражать принцу. Против новых налогов выступили всего трое! Принцу нужны деньги на развлечения, на подкуп баронов, ему безразлично, что люди будут голодать. И Вейзи для него выжимает из крестьян все, — Мэриан тоже встала, поймала Гая за руку. — Мы с отцом не можем уехать. Наши вилланы и арендаторы под защитой, только пока мы здесь. Пожалуйста, пойми, я не могу бросить этих людей! И людей в Локсли тоже. И в Клане, и в других деревнях, принадлежащих Робину. Его владения и его крестьяне тоже наша забота, раз уж он сам не может защитить их.

— Мэр... — Гай выдохнул сквозь зубы и постарался успокоиться, орать на нее он не хотел. — В Локсли заправляет человек шерифа. Вейзи подгреб под себя все земли Хантингтонов. И то, что ты невеста Робина, для него пустой звук, ты же мне сама сказала.

Ее помолвка с Робином стала для Гая неожиданностью, и он пока не разобрался, что чувствует. С одной стороны, более подходящей партии для нее не найти. С другой — он понял, что ревнует... Но к кому? Мэриан Гай воспринимал скорее как сестру, чем как девушку, за которой хотел бы ухаживать и сделать предложение. Может, дело в том, что все случилось без него? Но он ведь сам ушел, оставил их, и не имел права злиться, что детская дружба в конце концов превратилась в любовь. Робин был достоин любви, как никто другой, любви лучшей женщины на свете. А Мэриан — достойна любви лучшего мужчины. Гай должен был радоваться за них обоих, и он радовался... Вот только почему-то к этой радости примешивалась горечь. Но как бы там ни было, к причинам уберечь Мэриан добавилась еще одна.

— Я помогаю им деньгами, — Мэриан положила руку Гаю на локоть. Он был значительно выше, и ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза. — Хотя бы деньгами, чтобы они платили налоги. Ты видел, что теперь случается с теми, кто не платит вовремя. Их не в колодки сажают и не порют, а колесуют или вешают. А если мы с отцом уедем, никто больше не даст им денег. Шериф наслаждается этими казнями. И главное, его расчет верен. Он убил дюжину человек, и остальные готовы на все, чтобы заплатить вовремя. Продать дочерей в веселые дома, например. Трое уже это сделали. Так нельзя, Гай! Просто нельзя. Это ужасно!

В глазах Мэриан блеснули слезы. Гай вздохнул и обнял ее. Он вовсе не хотел заставлять ее плакать и чувствовал себя виноватым.

— Мэр, ну хотя бы ты уезжай. Я останусь здесь с твоим отцом. В Торнтоне ты будешь в безопасности до возвращения Робина.

Мэриан замотала головой. Ей отчаянно хотелось согласиться, но она не могла. Пусть она не мужчина, не рыцарь, но и у нее есть честь — честь лорда, на котором лежит ответственность за людей. И как бы Мэриан ни боялась, она была не вправе поступиться этой честью, бросить тех, кто полагался на нее, нуждался в ее защите. Отец научил ее сражаться на мечах и кинжалах, а Робин — стрелять из лука. Они оба хотели, чтобы она могла постоять за себя, ведь в жизни может случиться всякое. Мэриан нравилось тренироваться с отцом и Ховардом, ездить верхом, охотиться. И она не думала, что «всякое» на самом деле случится, да еще так. Господь не дал сэру Эдварду сына, и воином пришлось стать ей. Она была женщиной и не могла вызвать на поединок лордов, участвовавших в заговоре, но зато могла спасать от виселицы обложенных непосильными поборами крестьян. Действовать ей приходилось в основном по ночам. Так появился Ночной Дозорный, за которым шериф безуспешно охотился с тех пор, как Робин отправился в Святую землю. Мэриан было стыдно, что она вынуждена скрывать от Гая часть правды, ведь он действительно беспокоился за нее и хотел защитить. Она скрывала это и от отца, не хотела рисковать его жизнью. Как и жизнью Гая теперь. Под пытками люди рассказывают все, а шериф не гнушался прибегать к этому способу. Стоит ему заподозрить, что сэру Эдварду или Гаю что-то известно, и они окажутся в руках палача.

— Я не могу уехать, — Мэриан уткнулась Гаю в грудь, как когда-то в детстве, вцепилась обеими руками в его рубаху. Его объятия были такими надежными, и он умел ее утешить. Даже у Робина не всегда получалось. — Хочу, правда... но не могу.

— Вот же упрямая соплячка, — Гай погладил ее по волосам. Прибегать к последнему доводу, который включал связывание и принудительную отправку Мэриан в Уилтшир, у него не поднималась рука. К тому же она наверняка оттуда сбежит, и тогда он уже не отделается несколькими синяками. — Совсем не изменилась. Ну что ж, раз ты не едешь, я остаюсь.

Гай наклонился, поцеловал Мэриан в макушку и вернулся к столу. Плеснул себе вина. То, что он собирался сделать, было безумием. Накануне они обсуждали это с Альгером, и аргументов «против» тот привел куда больше, чем «за». Гай и сам прекрасно понимал, что в случае неудачи ему светят каменный мешок и эшафот. Но он был обязан уберечь Мэриан и забрать у шерифа Локсли. Слишком многое связано с этим поместьем, чтобы позволить какому-то ублюдку там хозяйничать. Как это осуществить, Гай пока не представлял. Да и вообще сначала нужно выполнить начальную часть плана. Торнтона он знал, поэтому без особых усилий сумел обвести вокруг пальца, а с Вейзи будет гораздо сложнее.

— Я не могу войти в совет лордов, у меня здесь нет земель, — Гай сел на край стола, задумчиво поболтал вино в кубке. — Но есть и другой способ.

— Какой? — Мэриан рукавом вытерла мокрые щеки.

То, что Гай решил остаться, ее обрадовало, его поддержка и помощь могли быть неоценимыми. Но стоило встретиться с ним взглядом, как по спине пробежал тревожный холодок. Гай смотрел сквозь нее, синие глаза словно подернулись льдом, а за этим льдом была абсолютная пустота. Мэриан видела нераскаявшихся убийц перед казнью, видела тех, кому нравилось причинять другим боль. Эти люди вызывали у нее отвращение, но не страх. А сейчас ей на миг стало жутко, как если бы она заглянула в адскую бездну. Гай моргнул, потер левый висок, и когда Мэриан снова посмотрела на него, все было как обычно.

— Тебе не понравится, — Гай криво усмехнулся и залпом проглотил вино, в котором ему почудился привкус меди. — И придется довериться мне. Расскажи все, что знаешь о Вейзи.

III

Акра, Палестина, год 1190 от Р.Х.

Песок был повсюду. Слепящее солнце, жара и песок. Он собирался в складках одежды, оседал на волосах, скрипел на зубах. Ветер швырял его в глаза, норовил забить им глотку. От жары спасал соленый морской бриз, но укрыться от вездесущего песка удавалось разве что в купальне.

Гай сгреб со стола кувшин, сделал несколько жадных глотков, проливая воду на грудь, а остатки выплеснул себе на голову и плечи. Намокшая рубаха тут же прилипла к телу.

— Чертов песок, — проворчал Альгер, сплевывая. — Кажется, я до конца дней буду вытряхивать его изо всех дырок.

— А нечего было предаваться разврату в саду. В постели песка меньше, — Гай ухмыльнулся и поднял меч. — Ан гард!³⁶

— Вы меня так до смерти загоняете, сэр Гай! — Альгер легко прыгнул вперед и нанес сокрушительный удар. Гай скользнул вбок, и меч бывшего наемника встретил пустоту. — Торчим у этого еврея уже седмицу. Хорошо хоть девки есть.

Гай хмыкнул, перешел в нападение, и Альгер замолчал — в бою с господином требовалось все его умение. Они рубились, пока у обоих не сбилось дыхание, а рубахи промокли от пота. Альгер опустил меч первым, доплелся до тени и припал к кувшину.

— Через несколько дней меня можно будет подавать на блюде. Жареным, — он уселся прямо на землю.

— Не жалуйся, — Гай подсел к нему. — Кормят, поят, девок валяешь.

Альгер запрокинул голову и плеснул водой себе в лицо.

— Вот бы еще дьявол унес этих напыщенных индюков, сэра Годфри и лорда Клиффорда. И оруженосцев с ними вместе. Смотрят на вас, как на отребье какое...

Гай пожал плечами.

— Плевать. Главное, чтобы сделали свое дело.

Альгер приподнял бровь, но промолчал. Ведь и у стен могут обнаружиться уши.

Гай прислонился затылком к беленой глиняной стене — дувалу, как ее называли на местном наречии — и прикрыл глаза. Легкий ветерок с шелестом гонял по двору песок и сухие виноградные листья...

***

Ноттингем, тремя месяцами ранее

— Где тебя черти носят, Гисборн?

Шериф раздраженно швырнул на стол перо.

— В Лэмли, милорд, — Гай закрыл за собой дверь, прошел в кабинет и остановился в двух шагах от стола. — Там убили шорника.

Вейзи скривился.

— Одним сервом меньше, подумаешь. Нечего тратить время на всякую чепуху. У нас в камерах хватает желающих сплясать в петле.

— Когда я поймаю убийцу, и мы его вздернем, вас будут считать поборником справедливости, — Гай скрестил руки на груди. Такие разговоры случались каждый раз, когда он занимался делом, которое не пополняло сундуки принца Джона и самого Вейзи. Спорить было бесполезно, но за полтора года на должности помощника он отлично изучил шерифа и знал, как повернуть дело в нужную сторону. — У шорника осталась жена и двое детей, а вы знаете, что сервы скоры как на проклятия, так и на благословения.

Колючие глаза шерифа с подозрением впились в Гая.

— Гисборн, ты издеваешься? Это такая шутка?

— Нет, милорд, — Гай ответил предельно честным взглядом.

— Ах, ну да, ты же не умеешь шутить, — Вейзи фыркнул.

— Вы сами учили меня, милорд, что сервам нужно иногда бросать жирную кость, — продолжал Гай почтительно. — Чтобы держать их в узде.

— Да, ты прав, — Вейзи милостиво улыбнулся. — Ладно, лови своего убийцу. Но сначала налоги.

— Собраны, милорд.

— И в Локсли? — шериф снова прищурился.

— И в Локсли, — Гай кивнул. — Троих пришлось высечь и отправить в колодки, зато у всех, кто не хотел платить, тут же нашлись припрятанные монеты.

— Надо было не в колодки, а на виселицу, — Вейзи пристукнул ладонью по столу. — По-моему, ты слишком добр к этим грязным вилланам. Забыл, как они вышвырнули из деревни твоего отца, а потом и тебя с маленькой сестрой?

Гай усмехнулся.

— О нет, милорд, этого я никогда не забуду. Но мне кажется, неразумно резать курицу, которая несет золотые яйца. Мы дали им небольшое послабление, и они стали лучше работать. А посидеть в колодках на солнцепеке, с поротой спиной и после двух кружек соленой воды — отличный урок для строптивых. Остальным вряд ли захочется попробовать его на своей шкуре. К тому же скоро страда, понадобится как можно больше рук. Вешать их было бы неразумно.

— Соленой воды?

— Очень соленой, милорд. И на спину тоже.

— Вижу, ты не безнадежен, — шериф встал, подошел к Гаю и потрепал его по щеке. — Молодец, Гиззи.

— Учусь у вас, милорд.

Гаю стоило усилий не сломать ему руку — как и всегда, когда Вейзи до него дотрагивался. Возможно, шериф прочитал это в его взгляде, потому что поспешно сделал шаг назад. С некоторых пор он проникся к помощнику уважением с немалой долей страха: после того, как Гай вытряс из лорда Эсмонда имена противников принца Джона в Ноттингеме, тайно отправлявших послания королю. То, что не удалось палачу, за какой-то час сделал Гай. Правда, он сообщил лишь немногое из того, что узнал. Но этого хватило, чтобы окончательно войти в доверие к Вейзи, а заодно и напугать. Гай мысленно усмехнулся, вспомнив, как шериф блевал за дверью пыточной.

Рожденный в семье торговца, Вейзи всегда люто завидовал тем, кто по праву крови стоял выше, мог карать и миловать. К тем, кто носил титул, и чье имя предварялось «сэром» или «лордом». Власть была для него самым вожделенным, самым лакомым куском, и он шел к этому куску, используя любые средства. Сначала глава торговой гильдии, а потом — приближенный принца Джона, к чьим ногам он положил золото и чужие жизни. Вейзи не прогадал, сделав ставку на брата короля, на его алчность, на слабость к женщинам и желание сесть на трон. И, получив из рук принца Джона власть не только над простолюдинами, но и отчасти над лордами, упивался ею. Он любил смотреть на казни и пытки, но в первую очередь ему нравились отчаяние и страх осужденных. Вейзи наслаждался тем, что жизнь и смерть людей зависела от росчерка его пера, от взмаха платком, зажатым в его кулаке. Иногда он заменял кому-нибудь повешение или колесование оскоплением, отсечением руки, ослеплением, а после Гаю приходилось выслушивать длинные речи о его милосердии. Вейзи обожал власть, но он был не хищником — падальщиком. И купаться в крови в прямом смысле было для него чересчур. В отличие от Гая.

— Ступай, — махнул рукой Вейзи. — У тебя три дня на это убийство. Потом у меня есть для тебя важное дело.

***

— Куда Вейзи тебя отправляет? — переспросила Мэриан.

Они с Гаем медленно ехали вдоль опушки леса, будто бы просто гуляли. Здесь не было лишних ушей. Гнедая кобыла Мэриан, подаренная Гаем, то и дело игриво косилась на его вороного, прядала ушами и норовила перейти на рысь.

Сэру Эдварду частые визиты Гая и его беседы с Мэриан наедине были не слишком по душе, но возражать он опасался. Власти у Гисборна сейчас было куда больше, чем у бывшего шерифа, к тому же старика. А то, что он ухаживал за Мэриан, давало ей защиту. Гай был жесток, и люди его боялись, но с Мэриан он пылинки сдувал. Поэтому сэр Эдвард готов был поступиться и гордостью, и честью, лишь бы дочь была цела и невредима.

— В Акру, — повторил Гай. — С лордом Годфри, сэром Клиффордом и еще кое-кем.

— И зачем?

— А ты как думаешь?

— Пресвятая Дева! — Мэриан так резко остановила лошадь, что та негодующе захрапела. — Король? Гай, не смей! Это уже не просто убийство...

— Мэр, я сто раз объяснял тебе, что вытащить лорда Эсмонда было не в моих силах, — Гай поморщился и тоже остановился. Из-за того случая они поругались, и Мэриан несколько дней с ним не разговаривала, несмотря на то, что сведения, которые он скрыл от шерифа, спасли два десятка человек. В конце концов, она смягчилась, но все равно напоминала Гаю об этом происшествии. — Я убил его быстро, чего не сделал бы палач, и лишь потом разрезал на части. Заодно Вейзи немного припугнул.

— Да, да, я помню, — Мэриан вздохнула. Методы Гая нравились ей не всегда, и она временами злилась на него. В том числе за то, что была вынуждена признавать его правоту. — Но покушение на короля... Это государственная измена. Если ты попадешься, сам знаешь, что тебя ждет.

— Принц Джон хочет смерти Ричарда и поручил Вейзи организовать убийство. Он отправляет меня во главе отряда, — Гай подъехал к ней вплотную. — Я не могу отказаться. Это поручение означает, что Вейзи полностью доверяет мне. Он считает меня не слишком умным, но исполнительным и преданным ему. И я получаю Локсли.

Гай вытащил из-за пазухи свернутый пергамент, скрепленный печатью шерифа.

— Вот, я потребовал заверить все письменно. Поместье Робина теперь мое, вместе с деревней. Когда Робин вернется, то заберет его обратно. И другие земли тоже.

— Ты ведь не собираешься на самом деле убивать короля? — голос Мэриан дрогнул. — Скажи, что не собираешься, Гай!

Он выпустил повод и взял Мэриан за руку.

— Ну конечно, не собираюсь.

— Но если ты не выполнишь поручение Вейзи...

Гай заглянул ей в глаза.

— Помнишь, я просил тебя доверять мне, Мэр?

— Я доверяю, — она накрыла его ладонь своей. — Правда. Просто мне страшно.

— Не бойся, все будет хорошо. Я знаю, что делаю.

— А лорд Годфри и остальные?

— Они как раз намерены убить короля, — Гай усмехнулся. — А поскольку наши планы не совпадают, придется им остаться в Святой земле.

***

— Тебе лучше вернуться в Торнтон, — Гай швырнул на кресло перчатки и принялся расшнуровывать бригандину. — Если что-нибудь пойдет не так...

— То я как всегда прикрою вашу задницу, сэр Гай, — перебил Альгер, принимая у него тяжелый доспех. — Вам нужен верный человек.

— Если что-то пойдет не так, мы останемся там оба, — договорил Гай. — А у тебя сын. Ты же не хочешь, чтобы он рос без отца?

После смерти Торнтона Альгер стал его оруженосцем, сопровождал его везде. Отправился с ним в Ноттингем, отказался уезжать, когда он решил подобраться к Вейзи. Гай доверял ему так же, как доверял Изабелле, Мэриан и Робину. Альгер несколько раз отвозил от него письма сестре и передавал на словах весточки от нее. Отправлять письма с оказией было рискованно — Вейзи считал Гая безземельным рыцарем, лишившимся всего по вине графа Хантингтона и жителей Локсли. А то, что его слуга изредка навещал стариков, у которых небольшой надел в другом графстве, подозрений не вызывало. Но Святая земля — не другое графство, и покушение на короля, пусть оно и должно стать ложным — не письмо. Гай не хотел лишать ребенка отца, как когда-то лишился он сам... и Робин по его вине. За свою преданность Альгер не заслуживал сгинуть где-то в сарацинских песках. Это была не его война, а Гая.

— Я не хочу, чтобы мой сын презирал меня как труса, — Альгер повесил бригандину на распорки и повернулся к Гаю. — И чтобы Милли прокляла меня за то, что я вас бросил в трудный час. Да она меня не то что в постель, на порог не пустит! Я ведь почему стал наемником — шестому-то сыну в семье не на что надеяться. В монастырь я не хотел. Вот и продавал меч свой тому, кто больше платил. А вы дали мне землю, я женился на Милли, а не сдох в грязи. Я поклялся, что буду вам верен до смерти. И я буду верен, чтоб мне провалиться! Пусть я и младший сын, но я Торбьёрн, а Торбьёрны всегда держат слово.

— Ну ты и разошелся, — Гай хмыкнул. — Ну что ж, тогда поедешь завтра со мной в Найтон, хочу попрощаться с леди Мэриан. По дороге поговорим и подумаем, что делать. Лошади точно не шпионят для Вейзи. И скажи, чтобы принесли вина.

***

Акра, Палестина, год 1190 от Р.Х.

Лагерь воинства Христова раскинулся под Акрой.³⁷ Меньше чем в миле, за холмами, стояла армия Саладина.

Вокруг города, опоясанного крепостной стеной и широким рвом, сколько хватало глаз, простирались желтоватая земля и песок. Здесь не было лесов, к которым привык Гай, не было полей, засеянных рожью и пшеницей. Жесткая трава, низкорослые кустарники, дикие маслины и странные колючие невысокие деревья, дававшие мелкие сладковатые плоды — сабар,³⁸ как называли их сарацины, — вот и все, что росло на каменистой почве. Неподалеку текла река, извилистая, как след змеи на песке. Лишь в самом городе зеленели пышные сады с кустами роз и другими цветами, с фруктовыми деревьями и виноградом. Во дворах богачей были свои колодцы, выкопанные на глубину в десятки ярдов, а бедняки брали воду из общих, на площадях, или из узких каналов — арыков.

В городе Гай видел английских и франкских рыцарей, германцев, сарацинских воинов — и ни одной стычки, не считая пьяных драк между самими крестоносцами. Эзра, служивший исмаилитам еврей-работорговец, в доме которого скрывались посланцы принца Джона, пояснил ему, что великие полководцы заключили перемирие. Неизвестно, сколько оно продлится, но пока солдаты могли отдохнуть и залечить раны, а мирные жители — не бояться за свои жизни. По словам того же Эзры, король и султан наносили друг другу визиты, слали дары. Саладин даже отправил к Ричарду лучшего из своих придворных лекарей. Король был ранен в бою, хвала Господу, легко, однако на жаре рана могла воспалиться, а лекари султана — непревзойденные целители. А то и колдуны. Эзра знал английский и франкский и, стремясь угодить гостям своего хозяина, охотно отвечал на вопросы. Гай слушал длинный рассказ с витиеватыми отступлениями и пышными эпитетами, удивленно качая головой. По его мнению, такое поведение было неразумным и нелогичным. Король доверился вражескому лекарю, который мог беспрепятственно избавиться от него — отравить, например, или пустить кровь. Тут и охрана ничего не успела бы сделать. Султан же, напротив, помогал Ричарду скорее подняться на ноги, справлялся о его здоровье, присылал свежие фрукты и лед. Сам Гай, конечно, не стал бы на турнире добивать упавшего противника и подождал бы, пока тот встанет, поднимет оружие — или покинет поле побежденным. Но в реальном бою, а тем более на войне, все средства хороши.

— Пути королей неисповедимы, — пожал плечами Альгер, которому Гай изложил свои соображения, когда они вечером покинули дом под видом похода в веселый квартал.

Идти туда не было нужды, рабыни Эзры развлекали и ублажали гостей. Но Гай хотел обсудить планы, идущие вразрез с планами шерифа и принца Джона. Да и кислые физиономии спутников, недовольных жарой, ожиданием и отсутствием на столе свинины ему осточертели. Гаем они тоже были недовольны, но с некоторых пор не подавали виду, наоборот, заискивали.

Попытки обоих лордов, возмущенных, что над ними поставили какого-то выскочку, взять командование на себя он пресек еще на корабле. В результате Клеменс, слуга сэра Клиффорда, лишился трех зубов, выбитых Альгером. А Элфрик, смазливый и развязный оруженосец лорда Годфри, пытавшийся прирезать Гая во сне, познакомился с его кулаком и обзавелся сломанным носом. Он предпочел бы свернуть гаденышу шею и отправить на корм рыбам, но до покушения все четверо нужны были живыми. Сами же лорды до сих пор щеголяли поблекшими синяками. Никто из них больше не рисковал соваться к «бешеному волку Вейзи» или оспаривать его главенство. От приторных любезностей Гая воротило, но приходилось терпеть.

— Да уж, — Гай усмехнулся и поправил бурнус, частично скрывавший лицо. Кожа его еще на корабле покрылась загаром, а синие глаза никого не удивили бы: здесь хватало и полукровок, и персов старой крови — светлокожих и голубоглазых. — Ну, в любом случае, лекарь там будет кстати... после.

— На случай, если короля ранят? — Альгер из предосторожности перешел на датский, благо, Гай достаточно выучил этот язык, чтобы понимать и отвечать.

Гай кивнул. Он бы с радостью спровадил Ричарда к праотцам — тот увез Робина в эту проклятую Богом пустыню, где есть кое-что и похуже сарацинских стрел и мечей. Гай не забыл об отце, вернувшемся из Святой земли с проказой. И Роджер Гисборн был не единственным, кто принес отсюда эту страшную болезнь и гнил заживо среди таких же несчастных. Не единственным, кого изгнали из родного дома, лишили семьи, имени — всего. Он отдал королю свой меч, своих людей, свою жизнь, и ради чего? Какой толк был в этой войне, во всех этих смертях? В том, что Ричард оставил свою страну, и теперь его брат разоряет народ и метит на трон? Гай не понимал этого. И не раз просыпался в холодном поту от кошмаров, когда изуродованное болезнью лицо отца превращалось в лицо Робина — такого, каким он его помнил.

Да, Гай с удовольствием прикончил бы короля. Вспорол ему живот и, пока из корчащегося в судорогах тела по капле вытекала бы жизнь, рассказал, за что тот умирает. О Гислейн, о своем отце, о смерти Малкольма Хантингтона. Об Изабелле, изнасилованной мужем. О жителях Ноттингема, о непомерных налогах, которые текли в сундуки принца Джона. О повешенных за кражу на пять пенсов. О сэре Эдварде, которому верность королю могла стоить жизни. О Мэриан, женщине, вынужденной сражаться, как мужчина, — она думала, Гай не догадается, кто скрывается под именем Ночного Дозорного! Стоило ему увидеть ее глаза в прорезях маски, как он сразу все понял. Он бы говорил и говорил, пока Ричард Плантагенет подыхал бы в куче собственных смердящих кишок. Но понимал, что делать это нельзя. Понимал — потому что Робин был жив. Его ангел и свет был где-то здесь, совсем рядом. И демоны, рвавшиеся с цепи в душе Гая, покорно заползали обратно во тьму, сворачивались там, как верные псы у ног господина.

Короля нужно было заставить вернуться в Англию, а вместе с ним вернулся бы и Робин. Мэриан говорила, что нужны доказательства измены принца Джона, заговора против короны — и Гай собирался дать их. Положить прямо к ногам его величества. Что может быть достовернее, чем трупы заговорщиков, явившихся отнять жизнь Ричарда по приказу его брата?

— Нужно подбросить записку, предупредить о покушении, — Гай говорил по-датски медленно, тщательно подбирая слова. — Это несложно. Завтра поедем в лагерь с торговцами, посмотрим, что там и как. Они повезут еще рабынь и евнухов, — он поморщился, идея кастрировать юношей ради ублажения мужчин вызывала у него отвращение. — Большинство солдат будет думать о своем члене, а не о том, что происходит вокруг. На немого сарацина, отошедшего отлить, никто и не взглянет. Зато кусок пергамента посреди шатра кое-кто заметит точно. Отвлечешь внимание, как договаривались, а записку я беру на себя.

— Уж отвлеку так отвлеку. Заодно повеселимся, — Альгер ухмыльнулся. — Когда я еще мальчишкой с отцом и братьями на кровников ходил, устраивал всякие штуки.

— И постарайся, чтобы тебя не схватили, — предупредил Гай. — Попадешься, и все коту под хвост.

— Именно что под хвост, — Альгер ухмыльнулся еще шире. — Только не коту. Сами увидите, сэр Гай. И не бойтесь, не попадусь.

— Смотри мне, — проворчал Гай. — Я тебя вытащу, если что, но потом спущу шкуру.

Он снова замолчал, прокручивая в голове план. Сложность заключалась в том, что охрану короля возглавлял граф Хантингтон, и вовсе не из-за кровного родства с Ричардом. Гай не был уверен, что сейчас узнает Робина в лицо. Но в чем сомнений не возникало, так это в том, что попадаться на глаза человеку, которого сарацины прозвали Маляк-аль-маут — Несущий смерть, очень и очень рискованно. А записку нужно было подбросить именно в его шатер или вообще в королевский.

— Вы сами осторожнее, сэр Гай. Чтобы этот кое-кто, о котором вы постоянно думаете, не схватил вас за задницу.

— Поговори мне, — буркнул Гай. — Давно в зубы не получал?

Альгер в ответ только усмехнулся.

— Ну что, по девкам или обратно? — спросил он, кивнув на хамам, где можно было не только очистить тело, но и, как выражался лорд Годфри, страдавший помимо высокомерия склонностью слагать унылые вирши, «погрузиться в бездонные пучины сладчайшего порока».

— Ты иди, если хочешь, а я вернусь.

Бездонные пучины порока Гая обычно привлекали, и от плотских удовольствий он не отказывался. Но сейчас в бордель не хотелось, вполне хватало услужливых рабынь Эзры. Красавицы с нежной смуглой кожей, пахнущей благовониями, опытные в любовных играх, заставляли его забыть о многом, хотя бы на время. О многом — но не обо всем. И временами, лаская податливое женское тело, погружаясь во влажное лоно, он не мог отделаться от мыслей, каково было бы чувствовать под собой Робина.

Когда еще был жив Торнтон, в постели Гая оказывались не только женщины. Потом он тоже предавался содомскому греху, в чем не считал нужным исповедоваться — впрочем, последний раз он ходил к исповеди перед акколадой. Но со дня приезда в Ноттингем его перестали привлекать и симпатичные оруженосцы, и смазливые менестрели. Ни один из них и отдаленно не походил на того, кто являлся ему во сне. На того, чье лицо он не мог разглядеть, видел лишь глаза — зеленые, словно весенняя листва, такие, какими они были годы назад. После этих снов Гай просыпался возбужденный и предпочитал или пообщаться с собственной рукой, или позвать служанку. Ведь женщину он никогда не назвал бы мужским именем.

— Нет уж, лучше я вернусь с вами, — после краткого молчания сказал Альгер.

Гай благодарно хлопнул его по плечу: проводить вечер в обществе лорда Годфри и сэра Клиффорда хотелось еще меньше, чем в бордель. А пить в одиночестве он не любил. Да и делить одну женщину на двоих им с Альгером было не впервой.

IV

Акра, Палестина, лагерь крестоносцев, год 1190 от Р.Х.

Гай приподнял бурнус и поднес к губам кожаную флягу. Вода нагрелась, но все равно неплохо утоляла жажду. Альгер подъехал к нему ближе.

— Чертовы зверюги, — он придержал верблюда и пустил его вровень с верблюдом Гая. — Никак не привыкну. Сотворил же Господь эдаких тварей!

— Можем увезти одного с собой, — Гай сделал еще глоток и вернул флягу на пояс. — Как раз привыкнешь.

— Срань господня, ни за что! — Альгер перекрестился. — В жизни больше не сяду ни на одно животное, кроме лошади. Ну, когда вернемся.

Гай тихо рассмеялся и пустил верблюда рысью. С холмов, по которым шел караван, уже был хорошо виден лагерь. До него оставалось не больше, чем шесть или семь полетов стрелы.³⁹ Разведать обстановку отправились только Гай с Альгером: ни лорды, ни их оруженосцы не пожелали променять прохладу спален в доме Эзры на палящий зной, а прелести рабынь — на общество сарацин и верблюдов. Лорд Годфри как всегда высокомерно заявил, что для грязной работы есть грязные отбросы, коим его высочество заплатил золотом, чтобы они все подготовили и разузнали. А им уже останется благородное дело освободить английский народ от недостойного короля, который мало того, что разорил страну ради никчемной войны, так еще и потакает своей низменной страсти к мужчинам, оставляя прекрасную королеву Беренгарию проливать горькие слезы на пустом и холодном супружеском ложе. И если благородному сэру Гаю охота мараться вместе с упомянутыми отбросами вместо того, чтобы в компании других благородных господ наслаждаться заслуженными удовольствиями, то это его личное дело. Произнося эту в высшей степени пафосную тираду, лорд Годфри багровел, размахивал руками и держался подальше от Гая, зато поближе к двери. Когда он удалился, Альгер выплюнул ему вслед «трус» и вернулся к полировке кинжалов. Гай же отправился в купальню — висок начало жечь, и нужно было сбросить напряжение, пока он не сорвался и не удавил сэра Годфри его же внутренностями. Две рабыни, явившиеся размять ему плечи и натереть благовонным маслом, сделали вид, будто не заметили его тяжелого, как могильная плита, взгляда. И вскоре Гай расслабился под их руками, а потом и в их объятиях.

Двое исмаилитов ехали впереди под видом торговцев. Гай не вдавался в подробности, кто такие эти самые исмаилиты: достаточно было знать, что они наемные убийцы — ассасины по-сарацински, — и принц Джон заключил сделку с их господином. О договоре, заключенном Джеффри Йоркским и графом Пембруком, принцу, естественно, никто не доложил. Человека этого называли Горным Старцем и, произнося его имя, Эзра белел как свежеокрашенный дувал.

Гай с интересом слушал его рассказы о воинском искусстве ассасинов, о Старце, но ни благоговением, ни страхом не проникся. Только любопытством. Одного из исмаилитов, помоложе, он попросил показать несколько приемов с ножом. Альгер подозрительно косился, но не вмешивался. Кадир — так звали исмаилита — говорил на ломаном франкском и, когда урок закончился, принялся расспрашивать о стране христиан. Гай велел Альгеру принести вина для него и воды с соком желтых кислых плодов для Кадира, поскольку сарацинская священная книга запрещала тому пить «кровь лозы», и до темноты рассказывал об Англии, Уэльсе и прочих землях, которые видел по пути.

— Мы скоро быть лагерь, — к ним с Альгером подъехал Кадир. — Надо молчать. И следить Маляк-аль-маут, не подходить. Великий воин, — он восхищенно прищелкнул языком. — Опасный. Я показать на него, как ты просить. Ты тоже великий воин, ты иметь глаза демон, Фалих говорить, ты Сейиф-аль-Иблис.⁴⁰ Но надо делать дело, а не мерить сила другой воин. Мерить сила потом, когда ночь и смерть.

— Я буду молчать, — ответил Гай тоже по-франкски. — Но я хочу на него посмотреть.

— Я показать тебе, — повторил Кадир, коснулся ладонью лба и груди и вернулся во главу каравана.

Лагерь встретил их лошадиным ржанием, блеяньем овец и коз, пригнанных на забой, бряцаньем оружия и доспехов, радостными возгласами солдат и рыцарей, запахами дыма, навоза, пота, кожи, жареного мяса. Альгер на всякий случай надвинул бурнус пониже и бросал по сторонам цепкие взгляды, подмечая расположение палаток, загонов, костров. Гай делал то же самое, память у него была превосходная, и он собирался по возвращении нарисовать карту, чтобы наметить путь.

Торговцы, настоящие и мнимые, спешились и теперь снимали с верблюдов тюки с товарами. Гай с Альгером присоединились к ним, чтобы не выделяться, помогали спуститься на землю закутанным в покрывала девушкам и евнухам с подведенными сурьмой глазами. Ожерелья и серьги их мелодично позванивали при каждом движении, одежды благоухали так, будто они с ног до головы искупались в ароматных маслах.

Королевский шатер, багряный с белым, был виден из любой точки лагеря, ветер развевал над ним штандарт с гербом Плантагенетов — три золотых леопарда в червленом поле. Позади полукругом выстроились несколько палаток поменьше, видимо, охраны и приближенных. Перед этим шатром, как и перед любым другим, были шалашом составлены копья. Неподалеку красивый юноша в алом камзоле вываживал великолепного вороного коня. Гай остановился и залюбовался прекрасным животным.

— Алталлюк!⁴¹ — шепнул Гаю Кадир, провожая жеребца восторженным взглядом. — Король Рихьярд великий, конь великий. Сам ходить Алталлюк всегда, но рана болеть. Саллах-ад-Дин просить мудрый Ихтияр ибн Максуд лечить король. Этот, — он кивнул на юношу, фыркнул и ухмыльнулся, — сейчас любимец Рихьярд. Воин плохой, постель хороший. Спать шатер.

Гай качнул головой, показывая, что понял. Если в шатре будет любовник короля, скорее всего, придется его прикончить. С другой стороны, не будет рыпаться — отделается шишкой на голове. Смысла убивать мальчишку он не видел.

— Королева, — Кадир указал на синий шатер в отдалении, окруженный яркими палатками и увенчанный двумя штандартами — английским и наваррским. — Красивый, мудрый. Рихьярд почитать, слагать касыда, носить лента королева здесь, — он похлопал себя по предплечью, — но не спать.

Рыцари и солдаты тем временем собрались у стоянки торговцев, кто-то уже уводил в палатку хихикающую девицу, а кто-то забрал с собой одного из евнухов. Гай прошелся вокруг лежащих верблюдов, продолжая осматривать лагерь, сходил к ближайшим палаткам и обратно. Альгер крутился неподалеку, с поклоном принимал от крестоносцев монеты и отдавал «хозяину» каравана — Фалиху, второму, старшему исмаилиту.

— Эй, ты! — окликнул Гая какой-то крестоносец. — Франкский понимаешь?

Он замычал, разводя руками. К ним тут же подскочил Кадир и, кланяясь, принялся объяснять рыцарю, что Гай глухонемой. Потом оба перешли на сарацинский, и вскоре рыцарь ушел к дальним палаткам с двумя рабынями и евнухом. Гай сделал еще два круга по лагерю, вернулся к стоянке. Лицо жгло от пота, и он, укрывшись за верблюдом, наполовину стянул бурнус и вылил себе на голову немного воды из бурдюка.

— Сейиф-аль-Иблис, смотреть там, — прошептал Кадир, тронув его за плечо. — Маляк-аль-маут!

Гай быстро навернул бурнус обратно и посмотрел в ту сторону, куда указывал Кадир. Сердце у него замерло, а затем заколотилось так, словно готово было проломить ребра и выскочить из груди. Ярдах⁴² в шести, неподалеку от королевского шатра, стоял Робин. Смуглый от солнца, как сарацин, с выгоревшими почти добела волосами. Какой-то парень, видимо, оруженосец, помогал ему снять кольчугу. Гай прислушался.

— Говорил я вам, хозяин Робин, не надо столько пить, — парень с усилием принял на руки вес кольчуги. — Не пили бы вчера с сэром Леграном, вот голова и не болела бы. А сэра Леграна не может перепить даже его величество Ричард, и вам это известно.

— Ты бы лучше вина притащил, Мач, — Робин с явным облегчением повел плечами. — И не зуди, от этого у меня голова болит еще сильнее. Пойди, что ли, девицу себе возьми, может, она тебя так заездит, что ты будешь молчать до завтра.

Мач... Гай нахмурился, припоминая. Неужели сын покойного мельника Брунела? Стал у Робина оруженосцем, надо же. А ведь был таким рохлей и бестолочью. Гай ощутил жгучий укол ревности. Этот болван Мач был к Робину так близок, а он мог лишь смотреть издалека.

— Ну да, я девицу, а вы снова пить, — Мач набросил кольчугу на подставку перед палаткой и приволок полное ведро воды. — Наклоняйтесь-ка, полью. А вместо вина я вам от головы отвара сделаю.

— Твой отвар такая дрянь, — Робин скривился.

— Зато помогает.

Робин стащил потемневшую от пота рубаху, потянулся всем телом. Худощавый, жилистый, широкоплечий, мышцы — как тугие веревки под кожей. На груди блестело небольшое серебряное распятие. У Гая пересохло в горле так, словно туда набились все пески Палестины. На правой руке Робина, у локтя, он заметил длинный шрам, похоже, от кинжала, а на левом плече второй — так могла зацепить вскользь стрела.

— Лей, что ли.

Робин нагнулся, и Мач осторожно плеснул ему на спину и голову. Тот выпрямился, выхватил ведро и окатил себя целиком.

— Ну вот, и сапоги намочили, — вздохнул Мач. — Надевайте сухие, эти вычищу.

Робин, смеясь и отфыркиваясь, запрокинул голову, с волос стекала вода.

— Ну что ты ворчишь, как старая бабка, — он хлопнул Мача по плечу. — Подумаешь, сапоги мокрые.

Робин развернулся, ушел в палатку, и скоро оттуда вылетели сапоги.

— Делай свой отвар, — раздалось из палатки. — Посплю пока, ночью в караул. А сейчас пусть Легран наслаждается видом задницы Стефана на королевском ложе.

Гай отвернулся, перевел дыхание. Ему срочно нужно было выпить.

Караван задержался в лагере до сумерек. С первыми звездами девицы и евнухи начали возвращаться к стоянке, троих оставили на два дня — рыцари щедро заплатили, и торговцы не стали упираться.

— Пора, — Альгер присел на корточки рядом с Гаем. — Я к загонам.

Гай кивнул и поднялся на ноги. Вытащил из тюка сложенный вчетверо пергамент, насаженный на мизерикорд,⁴³ сунул под плащ.

Альгер направился к загону с овцами, таща за собой на веревке двух баранов. На него никто не обращал внимания, торговец и торговец, мало ли кто заплатил ему за скотину. Около загона он немного задержался — один баран запутался в веревке и пытался вырваться.

Гай скользнул между шатрами, подобрался поближе к тому, где спал Робин. Услышав шаги, остановился, отвернулся, делая вид, что собирается отлить. Вдруг раздалось громкое блеянье, треск, ругань на сарацинском — Гай узнал голос Кадира. Он оглянулся через плечо. Овцы ломились из загона, будто за ними гнался хищник, а по лагерю, даже не блея, а визжа, мчался здоровенный баран. Он сметал все, что попадалось на пути, и при каждом прыжке дико взбрыкивал задом. Рыцари, солдаты, оруженосцы, торговцы — кто с воплями, кто со смехом кинулись ловить взбесившееся животное и разбежавшихся овец. Девицы и евнухи испуганно сгрудились в центре стоянки. Верблюды начали подниматься и реветь.

Баран кидался из стороны в сторону и визжал, из палаток выскакивали люди. Не остался в стороне и Робин — он выбежал полуголый, с луком в одной руке и мечом в другой. Но, увидев, что происходит, расхохотался, забросил оружие в палатку и присоединился к ловцам.

Гай быстро полоснул кинжалом по ткани шатра, раздвинул разрез и метнул мизерикорд внутрь — тот вонзился за изголовьем накрытого смятым плащом ложа. Робин заметит не сразу, но и не пропустит. Дело было сделано. Он сунул кинжал в ножны и направился к ревущим верблюдам, уворачиваясь от овец и гоняющихся за ними людей. Одна овца метнулась к нему, он отпрыгнул в сторону, запнулся о поваленные копья и... Чья-то сильная рука ухватила его за шиворот, поставила на ноги. Ладонь невольно потянулась к кинжалу.

— Осторожнее, напорешься, — раздавшийся голос заставил его замереть. — Вот же чертовы овцы! Давно я так не веселился, Мач!

— Тоже мне веселье, — недовольно отозвался оруженосец. — Порушили тут все.

Гай медленно обернулся и встретился взглядом со смеющимися зелеными глазами. Робин сказал ему что-то по-сарацински, похлопал по плечу. Он замычал, замахал руками, замотал головой, прижал ладонь ко лбу, к груди.

— Мой брат не говорить, господин, — к ним подбежал Кадир. — Не слышать, не говорить. Лошадь лягать, давно, здесь, — он постучал себя по макушке, ухватил Гая за рукав и потянул за собой.

— Бедняга, — сочувственно вздохнул им вслед Мач.

В обратный путь они тронулись уже в темноте. Когда лагерь остался позади, Альгер расхохотался.

— Весело получилось!

— Что ты там сделал-то? — спросил Гай с улыбкой.

— Да сунул барану стручок перца под хвост, — объяснил тот сквозь смех. — А в загон кинул комок шерсти, пропитанный волчьим жиром, Кадир мне принес. Овцы ошалели от волчьего запаха, а баран — от жжения под курдюком.

— Смешной! — Кадир тоже ухмылялся во весь рот. — Хороший шутка!

— Он к палаткам, а оттуда с визгом голые девки и рыцари, — продолжал рассказывать Альгер. — Баран за ними, девки бежать, рыцари как были без штанов, так веревки похватали и ловить. Барана, не девок!..

Гай присоединился к веселью, но мыслями был далеко. Перед глазами все еще стоял мокрый смеющийся Робин, а плечо, до которого тот дотронулся, горело, как отмеченное клеймом.

***

— И долго нам здесь валяться? — раздраженным шепотом произнес лорд Годфри. — Почему нельзя было приехать поближе к ночи?

Слева раздалось презрительное хмыканье — перед тем, как отправляться к лагерю, Кадир предложил Гаю прирезать обоих лордов и их оруженосцев, чтобы не мешались. Гай отказался, хотя у самого руки чесались сделать то же самое. Но трупы нужны были ему в лагере, о чем он и сказал Кадиру. Тот был посвящен в подробности двойного договора, поэтому не настаивал.

— Вот до ночи и валяться, — ровным тоном отозвался Гай. — Вы можете вернуться в дом Эзры, лорд Годфри. Но будьте уверены, его высочество узнает о вашей «верности» ему. Не думаю, что после этого вы сохраните свой замок, земли и голову.

Сэр Клиффорд, открывший было рот, быстро его закрыл. Оруженосцы тоже благоразумно молчали.

Гай натянул на голову плащ, по цвету сливавшийся с песком. Альгер придвинул к нему бурдюк с водой, и он благодарно кивнул. Укрытие, устроенное неподалеку от лагеря, они заняли еще до рассвета. Приехали на верблюдах, которых потом увел Эзра. Пробираться в укрытие пришлось перебежками, а ярдов триста вообще ползком, и Гай неоднократно благословил одежду исмаилитов, которая отлично защищала тело от песка. Конечно, когда взошло солнце, черная ткань быстро нагрелась и намокла от пота, но он хотя бы не чувствовал себя так, словно по коже при каждом движении проходятся точильным камнем. А в тени колючего кустарника и под плащом было вполне терпимо.

Фыркнула лошадь, и Гай настороженно оглянулся — но все было спокойно. Лошадей Фалих спрятал накануне ночью. Обученные животные могли провести неподвижно день и даже больше, дожидаясь, пока их поднимут свистом. Вот и сейчас они лежали, подогнув ноги, и жевали овес из поставленных перед ними мешков.

— Еда, — Фалих показал на завернутые в холстину лепешки и холодную баранину. — Сон, — он похлопал ладонью по земле. — Ждать много. Один сторожить, меняться.

Лорд Годфри что-то пробормотал под нос, но Гай не прислушивался. Они с Альгером переглянулись и решили последовать разумному совету: поесть и подремать. До ночи оставалось еще немало времени.

Гай сжевал лепешку с куском мяса, сделал несколько глотков из бурдюка, тщательно заткнул горлышко кожаной пробкой, подложил под голову свернутый бурнус и закрыл глаза. Спал он тревожно: снился давний пожар в Локсли, рыдающая Изабелла, потом она вдруг превращалась в Мэриан, а в огне вместо Малкольма и Роджера появлялся Робин — не ребенок, а такой, каким был сейчас. Гай тянулся к нему через пламя, но не хватало ничтожных двух-трех дюймов, чтобы поймать руку с покрытой ожогами кожей. Робин таял в раскаленном мареве, и он оставался один посреди обугленных останков стен и пепла, который подхватывал и уносил ветер.

— Сэр Гай! — сквозь кошмар пробился знакомый голос, а затем Гая встряхнули за плечо.

Он открыл глаза и увидел Альгера. Солнце уже клонилось к закату.

— Не хотел будить вас до темноты, но вы говорили во сне, — Альгер указал взглядом на спящих рядом спутников — бодрствовали только ассасины — и произнес одними губами: — Решил, незачем этим слышать, как вы зовете какого-то Робина. Свяжут еще имя с неким графом Хантингтоном, мало ли.

— Спасибо, — хрипло пробормотал Гай и потянулся к бурдюку. — И долго я... звал?

— Три раза, — Альгер едва заметно улыбнулся. — В общем-то, это не мое дело, но, думаю, вам нужно поговорить с этим Робином. Иначе то, что вы в себе носите, сгложет вас.

— Вряд ли получится, — Гай приложился к бурдюку, и вода тонкой струйкой потекла в пересохшее горло. Он пил, пока не почувствовал, что смыл привкус пепла и гари, оставшийся после сна. — Не сейчас. Спи, я все равно не смогу больше.

Закатное солнце окрасило небо алым. Тонкий раскаленный серп ненадолго завис над горизонтом и пропал. Темнота упала плотным черным плащом, расцвеченным искрами звезд. В их свете тени от кустов, деревьев и травы удлинились, расчертили землю причудливыми письменами. Было новолуние — они специально подгадали ночь.

— Переодевайтесь, — Гай передал лорду Годфри и сэру Клиффорду свертки с одеждой, в какой ходили крестоносцы. — Без кольчуг, иначе не сможем передвигаться так быстро, как нужно. Поэтому будьте осторожны.

— А вы? — лорд Годфри подозрительно прищурился.

— А я пойду так, — Гай выглянул из укрытия. — Мы с Кадиром проберемся в королевский шатер. Вы четверо останетесь снаружи и отвлечете внимание, если потребуется. Пьяных рыцарей, затеявших драку, никто ни в чем не заподозрит, кроме желания сломать противнику нос и отбить яйца. Оруженосцы кинутся вас разнимать... Ну, не мне вам объяснять, как это бывает.

— Хотите присвоить себе всю славу? — прошипел сэр Клиффорд. — И награду?

— Я хочу, чтобы мы все вернулись живыми, — процедил Гай сквозь зубы. — Я был в лагере, знаю, что и где находится, как незаметно подобраться к шатру и выбраться из него. А вы видели все только на карте, которую я нарисовал. Шатающиеся по лагерю пьяные крестоносцы — обычное дело. И пока вы деретесь, никто не посмотрит на ваши лица и не догадается, что вы чужаки. Но если вам хочется мученической смерти на благо Англии, кто я такой, чтобы вас останавливать? — он пожал плечами. — Только учтите, когда вас схватят, никакого суда не будет. Вас разденут догола и разорвут лошадьми.

Лорд Годфри бросил на него угрюмый взгляд, но больше не спорил и принялся быстро переодеваться.

— Альгер и Фалих подведут лошадей ближе к лагерю, к старому колодцу, надеюсь, вы запомнили, где он, — продолжал Гай. — Когда дело будет сделано, Кадир забросит в какую-нибудь палатку горшок с горящим земляным маслом,⁴⁴ и под переполох мы уйдем. Увидите огонь — бегите к лошадям.

Он проверил, легко ли ходят в ножнах кинжалы, закрепил на поясе четыре метательных ножа. Переглянулся с Альгером — тот кивнул.

— За Англию и короля Джона! — лорд Годфри вскинул меч.

— За короля, — отозвался Гай, и они с Кадиром двумя тенями скользнули к лагерю.

***

Робин настороженно прислушивался к каждому звуку снаружи. За четыре дня он неоднократно перечитывал найденный в шатре пергамент, и ему казалось, что буквы уже отпечатались под веками. Сегодня как раз была ночь, о которой говорилось в записке.

В том, что на короля готовится покушение, он не сомневался: послание было на окситанском. На этом языке часто писал сирвенты и сонеты Ричард, но даже не все крестоносцы-франки им владели. Сам Робин неплохо понимал окситанский, и тому, кто оставил предупреждение, это явно было известно.

Помимо короля, Робин сообщил о записке Леграну и Мачу, на которых мог положиться, как на самого себя. Проверять каждого человека в лагере, не связан ли он с заговорщиками, у него не было ни времени, ни желания. Чтобы уговорить Ричарда на подмену, он потратил два дня — тот не соглашался ни в какую. Последним аргументом стала тренировка, во время которой король после пяти выпадов побледнел от боли и выронил меч — рана в плече все еще давала о себе знать.

И теперь Робин поджидал убийц в королевском шатре, а Ричард перебрался в простую солдатскую палатку, где при нем неотлучно находились Мач и Легран. Все это было проделано с предельной осторожностью и под видом двух пьяных рыцарей, ведущих третьего, который не держался на ногах. Стефана пришлось оставить в шатре, чтобы не вызывать подозрений: все знали, что король не отпускает фаворита от себя, тем более ночью.

Робин сменил позу, чтобы не затекали мышцы. Часами выжидать в засаде ему было не впервой. Но мысли его, в отличие от тела, в покое не пребывали. Он бессчетное количество раз прокручивал в голове тот день, пытаясь вспомнить всех, кого видел в лагере. Бесспорно, человек, доставивший послание, был среди торговцев. И пергамент подбросил, пока все гонялись за разбежавшимися овцами и бешеным бараном. Переполох устроили именно для этого. В памяти упорно всплывал высокий глухонемой сарацин, споткнувшийся о копья неподалеку от палатки Робина. И его глаза. Синие, как небо после дождя. Не то чтобы он не встречал здесь таких глаз. Даже среди крестоносцев было несколько голубоглазых полукровок, примкнувших к воинству Христову уже в Палестине. Но что-то во взгляде того сарацина не давало Робину покоя. И он никак не мог разобраться, что.

— Сэр Роберт, мне не спится, — прервал его размышления Стефан, кажется, уже в десятый раз. Он сидел на ложе среди подушек и время от времени прикладывался к кубку с вином. — Может, выпьете со мной?

Робин подумал, что после этой ночи его можно будет причислить к лику святых, и вовсе не за спасение жизни Ричарда. Он с удовольствием заткнул бы Стефану рот, связал и засунул в сундук. Но, увы, приходилось терпеть.

— Мне не до вина, сэр Стефан, — ответил Робин как можно вежливее. Тоже в десятый раз. — Я ведь уже говорил. И помолчите, прошу вас, мне нужна тишина.

— Чтобы слышать, не идут ли убийцы?

— Да, — коротко бросил Робин и снова прислушался. Пока ничего подозрительного. Фырканье лошадей, чей-то храп, скабрезные куплеты в отдалении — караульные развлекали себя, чтобы не заснуть.

— Вы же меня защитите, сэр Роберт? — не унимался Стефан. Голос у него заметно дрожал. — Я остался здесь ради короля, но вы знаете, какой из меня воин...

— Знаю, никакой, — кивнул Робин, подавляя страдальческий вздох. — Не бойтесь, сэр Стефан, я не дам вас в обиду. Когда убийцы явятся, спрячьтесь за креслом и накройтесь чем-нибудь. Но держите наготове кинжал, уж им-то вы сумеете ударить в случае чего.

— Я бы предпочел никого не бить кинжалом, — по голосу было понятно, что Стефан силится улыбнуться. — У меня лучше получается с лютней и лирой, чем с оружием... И еще с лошадьми.

— Ну, тогда держите наготове лютню, — Робин тоже невольно улыбнулся. — И бейте по голове. Привести сюда лошадь я, к сожалению, не могу.

Стефан рассмеялся, потом раздалось тихое:

— Благодарю, сэр Роберт.

И снова наступила тишина, нарушаемая лишь звуками ночного лагеря и воем шакала где-то вдалеке.

Шаги Робин даже не услышал — угадал. Сработало чутье, которое не раз спасало жизнь ему и другим. Он сам не знал, как это получается: просто вдруг возникло ощущение пристального взгляда в спину, от которого пробирает легким холодом между лопаток и встают дыбом волоски на шее. Не страх — предвкушение опасности.

Поднимать тревогу он пока не собирался. Если убийцы увидят, что загнаны в безвыходную ловушку, могут и с собой покончить, а ему нужно было взять живьем хотя бы одного, допросить. Такой заговор не устраивают на скорую руку, и замешано в нем наверняка немало знати.

Робин сжал рукоять кинжала. Махнул рукой Стефану и по шороху за спиной понял, что тот сделал, как велено, — укрылся за креслом и под плащом. Внутри словно свернулась тугая пружина, готовая вмиг распрямиться. Те, кто явились за королем, двигались практически бесшумно, но Робин уловил слабый шорох песка слева, а затем — едва заметный треск разрезаемой клинком ткани. Острым как бритва клинком. Спящий точно не услышал бы. Он скользнул было туда, но вдруг со стороны полога донесся новый шум. Не особо громкий, но различить шелест покидающего ножны меча не составило труда, как и быструю поступь человека в сапогах... Нет, трех или даже четырех человек.

Шаги приблизились. Робин метнулся к входу. И тут шаги стали удаляться, причем в направлении палатки, где сейчас находился король. Неужели кто-то все же пронюхал о подмене и сообщил убийцам?

Лук и стрелы лежали сбоку от входа, схватить их было делом нескольких мгновений. Робин выбежал за полог и увидел шагах в пятнадцати двоих мужчин: одного высокого, в белом плаще с крестом, и одного — в простой одежде, какую носят оруженосцы. В звездном свете блеснули мечи. Но он точно слышал четверых. Около шатра мелькнули еще две тени, внутри что-то с грохотом упало — похоже, кресло. Коротко вскрикнул Стефан.

Время будто замедлилось. Убийцы развернулись, один вскинул арбалет. Две стрелы сорвались с тетивы за пол удара сердца — и два тела упали на землю. Робин отшвырнул лук, ринулся обратно в шатер, на ходу выхватив меч, краем глаза успел заметить темное пятно, и левый бок словно огнем обожгло. Он пошатнулся, а нападавший отскочил с возгласом:

— Милорд, я ранил короля!

Справа на него бросился крестоносец. Он отразил удар, второй. В глазах потемнело. Робин упал на колено, выдернул из ножен дагу,⁴⁵ поймал клинок противника на гребенку, но выбить не получилось — левая рука еле слушалась. Раздался громкий стук, звон, треск ломающегося дерева — и крик Стефана:

— Сэр Роберт, на помощь!

Юноша пятился, отчаянно отбиваясь сломанной лютней от убийцы в черном. Правую руку он неловко прижимал к груди — видимо, все же попытался безуспешно воспользоваться кинжалом. В проеме разреза возник еще один черный силуэт, выше первого, лицо его по глаза скрывала повязка. Робин скрипнул зубами. Проклятие, ассасины! Неужели Горный Старец нарушил договор с Ричардом? Или это отступники?

— Стефан, сзади!

Но было поздно. Второй ассасин приложил Стефана рукоятью кинжала по затылку, и тот обмяк. Робин увернулся от очередного удара, упал, перекатился. В раненом боку резануло так, что он не сдержал сдавленный вскрик. К рыцарю присоединился оруженосец. Робин сделал выпад прямо с пола, снизу вверх, метя крестоносцу в живот, но от боли рука дрогнула, и клинок скользнул по бедру, распоров штаны и лишь слегка задев тело.

— Отродье дьявольской шлюхи!⁴⁶ — взревел рыцарь, отскочив назад. — Добиваем его, Элфрик!

Голос Робину был незнаком. И его все еще принимали за короля, хотя ростом и сложением они с Ричардом отличались. К счастью, ночью все кошки серы.

Робин прижался спиной к одному из столбов, поддерживающих шатер, и теперь отбивался от двоих противников, мечом и дагой. Он чувствовал, что рубаха и поддоспешник пропитались липкой влагой, чуял запах собственной крови, вместе с которой из него вытекали силы. Робин понимал, что долго не продержится. И если не позвать подмогу, то никто не придет, шум в королевском шатре дело привычное. Ричард не отличался молчаливостью при любовных утехах, да и звон оружия редкостью не был: король неоднократно пытался научить Стефана сражаться, но, не желая выставлять фаворита на посмешище, делал это прямо здесь. Робин хотел крикнуть, но из горла вырвался только хриплый стон. Каждый вдох давался с неимоверным трудом, по телу разливался холод, руки немели.

Ассасин не стал добивать Стефана, а опустил на ложе и кинулся к Робину.

Робин стиснул зубы и из последних сил атаковал оруженосца. Против четверых ему не выстоять, так хоть еще одного на тот свет прихватит. Уже не до пленных. Крестоносец нанес удар и... его меч встретился со скрещенными кинжалами ассасина.

— Предатели! — прорычал рыцарь. — Элфрик, убей ублюдка, а я покончу с королем!

Второй ассасин тенью возник за спиной оруженосца, занес кривой нож. Робин тяжело оперся на меч, чтобы не упасть.

— Живым! — бросил первый на чистом франкском, отбиваясь от крестоносца. — И свяжи!

Оруженосец обернулся, но ассасин был быстрее. Короткий резкий удар — и Элфрик рухнул к его ногам.

— Ублюдок! — прошипел рыцарь сквозь зубы. — Я знал, что тебе нельзя верить!

Он замахнулся, ассасин поднырнул под меч и резко выбросил руку вверх. Клинок с глухим чавканьем вошел в тело. Крестоносец захлебнулся воплем. Ассасин рванул кинжал выше, вспарывая противнику живот, другим полоснул по горлу и оттолкнул обмякшее тело. Крестоносец с бульканьем завалился на спину, черная в темноте кровь толчками выплескивалась на белый плащ. В ноздри Робину ударил сладковато-медный запах и едкая вонь испражнений.

Ассасин повернулся к нему. Робин не понимал, то происходит. Двойной заговор? Или покушение вообще было предлогом, чтобы похитить Стефана, а, возможно, и его? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что командир королевской охраны будет в шатре во время нападения. Хантингтоны в родстве с Плантагенетами и Данкельдами,⁴⁷ за него можно получить большой выкуп. Их дружба с Ричардом — тоже не секрет, все знали, что в бою тот дважды прикрывал Робину спину. Стефан же — королевский фаворит, через него можно надавить на Ричарда. Бедный мальчик, попал между молотом и наковальней. И оказался не таким уж трусом...

Он отбросил меч, крепче стиснул непослушными пальцами дагу, ставшую вдруг чудовищно тяжелой. Ассасин качнул головой, протянул к нему руку в черной перчатке, и Робин из последних сил резанул по этой руке. Кинжал вспорол рукав и рассек кожу чуть ниже локтя. Второй ассасин тем временем быстро связывал оглушенного оруженосца.

— Дьявол! — выругался первый ассасин, зажимая порез.

— Уходить! — сказал его напарник. — Быстрый!

Несмотря на шум в ушах, Робин узнал этот голос. «Мой брат не говорить, господин... Не слышать, не говорить». Торговец с глухонемым братом. С тем, синеглазым. И не таким уж глухонемым, судя по всему. А еще что-то не стыковалось. Зачем предупреждать о заговоре, если хотели устроить похищение? Выкрасть одного или двух человек гораздо проще, когда никто ничего не подозревает и не ждет нападения. Те четверо собирались убить короля, но что нужно ассасинам? Крестоносец назвал их предателями, значит, они пришли не ради покушения.

Мысли у Робина путались от боли. Он шагнул вперед, снова занося кинжал... и тут пол стремительно полетел навстречу. Однако упасть ему не дали. Сильные руки подхватили его, подняли и опустили на что-то мягкое. Мир кружился все быстрее и быстрее, в глазах туманилось.

— Свет, — велел франк.

Голос долетал до Робина как сквозь толщу воды. Из темноты выплыло яркое желтое пятно, видимо, свеча. Он уцепился за это пятно взглядом, неимоверным усилием вынуждая себя оставаться в сознании.

— Длинный лезвие, добрый сталь, — это второй, сарацин. — Пробить кольчуга. Глубокий, плохой. Не лекарь, нет помочь. Надо идти, быстрый!

— Уходи, я остаюсь, — снова первый. — И забери эту падаль. Скорми псам, живьем.

— Идти, Сейиф-аль-Иблис!

— Я не могу его так оставить!

«Меч Иблиса... Надо же... Франк... и заслужил такое имя...» Робин попробовал поднять голову. На лоб легла твердая ладонь, несколько теплых капель упали на лицо, одна попала на губы. Железо и соль... Кровь из пореза, понял он.

— Дать быстрый смерть, легкий. Великий воин, идти ваш джанна.⁴⁸

— Нет! Держи его.

Прикосновение к раненому боку отдалось жгучей болью, пронзившей до самого нутра. Робин дернулся, застонал, но его придавили к ложу за плечи. Франк — Робин откуда-то знал, что именно он — приподнял на нем кольчугу и поддоспешник. Движения были уверенные, но при этом бережные. Что-то, похожее на плотно свернутую ткань, накрыло рану. Франк опустил поддоспешник, прижал им повязку. Робин отстраненно подумал, что все равно не доживет до утра, тем более, если его сейчас куда-то потащат.

— Поджигай. Уходим.

Плечи отпустили, рядом зашуршало, резко запахло земляным маслом. Собираются поджечь шатер? Остановили кровотечение, чтобы он почувствовал, как горит заживо? Проклятие! Робин уперся локтями в ложе, оттолкнулся... и сразу повалился обратно — тело было тяжелым, неповоротливым.

— Лежи. Все будет хорошо.

Робин хотел сказать, что и так лежит, черт подери, и все не просто плохо, а дерьмовее некуда, но лишь захрипел. В мареве перед ним маячило черное с красным. Он не сразу сообразил, что это рисунок на руке, пересеченный свежим глубоким порезом. Татуировка... Волчья голова.

— Идти!

Опять сарацин. Гарью не пахло, но снаружи раздались крики:

— Пожар!

Сознание уплывало. Робину казалось, что он падает спиной вперед с огромной высоты. Что-то коснулось ладони, потом губ — невесомо, как дуновение ветра, и он провалился в темноту.

V

Акра, Палестина, год 1190 от Р.Х.

Гай метался по комнате, как бешеный волк по клетке. Прошло уже больше суток после «покушения», и все это время он не мог ни есть, ни пить, ни спать. Не мог думать ни о чем, кроме одного — Робина. Гай был виноват в том, что его ранили, и это знание прожигало насквозь, полыхало под веками как мене, текел, упарсин.⁴⁹ Он не учел, что желание лорда Годфри и сэра Клиффорда любой ценой выслужиться перед принцем может спутать все карты. Как и того, что Робин сам поменяется местами с королем, а не отправит кого-нибудь другого. Должен был учесть — и упустил из виду.

Лагерь наверняка до сих пор гудел, как растревоженное осиное гнездо. Перед уходом Гай привел в чувство королевского фаворита — предварительно отшвырнув подальше сломанную лютню. Плечо, по которому пришелся удар инструментом, все еще ныло. Юноша был напуган до смерти, трясся, как заячий хвост, кривился от боли в вывихнутом запястье, но попытался врезать ему ногой по яйцам. Гай встряхнул его хорошенько, отвесил оплеуху и велел привести лекаря. Тот смотрел круглыми глазами, явно не понимая, что происходит. Тогда Гай самым неприятным тоном, на какой был способен, пообещал отыскать его даже под землей и медленно выпотрошить тупым ножом, если он не выполнит приказ, и раненый умрет. Юноша наконец кивнул и, едва Гай отпустил его, рванул прямиком к шатру, увенчанному знаменем с полумесяцем.

Огонь с палатки, в которую Кадир забросил горшок с горящим земляным маслом, перекинулся на соседние. Спавшие там рыцари успели выскочить. Начался переполох, отовсюду бежали люди с ведрами воды и песка, ржали кони. В этой суматохе Гай с Кадиром выволокли из шатра связанного Элфрика и беспрепятственно добрались до старого колодца. Фалих и Альгер уже сидели верхом. Кадир птицей взлетел в седло, принял у Гая Элфрика, и все четверо, нахлестывая лошадей, помчались прочь от лагеря. Даже если за ними и отправили погоню, то было уже поздно.

Для шерифа и принца Гай заранее подготовил историю об измене лорда Годфри, подкрепленную доказательствами: перепиской с Джеффри Йоркским и письмом архиепископа к Горному Старцу, где он называл лорда Годфри своим посланцем и просил содействия. Все это, конечно же, было подделкой. Эзра привел в одну из своих лавок писца, который, в точности копируя почерки, переписал составленные Гаем бумаги. Печать лорда Годфри стала последним штрихом. Гай понимал, что им с Альгером нужно отправляться в Англию на первом же корабле. Но не мог уехать, не выяснив, что с Робином. Гай то проклинал — себя, мертвых лордов, принца Джона, короля, шерифа, Элфрика, Бога, дьявола, кузнецов, выковавших кинжал и кольчугу, — то молился, если перемежающиеся ругательствами бессвязные просьбы к Иисусу, святым и Деве Марии можно было назвать молитвами. Настоящие молитвы он помнил смутно, но священники ведь говорили, что Бог услышит любые слова, идущие от сердца, а его сердце сейчас разрывалось в клочья. И не только сердце: голова раскалывалась, в левый висок словно вбивали раскаленный гвоздь.

Гай остановился, оперся руками на стол. Дверь приоткрылась, и вошел Альгер с миской, над которой поднимался пар.

— Сэр Гай, вы бы поели, — он поставил миску на стол, где уже стояли две другие, остывшие. — И поспали.

Гай мотнул головой и тут же скривился от боли.

— Не могу. Кадир вернулся?

— Нет еще. А вам нужно поесть, — Альгер стал у окна, всем видом давая понять, что не сдвинется с места.

Из дальнего угла, куда бросили связанного по рукам и ногам Элфрика, раздался жалобный скулеж.

— Заткнись, сучонок! — рявкнул Гай.

Элфрик был еще одной причиной задержки. Тащить его с собой обратно он не собирался, как и дарить быструю смерть. Скулеж повторился, резанул по ушам — и висок выломило новым приступом боли. Гай шагнул к пленнику.

— Я сказал, заткнись, — повторил он уже спокойно. Элфрик смотрел на него с ужасом, по грязным щекам текли слезы. — Ты посмел пролить кровь того, кому недостоин сапоги лизать, и сдохнешь за это.

Элфрик завыл, но кляп глушил рыдания. Гай пнул его в бок и вернулся к столу.

— Поешьте, сэр Гай, — настойчиво повторил Альгер. — От того, что будете морить себя голодом, лучше не станет. А силы вам понадобятся.

Гай тяжело опустился в кресло, придвинул к себе миску. В ней оказалась густая похлебка из чечевицы с бараниной, щедро приправленная специями. Он заставил себя проглотить несколько ложек.

— Мне нужно узнать, что с ним.

— Фалих сказал, в лагерь не сунуться, — Альгер покачал головой. — Кто-то мог запомнить его и Кадира, им рискованно там появляться. А вам тем более.

— Я не уеду, пока не узнаю.

Гай оттолкнул миску и поднялся.

— Где Эзра?

— Вместе с сынком подсчитывает барыши, — Альгер передернул плечами. — Не нравится он мне. И пащенок его не нравится. Ладно еще девок продавать, но оскоплять мальчиков... Дерьмо. У меня на родине раб может сбежать, если сумеет, или получить свободу и войти в клан, доказав свою храбрость в поединке. А эти несчастные уже не мужчины, им и бежать незачем.

Гай взял один из разложенных на столе кинжалов, вытащил из ножен и попробовал пальцем остроту лезвия. Элфрик опять заскулил.

— Сэр Гай, — Альгер настороженно следил за ним, — может, все-таки не здесь?

Гай усмехнулся, сунул ножны с кинжалом за пояс и вышел из комнаты. Альгер, подождав немного, отправился следом — на всякий случай.

Эзру Гай нашел в небольшой комнатушке, где тот хранил деньги и амбарные книги. Он сидел за конторкой и что-то отмечал на разных пергаментах, а его сын, высокий красивый юноша, выкладывал столбиками монеты — отдельно золото, серебро и медь. Рядом стояли открытые шкатулки, куда потом отправлялись мешочки с деньгами. Помимо работорговли, Эзра занимался ростовщичеством, и обращались к нему не только сарацины, но и воины Христовы. При виде Гая и отец, и сын поспешно вскочили и поклонились.

— Я как раз хотел идти к вам, господин, — Эзра потер пухлые руки. — Знаете, у меня есть предложение. Прекрасное предложение, очень выгодное. Насчет того милого мальчика... Элфрика. Вы же его убьете?

— И что? — Гай остановился в шаге от него. — Это мое дело.

— Конечно, господин, конечно, — закивал Эзра. — Предательство должно быть наказано, я понимаю, ведь и всеблагий Господь карает отступников. Но я подумал, что месть может быть разной, и негоже такой дивной красоте пропадать зря, — он возвел глаза к потолку и причмокнул. — Адонис, настоящий Адонис! Его не портит даже сломанный нос, к тому же мой лекарь умеет исправлять маленькие недостатки. Продайте его мне, господин. Я дам хорошую цену, лучшую. Если желаете, можете оскопить его своей рукой, и дать меньше маковой настойки, чем полагается.

— Отец не поскупится, — поддакнул его сын.

— Ашер, подай господину вина, — велел Эзра.

— Не надо вина, — Гай вытянул руку, преградив юноше дорогу. — Я подумаю. Но сначала ты сделаешь кое-что для меня, а уже потом будем договариваться.

— Счастлив служить вам, господин, — Эзра снова потер ладони, явно предвкушая прибыль от сделки, и угодливо улыбнулся. — Любое ваше...

— Поедешь в лагерь крестоносцев и узнаешь, что с графом Хантингтоном, — перебил его Гай. — Сейчас.

Эзра побледнел и сглотнул. Ашер, которому Гай по-прежнему преграждал путь, ахнул.

— Господин, меня убьют! — проблеял Эзра. — Ехать туда безумие!

— Придумаешь что-нибудь, — отрезал Гай.

— Нет, нет, это невозможно, — бормотал Эзра, пятясь, пока не уперся задом в конторку. — И вам нужно как можно скорее покинуть Акру, господин. Я отправлю кого-нибудь разузнать про корабль...

— Ты никого никуда не отправишь, а поедешь в лагерь, немедленно, — Гай схватил Ашера за запястье и заломил ему руку за спину. Тот взвизгнул от боли, выгнулся. — Знаешь, если вывернуть сустав под таким углом и ударить, совсем несильно, — он потянул юношу за руку и занес ладонь над его локтем, — кости ломаются, как сухая палка. Хотя... у меня есть мысль получше.

Он вытащил кинжал, подцепил острием пояс шальвар Ашера, не спеша разрезал завязки, и плотный узорчатый шелк соскользнул к щиколоткам.

— Твой лекарь умеет пришивать отрезанные яйца? — ласково поинтересовался Гай. Ашер сдавленно всхлипнул и застыл, его смуглая кожа побелела от страха, губы дрожали. — Но даже если нет... Такой красивый евнух многим придется по вкусу, — он поцеловал юношу в шею и приподнял кинжалом его член и мошонку. — Как думаешь? Правда, без маковой настойки будет очень больно. Но я уверен, что у твоего сына сильное сердце, выдержит.

— Умоляю, господин! — Эзра повалился на колени, вцепился себе в бороду. — Не надо!

— Поедешь в лагерь и выяснишь, что с графом Хантингтоном, — Гай чуть сильнее прижал лезвие, и Ашер снова взвизгнул. Вниз по его бедру медленно поползла алая капля. — Обманешь — я узнаю, и твой сын станет кастратом. Если тебя убьют, тоже. Сначала мы с другом развлечемся с ним, потом я отрежу ему яйца и продам в самый дешевый бордель.

— Я все сделаю, господин, клянусь! — Эзра подполз к Гаю, принялся биться лбом об пол. — Только не трогайте его, умоляю!

— Приведешь с собой кого-нибудь, и твой сын умрет первым, — Гай выпустил руку Ашера, накрыл ладонью его горло, мягко погладил кадык. — И умирать будет долго. Я повешу его на кишках на стене твоего дома. Позаботься, чтобы мне не пришлось этого делать. Ступай.

Эзра, кряхтя, встал и на подгибающихся ногах поковылял из комнаты.

— Альгер, — окликнул Гай и потер висок о плечо. Головная боль немного ослабла. — Принесешь чего-нибудь горячего? Есть хочу. И вина.

Датчанин перешагнул через порог.

— Хвала Господу! Еще поспали бы.

— Когда Эзра вернется.

Гай убрал кинжал в ножны. Горло под его ладонью судорожно дергалось — Ашер то и дело сглатывал.

— Пожалуйста, господин... — прошептал он, обмяк и сполз на пол.

— Ну вот, — Альгер подхватил Ашера под мышки и усадил в кресло. — Запугали щенка до обморока. Тьфу, хилый-то какой...

— Свяжи его, чтобы не удрал, и пусть посидит взаперти. Он мне пока нужен.

— А когда больше не будет нужен?

Гай пожал плечами.

— Проживет долгую жизнь. Женится, наплодит детишек, отрастит брюхо и обзаведется лысиной. Если его отец не решит меня обмануть. А если решит... Одним евнухом станет больше. Ну, или одной душой, вознесшейся на небеса.

— Не одной, — Альгер усмехнулся. — Если старик приведет с собой сарацин или рыцарей, заберем с собой на тот свет всех, кого сможем. А с Элфриком что? Думаете продать его Эзре?

— Пачкать руки деньгами за этого сучонка? — Гай скривился. — Ни за что. Сделать его евнухом, по правде говоря, хорошая мысль... Но нет. Я его убью. Не хочу однажды обнаружить его где-нибудь поблизости от себя, если он вдруг ухитрится удрать.

Ашер в кресле пошевелился, застонал. Альгер сгреб его за шиворот и вздернул на ноги.

— Закончу с ним и принесу вам поесть, сэр Гай.

***

Ночь сладко и одуряюще пахла цветами, но Гаю в этих ароматах мерещился запах смерти и тлена. Он тренировался до изнеможения, сначала с Альгером, потом с Фалихом — это хоть как-то помогало отвлечься. Слуги и рабыни опасливо жались к стенам, прошмыгивая мимо христианина с ледяными синими глазами, и не рисковали приближаться к покоям, где заперли их молодого хозяина.

Цокот копыт по булыжнику Гай услышал издалека. А вскоре за дувалом зазвучал женский смех, мужские голоса, замелькал свет от факелов. Гай поднялся с ложа, отставил чашу с вином. Ворота отворились, и во двор вбежал Эзра, кинулся к нему.

— Господин! Я все узнал! Мой сын...

— Цел, — Гай сцепил руки за спиной, чтобы не было заметно, как они дрожат. — Говори.

— Лекарь султана, мудрейший Ихтияр ибн Максуд, чьи руки даруют исцеление страждущим, сказал, что рана тяжелая, но господин граф будет жить. Сам король Ричард помогает менять повязки, не отходит от него. Клянусь крестом Господним, это правда! Я привез мудрейшему ибн Максуду горный пот,⁵⁰ очень ценное и редкое снадобье, драхма его стоит дороже, чем молодой сильный раб. Великий ибн Сина врачевал им раны, которые другие лекари сочли смертельными. Меня пропустили в шатер к господину графу.

— Ты... сам его видел? — Гай только сейчас понял, что забыл выдохнуть.

— Да, господин. Он пребывал в сознании, и на его благородном челе я не узрел печати смерти, — Эзра полез за пазуху, вытащил небольшой кусок синего шелка, в который было что-то завернуто. — Он дал мне это, когда я уходил. Велел отдать человеку по имени Сейиф-аль-Иблис. Но я не знаю никого с таким именем. Что я должен делать с этой вещью?

— Я знаю, — Гай забрал у Эзры сверток. — Сам ему отдам. Альгер!

Датчанин вышел из-за дерева, где стоял все это время.

— Развяжи мальчишку.

Альгер кивнул и направился в дом. Эзра поспешил следом.

— И, Эзра, — произнес Гай ему в спину, — не вздумай сдать нас. Не знаю, как поступает этот ваш Горный Старец, но если я замечу или услышу что-нибудь подозрительное, то первым на тот свет отправится твой сын. А тебя я заставлю сожрать его печень и сердце, и только после этого вспорю брюхо и набью углями.

Эзра споткнулся и полетел бы носом в землю, но Альгер ухватил его за рубаху.

— Я никому... ни слова, господин, — дрожащим голосом пролепетал еврей. — Мой язык запечатан, как ковчег Господень!

— Ну вот и хорошо.

Гай развернулся на каблуках и скрылся за дверью, ведущей в гостевое крыло. Сверток жег ему ладонь. В спальне, при свете свечей, он медленно развернул шелк. На синей ткани лежало небольшое серебряное распятие. В центре была вмятина и царапина, как будто туда с силой ударило что-то острое — например, стрела.

Гай медленно опустился на край ложа, провел по распятию пальцем. Глаза защипало. Конечно, Робин не узнал его, не мог узнать, но как-то догадался, что Гай — вернее, ассасин — станет справляться о нем. А еще он точно знал, что искать этого ассасина крестоносцы не будут.

— Я следить Эзра до лагерь и назад, — прозвучало от окна, и в комнату спрыгнул Кадир. — Он не врать, никого не звать ловить Сейиф-аль-Иблис.

Гай поднял голову.

— Маляк-аль-маут — великий воин. Мудрый воин, — Кадир подошел ближе, присел на корточки перед Гаем, указал на распятие. — Понимать и благодарить. Не искать. Не ловить.

— Ты нашел подходящее место?

— Место, где охотиться шакал и дикий пес, много пес, много шакал, — Кадир хищно ухмыльнулся. — Завтра ехать. Я проводить.

— Благодарю, Кадир.

Гай завернул распятие обратно в шелк. Наденет потом, когда закончит с Элфриком и отправится домой. Он надеялся, что все было не напрасно, и Ричард вернется в Англию, чтобы разобраться с братом. И Робин вернется тоже.

Кадир все еще сидел на корточках.

— Твой сердце неспокойный. Но Маляк-аль-маут жить, ты не бояться.

— Это непросто, — Гай вздохнул. — Не бояться за того, кто дорог. Я не видел его много лет и не знаю, увижу ли еще. А если увижу, не проклянет ли он меня?

— Гадать, что будет — делать себя слабый. Верить мудрость Аллах — делать себя сильный. Ты есть это, — Кадир кивнул на сверток. — Дар от друг. Аллах указывать путь для оба вас.

— Надеюсь, твой Аллах знает, что делает, — Гай криво улыбнулся.

— Аллах всегда знать, как правильно.

Кадир положил ладонь Гаю на колено, провел вверх по ноге. Глаза его блестели в полутьме, в зрачках плясали отблески пламени свечей.

— Не стоит, — Гай накрыл его руку своей.

— Ты делиться твоя сила, Сейиф-аль-Иблис, — Кадир положил вторую ладонь ему на бедро. — Кто брать, отдавать сила. Кто принимать, получать сила. Я помогать твой сердце обретать покой на эта ночь, унять боль. Ты звать меня, как хотеть. Я молчать.

Гай несколько мгновений смотрел на Кадира, потом притянул его к себе за запястье. Опрокинул на ложе, перекатился, подминая под себя.

— Ну уж нет, молчать я тебе не позволю! И я помню, как тебя зовут.

***

Гай спешился и стащил с седла связанного Элфрика. Альгер отвел лошадей к небольшой маслиновой рощице, стреножил и отпустил щипать жухлую траву. Кадир, оставшийся рядом с Гаем, припал ухом к земле. Солнце уже клонилось к закату, кустарник и кактусы отбрасывали длинные тени.

— Стая близко, — Кадир пружинисто вскочил на ноги. — Большой стая. Видеть вчера, очень много.

Элфрик скорчился на боку и подвывал сквозь кляп, прижимая к груди связанные руки. Правая была обмотана окровавленной повязкой. С утра Гай велел дать ему поесть, отвести справить нужду и вымыться. Элфрик попытался удрать, даже сумел схватить кинжал. Но дальше двора не ушел и лишился указательного пальца на правой руке — Гай раздробил ему сустав. Эзра, который все еще сокрушался, что такая красота пропадет зря, после этого оставил уговоры — товар был испорчен. Богатые покупатели платили только за совершенство.

Альгер вернулся к спутникам и вопросительно посмотрел на Гая. Тот кивнул, и он принялся развязывать Элфрика.

— Раздевайся, — приказал Гай, когда путы были сняты.

— Что... вы хотите со мной сделать? — Элфрик поднялся на колени, его била крупная дрожь.

— Отпустить, — Гай наклонился и погладил его по щеке. — Раздевайся.

— Пощадите, сэр Гай! — Элфрик вцепился здоровой рукой в его плащ. — Я не знал... не знал, что это был ваш друг! Я буду молчать, скажу шерифу и принцу все, что вы прикажете, только пощадите!

— Раздевайся сам, — повторил Гай в третий раз и отпихнул его от себя. — Или я перебью тебе ноги, срежу с тебя одежду вместе с кожей, и ты будешь не бежать, а ползти. Выжить так будет гораздо сложнее.

Элфрик, глотая слезы, стянул с себя рубаху, которую ему дали утром, стащил сапоги. Острые камешки впились в ступни, и он переступил с ноги на ногу.

— И штаны.

Ветер донес из-за холма многоголосый лающий вой, и Гай оскалился в ухмылке. Элфрик наконец понял, что его ждет, и снова бухнулся на колени.

— Пощадите!

— Ты ведь знаешь, что такое Божий суд? — спросил Гай, и Элфрика затрясло еще сильнее. Взгляд синих глаз был ласковым, мягким, и от этого делалось совсем жутко. — Я дам тебе нож. Уйдешь от стаи, значит, Господь на твоей стороне.

— Это... не Божий суд, а убийство, — Элфрик мотал головой. — Убийство смертный грех.

— На мне столько грехов... Одним больше, одним меньше, — Гай пожал плечами. — А ты поднял руку на короля. Выбирай. Или ты берешь нож и бежишь, или я отвезу тебя в лагерь и отдам Ричарду. Вдруг он проявит милосердие, и тебя колесуют, а не сварят в кипящем масле?

Кадир протянул ему кожаную флягу. Гай выдернул пробку и перевернул флягу над головой Элфрика. Из горлышка потекла вязкая красная жидкость.

— Заячья кровь, — пояснил Гай. — Пришлось смешать с вином, чтобы не свернулась.

Он вытащил из-за пояса нож, размахнулся и метнул. Клинок вонзился в землю в нескольких ярдах. Сумерки сгущались с каждым мигом, и вой постепенно приближался. Элфрик кинулся к ножу, выдернул его и повернулся к Гаю. Покрытое кровью лицо исказилось от страха, ненависти и ярости.

— Я убью тебя!

— Альгер, вывихни ему ногу, — безучастно произнес тот, повернулся к Элфрику спиной и пошел к лошадям. Сзади раздался топот, возня, звук удара и вопль боли.

— Нас учить драться с волк, — Гая нагнал Кадир. — Когда маленький. С большой волк, пять, шесть. Я выжить. Три умереть.

— Стая рядом, — Альгер, отряхивая руки, присоединился к ним. — Лошади тревожатся.

— Подождем немного, — Гай привалился плечом к стволу маслины.

Элфрик, подволакивая правую ногу, ковылял к растущему в отдалении одинокому дереву. На черное небо взбирался тонкий серп молодой луны, и в ее призрачном свете на холме появились первые темные силуэты. Один шакал остановился, нюхая воздух, и завыл. Ему ответили десятки голосов: стая, почуяв кровь, ринулась вниз по склону. Элфрик оглянулся, закричал, попытался бежать быстрее, но шакалы неслись длинными прыжками и настигали его. Истошный вопль разнесся над долиной и резко оборвался. Шакалы с рычанием рвали добычу. Гай медленно выдохнул сквозь зубы. Раскаленная игла в виске окончательно растаяла.

— Приведу лошадей, — сказал Альгер.

— Завтра корабль плыть твой холодный страна, — произнес Кадир, когда датчанин отошел. — Фалих уже уходить. Я остаться до утро.

— Оставайся, — Гай улыбнулся.

Прошлая ночь не уняла тоску, этого не смог бы сделать никто и ничто. Но мысли о Робине больше не выворачивали душу наизнанку. Словно и впрямь страсть Кадира стала бальзамом для той раны, которую Гай нанес себе сам много лет назад. Может, ассасины еще и чародеи?

Кадир вытащил из-под плаща небольшой кинжал, похожий на изогнутый коготь, протянул Гаю.

— Отдать сейчас. Дар от друг. Сам ковать.

Гай покачал головой.

— Мне нечего дать взамен. Единственное, что у меня есть, я отдать не могу. А все прочее не стоит твоего подарка.

— Ты уже дать, Сейиф-аль-Иблис, — Кадир положил руку Гаю на локоть. — Твой история про далекий страна. Делить хлеб. Шутка твой друг. Сражаться вместе. Смеяться вместе. Ночь вместе. Память здесь, — он прижал ладонь ко лбу и к сердцу, — великий дар. Ассасин мало жить. Редко жить до седой волос. Когда приходить смерть, я вспоминать все и улыбаться. И легко уходить.

Гай молча взял кинжал, сунул за пояс. Кадир довольно кивнул и вскочил в седло. Глянув через плечо, ухмыльнулся, сжал коленями бока лошади — и та с места сорвалась в галоп. Взметнулся крыльями черный плащ, из-под копыт в Гая полетели мелкие камешки. Он рассмеялся, а через несколько мгновений уже мчался следом за Кадиром, припав к конской шее, и ветер рвал с плеч бурнус, и оседал на волосах песок.

Альгер отстал на полсотни ярдов, но вскоре нагнал и его лошадь пошла голова в голову с двумя другими. Кадир засвистел, заулюлюкал, Гай подхватил и, вторя им, темноту ночи вновь прорезал вой охотящейся стаи.

 Сердце ангела (Часть III)

[1] Нательная (нижняя) рубаха, чаще всего белая, которую носили под коттой. Могла быть льняной, из тонкой шерсти или шелка.

[2] Произносят также в мужском роде — котт. Мужская и женская одежда, нечто среднее между рубахой и туникой, с рукавами, широкими в пройме и сужающимися к запястью (от локтя до кисти могли быть на шнуровке или пуговицах). Длина мужской котты варьировалась — до середины бедра, до колен, до середины лодыжки, до щиколоток. Женская котта представляла собой практически платье, полностью закрывала ноги, а зачастую у нее даже был небольшой шлейф.

[3] Дженни Зеленые Зубы — зловредные и опасные водяные фэйри, которыми пугают непослушных детей. У них распущенные волосы, длинные зеленые клыки и острые когти, которыми они хватают детей, стоящих у самой воды или играющих на берегу, несмотря на запреты родителей. О том, что Дженни близко, можно догадаться по зеленой пене на поверхности реки, озера, пруда или колодца. Считалось, что сильно разозлившись на человека, они могут появиться даже в доме, если в ведре или бочке вода, взятая из реки.

[4] Архангел Михаил, Архистратиг Михаил — главный архангел, предводитель святого воинства ангелов и архангелов. Азраил (Азриэль, Эсраил) — архангел смерти в исламе, иудаизме и апокрифических текстах «Апокалипсиса» и «Откровения».

[5] Изгнание прокаженного из общества сопровождалось особым ритуалом. Как только болезнь обнаруживалась, несчастного отводили в церковь, где все было приготовлено для похорон. Его клали в гроб, служили заупокойную, относили на кладбище, опускали в могилу и под отходную молитву сбрасывали туда несколько лопат земли со словами: «Ты больше не живой, ты мертвый для всех нас». После этого больного вытаскивали из могилы и отвозили в лепрозорий. Пути назад, к людям и семье, для него не было, для всех он был мертв. Если он покидал на какое-то время лепрозорий, то должен был надеть серый плащ с капюшоном и повесить на шею колокольчик, извещающий всех о приближении «живого мертвеца».

[6] Шотландцы — шотландский королевский дом. Матильда Хантингтонская, дочь, Вальтеофа, первого графа Хантингтона (деда Робина) и жена Давида I Святого, короля Шотландии, была племянницей Вильгельма Завоевателя, отца Генриха II Плантагенета. Дочь сестры Давида I, тоже Матильда, была матерью Генриха II. Ричард Львиное Сердце приходился ей внуком, а Робин внучатым племянником.

[7] Золотая или серебряная цепь особой формы, которую носили поверх одежды — принадлежность человека, облеченного властью, данной королем (шерифа, королевского судьи).

[8] Посвящение в рыцари (акколаду) часто приурочивали к религиозным праздникам. Религиозная часть церемонии состояла из ночного бодрствования, когда юноша накануне посвящения проводил всю ночь в молитве у алтаря. Затем он должен быть отстоять мессу, исповедаться, причаститься и стать на колени перед священником. Его меч при этом лежал на алтаре. Священник благословлял оружие и вручал его будущему рыцарю. Далее начиналась светская часть — опоясывание, вручение шпор, принесение клятвы и т.д.

[9] Святой Климент — епископ Римский, великомученик. Его день отмечается в католической церкви 23 ноября.

[10] Остиарий (от лат. ostium — дверь) — низший из малых церковных чинов, не священнический. Остиарии открывали и запирали дверь церкви, следили, чтобы на определенных службах не присутствовали некрещеные.

[11] Повечерие начинается в 21:00.

[12] Пространство в восточной части храма между нефом и алтарем. В пресвитерий могут заходить только священники.

[13] Невысокий стол с подставкой для свечей, куда ставят свечи с молитвой за упокой, перед ним же служат панихиды.

[14] Так охотники называют матерого самца оленя, лося, зубра.

[15] Дворяне имели право охотиться на собственных землях, в том числе на оленей. Если олень убегал в королевский лес, продолжать погоню было запрещено, но собаки могли преследовать и убить его. Если у лорда имелось королевское разрешение, он мог забрать добычу. Как правило, такое разрешение получала высшая знать (графы, герцоги) и те, кто за какие-либо заслуги пользовался особым благоволением королевской семьи.

[16] Мужское исподнее, штаны из тонкого льняного полотна, обычно длиной до лодыжек (у бедняков могли быть из грубого льна). Подвязывались на талии шнурком, кожаным или тканым поясом, к которому могли привязывать кошель и ключи.

[17] У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне (Втор. 23:1).

[18] Первоначально индульгенции, как одна из видов епитимии, точнее, ее сокращение и смягчение, носили индивидуальный характер и предполагали покаянное настроение и участие в таинстве Покаяния. Они выражались в паломничестве, усиленных молитвах, пожертвованиях. Затем индульгенцией стали называть отпущение перед лицом Божиим временной кары за грехи, уже отпущенные (на исповеди). Индульгенция освобождала того, кто ее получил, от мук в чистилище. Индульгенции бывали полные, освобождавшие от временного наказания за все грехи прошлой жизни, в которых принесено покаяние, и частичные — за часть простительных грехов, совершенных перед последней исповедью. Первая полная индульгенция была дарована в 1095 году Папой Урбаном II участникам I Крестового похода. Одновременно стали появляться и частичные индульгенции, для некрестоносцев, сперва сроком на 40 дней, потом на гораздо более продолжительные сроки. Индивидуальные индульгенции могли выдавать епископы, общую — только Папа.

[19] Скромный дворянский дом стоил 12-15 фунтов. Доход барона с владений составлял в среднем 200-500 фунтов в год.

[20] Бриганди́на (нем. brigantine; англ. brigandine) — доспех из пластин, наклепанных внахлест под кожаную или суконную основу (куртку).

[21] Мужская и женская верхняя одежда, обычно свободная, похожая на платье. Мужское — с боковыми разрезами и полукороткими рукавами либо совсем без рукавов, было двух видов. Первое носили с поясом — узкое, почти по форме тела, длиной до колен. Второе не подпоясывали, у него делали довольно широкую нижнюю часть (от пояса) и приталивали. Вариантов женского блио было больше — длинное, с расширенными книзу рукавами, с очень широкими рукавами, с гофрированными рукавами. Обычно его носили с дорогими поясами, украшенными накладками, камнями, вышивкой.

[22] Кретьен де Труа (1135-1183) — французский автор куртуазных романов. Был принят при дворе графини Марии Шампанской и графа Филиппа Фландрского.

[23] Единица величины земельного участка (кроме графства Кент и территорий датского права). Одна гайда — обрабатываемый надел, достаточный для содержания семьи свободного крестьянина. В основном гайда равнялась 120 акрам пахотной земли (1 акр составлял 0,405 гектара; это площадь земли, которую обрабатывал за день один пахарь с одним волом), но в некоторых графствах, например, в Уилтшире и Дорсете, она составляла только 40 акров. Это объяснялось тем, что фактически в расчет бралась не единица площади земли, а единица ее производительности. То есть, все зависело от того, какой урожай можно было получить с определенного надела. Чем выше продуктивность, тем меньше площадь гайды и наоборот. В зависимости от величины надела в гайдах распределялись и обязанности землевладельца — военная повинность, королевская продуктовая рента, налог на мосты и содержание королевских замков и т.д.

[24] Головной убор, первоначально — род капюшона с длинным «хвостом», который можно было обернуть вокруг головы. Назывался также худом и являлся его разновидностью. Худ обычно делали простым, тогда как шаперон украшали фестонами, вышивкой, и носила его преимущественно знать. На самом деле шапероны в таком виде появились ближе к XVI веку, но автор позволил себе такой анахронизм.

[25] Хотя женщина с точки зрения закона не считалась «юридическим лицом» и поэтому не была вписана в систему права, она могла унаследовать состояние супруга (если у него не было сыновей или родственников мужского пола) выступать в суде, являться опекуншей и т.д.

[26] Средний заработок наемного работника составлял 2-3 фунта в год, и это считалось довольно хорошо. На 10 фунтов можно было приобрести скромный дворянский дом, молодую рабыню или породистую лошадь. Солид — другое название шиллинга в то время. На 10 солидов можно было купить дойную корову и крепкие башмаки.

[27] Быстро или медленно умирал осужденный, зависело от петли. Когда петля располагалась под углом к шее, то при падении тела сила рывка косо передавалась на шейные позвонки, ломая их и вызывая мгновенную смерть. Если же петлю захлестывали перпендикулярно к шее, то она лишь сдавливала трахею и сосуды шеи, в результате чего казнимый медленно задыхался.

[28] Донжон (от лат. dominionus, фр. donjon — господская башня) — главная башня замка, четырехугольная, круглая или восьмиугольная, иногда в форме правильного либо неправильного многоугольника. Располагался донжон всегда внутри крепостных стен, в самом защищенном месте, и не был связан с другими башнями замка. Можно сказать, что это крепость в крепости. Если донжон был жилым, там находились покои хозяев замка, если нет — тесные помещения военного и оборонительного назначения, в частности, арсенал. Во втором случае жилой дом воздвигался на расстоянии. Кроме того, в донжоне часто размещался главный колодец, склады продовольствия, карцер.

[29] Ритуал начала земледельческих работ в апреле (не путать с Плуговым понедельником, который появился только в XV веке, проходил в первый понедельник после Богоявления, то есть, 6 января, и с него велся отсчет английского сельскохозяйственного года). Весеннюю пахоту не начинали до совершения обряда, поскольку считалось, что урожай зависит от удачливости пахаря, проводящего первую борозду. Конкретного дня не было, его выбирали в зависимости от погоды. Старейшие пахари по особым признакам определяли подходящее время. Одним из способов был такой: старейшины садились на пашню, чтобы выяснить, не слишком ли еще мокро. Также землю разминали в руках, она должна была быть в меру влажной.

[30] В языческие времена 1 мая праздновали Бельтайн, во время которого молодые люди свободно вступали в сексуальные отношения, а в римскую эпоху в мае проходили Лемурии (праздники мертвых). Посему христианская церковь считала этот месяц неуместным для начала супружеской жизни, и он был объявлен «несчастливым». В результате в апреле для священнослужителей начиналась настоящая «свадебная страда», так как все стремились любой ценой избежать венчания в мае.

[31] Согласно манориальному праву, серв или виллан, в отличие от свободного йомена (керла), не мог вступить в брак, выдать замуж дочь, женить сына без разрешения своего лорда. Это не имеет никакого отношения к пресловутому праву первой ночи, которое на самом деле не было установлено законодательно. Причем брак простолюдинов обычно освящали у церковных дверей (на паперти) или в церковном дворе. Внутри церкви (в нефе) венчалась только знать.

[32] Кража имущества на сумму до 1 шиллинга считалась мелкой и не относилась к тяжким преступлениям, хоть это и были значительные для крестьянина деньги. Оплата за полугодовую аренду крестьянского надела в среднем составляла 8 пенсов. При первой поимке вора могли высечь, заключить в колодки, поставить к позорному столбу или отсечь ему ухо. Вешали только тех, кого ловили на воровстве в третий раз, или за кражу на сумму свыше 1 шиллинга. За неуплату налога полагались колодки, позорный столб, порка или долговая тюрьма, пока семья или община не внесет в казну деньги за неплательщика.

[33] Джон Фиц-Гилберт «Маршал» — англонормандский рыцарь, основатель рода Маршалов и отец Уильяма Маршала, графа Пембрука. Во времена Смуты принял сторону императрицы Матильды. После смерти Стефана Блуаского в 1154 году и воцарения сына Матильды, Генриха II, вновь получил должность маршала. Должность эта на долгое время стала наследственной, закрепилась за потомками Джона и дала название их роду — Маршалы.

[34] Джеффри, архиепископ Йоркский, был незаконным сыном Генриха II и приходился братом Ричарду и Джону Плантагенетам.

[35] Ноттингемский замок был королевской крепостью и запасной королевской резиденцией. Переход Ноттингемшира на сторону принца Джона мог сильно подорвать позиции Ричарда.

[36] Ан гард (фр. En guarde) — к бою.

[37] Акра (Акко, Акка, Птолемаида, Сен-Жан д’Акр) — один из древнейших городов мира, город-порт, расположен на северной оконечности залива Хайфа. Имя Акко (Акка), что означает «исцеление», дали городу греки. По легенде здесь змея укусила Геракла, и он вылечился травой колоказия, растущей на берегу реки Белусе (современная Кардане).

[38] Сабар, или сабер (арабск.) — кактус, опунция, а так же ее плоды.

[39] Средняя дальность полета стрелы при стрельбе из английского лука составляла 150-200 метров. Дальнобойность могла достигать 300 метров.

[40] Иблис — величайший среди джиннов, со свободной волей и силой, равной ангельской. Рожден из изначального огня. Отказался поклониться Адаму и был свергнут с небес из-за гордыни, как в христианстве Люцифер.

[41] Алталлюк (арабск.) — Блистающий.

[42] Ярд — 0,91 метра.

[43] Мизерикорд, он же кинжал милосердия — кинжал с узким трехгранным либо ромбовидным сечением клинка, использовался чтобы добивать умирающего противника, либо для убийства противника, за которого не получить выкуп. Легко проникал между сочленениями доспехов.

[44] Земляное масло (каменное, горное масло) — нефть. Добывали ее на месторождениях, выходивших на поверхность или расположенных очень близко к поверхности. Во втором случае выкапывали ямы, нефть скапливалась в них, и ее вычерпывали оттуда.

[45] Дага — широкий кинжал для левой (или правой у левшей) руки. Одну сторону лезвия нередко делали гребенкой, чтобы его можно было использовать для захвата клинка. При таком захвате меч можно было или вырвать из руки противника, или сломать.

[46] По легенде Плантагенеты вели свой род от феи Мелюзины — наполовину женщины, наполовину змеи.

[47] Данкельды — шотландская королевская династия, в то время королем был Вильгельм I Лев, внук Давида I Святого. Дочь сестры Давида I, Матильда, была матерью Генриха II. Ричард Львиное Сердце приходился ей внуком, а Робин внучатым племянником (дочь его деда Вальтеофа была женой Давида I).

[48] Джанна — название рая в исламе.

[49] Мене, мене, текел, упарсин — огненные слова, начертанные на стене таинственной рукой во время пира вавилонского царя Валтасара, предсказание падения Вавилона и смерти самого Валтасара (Дан. 5:26-28).

[50] Горный пот — одно из арабских названий мумие, также его называют «сохраняющий тело». За исключительные целебные свойства, особенно при лечении тяжелых ран и переломов, кровохарканья, внутренних кровотечений, воспаленных ран, ценилось очень высоко.