Сны Люцио

Есть те, кому никак не дают покоя вопросы: «Для чего мы живем? Каков смысл, какова цель нашей жизни? И что такое счастье?» Но, в конце концов, рано или поздно, каждый находит свои ответы, а если не находит, то чувствует их. Очевидно одно — пока мы живем, в нашей жизни есть смысл, как только смысл исчезает, с ним уходит и жизнь…

Амиюни давно не волновали подобные пустяки. Для него жизнь — стремление к счастью, счастье — это то, ради чего стоит жить. Всё просто. Зачем создавать лишние сложности, когда мир прекрасен и чист, когда ослепительная Люцио льёт потоки света и тепла с безбрежных просторов сапфировых небес, а Океан нежно ласкает кожу пенистыми брызгами прибоя?..

Амиюми привстал на скользком глянцевом валуне и осмотрелся вокруг. Его огромные изумрудные глаза остановились на резвящемся в волнах молодняке — тут и там мелькали воздушные плавники, серебрились детские, ещё нежные, чешуйки. Лучики Люцио играли и переливались на взлетающих к небу осколках воды. Чарующее зрелище. Амиюми перевёл взгляд дальше, туда, где на влажных камнях расположились лагиноры постарше. Одна из них, призывно помахав ему перепончатой рукой, нырнула в воду. Ждать ей, разумеется, не пришлось.

Резко оттолкнувшись от твердой поверхности глыбы, Амиюни стремительно влетел в воду. Секунда, и, разглядев в пронзенной стрелами света лаймовой мути удаляющийся силуэт, он рванул следом. Сверкающие всеми оттенками зелени пузырьки проносились мимо, щекоча тело и веселя душу. Темное пятно всё ближе и ближе. Амиюми вытянул руку и ловко схватил прекрасную добычу за пышный вуалевый хвост. Она сопротивлялась, отбивалась плавниками, но, наконец, сдалась и позволила юному лагинору притянуть себя к нему. Он вгляделся в любимые черты. Лаль совершенна: легкая головка сидит на длинной гибкой шейке, глубокие цвета морской волны глаза, кажется, глядят в самое сердце, от них невозможно оторваться, а как нежна и гладка её покрытая перламутровой чешуей кожа, как стройно и упруго тело! Вот ради чего стоит жить! Ради Лаль, ради других, не столь совершенных, но родных лагиноров. Амиюни наклонил голову и поцеловал Лаль в щеку. Потом в другую. Он готов был вечно держать её вот так, обнимая, в искрящейся воде, и ласкать.

К вечеру они вылезли на берег и, карабкаясь по мшистым скалам, забрались на утес полюбоваться закатом. Люцио, багровея, опускалась к горизонту. Лаль беспокойно заёрзала. Её пугали зловещие кровавые отблески на скатерти Океана, сгущавшаяся мрачная тьма, а особенно страшно было заглядывать в похожий на заплывший заплаканный глаз диск Люцио. Наконец терпение Лаль кончилось:

— Юни, милый, я, пожалуй, спущусь — мама просила вернуться домой пораньше, до захода Люцио, чтобы помочь почистить плеоцимы к завтрашнему празднику. Ты ведь знаешь, как это непросто…

— Ох уж эти праздники! Ладно, давай. Как только край Люцио скроется за горизонтом, я к вам присоединюсь. До встречи.

— Я буду ждать тебя.

И Лаль спрыгнула в густой малахит Океана. Амиюни задумчиво проводил её взглядом. Странное чувство не давало ему покоя. Словно он балансирует на невидимой грани и, если оступится, не сможет больше вернуться назад. Лагинор, чтобы отвлечься, уставился в багровое марево. Так он сидел, не шелохнувшись, до тех пор, пока последний истекающий кровью зайчик не был поглощен тьмой. Затем незаметно для себя лагинор погрузился в сон.

Что-то ледяное капнуло на щеку, скатилось в ухо и заставило резко открыть глаза. Ами сфокусировал взгляд. По небу стремительно неслись свинцовые тяжелые тучи. Ёжась от холода, он привстал и посмотрел вниз. Увидел лишь серую окутанную туманом поверхность, по которой, шурша, струилась грифельного цвета пороша. Остовы некогда пышных кустарников сиротливо скрипели иссохшими крючьями ветвей. Лагинор в ужасе вскочил на ласты и начал спускаться вниз.

Куда он попал? Через час он уже не мог врать самому себе. Ами не был унесен ветром в далекий пустынный край. Он был дома. Вот выглядывает из-под ссохшейся корки тот самый валун, с которого он начал свою погоню за Лаль, вот камни, на которых нежились на люциоышке юные лагиноры. Только нет ни Лаль, ни лагиноров, ни Люцио. Лишь пронзительный ветер, темные клочья облаков и гнойный тусклый блеск сквозь разрывы туч. В отчаянии звал Ами родных и близких, но даже эхо безжалостно молчало в ответ. Абсолютное одиночество.

Наконец туманная мгла стала потихоньку рассеиваться. «Люцио встанет, и всё вернется на свои места», — с надеждой подумал Ами. Он уже безнадежно сложил руки и начал подумывать о смерти. Но вместо Люцио сквозь пелену облаков вдруг выглянул из-за горизонта палевый в кровавых прожилках глаз. Исходивший от него свет был какого-то странного болезненно-желтоватого оттенка и неприятно жег кожу. Ами спрятался за осыпавшейся стеной, которая когда-то служила помостом для публичных речей. Он с ужасом наблюдал, как плавится, истончается под гнилостными лучами серая корка земли. Вот она стала почти прозрачной… И сквозь неё лагинор увидел ИХ. Тех, ради кого жил, тех, благодаря кому чувствовал себя счастливым. Но они были мертвы: полуразложившиеся, разбухшие тела, между тем ещё узнаваемые. На безгубых лицах скалились в жуткой улыбке черные гнилые зубы, плавники истлели и торчали из тела длинными ломкими спицами, когти вытянулись и загнулись. Ами с воплем бросился прочь. «Умри!» — понеслось ему вслед.

— Амри! Амри! — крик стал громче, он рвал барабанные перепонки.

Открылись большие глаза, черные и пустые. Амри окончательно проснулся.

— Опять читал запретные книги?! Опять смотрел на восход Люгрио?! — рявкнул сосед. — Ты что, забыл, какая сегодня ночь??

Амри не забыл. Ведь это последняя ночь в его жизни. Его с детства научили тому, ради чего он появился на тьму. Выжить, вырасти и оставить после себя новое поколение, более сильное и живучее. Все, кто был слишком слаб, чтобы бороться, стали им пищей. А теперь те, кто был сильным и выжил, должны стать пищей невест…

Амри вместе со всеми вышел на серую каменистую равнину. Единственный выбор, который им оставили — выбор невесты. Невесты стояли поодаль, высокие, гораздо выше женихов, и прекрасные. Длинные шеи, мягкие пушистые усики на головах, гибкие тела и роскошные серебряные крылья. Но прекрасней всех была Рари. Амри неспроста выбрал её как героиню своей несбыточной мечты о земном рае, Лаль. Но запретная книга кончилась и оставила вкус горечи на губах. «Вечно держать, обнимая в теплой воде, и ласкать…» Эта глупая чушь вконец выветрилась из головы под порывами ледяного ветра.

Амри решительно направился к Рари. Она с жадным блеском в глазах протянула к нему свои длинные когтистые руки, губы раздвинулись, обнажив ряд бритвенно-острых лезвий зубов: «Я ждала тебя…». У логиронов невеста способна дать потомство, лишь полностью сожрав жениха.

Они взмыли вверх вместе с бесчисленным множеством других женихов и невест. Последний, самый волнующий полет. Рари нежно сжимала Амри в своих жарких объятиях и ласкала, пока в ней неторопливо пробуждался аппетит. Сейчас они любили друг друга больше всего на свете, и Амри понял, что всё-таки прав был автор старой запретной книги.

Смысл его жизни — подарить будущее Рари, подарить будущее следующим поколениям логиронов.

Ради них он жил, и это его счастье — передать им свою жизнь и смысл своей жизни.

И свою жертвенную любовь.

Хоровод звёзд

Другой очень часто задаваемый вопрос, исток многих споров и конфликтов: «Все ли равны? Можно ли назвать равными богатого и бедного, больного и здорового, умного и тупого, доброго и злого, в конце концов? И если они равны, то в чем оно заключается, их равенство?»

Лаль спрашивала себя об этом, пока очищала от жестких скрипящих панцирей крупную плеоцимину. Завтра великий праздник, День Равенства. Но есть ли оно, это равенство? Лаль с нежностью вспомнила Амиюни. Ну с кем его можно сравнить? Много достойных лагиноров пыталось завоевать её сердце, но покорить его сумел лишь Юни.

На самом деле, лагиноры не сильно отличаются друг от друга: в них с детства взращиваются сострадание, любовь к ближнему, приветливость и сердечность. Таких слов, как «ложь», «предательство» и «насилие», нет в их языке. В крайнем случае, когда без них не обойтись, используют частицу «не»: неправда, неверность, недобро. Ведь невозможно быть жестоким, когда тебя окружают ласка и понимание.

Однако Лаль слышала, что бывает иначе. Когда она была еще наивным мальком, они с сестренками как-то раз поинтересовались у дедушки, кто же живет на облаках, близких к лучам приветливой Люцио. И тогда он с улыбкой на устах принялся рассказывать одну древнюю легенду:

— Облака бывают разные, внученьки. Есть светлые, снежно-белые, поскрипывающие под ногами, как песок. На них живут чистейшие, словно горный хрусталь, существа. Днем они невидимками спускаются вниз, к Океану, и сажают зерна любви в сердца жителей воды. И зерна эти дают богатые всходы. Благодаря им мы испытываем самое сильное, самое восхитительное чувство на свете. А ночью дети Люцио поют небесные песни, и голоса их переливаются и звенят, и нет песен прекрасней. Этих песен мы услышать не способны, но они рождают в нас тихие, безмятежные сны.

Мальки томно прикрыли глаза, пытаясь представить себе настолько чудесный мир. А дедушка уже охрипшим голосом продолжил:

— Но есть тучи тёмные, грозовые. Они издают страшный, жуткий грохот, извергают смертельный огонь. Обитатели Океана в страхе прячутся на самое дно, и мировые воды защищают их. На этих недобрых тучах живут мерзкие твари… Их глаза чернее самой черной ночи, они колючие и недобрые, а сердца у них прогнили насквозь. В их мире нет места добру и состраданию. С рождения окунаются они в хаос ненависти, неверности и бесчувствия. Неудивительно, что выживают лишь самые недобрые, самые нечестные и самые равнодушные из них, те, кто бьёт в спину, неискреннит и неправдит в глаза. Но это ещё не самое страшное…

Кто-то из девчонок тоненько захныкал, кто-то сидел с зажатыми ушами и выпученными глазенками. Дедушка мягко предложил им поиграть в догонялки под водой. Остались слушать лишь Лаль и ещё одна храбрая девочка.

— В их мире убита любовь (мальки ахнули). У них праздник, носящий у нас мелодичное имя День Расцвета, что подразумевает расцвет чувств, называется Ночью Кровавого полета. Их девушки, иначе, невесты, должны съесть того, кого любят, чтобы родить и вырастить детей. А дети-девочки, вырастая, в «благодарность» съедают мать, чтобы «обновить род».

Храбрая девочка упала в обморок. Лаль сглотнула, но собрала волю в кулак и продолжила слушать.

— Теперь ты понимаешь, внучка — в их мире нет равенства. Девушки и юноши не равны, родители и дети не равны… Нет равенства, нет справедливости…

Задумавшись, Лаль не заметила, как вернулся Амиюни. Он тихонько обнял её и забрал из рук непослушную плеоцимину.

— Моя очередь. Иди отдохни, завтра насыщенный день. — прошептал он в перепончатое ушко Лаль.

Она покорно отправилась в спальню. Глаза смыкались сами собой и, вплыв в просторную залу с огороженными жемчужной сетью ячейками для сна, девушка сразу заснула и не заметила, как заботливый Юни, предполагавший подобное, мягко втолкнул её безвольное тело в незанятую ячейку.

Праздник наступил. Пестрая радостная толпа, звеня смехом, собралась вокруг беломраморного помоста. На него степенно вскарабкался старейшина — пожилой лагинор, прославившийся мудростью и живым въедливым умом. Он начал свою речь:

— Мы не равны с рождения, как не равны звёзды на небесах. Одни светят ярче, но холодны, другие маленькие и тусклые, но щедро отдают тепло… Если выстроить все звезды в ряд, не найдется ни единой звезды, абсолютно похожей на другую. Да, это так. «Почему тогда мы празднуем День Равенства?» — спросите вы. И я дам вам ответ. Есть одна вещь, в которой мы все равны. Это… всеобщее взаимодополнение. Каждый из нас, каждая, даже самая ничтожная, тварь, является кусочком паззла, без которого картина не будет полной. Так устроен мир. Сложи одинаковые квадратики вместе — и их тут же унесет ветер, но кусочки паззла дополняют друг друга, держатся друг за друга, и не страшен им ветер. В этом сила — картина скреплена воедино неравенством её составных частей. И участие каждого в дополнении мира есть вещь, уравнивающая всех. Мы все равны!

Раздались громкие аплодисменты, радостные возгласы. Ни единое облачко не омрачало веселье толпы. Лишь Лаль мучилась вопросом. После всех речей и поздравлений, во время праздничного обеда она, не выдержав, подплыла к уминавшему одну за другой плеоцимину старейшине.

— Простите, старейшина, что задаю вам такой неудобный вопрос, но сама я не могу найти на него ответ. Дедушка давным-давно рассказывал мне легенду о логиронах, о том, что в их мире нет ни равенства, ни справедливости. Но вы сказали, что во Вселенной все равны. Как мы можем быть равными с этими… этими… существами?

— Хороший вопрос, дорогая моя. Но найти на него ответ можно, лишь прожив жизнь в их обществе. Ведь невозможно узнать, хороша или плоха книга, не прочтя её до конца!

Оторопевшая Лаль нырнула поглубже и подальше, чтобы привести мысли в порядок. Кто в здравом уме захочет опуститься в мир недобра? Ведь и так ясно: добро и недобро не равны! Но тогда встает новый вопрос: что такое добро, и что такое недобро?

Вера, Надежда, Любовь

 Амри с опущенной головой вошел в могильный мрак храма. Внутри тлело какое-то отвратительное чувство, словно он провинился, но не знал, каким образом. Наверное, дело в запретной книге, которую он осмелился читать. Он обнаружил её случайно, во время охоты на азелийн. Обезглавленное насекомое свалилось в кусты, а когда Амри полез следом, поскользнулся на чем-то. Этим чем-то оказалась замызганная книга. Заинтересовавшись, логирон взял её с собой домой. И с первых же строчек понял, что книга эта входит в разряд запретных. В ней описывалось совершенно иное общество, с совершенно иными нравами. Вызвавшая отторжение вначале, в процессе чтения книга очаровала Амри, вызвала в нем пока ещё смутные мечтания. Одной из главных тем в ней была любовь, но любовь, не заканчивающаяся смертью одного из возлюбленных. Они могли жить вместе, могли вместе воспитывать детей, до самой смерти зная, что никогда не убьют, но жизнь отдадут друг за друга.

Тогда-то он, под воздействием чудесных образов, впервые испытал влюбленность. Будущие женихи и невесты не то чтобы были изолированы друг от друга, но вели слишком разный образ жизни, чтобы проводить много времени вместе: мужское население добывает пищу, сражается, а женское строит жилища (выкапывает под землей туннели и укрепляет их специальной клейкой массой, вырабатываемой паутинными железами), украшает их и заботится о потомстве.

Как правило, мужчин гораздо больше, чем женщин, что неудивительно, учитывая высокую смертность мужского пола на охоте и войнах, а также характер размножения логиронов. Чтобы забеременеть, женщина должна получить отличный от собственного генетический материал, и получает его, съедая мужчину. Причем чем больше съест, тем жизнеспособнее будет потомство: ведь с кровью и плотью, а особенно мозгом, передаются закодированные навыки и жизненный опыт.

Но этому естественному ходу событий противопоставлялся в книге совершенно чуждый подход. Жизнь. И вот, мельком увидев какую-то юную девушку, Амри вдруг ощутил внезапный прилив сил. Настроение резко улучшилось, хотя ничего особенного не произошло, ему захотелось смеяться, задирать окружающих, но в то же время было боязно демонстрировать свои эмоции. Однако, как только она ушла, настроение упало. Игривый настрой потерял всякий смысл. Удивившись, Амри пошел тайком почитать книгу и нашел в ней ответ. Он влюбился.

Через несколько дней он узнал, как зовут девушку. Рари. Это хрустящее имя так и просило, чтобы его повторяли. И Амри повторял, когда его никто не мог услышать…

И теперь, стоя в храме перед алтарём, он не мог заставить себя молиться. Мрак вокруг разрывали кровавые прожилки диковинных узоров, а сам знак веры на алтаре — багровое внимательное око — с укором глядело на своего адепта. Амри не мог ничего с собой поделать. Единственное, что стояло перед его внутренним взором — высокий стройный силуэт Рари. Ему вдруг захотелось поговорить с ней, рассказать о книге… Решившись, он резко развернулся и вышел из храма.

Найти её не составило труда – Рари плела паутину и украшала получавшимися кружевами один из коридоров дома. Куда сложнее было заставить себя подойти и заговорить: у логиронов не очень принято общение между представителями разных полов. Рари с изумлением повернулась к заикавшемуся от нервного перенапряжения Амри.

— Что такое?

— Ээээ, Рари… Рари, я вот х-хотел… эээ… Ты когда-нибудь читала запретную книгу? — брякнул Амри.

— Нет… А ты?

— Нууу… Это… Я случайно вот нашел… Мммм, д-довольно увлекательно. Хочешь, п-почитаем вместе?

— Я не против! — с усмешкой ответила красавица. — Идем!

— Прям щас? Н-ну дав-вай…

По узкому длинному тоннелю они прошли в просторный, окутанный серебристой паутиной зал библиотеки. На посеревших от древности полках пылились ряды книг. Большей частью это были религиозные фолианты. Завернув в маленький темный закуток, с четырёх сторон, за исключением входа, окруженный заставленными книгами шкафами, парочка присела за низенький полированный столик.

Амри дрожащими руками вынул секретную вещь. Рари с нетерпением выхватила её у него из рук и раскрыла на первой попавшейся странице. Там оказалась выцветшая картинка: вода до горизонта, а в ней сотни серебряных фигурок, и подпись — День Расцвета. Потом несколько часов Амри сиротливо сидел рядом с уткнувшейся в книгу Рари. Дочитав книжку до конца, та наконец оторвала от неё затуманенный взор.

— Занимательно… Мне надо всё обдумать, — бросила девушка и ушла прочь.

Несколько дней Амри усердно избегал Рари, в душе надеясь, что она сама попытается найти его. К тому же у него появилось неожиданное увлечение: он начал любоваться рассветом. Весьма несвойственное явление для жителя тьмы.

Вот и сейчас Амри потихоньку пробрался к выходу наружу. Его сосед по комнате, Отэн, исподтишка наблюдал за его уходом. Потом встал и крадучись направился в противоположную сторону.

Выйдя на поверхность, Амри первым делом внимательно осмотрел окрестности во избежание неприятных неожиданностей. Вроде чисто. Легко оттолкнувшись от земли, он взмыл в воздух и полетел к излюбленному месту наблюдения на вершине утеса, в ложбинке между острыми пиками скал. Все же много потерял тот, кто никогда не видал рассвета. Предутренний слоистый туман, стелющийся над равниной, создавал ощущение, что ты плывешь над бескрайним жемчужным морем, чьи глубины скрывают великие тайны древности. Но вот над горизонтом появляется первый луч…

Красная кайма налилась красным, цвет мгновенно растекся по равнине. Жемчужное море превратилось в море крови. В воздух с шумом взлетели пробудившиеся кораксы. Завороженный светом выходящей из-за края Люгрио, логирон не обратил внимание на тихий шорох за своей спиной…

Предательство и честь

Легкое, скользящее прикосновение. Амри, все еще заторможенный, не способный сразу всплыть к унылой действительности из кровавых грез магнетической Люгрио, не успел отреагировать. Багровая вспышка на кончиках когтей, свист рассекаемого воздуха, всплеск острой боли на щеке и до дрожи неприятный влажный звук разрываемой плоти. Пока логирон приходил в себя, шипя от жуткой боли, его учитель – Орис, медленно и вдумчиво слизывал темную кровь ученика со своих пальцев. Потом с презрительной ухмылкой сделал тому жест встать и, когда оробевший Амри поднялся на трясущихся от накатившей слабости ногах, резко схватил его за шкирку, поднимая высоко в воздух:

— Ты! Как ты только… — ярость клокотала у Ориса в горле, мешая словам выбраться наружу. — Где она?!

Амри разом перестал чувствовать собственное тело. Оно стало маленьким… совсем маленьким и пустым, словно оставленный повзрослевшим логироном кокон. Сознание отделилось — не вылетело наружу, не ушло внутрь, а просто отстранилось от тела и от действительности. Чувства заморозились. Видать, сработал древний и безотказный инстинкт самосохранения, сильнее которого у жителей тьмы только инстинкт размножения. Амри не мог поверить, принять, что книгу, его единственное сокровище, его единственного настоящего друга во всем безотрадном мире, сейчас заберут у него. Эта мысль душила, была бесконечно невыносима. Отдать книгу — значит стать предателем, гнусным предателем, недостойным жизни… и любви Рари.

— Нет, ни за что! Только посмей! Я убью тебя!! Убью, убью всех! Всех!! — вибрирующий отчаянный крик Амри переплелся с мятно-острым запахом феромонов страха и гнева, и оборвался, распоровшись о лезвия орисовых когтей. Ученик обмяк и безвольно опустился на землю. Орис сделал контрольный удар по свернувшемуся эмбрионом Амри и нервно оглядел кайму небес. Наступал самый опасный период суток — день, а эта недостойная тварь орет, оповещая всех об их местонахождении.

— Живо поднимайся! Посмеешь вякнуть — распорю брюхо и оставлю кораксам на съедение.

Угроза подействовала. Дрожа и постанывая, Амри встал. Окоченевшие от страха и горя ноги отказывались работать. Как же он полетит? Крылья тряслись так сильно, что было слышно поскрипывание покрывавших их перистых чешуек. Воспоминание о бесценной книге придало сил. Амри внезапно развернулся, мощно оттолкнулся от твердой шероховатой поверхности скалы и взмыл вверх. Прочь! Он улетит прочь из этого мира. Яркий утренний свет слепил привычные к мраку глаза, жег сквозь белесую хитиновую броню. Но Амри летел, ничего не видя, не слыша, не чувствуя.

— Вернись!! Они сожрут тебя! — надрывался Орис. Тщетно…

До беглеца вдруг дошло, что он больше не слышит Ориса: призывы учителя захлестнули трубные, тяжелые трели коракса, возрадовавшегося добыче. Гигантская летучая тварь с обтянутыми пупырчатой черной кожей крыльями, дюжиной глянцево-поблескивающих ног-крючков и страшными выдвижными челюстями, вынырнула из-под слоя пыли совсем рядом с логироном. Челюсти пронеслись вдоль бока, обжигая, крючья на их концах сжались…  Амри резко сложил крылья, отдавая себя на волю гравитации. Крючья чиркнули по броне, но не зацепили. Падая вниз спиной, юноша с отстраненным любопытством разглядывал распростершуюся над ним тень. Ему осталось жить несколько секунд. Кораксы слишком сильны, слишком быстры, а он так устал. Рывок, мир перевернулся. Перед зеркально-черными глазами Амри выросли глаза Ориса. 

— Кххос! — выругался учитель. — Лети домой и не оглядывайся, что есть мочи лети!!

И Амри полетел, все так же отстраненно фиксируя происходящее вокруг. Он ни о чем не думал, ни о чем не беспокоился. Он выполнял приказ. Утробное урчание коракса за спиной, смачный хлюпающий звук… Внизу застыла белесая равнина. Вверху волнуется и мерцает ослепительное дневное небо. На одном чутье Амри добрался до входа в дом, прополз внутрь мимо недовольных стражей, заковылял в свою комнату. Опаленная Люгрио броня слегка дымилась, нежную плоть под ней саднило. Крылья волочились сломанными опахалами. Зрение мутное, и самого мутит. Логирон с силой натолкнулся на неожиданное препятствие, хотел было обойти, но препятствие с тревогой в голосе спросило:

— Что с тобой? Где Орис? Он ведь отправился за тобой?

Амри не мог сейчас ни о чем думать, не хотел. Он еле слышно прошелестел:

— Орис отдал за меня жизнь…

И упал на руки «препятствию». Отэн, сотрясаясь от холода (почему вдруг стало так холодно?), потащил соседа домой.