Толпа на площади потрясала транспарантами, гудели зажатые в пробках машины, размеренно грохотали заводы, и клубился туман – стандартное начало стандартного серого дня. Я нахмурился и закрыл окно – «прогулка» закончилась. Надсадно взревел очиститель, всасывая все то, что успело налететь с улицы. Еще один противный звук жизни. Я сел за стол, закрыл рот и нос белоснежным платком.

– Марта! – позвал я.

Заглушаемые очистителем, пробили часы. Кукушка полунадорванно выплюнула одиннадцать «ку» и исчезла в почерневшем нутре дерева. Надо бы выкинуть. Прикажу Марте.

Бесшумно отворилась дверь, и в комнату вошло существо. Bestia sapiens. Марта. Она проковыляла на маленьких кривых ножках ко мне, медленно, даже величаво, как я ее когда-то научил, постелила на стол скатерть и вышла, чтобы прикатить небольшую тележку с едой. От блюд поднимался пар, в нос ударил резковатый синтетический запах бензина. К счастью, вкус был более приятен. Марта переминалась рядом, следила за мной огромными желтыми глазами. Уже успела где-то испачкать передник.

– Еда, Марта. Е-да.

Я протянул ей кусочек напоминающего резину мяса. Марта осторожно взяла его длинными, раза в два длиннее моих, пальцами. Осторожно, повторяя за мной, положила в рот. Начала жевать. Ее лицо, как и у всех представителей ее вида, ничего не отражало, но переливчатая трель ясно показала, что мясо пришлось по вкусу.

– Улыбнись. Марта. У-лыб-нись.

Никакой реакции – слишком длинное слово.

Bestia да без sapiens. Животные, из которых раздули людей. Преданностью они напоминали собак, а внешностью – изображение обезьяны из-под карандаша четырехлетнего ребенка. Пятнадцать килограммов шерсти и маленький мозг. Дрессировались легко, следовало лишь помнить, что длинные слова они не понимают совершенно. Только короткие, отрывистые приказы. А все их отличие от остальных животных заключалось в том, что газеты поспешили назвать их разумными.

Джон пришел ровно в двенадцать. Как всегда громко хлопнул входной дверью, прокричал на весь дом приветствие, раскидал по коридору ботинки и с топотом прошел ко мне в кабинет.

– Цветешь и пахнешь, – громогласно заявил с порога и без приглашения сел в кресло.

Я чуть улыбнулся. Каким бы шумным и надоедливым порой ни был Джон, он оставался одним из немногих, кто еще поддерживал со мной связь.

– Как одолевает скука? Совсем догрызла или оставила пару косточек на потом?

– Марта, – позвал я.

Джон тут же прекратил расспросы обо мне и повернулся к двери. Стоило Марте войти, как он расплылся в улыбке и засюсюкал.

– Она не понимает тебя.

– Сам ты ничего не понимаешь. А моя Марточка знаешь какая? Умница просто.

Я вздохнул: такие как Джон и бабочку посчитают смышленой, стоит той чем-то их впечатлить. Особенно, если это будет их бабочка.

Ядовитый воздух улицы медленно убивал меня, поэтому с раннего детства весь мир ограничился домом. С библиотекой и слугами, закрытыми окнами и самыми современными моделями очистителей. Парой друзей. И скукой. Потому, когда Джон привел Марту, я не возражал. Все-таки с ней оказалось забавно. Она не требовала внимания, быстро научилась приносить мне еду и выучила несколько приказов. Милая, глупая Bestia. А Джон хотел доказать, что у нее развит интеллект.

– Ничего ты не понимаешь, – доверительно сказал Джон. – Знаешь, сколько удивительного вокруг нас? Взять хотя бы дельфинов. Мы их используем, чтобы детишек радовать на представлениях, а они ведь поумнее некоторых людей будут.

– Марта тоже будет поумнее некоторых. Однако это лишь доказывает, что и среди нас не всех можно назвать homo sapiens.

– Между прочим, ученые обнаружили несколько любопытных обычаев в ее племени. Можно сказать, у них есть традиции!

– Точно с такой же уверенностью они рассказывали о внеземных цивилизациях. И что-то пока ни одному слову не нашли доказательств.

– В этом весь ты – всегда найдешь сотню контраргументов. Но я-то знаю! Марта у меня умница. Правда, Марточка?

Та расположилась рядом с нами, на полу. Джон сунул ей листы бумаги и карандаши, и она что-то карябала. Джон видел в этом действие высокого интеллекта. Я – выполнение приказа. Хотя не могу сказать, что ее черточки и точки были хуже черточек и точек прославленных абстракционистов.

Джона же можно было понять.

У меня никогда не было семьи – какие тут отношения, если я могу позволить себе открытое на пять минут окно раз в неделю? Однако я хорошо понимал чувства Джона, когда он в одночасье лишился жены с дочкой. Боль. Одиночество. Попытка ухватиться за что-то, что даст тебе силы жить. Марта стала для него всем.

Джон наклонился и написал на одном из чистых листов имя Марты.

– Нарисуй здесь себя, Марточка.

Я хмыкнул. Самоопреление. Какие животные узнают себя в отражении? Кто может соотнести себя и непонятную картинку? А изобразить? Марта вновь принялась за рисование.

– Черточки. И точки.

Джон вздохнул.

– Я бы тоже не умничал перед таким скептиком.

Он встал.

– Ладно, пойдем мы.

– Мы?

– Я с экспедицией отправляюсь в Африку. Пусть со мной поедет, родные края вспомнит.

– Как знаешь.

Джон улыбнулся, взял Марту за руку, и они тихо и незаметно вышли. Было шесть. Мне было одиноко.

Люди быстро проглотили наживку, что рядом с нами появились такие же разумные существа. В основном они были не очень образованные, зато сердобольные. Жалко зверушек. В смысле, людей. А может, все же зверушек – и сами не знали. Зато боролись за их права. И, к сожалению, создали противоборствующую сторону.

Я сначала не обратил внимания на шум на улице. Но звуки выстрелов заинтересовали – обычно недовольство выражалось в более миролюбивой форме. Кто-то кричал, гудели машины – необычное событие обычного дня. Я выглянул в окно.

Джон лежал на тротуаре. Рядом красным комочком валялась Марта. Я задвинул занавески.

Не знаю, сколько просидел в кресле. И как оказался в нем тоже. Просто пробило семь.

Я собрал разбросанные по полу листки, зажег камин – с заложенным дымоходом, но… просто завтра зачем-то пробьет одиннадцать – и стал бросать их по одному. Красные черточки. Желтые загогулины. Черные точки. И последний, подписанный. С черточками, точками и загогулинами. И ровно посередине нарисованным словом.

Человек.