Тонко свистнула струйка ворвавшегося в проём воздуха. Нежно вздохнули сервомоторы, и люк распахнулся, демонстрируя мягко посвечивающее нутро капсулы. Пары конденсата от морозного воздуха усыпали бисером сталь и фунгин обшивки. Снаружи оказалось контрастно тепло.

С особой, почти насекомой грацией сложные сочленения машин пришли в движение, и тончайшая игла инъектора хрустко вошла под влажно поблёскивающую кристалликами льда кожу. Мозг ещё был в состоянии, соответствующем глубокой коме, когда ферменты запустили необратимый процесс расщепления глюкозы. Быстрее, быстрее: лавина нарастала, и Ваас-Рисс вдруг поняла, что сердца сейчас прорвут тонкий каркас охваченной огнём пробуждения грудины. Она широко распахнула глаза и вдохнула. Влажный острый воздух чужого мира заполнил лёгкие.

Вышло.

Она убежала.

Ваас-Рисс лежала в благословенной влаге нового рождения, чувствуя, как смешиваются ликование от свершённого и тревога о будущем. Энергии биокапсулы хватило добраться до более-менее пригодного мира, и, пусть у Ваас-Рисс не оставалось практически никаких инструментов и средств, кроме стандартного набора десантника, но и этого было немало. Этого было ого-го, насколько немало, если иметь, с чем сравнивать.

Теперь оставалось найти цивилизацию: принцесса не собиралась провести остаток жизни на крохах жизнеобеспечения у останков использованной капсулы, а приборы ясно показывали наличие живых существ, строящих колонии и даже освещающих их в тёмную фазу вращения планеты.

* * *

Ваас-Рисс знала, что может случиться что угодно.

И потому, когда в мягкий дёрн рядом с тем местом, где она изволила уединиться, с чавканьем и гулкой вибрацией вонзился какой-то предмет, она замерла и притаилась. Жажда исследований и обычное любопытство, свойственное ей и в базовой, земноводной, удобной для транспортировки, форме, в конце концов победили, и девушка подошла ближе.

Предмет оказался сделан из пропитанной полимером древесины, торчал под углом и выглядел, как обычная палка длиной в два прямых роста принцессы. Ваас-Рисс выдвинула антеннки из разъёма на темени и попыталась уловить электромагнитные колебания работающих машин, управляющих нервных узлов или кристаллов. Тихо.

Она изумилась предполагаемому размеру и силе метнувшего предмет существа, коснулась рукой полированной древесины с жёсткими, похожими на хитиновые щёточки лопастями, которые венчали конец странного орудия, когда свет померк.

Ваас-Рисс в оцепенении, граничащим с обмороком, поняла, насколько она недооценила размеры живущих здесь существ.

Очень недооценила.

Она ждала всего, чего угодно, но накрывшие её руки аборигена оказались почти горячими и очень сухими. Это раздражало. Но зато глубинное живое тепло бережно держащей её ладони пробивало, отдаваясь в позвоночнике и неся волну очень приятных ощущений. Как будто в глубине пробудились какие-то важные процессы. И Васс-Рисс поняла, что анализаторы сделали своё дело, впрыснув очередную порцию гормонов и катализирующих ферментов. Преобразование началось.

* * *

Потом был путь необъятными просторами. Ездовое животное странно пахло и стук ороговевших конечностей по осколкам камней, усеивающих изрытый колеями тракт, заставлял её желудок подпрыгивать.

Ваас-Рисс мутило.

Аборигены общались при помощи жестов и вибраций, производимых какими-то органами внутри и передаваемых в поток использованного воздуха. Одни голоса были высокими, другие — низкими. Принцесса анализировала и записывала необычное построение понятий языка на поликристалл, привычно вживлённый в район левого виска.

Нашедшего её называли Иван.

Он привёз её в постройку, созданную общиной местных жителей. Постройка была похожа на невообразимых размеров пёстрый муравейник, полна гомона и запахов, света и звона.

Как поняла Ваас-Рисс, род Ивана был правящим на данной территории.

Это радовало.

Но эти существа, несмотря на несомненную разумность, не ведали ни биотехнологий, ни синтеза частиц, ни электромагнитной сути процессов разума.

Всё это удручало.

Ведь самое главное условие гармонии — чистый и светлый разум.

Когда Иван приблизил лицо и под повелительным светло-серым взглядом патриарха коснулся ртом её губ, принцесса чуть не потеряла сознание. Она уже перестала опасаться быть съеденной заживо, и сейчас сердца чуть не выскочили от неожиданности.

Чуть позже, ощущая странное жгущее тепло на губах, она поняла, что это был ритуал.

Пытливо вглядывалась в грустные синие глаза своего покровителя, принцесса старалась понять суть этого ритуала, но ничего не выходило. Иван просто покинул шумное сборище и отнёс Ваас-Рисс в уединённое тихое помещение.

Очевидно, своё обиталище.

Сидя на деревянной столешнице и глядя на поглощаемый Иваном водный раствор этилового спирта, Ваас-Рисс почувствовала, что пора садить стрекоз в банку.

Она внутренне сжалась и вспыхнула, выгибаясь от невозможной муки, чувствуя, как ломит колени и шею, как распухает и вытягивается в бешеной гонке трансформации тело.

Потёки молочной слизи покрывали новую кожу, и Ваас-Рисс поняла, что ей холодно. Судорожно вцепившись в край ставшего небольшим стола, она опустила ноги и, удерживая равновесие, добралась до узорчатого тканого полотнища, ранее примеченного в углу.

Пока она тщательно обтирала показавшееся вдруг очень приятным на ощупь тело, Иван, наконец, с шумом выдохнул воздух. Рот его по прежнему оставался открыт, а синие глаза странно замутнены. И Ваас-Рисс вдруг ощутила, как изнутри поднимается неудержимая волна, похожая на рыдания. Очень приятная волна. И она, поддавшись новым реакциям, вытолкнула это из себя — рассмеялась, испытывая одну из самых острых радостей в жизни.

* * *

— Василиса, — с видимым удовольствием сказал Иван.

Ваас-Рисс улыбнулась.

Её белые, как зараимская паутина, волосы были расчесаны массивным гребнем, тонкая ткань рубахи чуть жала в груди, но отлично согревала, а экзотическая еда и способы её поглощения продолжали веселить принцессу-лягушку. Слова нового языка прочно и уверенно угнездились в голове, выстраиваясь в симпатичные цепочки, и всё происходящее начинало приносить радость удовлетворения.

А ещё от Ивана веяло необъяснимым уютом.

И потому она доверчиво не отстранилась, когда он вновь коснулся её губ своими.

* * *

— Что же ты наделал, Иван? — слёзы безысходности катились по нежным щекам.

Она обеими руками вцепилась в металл ошейника, как будто можно было тонкими девичьими пальцами разрушить кристаллический монополимер.

Иван до крови кусал губы, отчаянно пытаясь разбить накрывшую её бесцветную сферу.

Бессмысленно.

Она думала, что сбежала и Великий Паук Хаашшше не найдёт её.

Ошиблась.

Всё закончилось.

Это были счастливые месяцы, пусть ей и пришлось отдать в дар так и не пригодившийся маскировочный костюм, предварительно задав желаемые параметры и расцветку. А ещё — плёнку-экран, растянутый на максимальную проекцию и переливающийся видами поверхности и неба. Несколько позже — потратить возбудившие патриарха феромоны, добавив их в немудрёную выпечку — так, что другие принцы и придворные тянули носами запах из внутренних сеней, куда унесли пирог.

Ничего не жаль.

Гордая, рафинированная дочь Владыки другого мира видела, какими глазами смотрел на неё Иван, Ванечка. Её возлюбленный, её мужчина, её муж. И от этого взгляда доселе неведомое чувство разворачивалось в груди бывшей лягушки. Горячее, сладкое, жгучее и невыносимо прекрасное.

Воодушевлённая своим новым, безумно нравящимся ей воплощением, Василиса увлечённо училась. Она чувствовала себя вновь проснувшейся, и прежняя жизнь, подобная жизни холодной лягушки, казалась сном. Она смеялась, любила, танцевала на пиру, ей удивительно нравилось самой заниматься хлопотами — такими простыми и наглядными.

Она совсем не скучала без тех вещей, без которых немыслимо понятие цивилизации в её родном мире.

Запахи выпечки, цветов, неба, золы, лошадей — всё было открытием.

— Бабы должны молчать, — говорил Иван.

Она подставляла пальцы солнечным лучам и дождинкам, она с интересом и удовольствием одевала правильную одежду в нужном порядке.

Снова и снова она пробовала и постигала немудрёные для любой простой женщины вещи: шитьё, ткачество, уход за животными, стирку, готовку еды, уборку и многие, многие другие премудрости новой жизни. Она лечила и прохладными касаниями пальчиков снимала боль, терзавшую её ненаглядного наутро после того, как он возвращался с собрания, с охоты, с мужских посиделок, где пил спиртсодержащие напитки.

— У всех жёны, как жёны, — добродушно ворчал Иван, качая головой при виде компота из жуков-бронзовок, — а у меня... лягушка.

Нежная ткань простыней, жар мужского тела и невыразимая истома бытия заставляли её видеть звёзды не газовыми шарами, а искорками донёсшейся до неба любви.

— Вася, — шептал низким голосом муж, — Василисушка моя, — и прижимал к себе её покорное жаркое тело. И она послушно молчала, блаженно греясь его теплом. Нечто новое, удивительное, самое главное и доселе неведанное вошло в её жизнь. Это нечто носило гладенькое округлое имя «Любовь» и восхитительно перекатывалось на языке.

У любви было только одно сердце — и это было правильным.

Василиса знала, что нашла то самое счастье, пусть невообразимое. Оно ударило летним ливнем с небес и освежило, оживило бывшую принцессу иных миров.

Ничего не жаль.

Настоящая жизнь оказалась такой полной, неспешной, как будто чуть торжественной. Такой живой!

Василиса видела, что её мужа терзают невысказанные вопросы, и старалась быть с ним ласковее, нежнее, пыльче. Даже когда он замирал, невидящим взглядом уставясь на её рукоделие, даже когда в порыве гнева швырял дорогой гребень или полированное зеркальце оземь. Старалась убедить его в том, во что поверила сама: их счастье — бесконечно. Она нашла свой дом.

И вдруг всё рухнуло.

Ещё утром Василиса поставила перед Иванушкой блюдо щедро политых сметаной завёрнутых фунтиками блинов с грибами, села напротив и, подперев ладошкой щёчку, полными обожания глазами следила за тем, как он ест.

— Ванечка, — сказала она, опустив ресницы долу, — у тебя будет дочь.

Эта ласковая тайна, это тихое счастье свершения светилось в каждом её жесте.

Она знала, что это и есть самое главное.

Иван закашлялся, вцепившись пальцами в расшитую петухами скатерть. В поднятых на Василису глазах плескался ужас.

Льдом космоса резануло по сердцу, и стало горячо щекам от слёз. Она никогда не будет настоящей.

Вечером он вернулся с охоты хмурый, весь вымазанный тиной. Ни слова не говоря, стремительно миновал сени, в руках сжимая завёрнутый клубком удивительно грязный кафтан.

Василиса, почуяв неладное, птицей метнулась из горницы. Зажав ладошками ротик, она силилась закричать. Злой, дикий взгляд Ивана был ответом на вырвавшийся из груди стон-рыдание. Смертельным холодом бесчувственная межзвёздная пустота охватила сердце, и кровь, казалось, в мгновенье замёрзла — быстрее, чем несколькими месяцами раньше в криокамере сейчас гибнущей в огне спасательной капсулы. Живого, испускающего крики о помощи биомеханизма.

— Что же ты наделал, Иван? — шевельнула мертвеющими от бессилия губами Василиса.

Глухо ударилось о половицу веретено, нить оборвалась.

Следом, на проткнувший пространство зов о помощи явился давно принюхивающийся из скрученного кокона межмирья Великий Паук Хаашшше.

Осознание предательства и утраты легло на хрупкие плечики царевны.

Липкая паутина оплела вскинутые в беззащитном жесте белые руки, запеленала тело, залепила приоткрытые нежные губы. Шевельнулись покрытые желтоватой щетиной паучьи хелицеры, и гибкое лезвие ошейника защёлкнулось на тонком горле, лишая принцессу воли. Ваас-Рисс закричала раненой птицей и упала на колени. Мир за стенками пузыря стал таять.

Хаашшше забрал принцессу себе.

* * *

— Смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу и тот дуб Кощей, как свой глаз, бережет.

Старая, сморщенная, как печеное яблочко, бабка лукаво улыбнулась молодому парню в узорчатом кафтане. Тот серьёзно смотрел на бабку синими глазами с пролёгшими в углах первыми тонкими морщинками.

Не радовало Иванушку ничего. Бойкие краснощёкие девицы и горделивые сударыни глядели кроткими, полными огня очами на вдового царевича. А он смотрел сквозь них и видел лишь золотые глазищи, полные неземного огня. Видел гибкий стан и хрупкую ладошку на своей груди.

И не помогало хлебное вино: в тяжком хмелю вновь являлась она: Вася, Василисушка, лягушечка ненаглядная, жена, царевна, любимая.

И знал Иванушка, что дальше звёзд ему идти надобно, и не помогут ему ни железный посох, ни сапоги. Но он собирался совершить невозможное и выручить свою Ладо, свою Лягушонку в коробчонке, сокровище утерянное. Идти до конца, до звёзд, в невозможное.

Ведь это — самое главное.