Давным-давно это было.

Было ли, не было... Да только так в легенде говорится.

Жили в одной деревеньке Марьяна да Трофим с дочерью. Любомирой ту звали. Все хлопцы по ней сохли, друг перед другом хорохорились, только не замечала она никого.

Посматривали на неё косо деревенские. Девки завидовали. Бабы шипели. Старые плевались вслед – а ей хоть бы что! Идет себе гордо, словно над землёй плывет, да коса, как змея золотистая, за спиной тяжело висит, извивается. Ох, хороша была девка. Ох, хороша!

Только не от мира сего. Ребенком, вроде, как все, а подросла чуток – так и переменилась.

А всё после того, как чуть не утопла в Чёрном озере.

За водой пошла Марьяна, в колодце вода зацвела совсем да испортилась. Доченьку Любомирушку с собой взяла. Набрала озёрной водицы светлой, как слеза, прозрачной, вёдра полные набрала, на себя залюбовалась. В соку ещё баба, хоть и немолода. Коса русая, лицом бела, руки сильные, плечи выносливые. Трофиму добрая пара. Обернулась – нет Любомиры! И вокруг тишина такая, волком выть хочется. Ни звука, ни ветерка. Травинка не шелохнётся.

Нету дитяти.

Тут и ветер поднялся. Воду в озере замутил, потемнела, почернела вода, рябью пошла.

Уж звала Марьяна, голосила, в воде искала – где там! А домой прибежала – вот дочка её, цела-невредима. Мокрая, испуганная, но улыбается.

– Как же... – только и охнула мать, на лавку без сил опустилась, платок в руках комкает.

– А он меня спас да домой принёс. Красивый такой. Краше его на свете нету. Когда вырасту, замуж меня за него отдашь?

– Да кто ж он? – выдохнула Марьяна, благодаря в душе спасителя нежданного.

– Не знаю. Только за него одного пойду. Волосы у него чёрные, а глаза зеленью да серебром светятся...

А потом слухи об озере нехорошие пошли. Говорили, русалки там завелись, да изводят всех, кто им в руки попадется. Из соседних сёл много народу утопло, но странно – Марьянину-то деревню беда стороной обходила. Перепугалась баба, да смолчала. Работы много, пустым ли голову занимать? Да только не выходило забыть о спасителе Любомирином. Чудить дочка начала.

Бывало, ночью тёмной выйдет во двор, к плетню прислонится, так и стоит, на месяц любуется.

Однажды мать за ней эту странность да и приметила. Проснулась ночью как-то – словно толкнул кто, – глядь – нету Любомиры! Рванула вон из избы, а дочка на крылечке сидит, на небо смотрит, разговаривает. И ветер свистит... А как подошла к ней Марьяна, так ветер и стих.

– С кем ты говоришь, доченька?

– Со своим суженым, – отвечает девочка, а щёки, как маки на лугу, рдеют.

– Откуда ж он выискался-то? – спрашивает Марьяна, а саму холод ледяной волной пробирает – словно в стужу лютую на мороз выскочила. Нету ж рядом никого.

– Он с месяца ко мне спускается, – говорит Любомира. – Волосы у него чёрные, как угольки в печи. А глаза не то серебром, не то зеленью отливают.

Страшно напугалась мать. К знахарке местной долго дитя водила, как муж-то не прознал. Строгий Трофим у неё был, дюже строгий. А Любомира там и прижилась, у травницы-то. Помогать ворожее вместе с матерью стала.

Бедная Марьяна всё для знахарки делала, что та ни попросит – лишь бы Любомирку родненькую спасти, злые силы от неё отвести. Сживут же со свету, коли прознают. Сживут... Ой, не любят в деревне ничего такого, ой не любят... Была одна девка – скотину заговаривала, когда хворь какая нападала. И ту не пощадили, а вроде ж доброе дело делала. Одну знахарку в деревне только и терпели. Боялись. 

Что про Любомиру говорить... А надо поведать, что любила мать дочь свою больше всего на свете. У других-то баб по семь-девять детишек по двору бегали, у нее же одна доченька только. Так судьбина злая распорядилась. Второго ребеночка ждали, да заболела Марьяна сильно. На том всё и закончилось. Долго её знахарка выхаживала. Выходила. Да только не женщина она теперь. Хорошо, хоть Трофим не бросил. Так и жили, с одним дитятком.

Любомира росла-росла, да расцвела – не было краше в деревне девицы! На ярмарку мать её одну не отпускала – лучше всех плясала дочка, ни у кого не было косы длиннее да светлее, глаз таких ни у кого не было – тёмных, глубоких, как небо в ночку беззвёздную. Еще в детстве ведьмаркой звал её парнишка один. Сам насмехался, за волосы таскал, а другим в обиду не давал – выше на голову ребят был деревенских, да и покрепче. Обошлось – не тронули Любомиру. Любил, оказывается, её Василь, с тех самых пор. Только сам не люб был дочке Марьяниной – не знала девица, что это такое. Матушку да батюшку почитала, а больше – никого. Но пойти за хлопца согласилась. Хороший парень, работящий. Отчего ж не пойти? Да и защитит всегда.

По осени, как урожай соберут, свадьбу сыграть решили.

А слава дурная о Чёрном озере всё ширилась, русалок теперь многие видали. Из других деревень частенько вести горькие доносились. Что добры молодцы придут коня напоить, свои, аль приезжие – всё одно русалкам тем. Мужики пойдут напиться, красны девицы... Много народу в озере утопло. Страшно было туда ходить, никто не отваживался без особой нужды.

Одна Любомира не боялась, с самого детства забредала, смотрела, как русалки плещутся, да невредима возвращалась. Не обижали её утопленницы. Хохотали, ворожили – да не трогали. Резвятся, шутят, а к ней не подбираются. Вдали шурудят да поглядывают только. Словно запретил кто.

Сколько ни уговаривала её мать не ходить по лесу да к Чёрному озеру одной – не слушала. Упрямая была. Таких трав, как Любомира, никто больше не приносил – а ведь они многим помогали. Трофим хмурился и ничего не говорил. Любил жену и дочку, как умел. Журил частенько жёнушку, а дочку словно побаивался, как русалки те.

Вот пошла как-то раз Любомира снова за травами. Да опять к озеру свернула.

К самому бережку подошла, ох, манит гладка водица! Словно зеркало. Тронь – чай, пальцы не окунутся, по поверхности скользнут. На себя загляделась девушка. Да и было чего – красы же невиданной!

Помутилось вдруг озеро. А когда успокоилось, в отражении увидала Любомира, что не одна она больше. Чуть в воду не свалилась! Да не испугалась. Не из таких была.

Подхватилась с колен, выпрямилась гордо, с вызовом на молодца незнакомого посмотрела. А сердце ёкнуло да кольнуло...

Не боялась она, не боялась – хотя и надо было. Вроде как знаком?.. Нет, обозналась, чужой. А вроде совсем родной...

Парень молча стоял, глаз не сводил. Ай, хорош! Волосы ниже плеч – черным-черны, как ноченька, а очи ясные отливают зеленью да серебром. Прямо в глаза смотрит, тонкие губы в улыбке изогнулись – точно молоденький месяц серпик на ночном небе высветил. Ох, месяц!.. Снова кольнуло Любомиру в груди да слева. Аж зашлось сердце девичье.

Потому что надо так, а не потому что уйти хотела, рванула прочь. Охапку трав да цветов позабыла, побежала.

Не ровен час, увидит кто! Что в деревне скажут? Хоть и не волновал Василь девицу, свадьба же у неё!..

Неслась Любомира быстрее лисы, пуще зайца, скорее белки, а перед глазами парень тот, словно рядом идет. Неслась, петляя между деревьями, натыкаясь на молодые сосенки, вот тут-то и страх закрался в сердце – вдруг заблудится? Нет же, как свои пять пальцев она эти места знает.

Внезапно ветер подул. Сильный, свежий – откуда такой среди леса? Выбежала она на опушку, побежала по полю. Ветер наперегонки летит. Сорвал ленту с косы, вмиг растрепал. Волосы белый свет заслонили, потемнело вокруг. А когда откинула Любомира светлые пряди, перед ней тот же молодец оказался. Больше ночью он был, чем днём, да тьмой больше, чем светом – всё это пролетело у Любомиры в голове, как молнией озарило.

Тяжело дышала она. Устала.

– Ты кто? – спросила. – Прежде тебя здесь не встречала.

– Нездешний. А ты что же, не боишься меня?

– Нет, не боюсь! – сверкнула глазами девушка.

Ух, какие глаза! Не зря косились на неё деревенские, ой, не зря!

А сама-то как глянула на парня да в очи зелёные, так свои глазоньки вниз и опустила, на вышитом невиданным узором вороте взгляд задержался. Да не стерпела, снова глаза подняла – так и тянет же, и манит, что за напасть!

Смотрел парень долго на Любомиру, в глаза её колдовские – полные озёра, карие, чёрные почти, а в глубине крапинки зеленоватые, так сразу и не углядишь – как топь болотная, только тёплые, такие тёплые! Смотрел да и наклонился, губами к губам прижался. Оторопела девушка, а потом отпрянула, снова побежала, что было сил – падая в высокой траве, путаясь в длинном сарафане, бежала до самой деревни и только там оглянулась – никто не гонится? Нет, лишь далеко-далеко различима фигура молодца – красивого, статного, с чёрными, как смоль, волосами и глазами, что зеленью да сталью отливают. Таких она прежде ни у кого не видала – все парни деревни были как на подбор коренасты, плечисты, белобрысы, да с глазами светлыми, пустоватыми, глуповатыми.

Руку на грудь положила. Сердце, что ж ты колотишься так, а? Ведь невеста уже. Василь её – хороший парень... Плечистый, белобрысый да глуповатый...

...Любомира и прежде часто ходила в лес. Умения свои хотела ей знахарка передать, а девка и не прочь была. Любила она травы и цветы, бывает, наберет охапку, за ней-то и девицы самой не видать, – тоненькая, как берёзка юная, – да кружится по полю, аж взлетит, кажется.

А теперь и вовсе стала в лесу пропадать.

Да всё время и встречала его. Сама себя не понимала – не то хочет видеть, не то чурается. Не то силится разглядеть парня среди деревьев, не мелькнёт ли, не появится? Не то скорее цветов нарвёт, трав насобирает, да домой бежать без оглядки. Не знала прежде Любомира такого. Никто кроме него не нужен, никто... По ночам же снился, в ветре его голос чудился, звал за околицу выйти да на небо лунное поглядеть. Не знала, не ведала – как это, когда постоянно видеть кого-то хочется. Только в эти глаза глядеть да не наглядеться. Только этот голос слышать – и не важно, что за слова произносит он, то ли про птиц да зверей рассказывает, то ли про страны дальние, неведомые... Вспомнила, где видела. Он её и спас, когда чуть не утопла дитём-то.

Каждый раз встречал в лесу Любомиру парень незнакомый. А вскоре дорогим стал, родненьким – словно всю жизнь только его и знала, будто давным-давно вместе, да росли с младенчества рядышком.

Молчала Любомира. Ничего о своих мыслях ему не рассказывала. Изнывала только – люба она ему, или нет? Про Василя думать забыла, про жениха своего.

И тот, кто любимым стал, да единственным, тоже молчал.

Только веточки с пути да в сторону убирал, если по девичьему лицу милому задеть могли, да в косах запутаться. На тропинке, где только одному пройти можно было, близко-близко шёл, аж замирало сердце у Любомирушки. А когда зацепилась носком за корень дерева, под локоть подхватил. Удержал – не упала. Только в глаза заглянул – близко так.

Смелая Любомира чуть чувств не лишилась.

Не боялась она его. Не причинит вреда – точно знала. Не такой, не злой. Да только с ним рядом ноги подкашивались, не слушались, да сердце из груди выпрыгивало.

А он травы помогал отыскивать нужные, охапками цветы рвал – полевые да неведомо-болотные цветы приносил, те, что на вид невзрачны, но сердцу дороже самых ярких, самых красивых. Только не брала их домой Любомира. Как объяснит, откуда? Сама не нарвёшь...

Лето к середине катилось.

А потом в озере один дурак из деревни утоп. Пьян был, да только переполошился народ-то. Мол, и за нас уже взялись русалки, говорят. Озорничает нечисть, куражится, вон, на Потапа позарилась. Мужики кто посмелее к озеру ходили – чудом вернулись. Видали, говорят, русалок-то. Да только это не самое страшное было. В лесу охотники заплутали. А когда воротились, сказывали, будто тьма в лесу поселилась. Мол, слышали да такое видели, едва ума не лишились. А что именно – так и не поведали. Начинали говорить – как за язык кто держал. Ни слова не вымолвить.

Неспокойно стало на душе у Любомиры. Долго, ой, долго никого русалки не трогали... А в лес теперь как ходить?

Что за тьма там? Страшно. За себя, за него – страшно. Да только ноженьки сами за околицу несут. Ой, плачет сердечко, птичкой в груди бьётся, наружу просится – так бы и выпустила, пусть летит к нему. А ведь она не то что какого он роду-племени, даже имени его не знает.

А вдруг... Неужели её любый и есть тьма, поселившаяся в лесу? То, что не простой человек, давно поняла. В деревне ни разу не объявился, дальше поля носа не кажет. Но все равно каждый день бежала в лес, с милым свидеться, а жених её, Василь, становился всё мрачнее день ото дня – понимал, что сердцем не с ним его суженая, в облаках витает его наречённая.

* * *

– Кто ты, скажи мне? – спрашивала Любомира, голову положив любимому на колени, а он гладил её по волосам, пропуская сквозь бледные пальцы тяжёлые пшеничные пряди. И не отвечал.

У той, у дальней стороны озера русалки друг друга под воду волокли, резвились. На них поглядывали – да только не видела этого Любомира. Ничего вокруг не видела.

– Кто ты, скажи, успокой моё сердце, – домой собираясь да не в силах уйти, то прислонившись к берёзе, то обнимая ствол белый, умоляла она, глядя в глаза ему, в душу саму проникнуть пытаясь.

Не видела ничего в глубине. Темно там. Словно и не было у него души-то. Иль прятал хорошо?..

– Кто ты, скажи? – не отвечал. Смотрел, а в глазах огоньки вспыхивали, зелёные да серебристые. Да не отвечал.

Спрашивала Любомира. Почти каждый день спрашивала, зная, что нет ответа. Да и не надобен он ей был! Кем бы ни был – ей-то все равно. Кем бы ни оказался – такого любила, чужого и родного, непонятного, нездешнего...

Ой да только неспокойно было на душе у неё.

Всё лето Любомира в лес ходила чаще обычного. Каждый день убегала, мол, та трава знахарке надобна, иная... С каждым днём всё сильнее ныло у девицы в груди, спать не могла, есть не могла. Маялась.

– А не заболела ли ты, доченька? – спрашивала мать. – Неужто перед свадьбой так себя изводишь?

Извелась Любомира. Совсем извелась. Да только не свадьбой.

Всё внимательнее смотрела на дочку Марьяна.

Всё чаще бросала на Любомиру знахарка тяжелый взгляд из-под густых бровей, на тощей груди тёплый платок поправляя.

Всё мрачнее становился Василь.

...Да беда, как водится, не одна ходит. Снова в деревне человек пропал. На этот раз баба в озере утопла. Слыхали, вроде разговаривала с кем-то ночью. А наутро к озеру и отправилась. Да не вернулась.

А за Любомирой Стася следила. Ой, бедовая девка была, ой, бедовая! Невысокая да неказистая: лицом не вышла, да хитрая и злая. За Василём давно увивалась. Уж больно хорош был – серьёзный, работящий. Жаль только, никого кроме Любомиры не замечал. Вот уж свет клином сошёлся на этой ведьмарке-то черноглазой!

Шарахался от Стаси Василь. На кой ему такая, которая всех мужиков деревенских через себя пропустила? Ну и что, что на Купалу и он не удержался, получила, что хотела, приставучая. Чай, не обещал ничего. Другое дело – Любомира. Гордая, неприступная. Нецелованная. Хорошая жена будет.

Да только люб Стаське был Василь, и Марьяниной дочери завидовала она чёрной завистью. Всё у той получалось лучше – и рушники ткать, и вышивать, и хлеба напечь, и песню спеть. И жених – самый видный на селе парень! И стать Любомире дана, и коса цвета спелой пшеницы! У неё-то, у Стаси, три волосины тусклые, да и те кудрявятся, мелким бесом вьются. Как ни мыла волосы она отваром трав, какие бы снадобья не втирала, как ни старалась – никак не могла добиться оттенка той ромашковой золотинки, что у Любомиры от природы был. Вот не повезло, так не повезло. За что такое счастье одному человеку? Она, Стася, ведь лучше! Просто невезучая.

Но Василя твёрдо решила отбить. Она ему пара, а не Любомирка, дура набитая!

Вот раз за той и увязалась, следом да в лес. Страшно, а всё равно пошла.

Шла Стася тихо-тихо, так, чтоб ни травинки не смять, чтоб ни одна веточка не хрустнула. Так и добрела до озера.

Ах, Любомирка, ах, недотрога! С мужиком по лесу таскается! А хлопец видный, да только не нашенский какой-то. Нечеловечье в нем что-то.

Вдруг показалось, что заметил её парень Любомиркин. Как-то странно в ту сторону глянул, где Стася схоронилась.

– Ох ты ж, нечистый, – пробормотала она да сделала, не глядя, несколько шагов в сторону. Оступилась, упала с обрыва в светлое, как стекло, озеро. Вода замутилась, забурлила, почернела, не успела девка глазом моргнуть, как со всех сторон к ней потянулись тела длинные, гибкие. Бледные руки схватили за плечи, за волосы, за ноги да на дно потянули. Чудом вырвалась, вынырнула на поверхность и заорала что было силы.

– Кто?! Кто там? – испугалась Любомира.

Парень на ноги подхватился, на озеро посмотрел. Мрачнее неба грозового стал.

– Спаси, – зашептала Любомира. – Тонет же!

Стоит ее любый, не шевелится.

За руки его схватила, в глаза заглядывает.

– Ну спаси же!!! Нет? Я сама! – и к озеру рванула.

Догнал, схватил в охапку, держит. Не пускает. Только два сердца рядом колотятся, шальные.

– Русалкина добыча уже. Не отнимешь, Любомирушка!

А со стороны озера плеск отчаянный слышится.

– Спаси же, – умоляла Любомира. – Можешь же! Не знаю, почему – верю, можешь!

Вздохнул парень горько. Отпустил девицу, как зверь перед прыжком присобрался, зашипел по-змеиному – отпрянула Любомира, испугалась не на шутку, а её возлюбленный вдруг стал облик менять. В змея обратился, не в простого, а о четырёх лапах, да с крыльями огромными, серебристыми, зарычал утробно. Сделал пару мощных взмахов, над озером взлетел. И нырнул, крылья сложив. Даже с берега видела Любомира, как сильнее забурлила вода, совсем почернела, слышала звуки, доносящиеся из толщи озера, крики нечеловеческие, и вдруг всё стихло. Вода успокоилась, посветлела.

Вынырнул змей. К берегу поплыл, в пасти девицу держит.

– Стаська, – только и прошептала Любомира. На змея глянула – чуть наземь не грохнулась.

Ни жива ни мертва стояла, а глаз отвести не могла. Страшен был змей, ой, страшен! Голову огромную рожки небольшие венчали, тёмные крылья сильные, покрытая чешуёй кожа мокрая блестела и переливалась. Лапы – когтистые, мерзкие лапы. Да очи сверкают сталью, зеленью. А когда на Любомиру посмотрел – сердце зашлось, да не от страха на этот раз. Глаза хоть и змеиные, да все равно – его глаза! Да что ж она! Это ж он, её ненаглядный. Пусть змей, пусть – но это же он, он! Ещё и Стасю спас.

Но ведь он же – тьма... это он людей губит... про него говорили охотники? Похолодела девица, словно обручами железными сердце сковало. Что делать – не знает, не ведает.

А змей отвернулся, вздохнул горестно, как человек совсем, на землю девку спасённую положил. Бережно опустил, стоит – не шелохнётся, с кожистых крыльев вода стекает.

Стася очнулась, закашлялась, всё болит как! А змея увидала да застонала, глаза прикрыла в ужасе. А когда снова открыла, перед ней уже парень стоял. Красивый очень. Любомиркин любовничек! Может, и не великого ума была Стася-то, да тут всё поняла. Хоть чуть не утопла, а мысли в нужном направлении потекли. Сразу про боль в груди да про Василя позабыла. Зачем ей парень деревенский, когда тут змей живой, чародей-колдун! Он-то даст ей и силу, и красоту, и власть! Перестанут смеяться над доступной девкой, всем покажет, кто она, когда змеиной королевой станет!

Тихо лежала Стаська, полумёртвой притворилась. О чём говорят пыталась подслушать.

– Вот почему ты имя мне свое не называл... – едва шевеля побелевшими губами, произнесла Любомира.

– Нет у меня имени. Змей я.

– Так значит, это ты нечисть, которую боятся? Значит, это ты... И в озеро тоже ты завлекаешь? А говорил, что не обидишь. Что вреда никому не причинишь. Я поверила. Как могла – поверить тебе, отродью змеиному?!

– Не врал я, любушка! Не говорил только что змей я. Напугать боялся.

Змей шагнул было к девушке, обнять хотел – отпрянула она. В глазах её такой ужас увидал, что руки опустил.

– Не подходи. Не подходи ко мне, – а саму трясёт, словно это она в озере побывала.

– Всё не так! Погоди! Не я зло...

– Верила, – прошептала Любомира. – Отца-мать оставить хотела. Всё ради тебя, всё...

Слезы потекли по щекам, несколько шагов назад сделала, развернулась круто и понеслась прочь, не разбирая дороги.

Змей Любомире вслед смотрел, пока та с глаз не скрылась. Хотел за ней броситься, да не посмел. Оглянувшись на лежащую рядом Стасю, сплюнул с досады. Обернулся тварью крылатой и, подхватив девку когтями, отнёс да на дороге оставил. Не знал, что Стаська давно очнулась.

А та, как только крыльев шум затих, подхватилась – как раз кто-то из деревенских мимо ехал. На беду успел углядеть змея вдали. Уж как ни уговаривала того Стаська молчать, мол, померещилось! Ни в какую. Ты, говорит, слова мои подтвердишь, а то не поверят.

В деревне мужик, от страха трясясь, каждому встречному рассказывал, что змея видел крылатого. Смеялись все, говорили, пьян, мол. Нет, не пьян! Рубаху на себе рвал:

– Правду говорю! Ну скажи хоть ты, – на Стасю кивал.

– Привиделось всё тебе, – отвечала девка. А сама только о змее и думает. Ой, как хорош, ой как быть с ним хочется! Аж внутри все пламенеет, неймётся совсем.

Да только у одного из охотников язык наконец развязался. Подтвердил мужичок, что тоже змея в лесу видал. Крылатого да четырехлапого.

Как утро занялось, пошла Стася по лесу шастать, в надежде змея повстречать.

Сколько ходила – день искала, два, семь дней подряд бродила, высматривала, – нету никого! Как сквозь землю провалился, ирод проклятый. Не было сил ждать, не было сил терпеть! Вот сейчас, сразу хотела она получить парня Любомиркиного. Хоть и не парень он был вовсе-то. Потому ещё желаннее.

Тем временем в озере ещё один мужик утоп.

А Любомира дома сидит, на свет белый не показывается. Почернела с тоски да с горя, с лица сошла. Да по ночам снова за околицу хаживать стала.

Вот Стаська и подслушала разговор ночной.

Ветром змей оборачивался, вился вокруг девицы. Прийти звал, поговорить. Тут, мол, не с руки – вдруг кто увидит, выйдет... А там – тихо и спокойно, в лесу-то, никто не помешает. Мол, объясниться надо. Говорил, что дороже Любомиры для него никого нету, ну а то что змей он – так не виноват же, уродился таким. И тогда, давненечко, случайно у озера оказался, когда тонула Любомира, да и остался в этих местах жить. А русалки сами появились, эта нечисть ни у кого не спрашивает, заводится, где вздумается, он же наоборот – ярость их сдерживает, кабы не он, они в деревню давно бы пришли да съели всех заживо.

Хотела верить Любомира – и не верила, да отвечала:

– Не пойду, уйди, сгинь! Не приходи больше. И место наше тайное забудь, где встречались мы, то, что от озера недалеко, как я забыла, так и ты забудь, змеюка окаянный!

Стася змеевых слов не слыхала, потому как ни слышать, ни видеть его не могла. А вот Любомирины слова про место про заповедное запомнила.

Прогоняла Любомира змея любимого, а у самой сердце на кусочки разрывалось: так бы и кинулась к нему, показаться попросила, так бы и пошла за ним, куда глаза глядят.

– Не приходи больше. Не люб ты мне!!! – выкрикнула, а в горле перехватило, слова застряли – словно ножи острые, ни сказать больше ничего, ни звука не выдавить.

Еле прошептала:

– Не приходи.

Да только значило это: придешь ещё раз – всё брошу да с тобой уйду.

Ушёл змей. Но на место заповедное всё равно приходил, то, что с озером рядом. Каждый день приходил, всё надеялся, что Любомира появится.

– Зме-е-ей, – как-то голос сладкий послышался. – Подойди, господин наш.

Хмурясь, подошел змей к берегу.

– Чего тебе, окаянная?

Вперед выплыла да к самому берегу подобралась русалка, видать, главная в стае. Чуть крупнее, и волосы зеленее, и кожа белее, да и покрасивее. Остальные поодаль держались, хвостами в воде нетерпеливо поводя, да глаза поднять боялись.

– Голодны мы, хозяин. Разреши мяском да душенькой попотчеваться!

– Велел не трогать. Хоть и не хозяин я вам. Не троньте, сказал, не то!..

– А они ж сами приходят, – облизнувшись острым чёрным язычком, ухмыльнулась русалка. – Те, кому белый свет не мил или совсем на земле делать уж нечего больше. Мы только зовём. Если слышат – приходят. Путников неудалых тоже забираем, что ж мы от свежего мясца да от душеньки откажемся?

– Твари злобные, – в сердцах плюнул змей, да прямо в воду с русалкой рядом.

Зашипела девка озёрная, оскалилась:

– Всё по человечччке сохххнешшшь!..

– Тебе ли дело? – рявкнул змей, а глаза огнем стальным сверкают, прожечь насквозь хотят. Так и кажется – задымится сейчас мокрая девица с рыбьим хвостом: огонь да вода в битве сошлись.

– Зачем тебе человеческая, возьми из нас любую – смотри, одна другой краше. Да и жить тебе с нами полегче будет. Мы ж для тебя всё сделаем. Хочешь – утопим, убьём, на кусочки разорвём. Хочешь – заживо съедим...

Руки тонкие протянула, за сапог ухватилась. Брезгливо так глянул на неё змей, ногу из цепких ручонок высвобождая.

– Я сказал – не трогать никого!.. И так уже ослушались! Из этой деревни никого не дам больше!

– А уж как ублажить сможем... Ни одной человечьей девке такое не суметь...

– Ишь, разошлась, дрянь озёрная! Вон, – в сердцах ногой оттолкнул.

– На себя посмотри, – огрызнулась русалка. – Думаешь, змеиное твое нутро за красотой человечьей не видать?

Совсем разозлился змей. Перекинулся, тварью крылатой обратился. Зло рычит, на русалку наступает. Глаза огнём стальным пылают.

– Не боюсь я тебя, – говорит нечисть озёрная. А у самой страх в глазах плещется. Не выдержала взгляда змеиного, развернулась круто, лишь хвостом ударила сильно да водой змея обдала. Уплыла да товарок с собой позвала. На дно ушли, обиженные да голодные.

А Стася всё думу думала, как к змею подобраться. Ничего другого не пришло в голову, как самой Любомирой прикинуться. Пошла к знахарке, в ноги повалилась.

– Сделай меня Любомирой хоть на один день! Хоть на час, сделай!

– Что дашь взамен? – без обиняков спросила та.

– А не знаю... Что обычно дают?

– Кто что. Каждый по разному.

– Всё отдам! – горячо отвечала.

– Так уж всё, – недобро усмехнулась травница-колдунья. – А впрочем... стребую с тебя должок, как срок придёт.

– Согласна!

– Только крови мне своей дашь. Но помни – что кровью начато, то на крови и закончится. Согласна?

На всё согласна была Стася. На всё! Ой только не думала и не ведала, что такой силой знахарка обладает. Знамо дело, чего боялись её да стороной хату обходили, не трогали. Выпила зелье гадкое Стаська и вмиг в Любомиру обратилась.

Волосы стали гуще и тяжелой косой за спину опустились. Талия – стройнее, сарафан повис мешком. Ведьма протянула ей мутное зеркало: глянула в него девка и засмеялась. Любомира на неё смотрела, красивая, как всегда, только глаза светились иначе. Злом светились да завистью.

Змей на том же месте ждал, на тайном месте у озера. Ждал, как и каждый день до этого, нервно веточку ломая, когда показалась перед ним Стася-Любомира. Обезумел от радости, в охапку сгрёб:

– Пришла моя любушка...

Да в губы нежные поцеловал.

А Любомира сама бежала к змею ненаглядному. Не выдержало разлуки сердце девичье, безразлично, кто он – змей ли, человек, лишь бы рядом был. Лишь бы в губы целовал да руки её не отпускал. Лишь бы...

Хрустнула ветка под ногой, охнула девица.

На месте, только двоим им и ведомом, обнимал да целовал змей другую.

С криком горестным кинулась прочь Любомира.

Очнулся змей, от себя оторвал морок колдовской, в глаза посмотрел – зарычал глухо, отшвырнул от себя девку, словно змею ядовитую. За ненаглядной за своей сломя голову кинулся. От горя в змея крылатого обратиться забыл. Не догнал любимую.

Стася же в себя превратилась – не выдержало колдовство силы любви настоящей.

– Отомщу, – выплюнула девка. – Пожалеешь, отродье змеиное!

Любомира к жениху примчалась, да чуть в ноги ему не кинулась.

Подхватил её Василь, к груди прижал.

– Спаси меня, спаси – зашептала она. – Женись на мне.

Ничего не сказал Василь. Брови нахмурил, да тулуп с гвоздя снял, Любомиру укутал – трясло бедную, как в лихорадке. Да назавтра свадьбу велел поторопить.

* * *

Вот и всё. Теперь она мужняя жена. Как во сне всё было, ничегошеньки Любомира не помнила. Только сейчас очнулась: вот к ней муж войдёт, и станет она навсегда к нему привязана. Поплохело ей. Василь-то себе за столом свадебным ни в чём не отказывал, ох, пил за жену молодую, ох, пил!.. Не люб ей был Василь... Ой не люб. Зелёные с серебром глаза мерещились.

Пришел Василь в спальню к жене своей да, как был, в одежде на постель и повалился. Пьяный, по-хозяйски к себе рукой притянул да и захрапел. Тихо-тихо лежала Любомира, тише озера поутру, пошевелиться боялась да всю ночь не спала. Разбудить ненароком мужа опасалась. Все думы передумала, чуть глаза не выплакала слезами беззвучными. А как светать начало, высвободилась осторожно. Василь только на другой бок поворотился. Выскользнула и, как была босая, в рубашке в одной, в лес понеслась.

Ошиблась она. Ошиблась!.. Единственного, кто дороже отца-матери, рода-племени, единственного потеряла. Себя нелюбимому отдала... Зачем? Что наделала-то?..

На опушке остановилась Любомира. Ещё шаг – назад не вернуться. А вдруг не люба она больше, вдруг не нужна милому своему?.. Оглянулась на деревню – всё там оставляет, всё... мать, отца... ох, и ладно!..

Да и сомкнулись за ней деревья высокие.

Над деревней солнышко красное встаёт, а в лесу сыро, холодно, темно. Страшно. Тихо – ни человек не вздохнёт, ни зверь не пробежит, ни птица не цвиркнет. Да и петухам пора бы уже проснуться – недалеко ж ещё убежала, слышно было бы...

Да вдруг завыло что-то, заплакало. Заухало, засмеялось злобно, забормотало не по-нашенски. Ой да жуткие тени за деревьями, ой страсти мерещатся!.. Ещё больше напугалась девица, ещё быстрее побежала Любомирушка. Вот и место заповедное, от озера недалече. Да только нет никого. Не ждут её больше. Неужели не ждут?

– Я пришла. Пришла... – на землю без сил опускаясь, прошептала Любомира, а голоса крикнуть не было. Кто он, человек ли, змей, тварь ли всеми проклятая – всё равно ей было. – Я пришла... Выйди, покажись...

Как всегда, незаметно появился – словно деревья расступились. Подхватилась, к своему ненаглядному на шею бросилась, всем телом прижалась:

– Твоя, твоя, – пересохшими губами шептала, лицо поцелуями покрывала, к любимым губам неумело своими прижималась. – Поздно, но пришла... Забери меня. Куда хочешь – забери, с собой забери, насовсем забери...

От змея пахло квасом и мёдом, и дымом, и чуть-чуть сырой землицей, да ещё чем-то острым, пряным. А губы на вкус были как земляника лесная. Зарывшись руками в волосы смоляные, целовалась среди леса красна девица со змеем, а неподалеку, в Чёрном озере, плескались, шептали-перешёптывались да играли русалки.

С тех пор Любомиру и не видал никто.

Мрачнее тучи ходил Василь. Пить начал. К Марьяне да Трофиму заявился, грозился хату поджечь. Думал, они дочку спрятали. Так не добился ничего – Марьяна сама от горя почернела. Оно ж заметно было.

А Стася маялась-маялась, проклиная Любомиру исчезнувшую, да решила снова за Василём приударить. Второй раз к травнице пошла. Случай улучила да поднесла парню чашу вина пьяную с зельем намешанную, что знахарка из её крови приготовила.

Не успело ещё солнце закатиться, как получила Стаська что хотела. Только не так, как мечталось.

Побил после Василь её крепко.

Но от себя не отпустил – в хату привёл, хоть и не женился. Так и жили. Поколачивал часто, переменился совсем. Недобрым стал, да и пил всё время. Не было счастья Стаське с Василём, да и быть не могло, коли оно на крови да на привороте замешано. Стася опять по мужикам ходить начала, утешения искать. Василь прознал про это да так научил бабу уму-разуму, так отходил – долго отлёживалась. Как полегчало – к знахарке снова побежала.

Та только посмеялась недобро.

– Предупреждала же, – говорит, – предупреждала, добром не кончится. Что, отворожить хочешь?

– Нет, – стиснув зубы, отвечала Стася. – Любомире отомстить. Знаю, живет она где-то со змеем со своим, милуется!

– Не виновата она в твоих бедах, – знахарка отвечала. – А про змея ты, девка, молчала бы – мой тебе совет.

– Она одна во всём виновата, виновата, что змей мне не достался. А Василь меня со свету сживает! Жизни нету! Убить хочу змея её.

– Ну как знаешь. Но помнишь? Что кровью начнется, то ею и закончится.

– Боишься никак? – усмехнулась Стася.

– Нет, не боюсь, – покачала головой старая ведьма. – Давно на этом свете живу. Мне и помирать-то скоро. Так что дашь?

– Что хочешь бери! Крови надо? Всю забери! – горячо отвечала Стаська.

– Нет, твоей не надо. Твоя не поможет. Ты через шесть месяцев приходи. Там и поглядим.

Разозлилась Стася, вылетела из избы. Шесть месяцев ждать?! Да потом поняла, что ребёночка ждёт. Не от Василя только... Ох, смертным боем лупил её мужик. Понял, что не его дитя носит под сердцем Стаська-то. Не выдержала та, за жизнь за свою испугалась да и рассказала Василю всё про змея-то. Не поверил он поначалу, снова дуру-бабу отлупил. А потом засомневался. Вдвоём к знахарке отправились, она-то и показала им в зеркале зачарованном хоромы змеевы. И Любомиру, со своим ненаглядным милующуюся.

Словно бес какой в Василя вселился. Ночь пил, день пил, ещё ночь пил, а наутро к Стаське пришёл, говорит – знаю, мол, отомстить хочешь. И я хочу. За жизни наши неудалые –  да и змея выловить надо, нечего ему всю округу тиранить.

В озере-то снова баба утопилась.

Шесть месяцев пролетели, как один день. Тяжко было Стасе, совсем тяжко дитя носить. Отправилась она к знахарке в назначенный срок и родила ребеночка недоношенного, да помер он. А из его кости да крови лезвие ведьма для ножа сделала – заговорила, что крепче стали оно стало. Стасе в руку вложила и сказала:

– Вот этим змея ты и убьёшь. Только этот нож, ненавистью закаленный, шкуру его проткнёт да в самое сердце вонзится. Если силы у тебя будут.

– Будут, – отвечала Стася да смехом безумным засмеялась. 

А Любомира и верно, жила да не тужила со змеем своим. Была у него под землёй хата – не хата, дом – не дом, дворец – не дворец, но хоромы богатые. Любил девицу змей, на руках носил, насмотреться не мог. Любушкой своей да Любомирушкой называл, от всего ограждал. Да и она не могла наглядеться на милого своего да на родненького. Больше жизни любила. Не жалела, что деревню покинула.

Только по матери скучала.

Порой улетал змей да наказывал – не ходи в деревню. Придумаем, как с матушкой тебе свидеться.

Не выдержала однажды Любамира, заскучала одна да к матери с отцом и отправилась. Хоть одним глазком на родных посмотреть!

Тут-то и поймал её Василь, косу на кулак намотал да в деревню волоком поволок.

Вся деревня собралась: ох и охота было посмотреть на жену змееву! Вот кто во всех бедах-то виноват! Теперь только самого змея изловить да убить тварь поганую! Глядишь, и русалки перестанут деревенских донимать, к себе зазывать, глядишь, успокоится озеро-то.

Да только и не в русалках дело было, а в том, что Стася, как безумная, – глаза очумелые, в уголках губ пена застыла, – по хатам бегала, везде про Любомиру рассказывала – что от той все беды. Где скотина захворала или где кормилец ногу сломал да теперь недвижим лежит – всё, всё это Любомирка со змеем со своим наколдовали!

Озверели деревенские. Разорвать на части хотели Любомиру, да заступилась за неё та же Стаська – не трожьте, говорит. Змей-то её проклятый сам к нам придёт, бабу свою вызволять! Чай, в лесу он хозяин, а тут мы его встретим!

Совсем Стася облик человеческий потеряла, сама на русалку похожа стала, зубы скалит, страшная. Как ведьма прямо.

Привязали Любомиру к дереву посреди деревни-то, да так и оставили.

Стася веревку принесла, сама узлы проверяла, крепки ли, да еще и в лицо пленнице плюнула.

Губы запёкшиеся с трудом разомкнув, прошептала девица:

– За что, Стасенька? Никому мы зла не делаем. А он же от русалок вас бережёт, только он их и сдерживает. И тебя спас... Что же ты делаешь, за что губишь нас...

– Спас?! – взвыла Стася. – Надругаться надо мной хотел, чести девичьей лишить, а ты, ты – ведьма, ведьма, ведьма!..

Сказала – и сама поверила, от злости да ненависти уж и забыла, как дело было-то.

Плакали отец и мать, в ногах валялись, дочку отпустить просили. А как ночь пришла, освободить хотели. Там их и поймали, в хате заперли. Двери-окна заколотили, да нечаянно кто-то огонь обронил. Вот и занялась хата Марьянина да Трофимова, прямо на глазах у дочери и занялась.

Нечеловечески закричала Любомира, в путах забилась, как бесноватая.

– Ма-а-атушка!!! Ба-а-атенька!..

– Вот! Вот, смотрите! Говорила я, ведьма она! Ишь, как выкручивается! – совсем Стася умом тронулась.

А Василь вдруг посмотрел на Любомиру, на дом Трофима да Марьяны, приворотное зелье свои чары и потеряло. И в голове прояснилось – что ж он делает то?!

В хате горящей уже и вопли стихли. Ринулся Василь голыми руками поленья откидывать, завыл дико, руки обжёгши. Снова кинулся, да оттащили его мужики от пожарища...

Белым-бела стояла Любомира, пустыми и уже сухими глазами на дом пылающий смотрела.

А тут и крылья огромные захлопали.

Прилетел змей, перед Любомирой приземлился, пасть страшную оскалил.

Мужики только того и ждали, на змея пошли – да не брали шкуру толстую ни заточенные колья, ни ножи, ни топоры. Ничего не брало.

Огрызался, змей, рычал, пугал, да ни одного деревенского не поранил – отпихивал, отталкивал, да не трогал, не увечил. Сами друг друга покалечили-поранились, гурьбой на тварь окаянную набрасываясь. А от вида да крови запаха еще больше зверели.

Ни слова не проронила больше Любомира, к дереву привязанная, ни звука. С побоища глаз не сводила. Только слёзы потекли, на змея на своего глядя.

Василь же образумить хотел мужиков-то, да сам пострадал, сильно ему досталось. А когда очнулся, к бывшей невесте подполз да отвязал её, освободил несчастную. Шатаясь, двинулась Любомира прямо к змею. Позвала, руки протянула. Обернулся он, на любушку на свою посмотрел.

Стася же нож заговоренный достала, да в этот момент в сердце змея и вонзила. Змей на Стаську удивленно взглянул, да на рану, из которой кровь чёрная рекой хлынула. А потом лапы когтистые к Любомире протянул и, ей в глаза глядя, на землю осел.

Страшно закричала Любомира да замертво и упала, разорвалось сердце девичье. Прямо на мёртвого змея на своего и рухнула, только руки скользнули по обе стороны от страшного тела, словно обнимая в последний раз любимого.

Тут и травница-знахарка появилась, на змея с Любомирой посмотрела, да на Стасю безумную:

– Не вышло у тебя, Стаська. Все одно они вместе останутся, хоть и не здесь. А тебе прощения нет. Как и мне за ворожбу мою. Да только нам обеим вовек не расплатиться, ни на этом свете, ни на том.

В этот миг шум послышался – никак ещё змей летит? Нет, это озеро из берегов вышло, да деревню захлестнуло. А с чёрными водами и девы озёрные явились.

Дико визжали русалки, на куски разрывая всех – и тех, кто участвовал в страшном деянии, и тех, кто невиновен был. Вой людской до самого неба поднимался. Стасю схватили девицы хвостатые, за космы поволокли, зубами острыми в тело грешное вгрызались, сжирая заживо. Пламя от дома Марьяны да Трофима на другие хаты перекинулось, а когда огонь с водой сошлись, зрелище невиданное открылось – горела вода и лилось ручьем пламя. Орали русалки, кричали, волю почуяв. Да только в вопле нечеловеческом тоска смертная слышалась – любили русалки змея-то, любили и мстили за него людям неразумным, которые сами заступника убили, а зло на свободу выпустили.

А от того, что с голоду слишком много мяса человечьего наелись, большая часть русалок тут и передохла.

...Рухнули дома в потоки чёрные. И водой покрылось всё.

А когда ушла вода, спала, ничего не осталось на этом месте. Ни хат, ни тел людских, ни змея мертвого с любимой своей. Всё огонь да вода забрали.

Один Василь уцелел. То ли потому что в содеянном раскаялся, то ли по какой другой причине – неведомо. Да только выбросило его волной на пригорок. Там и очнулся.

Говорят, через некоторое время в соседней деревне появился мужик седой с опаленной кожей да с глазами молодыми. А руки, как у старца древнего, трясутся. Страшные вещи рассказывал – про змеев, которые девиц человеческих в жёны берут, про русалок, что людей заживо сжирают, косточки обгладывают.

С тех самых пор Чёрное озеро люди стороной обходят. Воды там мутные, кровью пахнут. Говорят, водятся там ещё и русалки, да не беснуют сильно – плачут больше. Да так жалобно, что топиться хочется. В округе же ни птица гнезда не вьёт, ни зверьё не селится. Только лес стеной стоит.

А в полнолуние призраки возле озера бродят, на два голоса друг друга любым да любушкой называют. Ласково так, нежно. Милуются. И ветер ниоткуда поднимается.

Говорят, ежели случилось что, вопрос ли какой неразрешимый или беда большая приключилась, да что делать неведомо – то путь твой на Чёрное озеро лежит. Приходи да оставайся.

Коли выйдет к тебе парень черноволосый, у которого глаза сталью да зеленью отливают, быть тебе удачливому, все беды уйдут, напасти минуют. Всё обойдется да наладится.

Коли змей страшный, четырёхлапый да с крыльями серебристыми покажется – богатому быть, нужды не знать. Коли девица-красавица – счастье в любви ожидает, потомство здоровое, род твой продолжится, да радости прибудет.

Помогают змей да Любомира тем, кто с чистой душой на Чёрное озеро приходит. Как ведьма сказывала, не расстались они – по сей день вместе.

А уж коли Стаська безумная примерещится – значит грешный ты, чёрная душа твоя, как вода в том озере. Радуйся, если живым уйдешь, да зло, тобой совершенное, постарайся добрыми делами искупить. Ну, а коли ты совсем плохой человек – русалки утащат да заживо сожрут.

Так легенда сказывает.

Не верите? Отправляйтесь на Чёрное озеро. Сами узнаете...

1 Слово «любый», «любому» – ударение на первый слог. Люб, то есть. Любимый.

2 Здесь фигурирует именно змей, не дракон. Подтверждение существованию таких змеев, крылатых да четырехлапых, защитников людских – в фольклоре.