– Что вы видите на этой картинке, мистер Адамс?

Я злобно посмотрел на говорившую, но тут же подавил нахлынувшую вспышку ярости. Думаю, мне удалось сделать это достаточно быстро, так что мои эмоции вряд ли успели заметить.

Сколько раз просил их не использовать мою земную фамилию – все без толку! Мне и без этого тяжело и плохо. Я не могу быть самим собой. День ото дня я должен притворяться, играть эту глупую роль, чтобы врачи решили, что я «нормальный». Я совершенно нормален! Я просто хочу быть тем, кто я есть. Помогите…

Передо мной снова держат прямоугольный лист бумаги с бесформенным пятном. Меня спрашивают, на какое животное похожа эта клякса. Мне нужно время, хотя бы немного времени, чтобы подумать над ответом. Но думать нельзя, я должен отвечать сразу же, первое, что приходит на ум. Я размышляю лишь несколько секунд, затем отвечаю, что это слон.

– Хорошо, мистер Адамс, – удовлетворенно кивает головой эта женщина, доктор Миллер. Меня аж передергивает от ее «Адамс», но я по-прежнему держусь. – А здесь?

Очередная клякса. Ничего нового. Мы проходили это уже много раз. Но я должен говорить то, что они хотят услышать. Главное, держать себя в руках. Если я сорвусь снова, не выдержу этого отупляющего допроса, она просто позовет санитаров. Воспоминания, такие яркие, почти ощутимые, заставляют меня вздрагивать как от настоящего тока, проходящего по моему телу. Нет уж, я не должен допустить повторения этого кошмара.

– Цветок, – уже почти не задумываясь, отвечаю я, – к которому летит бабочка.

Доктор Миллер снова одобрительно кивает. Показывает еще несколько картинок. Я отвечаю довольно быстро: «собака» или «играющая девочка». Надо говорить нейтральные, «нормальные» вещи. Тогда они поверят мне, и я смогу выбраться отсюда. Я наконец-то смогу подать сигнал о помощи. Эти серые кирпичные стены не пропускают моих сигналов, но там снаружи я точно смогу его подать. Его услышат и за мной тотчас прилетят. Меня обязательно спасут. И я вернусь к своим, навсегда.

Следующее задание было сложнее. Я наивно думал, что все закончится на выявлении форм земной жизни из клякс. Но нет. Они коварно подсунули мне еще один тест. Хотят меня запутать, подловить хоть в чем-нибудь. Теперь мне называют слова. Я не должен записывать их, я должен зарисовать их картинкой. Слов было много, я даже устал, стараясь припомнить землянские объекты, которым соответствуют их значения. Затем меня попросили озвучить слова по порядку, опираясь на то, что я нарисовал. Когда я протянул лист доктору Миллер, она посмотрела, кажется, разочарованно. Но вслух сказала лишь:

– Неплохо, мистер Адамс, вы отлично сегодня поработали. А теперь ступайте, вас проводят в палату. Примите лекарства и отправляйтесь обедать. – Она сделала паузу и строго добавила: – Обязательно примите лекарства. Вы же не хотите, чтобы было как в прошлый раз?

Я не хотел. Очень не хотел. Поэтому кивнул и вышел из кабинета. Тяжелые думы сопровождали меня по дороге к моей маленькой камере. Я бы назвал ее пыточной. Там ко мне приходят самые скверные из мыслей, и беспрестанно терзают меня, будто кровожадные марсианские твари. На моей планете, слава богам, таких ужасов не было. Как же я хочу вернуться домой…

В палате кроме меня обитает Джо. На самом деле его зовут не так, но никто не знает его настоящего имени, поэтому все называют его просто Джо. Джо – мой единственный друг среди землян. Он почти не разговаривает, зато очень хорошо умеет слушать. Собственно говоря, большую часть времени он сидит, совершенно не двигаясь, и смотрит в стену. Всегда послушно выполняет их указания, когда ему говорят что-то сделать. Встает и идет есть, когда приходит время обеда. Молча выпивает лекарства, когда их приносит медсестра. Безропотно идет на процедуры или беседы с доктором Миллер. У него обезображенное лицо, но он никогда не рассказывал почему. Думаю, это сделали злые люди. На этой планете вообще полно злых людей.

Этой ночью Джо снова стонал во сне. Ему частенько снятся беспокойные сны, но в этот раз стоны переросли в крики. Я даже поднялся, чтобы разбудить его и вытащить из кошмаров. Если бы мои ментальные силы были при мне! О, я бы тогда просто проник в его сознание и уничтожил все плохое, что мешает спать моему другу! Но в этой дыре я совершенно беспомощен. Все, что я могу – это разбудить его.

Он проснулся от моего прикосновения. Задыхаясь и дрожа, сел на кровати, какое-то время пытался прийти в себя. Потом посмотрел в мою сторону. И тут его глаза наполнились беспредельным ужасом. Его взгляд был настолько безумен, что мне стало страшно. Я огляделся вокруг: кроме нас в палате больше никого не было. Я спросил Джо, как он себя чувствует, попытался его успокоить. Но друг меня будто не слышал и не видел. Джо продолжал смотреть на то, что обнаружил позади меня. От этого мне все больше становилось не по себе. А потом он заговорил.

– Убери… Убери это отсюда! – сначала тихо, а потом громче произнес он. И вдруг заорал так, что сбежались все медсестры и санитары. Джо бился в истерике, отмахиваясь от чего-то невидимого, а я стоял рядом и ничего не мог поделать. Сквозь его истошные вопли прорывались выкрики персонала: «На кровать его, держи крепче! Чего копаешься, живее, живее!». Моего друга вмиг скрутили, он обмяк и затих. Снова беспомощность вгрызлась в меня, будто черви-кровососы с Юпитера. Я словно в тумане развернулся и вышел из палаты в оставленную открытой дверь.

И только оказавшись в пустом коридоре, я понял – а ведь это шанс! Возможно, я все же смогу подать сигнал о помощи, если доберусь до улицы. Мне очень повезло, никто не встретился по пути. Все двери почему-то оказались незапертыми. Не важно, в тот момент все было совершенно не важно.

Впервые за долгое время я вышел наружу. Конечно, нас выпускали на прогулку, но внутренний дворик был не более чем частью этой тюрьмы. Что я мог сделать там под наблюдением этих извергов? Мои сторожа наверняка бы не посчитали «нормальным» то, что мне необходимо было сделать. Но теперь никто не помешает мне. К тому же, сейчас было идеальное время. Я видел звезды на ночном небе. Моя планета казалась такой близкой, что я поднял руки и притворился, будто трогаю ее. Так длилось несколько секунд, а затем я бросился бежать. Какая невероятная удача, ворота тоже были не заперты! Я бежал настолько быстро, насколько мог, прочь от места моего заточения.

Я не останавливался, пока ноги не подкосились, и тело не рухнуло на землю от усталости. Легкие разрывало болью, дышать было тяжело. Но это все казалось сущей ерундой по сравнению с тем, что мне удалось совершить.

Свобода – вот что действительно было важным в этот момент! Трава подо мной была сырая и приятно пахла. Я посмотрел в небо, снова протянул к нему руки. Как только дыхание восстановилось, я вдохнул побольше воздуха и запел. Я пел, и при этом старался не моргать, чтобы не пропустить появление корабля, когда звезды расступятся перед его великолепием, и мощный сине-фиолетовый луч разрежет темноту, чтобы вырвать меня из плена этой ужасной планеты.

Но корабль все не появлялся. Наверное, я пою недостаточно громко и меня не слышно, решил я. Я пел все громче и громче. В груди резануло болью, но я не прекратил. Мне никак нельзя упустить такую возможность. Может быть, это мой последний шанс улететь!

Послышались шаги, из тени окружавших меня деревьев показались фигуры. Чьи-то руки грубо схватили меня за плечи и поставили на ноги. На мгновение я обрадовался, решив, что это свои, но потом увидел на подошедшем халат санитара. К несчастью, шанс был упущен.

Грязно ругаясь, мужчина заломил мне руки за спину и поволок обратно в тюрьму, над воротами которой висела надпись: «Психиатрическая лечебница «Ортрео Арктадор». Ха, лечебница, как же… В лечебницах пациентам помогают выздороветь, а не мучают каждый день дурацкими тестами и ужасными пытками!

Но я еще не потерял надежду, я отчаянно пытался послать сигнал о помощи. Я не вырывался, не оказывал сопротивления, просто пел. Подошел второй санитар и велел мне заткнуться, а потом больно врезал прямо по лицу. Я упал, мир вокруг поплыл, стремительно теряя четкость очертаний. Я цеплялся, как мог, из последних сил старался не отвести взгляда от звезд. Последняя моя мысль была горькой. Она была о том, что меня предали, бросили тут одного. Кажется, меня вовсе не собираются забирать домой…

Разумеется, за свой поступок я жестоко поплатился, они наказали меня. Я был бы рад избавиться от воспоминаний об этом, но ссадины и синяки еще долго не давали мне забыть. И как только люди смеют называть себя разумной расой?! Они же в разы кровожаднее юпитерианских палачей!

Потом последовало несколько бесед с доктором Миллер, мои попытки доказать ей, что я просто испугался за своего друга, что действительно иду на поправку. Я просил их простить меня за такое поведение. Я пытался найти человеческое объяснение случившемуся. Я умолял отпустить. Но, судя по взгляду врача, она ни слову не поверила. «Боюсь, о выписке пока рано говорить, ваше лечение не окончено», – качая головой, неумолимо твердила доктор.

В свою палату я смог вернуться только спустя некоторое время. Но и там мне не стало легче. Оказалось, что пока я отсутствовал, Джо перевели в другую камеру. Это окончательно сломило меня. Джо не было, а новый сосед оказался невыносимо неприятным. Он без конца пытался разговорить меня, что-то спрашивал, трещал без умолку. Я даже не смотрел в его сторону, так как был занят: следовало о многом подумать, как следует осмыслить все последние события. Да и вообще, зачем мне заводить дружбу с новым человеком? Ведь он не Джо и никогда им не станет.

Сосед, как выяснилось, не унимался и по ночам: копошился, ворочался, всячески мешая спать. Несколько раз замечал его стоящим возле моей кровати. Он ничего не говорил, а лишь шумно и хрипло дышал в темноте. Я даже жаловался на это медсестрам, но те только улыбались и говорили на отвлеченные вещи. Через несколько дней мое терпение лопнуло, и я попросил перевести либо меня, либо его, в другую комнату. Хотелось бы жить вовсе без соседа, но одиночные палаты предназначались только для буйных больных.

Так называемая лечебница была небольшой и находилась, как говорили земляне, «у черта на куличках», что означало «очень далеко». Я обдумал эту мысль и счел это утешением для себя: должно быть, меня попросту не нашли, когда я сигналил. В конце концов, для нас это совершенно чужая планета и тут так просто заблудиться.

Этой ночью я плохо спал. Какое-то смутное предчувствие мучило меня, не давало расслабиться и погрузиться в небытие. Страшно чесался лоб и правый глаз, словно кто-то тыкал в него писчими перьями. Утром я проснулся в ужасном расположении духа. Очень некстати меня срочно вызвала к себе доктор Миллер. Меня сопроводили до ее кабинета грубияны-санитары – после того случая с «побегом» одному ходить мне не разрешали даже до туалета.

Доктор была не одна. В кресле напротив сидел представительный мужчина в солидном костюме. На вид гостю было около сорока пяти лет. Высокий лоб, аккуратная бородка «клином» и круглые очки – пожалуй, он был похож на какого-нибудь ученого мужа, представителя науки. Тем не менее незнакомец мне сразу не понравился. Даже захотелось развернуться и выйти прочь из кабинета. Понимая, насколько это было бы неразумно, я сдержался усилием воли.

– Мистер Адамс! – обратилась ко мне доктор. Меня, как всегда, передернуло от этого имени. – Я бы хотела серьезно поговорить с вами. Знакомьтесь, это мистер Фримэн¹. Он приехал в нашу клинику специально для того, чтобы пообщаться с вами.

– Очень приятно, мистер Адамс! – тот, кого назвали Фримэном, подскочил с места и, дружелюбно улыбаясь, протянул руку для приветствия. Мне совершенно не хотелось отвечать на этот жест взаимностью, но таковы были правила приличия этой планеты. Стараясь едва касаться, я вяло пожал его ладонь. – У меня для вас чудесная новость! Я приехал, чтобы вылечить вас.

– А я не болен, – спокойно ответил я, покосившись в сторону мадам Миллер. – Я думаю, тут имеет место некоторое недопонимание... В скором времени я с этим и сам разберусь, и все придет в норму. Спасибо вам за беспокойство.

Я старался говорить вежливо, но, похоже, мой тон создавал впечатление человека недружелюбного и не открытого для общения. Гостя это ни капли не смутило.

– Послушайте, мистер Адамс, – мягко и доверительно произнес Фримэн. – Мы все знаем, что это не совсем так. Мне известно, что вы считаете себя несколько, как бы это сказать, чужим. И я знаю, поверьте, знаю точно, что вы много раз просили о помощи.

От возмущения у меня задергался глаз. Да что этот человек вообще может знать о моих чувствах?!

– Так вот, – продолжал Фримэн, – может быть я как раз тот, кто действительно сможет вам помочь. Я сумею сделать так, что вы больше не будете чувствовать себя одиноким и брошенным. Не будете испытывать желания улететь с этой планеты.

Я посмотрел на доктора Миллер, как на предателя. Как эта серьезная умная женщина могла так поступить? Она говорила, что все наши разговоры останутся конфиденциальными. Ну-ну. Теперь этот совершенно незнакомый мне человек знает то, что ему не положено!

– И постепенно вы сможете вернуться к нормальной человеческой жизни, – не унимался козлобородый докторишка. – Мой метод работает, уверяю вас. Согласие ваших родственников на операцию уже получено…

Он продолжал говорить, но я больше не хотел слушать весь этот бред. Как и находиться здесь, в одном кабинете с этим пренеприятным типом и докторшей-предательницей. Я встал, обуреваемый желанием высказать все, что думаю о них и об их чудодейственном методе. Но вслух смог лишь сдержанно выдавить:

– Спасибо, доктор, как вас там... Фримен. Я не нуждаюсь в вашей помощи. Еще раз спасибо за ваше беспокойство. Я бы хотел вернуться в свою палату.

Внутри меня все кипело и бурлило, как в жерле вулкана. Едва держа себя в руках, я развернулся и двинулся в сторону двери. Но не успел я сделать и пары шагов, как оказался схвачен под руки вездесущими санитарами. На этом моменте я не выдержал. Я пришел в бешенство и стал вырываться и кричать. Мой разум, будто со стороны наблюдавший за бунтующим телом, понимал, насколько это бесполезно. Но мне было не остановиться. Не обращая на мое сопротивление ни малейшего внимания, санитары куда-то потащили меня по коридору.

– Отведите мистера Адамса в операционную, – раздалось мне вслед из кабинета.

Мой запал ярости быстро выгорел, а пара грубых ударов окончательно сломила волю к сопротивлению. Санитары приволокли меня в просторный кабинет и там бросили на хирургический стол. В помещении было полно народу – медсестры, врачи, какие-то люди в строгих костюмах. Все они столпились вокруг меня, переговариваясь и оживленно жестикулируя.

Что было нужно от меня всем этим людям? Моим единственным порывом было уйти прочь из этого места, убежать как можно дальше, скрыться от этих взглядов, спрятаться. Но меня не пускали, никто не слушал ни мои просьбы, ни мольбы, ни даже угрозы. В тот момент я осознал, что должно произойти нечто ужасное и непоправимое. Страх пронизал каждую клеточку моего тела. У меня остался последний шанс позвать на помощь, если мой сигнал не услышат сейчас же – потом будет слишком поздно…

Меня держали, не давая поднятья с медицинского стола или хотя бы пошевелиться. Тут в комнату вошел доктор Фримэн, облаченный в ослепительно белый хирургический халат, шапочку и маску. За ним шла доктор Миллер, она держала в руках лист бумаги. Все вокруг замолкли и посмотрели на них. А потом – снова на меня.

Я трясся от холода, но еще больше от страха. Люди зашептались между собой, не переставая пристально пялиться в мою сторону. Мне вдруг в голову пришла мысль, что они увидели мое истинное обличье. Они знают – подумал я. Они знают, кто я, они специально это все делают! Потому что поняли: я не такой как они, я чужак среди них!

         Доктор Миллер объявила на весь зал:

– Господа! Сейчас в нашей клинике пройдет демонстрация инновационного метода лечения психических заболеваний: трансорбитальной лейкотомии. Операцию проводит разработавший ее психиатр и наш уважаемый гость, доктор Уолтер Фримен.

Одна из медсестер крепко сжала мои запястья, чтобы я не мог поднять руки. Санитар ловко закрепил на моей голове кожаную полоску с электродами. Я понял, что сейчас будет, я уже не раз проходил через все это. В то же самое время доктор Фримен подошел к инструментам и принялся их перебирать. Я не видел его движений, все было гораздо хуже – я это слышал. Жуткий зловещий лязг бездушного металла о металл впивался в мой мозг ледяными иглами.

– Разработанный мною метод прост и эффективен. Процедура займет не более десяти минут, при этом позволит достичь быстрого выздоровления пациента, – комментировал при этом врач. – Итак, приступим.

– Джейкоб Адамс, 1924 года рождения, двадцать четыре года. Диагноз: шизофрения. Галлюцинаторно-параноидный синдром, – зачитала заключение доктор Миллер. – Поступил к нам 15 марта 1948 года. Вспышек агрессии до сегодняшнего дня не наблюдалось. Замкнут. Одна попытка суицида. Три попытки побега. Считает себя пришельцем, прибывшим на Землю из космоса.

Шушуканье стихло, вокруг повисла напряженная тишина. В этой тишине я слышал каждый звук. Голос Фримена, объясняющего свои действия публике, шорох его халата и его шаги по полу, покашливания из толпы, щелканье переключателей на электрошоковой машине. А еще – бешеный стук собственного сердца, свое прерывистое дыхание и шум прилившей крови в ушах. Я перестал молить их о пощаде и просить отпустить. Я снова принялся петь. Это моя последняя надежда, меня обязаны услышать, обязаны прилететь и спасти, вырвать из этого кошмара, иначе…

Рука санитара резким движением запихала что-то жесткое прямо в мой открытый рот. Я рефлекторно стиснул зубы, но было поздно – вместо пения теперь выходило лишь невнятное мычание. Я опоздал…

Вместе с осознанием этого в мою голову ударил разряд тока из кошмарной пыточной машины. Будто тончайшие стальные нити, пронизывающие мое тело насквозь, дернули одновременно, заставляя все жилы и мышцы скручиваться, а конечности ломаться, изгибаясь в причудливые гротескные позы. Через несколько секунд, показавшихся мне бесконечными, пытка прекратилась, и я бессильно обмяк в руках мучителей. Тело отказывалось подчиняться, мысли путались, и хотелось лишь немедля прекратить эти чудовищные истязания. Провода и кляп убрали, на мое лицо лег белоснежный лоскут ткани. Фримен продолжал монотонно бубнить, но смысл его слов я давно перестал понимать.

Тяжелая рука опустилась мне на лоб. Перед моим лицом, точно осиное жало, завис предмет, напоминающий гвоздь или, может, нож для колки льда. Это острое жало угрожающе нацелилось прямиком мне в глаз. Холодные пальцы настойчиво тянули за веко, так что его невозможно было отдернуть. Я отчетливо видел эту точку-острие, так опасно зависшее всего в нескольких сантиметрах от меня.

Нужно было продолжать петь, во что бы то ни стало. Но я не мог. Совершенно не было сил, из горла вылетал лишь слабый хрип. Я прекрасно видел, как к концу страшной штуки поднесли небольшой молоток. Доктор Уолтер ударил им, и инструмент, проколов плоть, вошел прямо в мой череп где-то рядом с глазом. Мне показалось, что моя голова превратилась в чашу с горячей водой. Потекла густая, как деготь, кровь, я почувствовал, как она попала в глаз. Все происходило очень быстро, но для меня растянулось на целую вечность невыносимой боли. Стальное жало вторглось в мой мозг и принялось грубо, с мерзким звуком, там хозяйничать. И я ничего не мог с этим сделать.

А потом шум листвы заполнил мое сознание, и я сломался.

*****

Был погожий солнечный день. Доктор Миллер направлялась к основному корпусу, где находился ее рабочий кабинет. Путь лежал через внутренний дворик клиники, где в это время гуляли пациенты под пристальным надзором персонала.

Женщина прошла мимо кованой лавочки, на которой с отрешенным видом сидел Джо. Слегка наклонив голову, мужчина безучастно смотрел сквозь предметы вокруг. Кто знает, что он видел в своем воображении, какие чудные узоры вырисовывало его сознание, что он слышал, внемля звукам в собственной голове. От недавнего припадка не осталось и следа, Джо был спокоен и молчалив, как и раньше. Поэтому для Миллер стало неожиданным, когда он окликнул ее.

– Добрый день, доктор Миллер, – слова обычно неразговорчивого пациента заставили женщину вздрогнуть.

– Здравствуй, Джо, – как можно более доброжелательно отозвалась она, обернувшись. – Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Хорошо, доктор, очень хорошо. Спасибо, – вежливым тихим голосом ответил Джо.

– Кошмары больше не беспокоят? – продолжала расспрашивать женщина.

– Нет, доктор. Спасибо, все прекрасно, – кивал Джо. Затем пациент сделал секундную паузу и добавил: – Доктор, скажите, вы не видели моего друга? Я вернулся в палату, а там какой-то чужой человек. Я ждал, но мой друг не возвращается.

Миллер вздохнула и осторожно присела радом с больным. Джо отвел взгляд и снова уставился в одну точку. Какое-то время они сидели в безмолвии, слушая пение птиц и наблюдая за игрой солнечных лучей на траве.

– Джо, – нарушила молчание женщина. Тон ее голоса стал серьезным. – Насколько я понимаю, ты имеешь в виду мистера Адамса. Мне жаль говорить тебе об этом, но... Твой друг больше не вернется. Несколько часов назад Джейк проник на крышу лечебницы. Мы точно не знаем, как ему это удалось. Сам бы он не смог это сделать. А потом он прыгнул, – женщина сделала паузу. – Джо, боюсь, твой друг умер.

Пациент продолжал смотреть в никуда. Эмоции на лице мужчины совершенно не изменились, оно по-прежнему выражало абсолютное спокойствие. Собеседники посидели так еще какое-то время. Доктор Миллер глубоко вздохнула и поднялась, чтобы уйти.

– Не умер, – вдруг снова заговорил Джо. Миллер повернулась и увидела широкую улыбку на его губах. – А вернулся домой.

Примечание:

¹Уолтер Джэксон Фримен, американский психиатр, разработавший в 1945 году метод трансорбитальной лейкотомии и ставший ведущим пропагандистом этой операции. Процедура заключалась в том, что пациенту через глазницу вводился нож для колки льда (позднее – специально разработанный инструмент орбитокласт), с помощью которого волокна лобных долей мозга рассекались. Таким образом, связи в мозгу пациента нарушались, и он становился более «управляемым», что в условиях отсутствия более эффективных методик лечения считалось положительным результатом. По факту же большинство пациентов становились беспомощными до конца своих дней, не имея шанса вернуться к нормальной жизни. Несмотря на ужасные последствия такого вмешательства, в 1940-50 годах лоботомия приобрела огромную распространенность. Сам Фримен, хоть и не имел образования хирурга, активно продвигал свой метод, путешествуя по стране и лично проведя около 3500 операций. Всего же до конца 1950-х годов лоботомию прошли 40 000 – 50 000 американцев.