— Ну как вам на этот раз мои пирожки, инквизитор? — слышу совсем рядом и просыпаюсь.

Почему так темно?! Темнота напоминает о жарком мраке, в котором я очнулся впервые — родился? Я пытался кричать тогда, давно, от ужаса, что вот-вот сгорю, но у меня не было даже рта. Он — рот — и появился-то, похоже, именно от запредельного желания кричать. Не погиб в тот раз просто чудом...

Невозможно пошевелиться, что-то давит сверху. Воздух становится всё горячее, вот-вот запахнет гарью. Ох, похоже, точно конец, и никаких чудес больше. Прощай, прекрасный мир. А-а-а!

Свет. Уф... Кажется, ошибся, поживу ещё немного.

Расшитый синими незабудками и красными петухами тёмный платок сдёрнули с моего ложа, духота ушла, и солнце перестало припекать так яростно и теперь ласково поглаживает бока. Зажмуриваюсь, баюкая в себе счастье. Хочу перевернуться и подставить пузико, но в этот момент улавливаю чьё-то дыхание, живое, пахнущее водой и луговыми травами, и замираю: приятно. Длинный, длиной в четверть меня, палец жёстко тычет в попку. Невольно ойкаю и поджимаюсь, но этого не замечают. Надо мной продолжается разговор:

— Опять не пойми что по размеру, но пирожки на этот раз без стекла — уже достижение, — холодновато замечает чьё-то контральто. Очень красивое, но с хрипотцой, будто дама пытается не сорваться в рычание. Ладно, главное, чтоб не залаяла. Представляю себе тявкающего, как собачка моей хозяйки, взрослого человека, и давлю рвущееся из нутра хихиканье: не время, заметят.

Всё ещё жмурюсь, чтоб не обнаружили, что я глазаст. Но всё равно знаю: разглядывают меня оба, пристально, придирчиво — ужасно щекотно.

— Радует, что начинка не колется, но всё-таки смесь из фраз с маленькой буквы и прочего воспринимается тяжело, — строго продолжает та же дама. — И само отсутствие заглавных букв — не атмосферно.

Ага, кажется, знаю, кто она. Мои собратья — тяжёлые батоны со стихами и креветками, плюющиеся крошками нравоучений сухари, кулебяки с начинкой из дикого лука, приправленные канцеляритом — рассказывали, что встречаются порой такие существа, критики-инквизиторы, которые не любят издевательств над текстовой выпечкой и по мере сил подсказывают авторам-кулинарам, как улучшить созданное.

Чем же критику моя начинка не понравилась? Обычный я, получше других, и сладость во мне есть, и терпкость, и сытность. Даже, по слухам, атмосферность, хоть и не представляю, что это такое. Наверное, что-то крылатое. Может, летать научусь, а инквизитор летающие пирожки не любит?

— Рукава должны быть одинаковой длины, — неожиданно прибавляет она. Ну уж, откуда у меня рукава-то? — И юбку хорошо бы заштопать, а заодно и постирать.

А, это о хозяйке. Та тоже напряжена, но голос высокий, вот-вот на визг сорвётся:

— Какие ещё рукава? Это же так, упаковка. Главное — душа!

Уф... Перестали смотреть, слава печке. Наверное, друг друга теперь взглядами сверлят, вот-вот дырок в одежде понаделают, а туда же — рукава!

Осторожно разожмуриваюсь. Инквизитор бросает на меня короткий взгляд. Вздрагиваю. Хорошо, что она слишком занята разговором и не обращает внимания на то, как трепещет глупый пирожок, которому вообще-то положено лежать и не питюкать. Моё отражение в её глазах... как откровение. Душа-то и у меня есть, что да — то да, но вот внешность... А я так нравился себе! Пахну хорошо, а оказывается, неаппетитно; думал, что приятных вытянутых форм, но вот беда, косоват на самом-то деле; бока тёплого желтоватого оттенка, но животик почти чёрный. Эх!

А зато... зато я существую. Ну да чего там, пирожок как пирожок! И чего эта дама привязалась? Думает, приятно мне всё это слушать? Да, недоделок слегка, ну так и создательница моя — не профессиональный повар! Зато старалась же...

— Я старалась, — словно читает она мои мысли. — Всю себя вкладывала, никто так не умеет! Это же не просто выпечка поточная, это — индивидуальность. Нестандартность.

— Его счастье, что ушек нет, послушал бы, как его хозяйка «любит», — саркастично говорит инквизитор. — Нестандартность. Да будь у него душа, рыдал бы от ужаса день и ночь.

Ушек нет? Это у меня-то ушек нет?! Ну... да... не видно. Но чем-то же слышу?

Да что ж они так обо мне! Сейчас... сейчас подберу под себя краешки и ка-а-ак прыгну! Прямо им в физиономии, тогда увидят, у кого здесь ушек и души нет! Напружиниваюсь изо всех сил, аж сок мясной выступил. Зря всё-таки хозяйка добавила в начинку мышей, они как-то не очень с повидлом сочетаются, даже морская соль на спасла. Эх, всё-таки права критик, и начинка у меня не та, и краешки никак не хотят сгибаться, подгорели.

Пока стараюсь подобраться, снова становится темно. Уже знаю, что всего лишь платок накинули, больше не страшно. Только противно от осознания, каким меня сотворили, и в самом деле хочется рыдать. Есть, есть у меня душа! Толку-то... Пирожки не плачут, нечем же, нет у нас слёз. Сжимаюсь под платком в комочек, хочется стать совсем маленьким, потом ещё меньше и ещё. Самой малюсенькой крошечкой.

— Индивидуальность. Ничто не индивидуально под луной, — доносится раздумчивое контральто. — Какая уж там индивидуальность... Пересоленные. Переперченные. Но с малиной понравились.

— Это был крыжовник!

— Оу.

Надо мной кто-то пыхтит, как закипающий самовар.

Ух ты, какой гвалт поднялся! Судя по звукам, куча народу набежала, и все орут и скворчат кто во что горазд: похоже, инквизитора вот-вот поколотят. Слышны злобное шипение, взрыкивания и выкрики: «Ты-то так никогда не сумеешь!», «Только критиковать и можешь!», «Не нравится — сделай лучше!».

Ой, нет, только не драка, попадусь кому под горячую руку — последние формы растеряю! Хм, похоже, повезло: потенциальная жертва толпы успевает гордо смыться. По крайней мере, кричит что-то победно, но издалека. Ветер доносит: «...выделяются запятыми!»

Возмущённый гул стихает, ну, слава печке. Теперь домой и на витрину, пока какой-нибудь посетитель — бледно-розоватый, голубоватый, невнятный желтоватый? — не оценит моё — теперь, увы, сомнительное для меня — совершенство. Хозяйка, стой! Мы куда?

— Погодите, что же вы сбегаете? — примирительно говорит моя создательница. — Действительно, если вам не нравится моё творчество, покажите, как надо. Иначе что вы за критик?

Обладательница контральто хмыкает и после недолгой паузы отвечает:

— Ну, давайте попробуем. А это... — снова тычок в бок, — это мы оставим в качестве примера, как не нужно делать.

Это я не нужный?! Тончайший тоскливый писк вырывается из нутра сам собой, но двое слишком увлечены разговором.

«Пш-ш-ш!» — очередной бездушный недоделок летит в ведро с водой. Опять сожгла, ну что за недотёпа!

— Не так, — устало вздыхает инквизитор. — Не так. Ровненько выходит, молодец, но сухо ведь, без души. Сухо, потому что воду в ступе толчёшь. Не понимаешь?

Не понимает.

Сухо им! Я сам уже высох весь, в камешек превратился, пока они здесь возились целых две недели, на меня внимания не обращая. Не знают, глупые, что душой поделиться могу, раз моя хозяйка свою больше вкладывать не желает.

— Ладно, сойдёт, — машет она рукой и выкладывает на блюдо три идеально ровных пирога — больших, румяных, пахнущих вкусно... Таких много в любом магазине. Меня небрежно суёт в карман.

Слышу, как инквизитор бормочет нам вслед: «Шоколадку. Нет, две шоколадки. Нет, лучше сразу торт. Три. Три шоколадных торта и шампанское. Тоже три. Заслужила!» Хм, о чём это она? Впрочем, неважно. Главное, что наконец-то я попаду домой, на витрину!

На витрину? Нет, создательница пристраивает туда свои новые изделия, украшает их кружавчиками, а меня бросает в кривобокую глиняную чашку — чей-то подарок. Что ж, так тоже неплохо, всё видно и слышно: вижу, как глаза посетителей загораются при виде идеальной выпечки, слышу звон монет, когда они платят. Вот только сами покупатели непривычные. Серые какие-то...

Хозяйка пересчитывает выручку, прячет подальше и опять берётся за работу. Рецепт всегда один и тот же, а сама она — бледная тень себя прежней, неживая будто, машинка кулинарная. Ох, не уловила что-то в объяснениях инквизитора, не уловила и не чувствует этого. Зато отлично чувствую я. Дни сливаются в однообразную череду её движений. Пыль покрывает и сбившийся с моего пристанища тёмный платок с петухами и незабудками, и меня самого. Хозяйка, а, хозяйка? А как же душа? Индивидуальность — она если есть, то только ярче становится в идеальной-то обёртке. А вот обёртка без души — ничто. Как и душа без обёртки. Как я. Плохо быть голой душой... Пытаюсь попищать, но горло тоже зачерствело.

На улице шумит дождь, топчется каплями по крыльцу, будто войти хочет, но не решается. Дождь, ну что же ты? Загляни к нам, смочи моё горлышко... Не хочет. Вместо него через порог нагло переваливается толстый дождевой червяк. Заблудился, что ли? Тоже ещё, пирожок растянутый. А что? Похож. Он на меня или я на него. И что, собственно, мне мешает? Почему я сижу в подарке, не мне дарёном, и ною, вместо того чтобы хоть ползком, хоть перекатом? Так и сдохнуть недолго. Ну уж нет, поживу ещё немного!

Растягиваю рот в улыбке почти насильственно, обязательно сначала — улыбка, а энергия придёт потом. Пирожки не плачут! Треск, пыль с запахом повидла... влажное. Ням! Ну, здравствуй, червяк! Ты-то мне и нужен. Отращу теперь ложноножки, проберусь к хозяйке в сон и буду доставать. Стихи читать стану: «Не позволяй душе лениться, чтоб в ступе воду не толочь, душа обязана трудиться и день, и ночь».

Сотворит хозяюшка из меня шедевр, а там и посетители другие пойдут, яркие, настоящие: васильковые, алые, серебристые, радужные. Не забыть ей потом напомнить, пусть инквизитору, который столько времени и терпения на неё потратил, торт шоколадный презентует. Три.